Текст книги "Тетрада Величко (СИ)"
Автор книги: Ольга Горовая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)
Кристине захотелось успокоить ее, убедить… Только силы исчерпались. Закончились совершенно. Позволила Русу усадить себя на край ванной и молча смотрела на маму Машу, пока ее собственная мать и Руслан решали, какой чай заваривать и быстро доставали сухую одежду. Пыталась глазами показать, что маму Кузьмы точно ни в чем не винит. Только сомневалась, что в ее глазах хоть что-то можно теперь увидеть, кроме той пустоты, что в Кристине жила, распирая изнутри.
Рус не собирался ее теперь в покое оставлять. Прицепился, как клещ. Таскался за Кристиной везде. Рассказал, что действительно искал ее с самой среды, когда она ни в больнице не появилась, ни в университете о себе никаких вестей не оставила, почему пропускает. Звонил постоянно, только телефон был вне зоны покрытия. Объездил все морги, тоже не врал. Отчаялся, действительно поверив в худшее, начал среди всех своих знакомых узнавать, кто хоть что-то мог знать о криминале, куда там тела убитых девают. Как избавляются от улик. Действительно поверил, что ее убили, порешив вместе с Кузьмой за компанию. Но все равно искал. А тут ее мать обнаружила, что у Кристины телефон уже пятый день разряжен и включила заряжаться. Рус, как только получил уведомление о том, что ее номер опять на связи, сразу же позвонил. Мать Кристины и рассказала, где она. Знала о Руслане, Кристина про друга рассказывала много.
Наверное, именно после этого рассказа Руса, Кристина в полной мере начала осознавать, что заставило Кузьму уйти. Она, если откровенно, не до конца понимала, что его «деятельность» может и ей грозить. Да еще и так глобально. За любимого боялась, а о себе даже не думала, не связывала, в голову не приходило. А Руслан, выходит, этого чуть ли не каждый день ждал? Лучше ее понимал все подводные камни? Наверное.
Только и поняв еще один мотив… Не простила. НЕ приняла этого поступка. Еще больнее стало, что Кузьма, зная больше и понимая, куда влазит, так глубоко зарылся в это все, не оглядываясь на их чувства, их семью, что теперь не имел иного варианта…
Карецкий заставил ее помыться. Нет, не следил. Под дверью ванной стоял, внутрь не ломился, хоть и угрожал. Но благодаря этим угрозам Кристина и помылась впервые за все эти дни толком. И обед в нее впихнул силой, не слушая, что Кристину от еды воротит. Остался здесь, у них, устроившись ночевать на полу в кухне. По ходу договорился о том, чтоб поменяться дежурством, которое у него сегодня ночью было, с другим ординатором. Два дежурства вместо этого согласился взять за выручившего его коллегу.
Кристина все слышала, хоть Рус и тихо пытался говорить. Только в «панельке» разве утаить что-то? Даже превозмогла охватившую ее после всех действий усталость и вновь накатившую апатию.
– Иди, Рус, – хрипло вразумляла она. – Зачем тебе лишняя работа?
Но он проигнорировал ее попытки.
– Я тебя теперь из поля зрения не выпущу, Величко, – ткнув пальцем в ее сторону, резко заявил он категоричным тоном.
И Кристина только сейчас заметила, что Рус тоже выглядит не так, будто с курорта вернулся. Измотан и темные тени под глазами. Да и сам весь на взводе. Курит куда больше обычного.
– Извини… – ей не приходило в голову, что он может так переживать о ней.
Даже не вспомнила за эти дни про Карецкого, если честно. Ни о ком не вспоминала, кроме…
– Проехали, Величко, – отмахнулся Руслан, взяв чай, который ему мама Маша приготовила. – Ты в себя, главное, прийди.
Она не могла ему такого пообещать. Потому просто отвернулась. А Карецкий не настаивал.
Но именно он залетел ночью в ее комнату и разбудил Кристину, вырвав из очередного кошмара, опередив маму. И в отличие от нее же, ни слова не спросил о том, что Кристине снилось, что вызвало такой вой.
С того дня Карецкий силой таскал ее везде. Уже не оставался на ночь, хоть и предупреждал, что если утром под подъездом не увидит – обоснуется на ее кухне. Но каждый день приезжал за ней. Возил в университет на пары. В больницу заставлял ходить, принуждая Кристину вспоминать, почему она так это все любила, в операционную таскал. Всем сказал, что она тяжело болела. Как-то уломал «доверенного» врача выписать ей больничный, словно бы Кристина тяжелейшую пневмонию перенесла. Даже в деканате уладил, чтобы она не оплачивала пропуски, только отработала пропущенное. За экзамены договорился, чтобы ей по рейтингу поставили – училась же хорошо на протяжении года. А оба понимали, что не в том она сейчас состоянии, чтобы готовиться. Сто процентов что-то завалила бы.
Он ей ни минуты покоя не давал: дергал, требовал, кричал иногда, не отпускал ее от себя дальше, чем на лекции в университет. И Кристина подчинялась. Снова начала ходить на занятия и в отделение анестезиологии, посещала все пары, училась, писала конспекты. Только спать никак не могла нормально, просыпалась каждую ночь по два-три раза от одного и того же кошмара… А потом на лекциях выключалась. И снова его окровавленное тело перед глазами…
От Кузьмы ни слова, ни одного сообщения. И на ее не отвечает. А она срывалась – писала ему. Отправляла вопросы, упреки, мольбы, получая в ответ все ту же пустоту, что и так у нее внутри жила все эти недели. И непонятно – жив ли он сам, все ли с ним хорошо? Ничего не знала.
Только деньги на ее телефоне постоянно пополняются без ведома Кристины. И мать каждую неделю ей на стол стопку купюр кладет. Уже пирамида целая образовалась. Кристина ни одной не взяла. Да мама Маша иногда ободряющее ее плечо сжимает.
А Кристине легче не становится. Руслан ее дергает, мотивирует, постоянно что-то придумывает, лишь бы времени думать не было: то операция сложная, то ее на разбор непростых ситуаций у анестезиологов приводит, и на свои планерки, в хирургию, тоже тащит. То на дополнительные лекции в университет. Раз на выставку какую-то современного искусства потащил. Кристина аж оторопела. Уставилась на него с удивлением.
– Да я в курсе, что ты такое не особо ценишь, просто не было ничего уже, вообще без вариантов, – и сам поглядывая без интереса по сторонам, отмахнулся Карецкий. – Нельзя тебе дома сидеть. Вот и решил, пусть хоть такое…
Она ценила. Действительно ценила все, что он делал. Умом. Потому и старалась, делала все, что Руслан говорил. Только дальше головы это старание не шло. Внутри Кристина так и не могла встряхнуться, и Карецкий это понимал, чувствовал. Потому и не давал ни одной свободной минуты.
И все уговаривал пореветь, что ли… Но и этого она не могла сделать. Все еще была не в состоянии.
Но однажды это все, то, что так и не могла в себе наружу вытащить – рвануло. Кристина проснулась в пять утра от очередного кошмара. Сама, еще слыша собственный вой. Щеки мокрые. Во сне плачет, а когда просыпается – не может? Ну почему?! Казалось, что если выплачется – станет легче, отпустит. И не выходило.
Осмотрелась: давно уже перебралась к матери. Та уступила ей большую комнату. Но Кристина себя все равно в гостях чувствовала. Не дома… Да и та квартира, мамы Маши, ей уже домом не была. Даже не старая, в общежитии. И не съемная квартира.
Ей был нужен Кузьма. И все. Без него – ее ничего не могло затронуть. Даже медицина почти не цепляла. Через силу себя принуждала. А тут – кончились силы и Руса рядом не было, чтобы накричать или заставить. Срыв какой-то. Вся жизнь вдруг перед глазами встала. Будущая. Такая же пустая и бессмысленная. Где все через силу и с принуждением. Каждый день, каждая ночь – без него, без любимого. И кошмар за кошмаром…
Не выдержит. Просто не сумеет. Не может больше терпеть.
Кристина тихо поднялась. Мать не проснулась вроде бы. Возможно, уже привыкла к ее вою и кошмарам. Не разбудила ее Кристина в этот раз. Мелькнула мысль, что для матери шоком будет. И не заслужила такого… Только и она больше не могла. Кристине за что это все? Опустошение и отрешенность охватили мозг и сознание. Впервые какое-то облегчение испытала за все эти месяцы. Даже не одевалась особо. Натянула сарафан. Лето – и ночью жарко. Уже почти рассвело. Тихо вышла из квартиры, притворив двери. Зачем-то взяла с собой телефон. Глупо, просто по-идиотски, все еще надеялась, что он хоть на одно сообщение ответит… Дергалась на каждый сигнал и звонок. Только он не напоминал о своем существовании. Кузьма сказал, что уходит. И ни разу этого слова не нарушил. А Кристина ощущала себя ненужной и покинутой. Преданной, по каким бы причинам это ни произошло. Ведь он раз за разом делал выбор. Все эти годы. И крутясь в том круге, не мог не понимать, к чему идет. Очевидно, имелись мотивы важнее, чем их семья…
А раз она ему теперь не нужна была, то и самой себе Кристина не ощущала себя нужной.
Шла без особой цели, наверное, впервые за эти недели наслаждаясь теплом и тишиной, таким сладким воздухом, характерным для раннего летнего утра, когда солнечный свет, кажется, на языке ощутить можно. Какое-то спокойствие ощутила. Цель появилась. А еще надежда, что от всего избавится: от пустоты внутри, от вакуума, поглощающего ее все основательнее, от боли, рвущей изнутри каждый день. От убийственного, гложущего чувства одиночества. Это решение манило ее, как манит кровать после долгого и трудного дня, обещая отдых. А Кристина так долго просто заснуть не могла…
Словно в транс впала, ведомая этой идеей и таким простым решением, которое раньше в голову не приходило. Почти ничего вокруг не замечала. Да и машин мимо не проезжало практически. Рано очень. И людей – единицы попадались. На нее никто внимания не обращал.
А когда телефон начал звонить, она даже не сразу поняла, что это. Руслан. Зачем? Что ему надо от нее в такое время? Проигнорировала. Не ответила на вызов.
Карецкий еще дважды звонил. Она сбрасывала. Наконец-то замолк телефон. Руслан оставил ее в покое.
И вдруг снова. Вот только… Кто? Почему аппарат разрывается мелодией, которая только на одном номере стояла? Кристина ее несколько месяцев не слышала. Остановилась, будто в невидимую преграду врезалась, смотрит на имя, которое столько ждала, слушает эту музыку. И поверить не может.
Вызов прекратился. Из-за своего ступора поднять не сообразила. Но не успела понять: расстроило ее это или нет? Телефон вновь принялся звонить. Причем яростно как-то, хоть и не могла электроника это передать, а Кристина по звонку настроение Кузьмы чувствовала.
Разбудила-таки маму? Она его достала?
Нажала прием и поднесла к уху. Молча. Говорить не могла. Все то, что копилось за последнее время – перекрыло горло.
– Где ты, малыш? ГДЕ?! – начал спокойно вроде бы, словно опасался спугнуть ее. И тут же сорвался. Заорал в трубку. – Где ты, мавка?! – требовал ответа.
А она не знала. Осмотрелась, пытаясь понять, узнать место. Как помутнение сознания. Не замечала.
– Кристина! – Кузьма не отпускал, хоть она ни слова не сказала. Удерживал ее голосом, создавал какую-то связь, которая прорывалась сквозь весь ее вакуум, сквозь всю боль.
– У реки, – выдохнула сипло. Как будто вообще не разговаривала месяц.
Он мгновение помедлил.
– Где? – в этот раз не крик. Такой же хриплый и тихий вопрос. Рвущий ей душу.
И звук двигателя. В машине едет…
По-глупому захотелось спросить: живой ли он? Снова перед глазами картинки кошмара встали.
– Какая разница, родной? – устало выдохнула, растирая лоб. Голова болеть начала. – Тебе же проще станет…
– НЕ СМЕЙ!! – он заорал так, что у нее не то что в ушах – в голове зазвенело. – Где ты, Кристина?! Просто ответить на вопрос, мавка! – он умел так говорить…
Требовать. Заставлять подчиняться, слушать себя.
Не только Кристину – и других людей. Не зря всегда и везде верховодил. Все в нем признавали лидера рано или поздно.
– На мосту. У обрыва.
Он знал это место. Недостроенный мост. Закрытый. Они, бывало, гуляли рядом. И сюда забирались – очень виды красивые. А пробраться не так и сложно…
– Кри-и-истина! – Кузьма выдохнул ее имя так… словно она ему сама нож в живот воткнула. – Я умоляю тебя, не делай глупостей.
Визг тормозов.
Разворачивается где-то?
– Я и не делаю, – удивилась она, подойдя чуть ближе к краю. – Я просто больше не могу… Не могу, родной…
– Нет!! – у нее заложило уши все же. И эхом двоиться стало.
Кристина была в таком ступоре, что только когда он ее ухватил за пояс и потащил от этого края, дошло – Кузьма уже здесь. Приехал. Видно, и сам просчитал, куда она в состоянии дойти и для чего могла вообще из дома выйти в такое время.
Дернулась. Попыталась вырваться. Его касания после всего – как раскаленное железо к коже. Невыносимо. Терпеть невозможно. И отойти не в состоянии в то же время. И запах любимого. Его волосы на ее щеке, потому что прижал к себе и назад тянет, как бы Кристина ни упиралась.
– Отпусти! – заорала. – Отпусти! Не могу так. Не могу больше! Отпусти, если я тебе больше не нужна! Отпусти просто! – ногтями в его плечи вцепилась, поцарапала щеки…
Впервые за бесконечность в его глаза посмотрела. А там такой омут черноты и злости, боли и ярости, что словами выразить невозможно.
– Ни хр*на! – Кузьма не обратил на царапины ни малейшего внимания. Прижал к себе крепче. – Не могу. Не отпускаю! Никогда так не позволю, слышишь?! – в лицо ей заорал.
Сбоку еще какая-то машина резко затормозила. Такси. Руслан выскочил. Побежал к ним. Кристина не оборачивалась – краем глаза видела. Не могла от Кузьмы взгляд отвести. Ее трясет – не понимала до этого. Пока не ощутила, что и его лихорадка бьет. Одна на двоих. Все еще на двоих все делят: и боль, и страх. И эту невыносимую потребность рядом быть, касаться. Вцепился в нее. Не отпускает, хоть Кристина уже и не рвется. Замерла, только тело трясется. А она его тепло впитывает. И понимает, что всхлипывать начинает. Непроизвольно. Оно само все вдруг наружу рвется.
А у Кузьмы такое лицо, словно все равно не успел. И утопленницу держит. Обреченность в глазах…
– Кристина…
Сзади Рус подбежал. Остановился в двух шагах. Кузьма поднял голову и посмотрел на него через ее плечо. И вдруг разом руки разжал. Даже в стороны развел, словно сам себе не доверял.
– Увози, – сипло выдохнул. – А еще раз проморгаешь – в месиво отделаю. Уяснил?
Она тогда не поняла – к чему? О чем он? Только через несколько дней все дошло, разбив сердце на осколки окончательно, затопив такой болью и «кровью», что все выплеснула. И на Руса, и Кузьме высказала. Не писала уже – позвонила, и он взял, молча выслушал:
– Если так, если сам отдал и за меня решил все – не подходи тогда больше, не приближайся! Как ты посмел моей жизнью и моими чувствами распоряжаться, Кузьма?! Никогда не прощу тебе этого… Не хочу больше видеть.
Он и на это не ответил. Но она его дыхание слышала. Никогда не представляла даже, что в ней столько злости и обиды может скопиться. Но и простить не могла за то, что сам все решил. Они решили, не оставив ей выбора. Не послушав ее.
Но тогда… Она не понимала, что слышала. За ним потянулась, не осознавая еще, что теперь Руслан ее ухватил и держит. Не поворачивалась к Карецкому.
– Кузьма! – прохрипела горлом. К нему руки протянула. – Родной!
Не могла отпустить. Он ей так нужен оказался… Почти забыла, а от того, что напомнил это ощущение – словно грудную клетку по живому вскрыл.
Он вздрогнул всем телом от ее окрика. Посмотрел через плечо.
– Иди домой, мавка. Просто иди. И выспись. Матерей пожалей…
Не закончил. Как-то яростно передернул плечами, и пошел в сторону машины, которую бросил открытой, когда ее оттаскивал.
А Кристина… Господи! Если бы он только понимал, о чем говорит!
Выспись…
– За что ты со мной так?!
Она захохотала так, что Рус испугался. Увидела это, только побоку. Захлебнулась этим диким, безумным хохотом. И вдруг заревела в голос. Так, как все это время не могла. Слезами давиться начала. Зарыдала, словно на похоронах. Вцепилась в руки Карецкого, который ее за плечи держал. То ли оторвать хочет, то ли поддержки ищет. А сама сквозь эту пелену слез в спину Кузьме смотрит.
Он услышал ее плач. Остановился, сжимая кулаки, прижатые к бокам. Как будто сам себе воли не дает. Спина – что столб. Ровная, жесткая. И дернулся. Хотел обернуться. Но вместо этого со всей силы саданул по капоту своей машины, разбив кулак. Она увидела проступившую кровь на костяшках… И сел в салон, так и не посмотрев на нее больше. Уехал. А Кристина захлебывалась плачем, отбиваясь от рук Руслана, который все равно упорно толкал ее к ожидавшему такси, не позволяя освободиться.
Глава 25
Настоящее
Ночь выдалась тихая. Редкая для больниц, он это знал, хоть сам никакого отношения к медицине не имел. Но его душа и его неотделимая, как ни пытался бы, часть – Кристина – жила в этом. И Кузьма знал все, что мог знать не врач о специфике ее профессии. Имел представление о том, как редко выпадают подобные ночные дежурства. Но это и хорошо. После такого дня…
Не хотел ее вообще на дежурство отпускать. Слишком тряхануло обоих прошлым. Всем тем, что оба старались не вспоминать и не трогать лишний раз. Просто «вычеркивали» из памяти и сознания. А тут – не выкрутиться. И по мавке это такой взрывной волной, таким откатом садануло, когда позволила мыслям вырваться из-под контроля, что у Кузьмы сердце похолодело от страха за нее. Словно снова на том треклятом мосту, который ему порою подорвать самому хотелось. Чтобы и в мыслях больше не появлялось у нее желание туда «прогуляться»…
Правда, что ни говори, а были такие времена, когда это был его единственный шанс ее обнять, прижать к себе так крепко, как не позволил бы в иной ситуации. Поговорить просто…
Не всегда она ходила на тот мост с намерением счеты с жизнью сводить. Такое лишь однажды было, а ему навеки запомнилось, кажется. Если еще хоть сто жизней проживет – знал, что не забудет. Нереально это. Не в мозг – в карму врезалось, как Старик любил говорить.
Иногда Кристина на том мосту просто думала. В тяжелых ситуациях, да. Тогда, когда теряла ориентиры… Пропадала для всех, не брала трубку, игнорируя звонки от кого угодно, кроме него. Вот такой отрицающий способ связи. Когда оба себе встречаться запрещали, а больше не могли выносить расстояния – она Кузьму на тот мост «вызывала». Не сама вроде бы, ему всегда кто-то другой звонил: или мама Тома, как впервые, с ужасом шепча, что Кристина из дому ушла в начале пятого утра. Или Карецкий, который ее достать не мог, когда сам такое вытворил, что Кузьма едва удержался, чтобы его не забить до смерти. Хотя и так, два месяца потом Карецкий в себя приходил после их «разговора». Но руки Кузьма ему не трогал. Знал, как это для хирурга важно. Да и Руслан не пытался даже защититься. А Кузьме хотелось, наверное. Чтобы Карецкий не принимал его ярость, а в ответ бил с такой же злостью. Потому что Кузьма заслуживал боли и наказания не меньше. Больше… Кто б ему морду разбил за все ту муку, что причинил любимой, пусть и пытаясь защитить, подарить хоть относительно спокойную жизнь… Или это было бы слишком просто? И у него вся жизнь – наказание? Почти рядом, и всегда на расстоянии… Сплошное искупление и расплата…
Легче всего им было на мосту в тот раз, когда «недоразумение» загуляло… Кристина даже не плакала. Правда, она и по Карецкому слез не лила. Выходит, только он мог ее зацепить настолько, только Кузьма такую боль причинял. А «недоразумение» только добавило опустошенности мавке. Ничего толкового. Этого идиота Кузьме постоянно пристукнуть хотелось. Основательно. Ничтожество.
Карецкого он уважал. «Недоразумение» то… Тьфу, просто.
Хотя после его загула Кристина стала вновь Кузьме писать и звонить. И даже приезжать начала позволять. Впору прям «спасибо» придурку этому говорить, пусть тогда сам понимал, что не стоило злоупотреблять послаблениями из-за так и висящей угрозы.
И все же не мог без нее. Жил как глиняный голем. Без сердца и души. Голый разум остался, забитый под завязку доводами… Но и разум этот разрывало, корчило без перерыва. Кузьма не верил в Бога. Вообще никак. А вот Ад был ему близко знаком, до последнего своего закоулка и расщелины. Родной дом последнее десятилетие…
Ладно, не о том сейчас думает. Чего голову взрывать из-за тех, чьи страницы в их жизни уже окончательно перевернуты? Да и не страницы, черновик от руки, с кучей помарок, как его сочинения, которые Кристина проверяла, а потом с тяжким вздохом сама бралась переписывать. Так и сейчас, похоже, в их жизни… Только с ней и получится хоть что-то исправить.
А сегодня воспоминания о том первом разе на мосту перекрыли для них все. Кристину полдня колотило. Кузьма уже Карецкого набрал, чтобы сказать, что не будет Кристины на дежурстве. Пусть даже не ждут. Но она не позволила:
– Пациенты в моих заскоках и боли не виноваты. И страдать из-за меня не должны. Как и коллеги, – забрав у него телефон, покачала мавка головой. – Я очень хорошо умею переключаться на работу. Научилась за эти годы.
Ее улыбка ему горло забивала камнями. Не продохнуть. Столько боли и горечи было в этом простом движении губ. А ему нечего сказать. Ничего не ответить. Права на оправдание не имеет. Сам то у себя же и забрал, понимая, на что идет.
Но все ж одну не отпустил. Не в состоянии был Кристину в таком состоянии из поля своего зрения выпустить. Да и просто… Просто… Ничего простого, е***ый бабай! Все сложно до хрипа и разрыва легких.
Сейчас она спала на его коленях, а Кузьма не мог пальцы свои от кожи Кристины оторвать, от ее волос, от плеч. Столько лет сам себе руки связывал, не позволял пересечь черту, которую установил сам же, понимая, что не имеет права любимую такому риску подвергать. Так долго изнутри себя ломал, находясь всегда рядом, на расстоянии вытянутой руки, но «чтоб пальцы немного не дотягивались…» Лишь бы успеть подхватить и собой прикрыть, если надо будет, но ее не мучить, мелькая в поле зрения. Даже тогда, когда Кристина не хотела его видеть. Самого себя слепым делал, закрывая глаза и не позволяя разуму анализировать, с кем она и кто возле женщины, за которую он себе горло разодрать готов, только бы спрятать, уберечь от любой угрозы. Все отодвигал в сторону, чтобы быть хоть как-то рядом…
Кристина заворочалась, натягивая пряди, которые он накрутил на свои ладони. Нахмурилась. И вдруг ее лицо поменялось так, словно мавка испытывала мучительную, разрушающую боль. Сжалась всем телом, задевая шрам на его бедре, но Кузьма просто забил на простреливающую боль. Давно научился, втягивая воздух через зубы мелкими порциями, отрешаться от болевых раздражителей. Моментально понял, что с ней. Прижал к себе, притиснул голову Кристины к своему телу так, что она лицом ему в живот уткнулась, ее плечи сжал.
Кузьма наклонился, согнулся в три погибели, отослав в тот самый ад тянущую боль в шраме на брюшной стенке. Хорошо все-таки, что Карецкому когда-то пальцы не переломал. А остальное перетерпится. Телесная боль проходит…
– Спи, мавка. Просто спи. Я рядом. Спасла ты меня. Все время спасаешь, – едва слышно прошептал на ухо, буквально заглатывая в себя аромат ее волос. – Тихо, все…
Наверное, ей сложно было еще поверить. Все равно глаза открыла. Посмотрела на него «плавающим» взглядом без фокуса. Закусила губу и таки всхлипнула, вцепившись пальцами в ткань свитера, который он натянул, собираясь с ней. Еще больше сама вжалась в его живот лицом, вдохнула так же глубоко, как он ее запахом дышал. Будто поперхнулась вздохом. Но Кузьма-то знал – слезы душила. Ухватил ее, поднял на себя больше, прижал к груди голову Кристины.
Сколько ей еще так просыпаться? Сколько видеть тот ужас, который он любимой никогда, и в самом греб*нном кошмаре оставлять не собирался?
Кристина выдохнула и будто бы притихла. Снова отключилась, засыпая. Только он ощущал, как сильно ее пальцы сжимают его плечи. И видел, как крепко она стиснула в кулак правую руку, где на безымянном пальце так и осталось кольцо. Не захотела снимать. А он даже не заводил о подобном разговор. Сколько ночей он смотрел на это кольцо, оставленное в коробке, думая о том, как все могло сложиться в тот день, не полезь к нему Клоун с тупым наездом и претензиями? Кузьме казалось, что тысячи…
А эта ночь – тихая. Редкая. Сладкая от того, что она в его руках. За все эти годы – ни одной такой не было. Всегда с кровавой солью вины и пепельной горечью в горле от понимания отсутствия иного пути.
Разве что несколько ночей, когда Кристина однажды заболела. Так тяжело, что ее Карецкий, тогда еще даже не зав. хирургией, в отделение положил, не разрешив оставаться дома. Она еще даже с тем «ничтожеством» не встречалась. А ему не позвонила. Не написала. Ничего не знал, пока мать вечером не набрала.
До сих пор помнил, какой ужас испытывал, несясь в эту проклятую больницу! И в голову не приходило, насколько ей тяжело должно было быть, чтобы Руслан домой не отпустил или сама Кристина не устроила демарш.
Она его не прогоняла. Действительно, настолько паршиво себя ощущала, что вцепилась в Кузьму сразу, как только он в палату зашел. Все время под капельницей. И он рядом. Почти тайком. Хотя Карецкий знал, но тоже ни слова не сказал, еще и следил, чтобы никто по ночам даже не рыпался к ним.
Четыре ночи с ней просидел. Спал, обнимая так же, как сейчас. Не в силах разжать руки и пересесть на стул. Про все забыл, ни в чем себе и ей не отказывал. Все его малышке можно было, любой каприз, лишь бы бледность прошла и в глазах опять огонек появился. Только бы боролась с непонятной для него хворью, что и встать не могла, по палате водило, словно путала пол с потолком. Ходила, переставляя ладони по стенам, не могла без опоры. И ничего толком ему об этой болезни не объясняла. «Неврология»… Кузьме этот термин ни черта не говорил, кроме того, что довели Кристину. И он поболее всех, наверное. И страх ее в глазах – Кузьме по сердцу ножом, еще и солью на эти надрезы из-за того, что в ответ на все вопросы лишь губы поджимала. А он метался, как бешеный зверь, не понимая – что делать? Как ей помочь? Сколько денег привезти, достать и кому дать, лишь бы полегчало?
Японский бог! Пытать готов был, чтобы рассказала.
– А ты мне все говоришь? – в ответ огрызалась мавка.
И Кузьма затыкался. Потому что нечего возразить. Существовало столько всего, о чем никогда не говорил, и не расскажет в жизни. Даже теперь. И они оба об этом знали. Хоть и уберечь хотел незнанием, а все равно… Ее это всегда обижало и задевало. Только Кузьма все равно не рассказывал. Хотел, чтобы Кристина только лучшее видела, результат уже всего, не представляя, чего ему достичь этого стоило. Какой ценой…
Вот и она, видимо, решила тогда показать ему, каково это – не понимать, чем ты можешь поддержать или помочь самому родному и близкому. Даже не представлять, чем все обернуться может в любую минуту…
А потом снова ушел. По новой разрезая обоим все вены. Не мог остаться. Как бы ни хотел, как бы себя ни проклинал. Опять в полушаге, а не имеет права приблизиться. Только бы не понял никто, не узнал про нее.
Словно нутром наружу вывернули и кишками по ветру. Нихр**а не приятно, кажется, что тело не выдержит очередной порции этой греб*нной боли. Еще и по Кристине топчется. А варианты отсутствуют. Его крепко тогда взяли в оборот. Да и он уже не особо отлынивал. Появилась цель: если так, если влез – то хоть уже достичь по максимуму там, где оказался. Сильным стать, чтобы никто рыпаться не решался. А это не за просто так дается.
Тогда она его прокляла. Не словами. Никогда Кристина не говорила такого вслух. Крестик его не снимала, продолжая носить. Да и вообще, может, это он сам себе придумал. И сам же себя и проклял, видя безграничную обиду и боль в обожаемых зеленых глазах.
Только разговаривать с ним перестала совершенно. Ни звонков, ни сообщений. На семейные праздники перестала приходить, если был хоть какой-то шанс, что он там появится. Ни слышать, ни видеть его не хотела. А через два месяца начала встречаться с тем «недоразумением», замуж вышла меньше чем через полгода.
Лучшая же защита для Кристины, если здраво рассудить, а Кузьма… Думал, рехнется тогда. Сам понимал все, сам ее к подобному подталкивал, а все равно – как серпом половину черепа снесло, зацепив и сердце в придачу.
Права она была. И Кузьма ей подобное сам велел сделать. Только легче от таких доводов не становилось. Мозг взрывался. От того, что она с другим делила то, что лишь ему, Кузьме, принадлежало: свои дни и ночи, свои мысли и мечты, что кто-то другой просто тихое дыхание Кристины ночью слушал, забирая его, Кузьмы, право – мозг разрушало клетку за клеткой. И по х**у, что своими руками то право отдал, болело из-за этого не слабее – сильнее. Думал, с Карецким притерпелся бы. А с этим… Бред. Никого рядом с ней физически выносить не мог. И все равно терпел.
И ревновал. Бесновался с такой силой, что бешеным становился, без ограничителей. Решался на такие схемы и дела, на которые раньше поостерегся бы даже с поддержкой выходить. А тут – везло. Видно, судьба – хитрая дама: или в одном, или в другом только счастье дает. И раз любовь у него забрали, если сам отдал – теперь везло в том, с чем раньше никак толком не складывалось. Не просто деньги зарабатывал, влияние наращивать начинал. С ним советоваться и уважать стали, учитывать интересы.
Бабы… Были женщины, про которых так часто Кристина пыталась острить, словно бы он не видел, что и ей тут каждое слово – как лезвием по горлу. Только… Может, если бы он уже «свою» не любил, не представлял, каково это – обнимать и любовью заниматься с той, кого дороже нет во всем мире, ради которой на что угодно пойдешь, чье простое касание руки к волосам заводит сильнее миньета, – и кайфовал бы. А так… Были девки, не монахом жил. И удовольствие получал физически. Тело работало. Только все это суррогат и подделка. И кайф – вообще не тот. Какая-то моральная мастурбация, ей-Богу. Ему Кристина когда разрешила просто обнять себя через несколько лет, на том же проклятом мосту, который знаковым в их жизнях стал, после загула «недоразумения», испытал больше удовольствия, чем от всех тех девок.
Да и не искал такого уже, времени на остальное не хватало, если честно, делами так плотно занялся, что голову иногда в гору поднять было некогда. Остальное – по случаю.
От воспоминаний в горле кислотой повело. Обнял ее сейчас сильнее, понимая, что Кристина не спит уже. Просто лежит тихо в его объятиях. Затаилась, словно и она боится спугнуть эту тишину и почти невыносимое счастье от обычного присутствия рядом. От того, что могут быть так близко, так тесно…
Опустил глаза, поймав ее взгляд. Тягучий и тяжелый. С опаской. И она о тех ночах своей болезни вспомнила? Боится, что все равно уйдет?
– Не уйду, красавица моя, – выдохнул ей в кожу, продолжая крепко сжимать в объятиях. – Не бойся.
