Текст книги "Линка (СИ)"
Автор книги: Ольга Смехова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
– Я знаю, как тебе стать живой. Как оставить свою бренную оболочку и стать человеком. И даже больше – ты будешь со своим человеком. Ты ведь хочешь его, верно? Ты с завистью смотришь на избалованную девчонку, которой подфартило выиграть приз. Ты видишь, как недостойная играет им – словно куклой. Ты ведь не позволишь себе подобного, верно? Ты будешь нежной, ласковой, ты будешь – его. А он твой. Хочешь быть живой?
Хочу. Тысячу раз хочу, миллион раз, миллиард, сколько раз я должна сказать это слово, чтобы оно прозвучало и стало волшебным, чтобы оно обратилось в чудотворное заклинание? Сколько?
Всего один, улыбнулся Черныш и вошёл в меня.
Глава 27
За окном было темно. Дул зимний, зябкий, колючий ветер, завывал голодным упырем под окнами. Я шевельнулась. Ночная темнота сливалась с тишиной, лишь кто-то посапывал рядом. Тепло, хорошо, а на мне по прежнему лежат объятия Черныша. Ничего не изменилось, подумала я. Под головой лежало что-то мягкое, жаркое, душное – сразу же захотелось нырнуть в чуткую прохладу ночи. Воздух – спертый, застоявшийся за ночь, кисловатый, звал и канючил встать и приоткрыть форточку. Встать, подумала я, форточка? О чём я вообще думаю? Внизу живота неприятно укололо – верно, вчерашний бутерброд на ночь был лишним.
Бутерброд. Я опробовала слово на вкус, будто бы слышала его первый раз в жизни. Его рука мягко выскользнула из под подушки, обхватила меня за талию, беспардонно прижала к большому телу. Лунный свет был любопытен, он всячески старался хоть глазком, а глянуть, что же там такое творится в этой самой комнате, да ещё и без его внимания?
Ничего не творилось. Я вздохнула, шумно втянула воздух обоими ноздрями, поморщилась. Нет, надо всё-таки встать. А бутерброд и в самом деле был лишним, лучше на ночь не переедать, да и на фигуре это скажется…
Мысли текли рекой, потоком вливались в мою голову – чужие, неприятные, как скользкие черви, мысли. О том, что отпуск скоро закончится, мелодия сожаления того, что придётся возвращаться домой – в утлый, опостылевший офис. А начальник дурак. Нотка жалости к самой себе прозвучала незаметно – не хотелось вставать, хотелось вытянуться во весь рост, хотелось обернуться лицом к Лексе, обхватить его массивный торс и прижать к себе – как плюшевую игрушку. Мой плюшевый мишка, прямо как в детстве, почему-то вспомнила я. Не было ведь у меня никогда никакого детства, а вот поди ж ты.
Живая, вдруг кольнуло меня. Ты хочешь быть живой, издалека громом звучал вопрос Черныша. Хочу-хочу-хочу, кричала я, как капризный ребенок. Того и гляди он сейчас вынырнет из под кровати, сунет мне под нос бумажку. Желали? Получите и распишитесь!
Ноги плохо слушались – я уже забыла, как неуверенно стояла под взглядом ОНОшницы, как пыталась сжаться, стать ещё меньше чем есть. Я не говорю с куклами. Мне в миг захотелось вскочить, натянуть нагло брошенное на полу белье, впрыгнуть в тугие, как рамки моды, джинсы и бегом бежать к Диане. С куклами, значит, не разговариваешь – а теперь заговоришь? И смотреть – смотреть до самой бесконечности, до второго явления Белого Лиса в её удивленные глаза; видеть, как она выброшенной на берег рыбой разевает рот – и не находит слов.
Банально, сонно отозвалась логика. Банально, глупо, нелепо. Не будет она зенки лупить, хоть живой стань, хоть хвост отрасти. Чего она, полуголых баб за свою жизнь не видела? Нажмёт на кнопочку – и по её приказу явиться черный рыцарь, в очках и при куртке. Что тебе, в прошлый раз сенсоров было мало? В этот раз облепят с ног до головы. Чувство гадливости при одном лишь воспоминании этого тут же отрезвило меня.
Я прошлась, покачиваясь из стороны в сторону. Полумесяц без зазрения совести смотрел на моё обнаженное тело прямо в окно. Пусть его смотрит…
В руки скользнул халат – или ночная рубашка? – чужая память услужливо подсказывало, где что лежит. Инстинкты, отработанные за два добрых десятка лет поддерживали меня и не давали мне завалиться на бок. Равновесие, твердила я самой себе. Равновесие. Добраться до зеркала, включить свет. Как его обычно включали люди? Включить свет – и что дальше? Зеркало. Мне страшно хотелось посмотреть на саму себя.
Хочешь жить? Быть живой? По настоящему, не эта обманка, что была дарована тебе сейчас, не этот жалкий обрубок, а по-настоящему? Чтобы как человек? Черныш спрашивал это у меня, или моё воображение само родило эти вопросы за него? Мне показалось, что я услышала его смешок.
Не хлопнуть дверью. Я отдавала самой себе четкие приказы – и лишь тогда тело неохотливо подчинялось. Не моё тело, чужое – более грузное, тяжелое, неудобное. Нестерпимо чесался правый локоть.
Дверь в комнату нашей с Лексы спальни – нашей? – чуть не выдала меня с потрохами. Мне не хотелось будить весь дом, вообще никого будить не хотелось. Пусть их себе спят. Я с трудом справилась с ручкой, прошипев про себя несколько ругательств – повернуть её получилось не сразу. Руки обладали пальцами – я уже и забыла как в первый раз смотрела на них и не могла справиться с этим ворохом крохотных змей. Казалось, они тоже радовались новой жизни и шевелились без остановки. Разминались, как потом подчеркнула Диана. Она много чего умного говорила потом, но я не запомнила.
Сейчас, кажется, пальцы ловили от меня странные приказы и не знали, что им делать. Но не прошло и минуты, как дверь сдалась. Пальцы стиснулись в кулак – слишком сильно. Не буду же я долбить что есть сил по выключателю? Плечо обожгло болью – слава Белому Лису, всего на мгновенье – кажется, не разглядев во мраке ночи шкаф, я врезалась прямо в его край. Инстинкты подсказали, что следует помассировать ушиб.
Меня качало из стороны в сторону, будто бы пьяную. Нет, не такой расхлябанной я была тогда на столе у Дианы. Сейчас во мне будто бы боролись два естества – моё и чужое. Точнее сказать – её и моё.
Ладонь скользнула по выключателю. Свет неохотно, будто бы тоже только что спал и был вынужден встать с кровати, но включился. На меня в зеркале смотрело взлохмаченное чудовище, щурившееся на собственное отражение.
Не может быть, думалось мне. Не может быть – с сарказмом отзывалась вторая половинка сознания. Монстр из зеркала преображался, портил первое впечатление, обращаясь всего лишь в невыспавшуюся, непричесанную, но симпатичную девушку. Захотелось улыбнуться самой себе.
Мари, догадалась я. Мари, со вздохом подтвердило второе я, словно было не очень довольно зрелищем.
Я – Мари.
***
Закричать, что ли? Так, для виду и успокоения самой себя. Чего кричать-то, поинтересовался здравый смысл? Ну девушка, ну живая, очень даже ничего такая девушка, чего уж там – вполне себе отличная. Причесать, умыть как следует, привести в порядок лицо, нарядить, как куклу в красивое платье и…
Как куклу. Я – кукла. Кусок пластика, разбушевавшаяся фантазия, недомерок, выскочка, просто крохотная искринка. Интересно, а если я прямо сейчас вернусь в комнату, где спит Лекса, я увижу там себя? Сидящей на компьютерном столе, вольготно свесившей вниз ножки, с кукольным, милым личиком? А, может быть, увижу и Трюку – крохотную, по сравнению со мной, лошадку?
Зачем, на этот раз вопрос был задан унынием. Ты можешь теперь – жить. Ты можешь теперь пить чай и кофе по утрам, ты можешь ходить на работу, у тебя даже пальцы вон двигаются! Живи себе в удовольствие, трахайся со своим писакой, люби его во все щели, или наоборот – а тебя, глупую, тянет над Трюкой посмеяться, к Диане рвануть. Ещё глупые идеи будут?
Будут, знала я, ещё как будут.
На этот раз дверь поддалась гораздо быстрее – видимо, признала во мне новую хозяйку. Оставалось лечь обратно – нырнуть под теплый бок Лексы. Прильнуть к нему всем телом – как и мечтала, и собраться с мыслями. Начнем с простейшего – я теперь Мари? Допустим, если и так. Но как же Черныш? С чего бы вдруг он решил сделать мне такой царский подарок? Неделями мне приходилось биться с его порождениями, каленым железом и искрой отгонять Страх от замка Лексы. И вот он решил меня наградить. Наградить ли? Или убрать подальше с глаз? Дал мне волю, исполнил мечту, радуйся деточка! Почему-то вдруг вспомнилось, как Трюка разбила флакон с его же, Страха, отростками. Великая Идея в опасности, хватай, малыш тимпаны, бей в барабаны, кричи во всю глотку! Ату её, мелкую плюшевую игрушку, она тебе, Лекса, угрожает!
Не легла, чуть не споткнулась о ножку кровати. Вожделенный человек захрапел, поерзал, недовольно застонал во сне. Глаза медленно, но привыкали к темноте. Очень не хватало света. Я помнила эту комнату в подробностях. Помнила, но она всегда была во много раз больше меня. Не пол, а целое футбольное поле, не стол, а целая гора. Непривычно было видеть всё таким небольшим, нормальным.
Включить компьютер? Я хмыкнула, от собственной наглости и новых, открывшихся для меня возможностях. Могу теперь делать всё, что захочу! Теперь я – Мари, та взбалмошная девчонка, в которую без ума влюблен писатель. И я – Я! – теперь буду с ним. Целую вечность. Заставлю его утонуть в собственной нежности и любви, заставлю его быть – только со мной. Не отпущу – никуда и никогда. Мой, только мой.
Моё тельце сидело там же, где и обычно. Маленькое такое, кукольное, совсем не похожее на настоящее. Слишком идеализированное, слишком красивое, слишком… Рисованные глаза, черные, вьющиеся волосы, безвольность во всем – позе, выражении лица, взгляде. В ясных маленьких очах, мне показалось, плескался чужой, животный и неизбывный ужас. Будто бы в этом крохотном тельце по-прежнему есть жизнь. Если я в Мари, то, стало быть, она теперь здесь? Маленькое узилище для большого человека? Я с большим удовольствием дотронулась до носа куколки, заставив её покачнуться. Доигралась, девонька, хотелось спросить – и расхохотаться. Прямо как ведьмы в старых фильмах. Сказать бы ещё что-нибудь едкое, ядовитое, обидное, но мой взгляд, наконец, коснулся Трюки. Единорожка, кажется, до этого на столе не стояла, а сейчас смотрела на меня с неподдельной ненавистью и злостью.
– Ишь ты… – шепнула я и протянула руку к ней. Боюсь, вдруг поняла я. Боюсь даже сейчас, даже игрушечную, плюшевую, все равно боюсь. Того и гляди сейчас сорвётся, бросится на меня, примется бодать… я представила, как это будет нелепо, глупо и щекотно, что даже улыбнулась. Страх испарился сам собой без остатка.
Пальцы обхватили мягкое тело. Помять маленькую паршивку? Помнишь, волшебница, что ты сделала с Шуршом? Помнишь, прекрасно помнишь, по твоим вышитым наглым глазенкам вижу, что помнишь. Уберу, вдруг поняла я. Уберу в коробку, навешу на неё тысячу замков, спрячу в самый дальний угол дивана – чтобы никогда не смогла добраться до Лексы, чтобы больше никогда – не напакостила, чтобы… уберу, но выбросить не посмею.
– Мари? – хриплый и сонный голос проснувшегося великана коснулся моих ушей, заставил вздрогнуть. Плюшевая игрушка нелепо выскочила из рук, зацепилась рогом за провод от наушников, завалилась на бок. Не всесильная и могучая Трюка, а просто проволочный скелет, прощупываемый сквозь ткань, вата, кусочек тряпки, нитки. Игрушка. Кукла. По моему лицу пробежала донельзя циничная ухмылка.
Я обернулась к писателю, встала, стыдливо запахнула халат. На меня смотрела сама любовь. Мной любовались, мной наслаждались – одной лишь мыслью о том, что я есть на свете и я рядом. Меня хотели – прямо сейчас. Сорвать никчемный халат, последний оплот давно сбежавшей совести, и наброситься на меня изголодавшимся львом. И будь я трижды проклята, если не хотела того же самого.
***
Лекса не Страх. В нём нет грации Черныша, нет спрятанных под слоями жира упругих мышц, на лице – колючая борода. Но это мой мужчина. Не грациозный, не могучий, не красивый. Много чего ещё «не», целая плеяда недостатков, хоть вагоны ими грузи. Но он всё равно мой. Сколько раз там, сидя всего лишь на столе, трясясь в ожидании очередного визита Юмы, я думала о том, чтобы вот так быть – просто быть вместе с ним? Не об этом ли я мечтала, когда просила, чтобы он положил меня с собой. Он сумасшедший. Разве нормальный человек будет… – не унималась Диана. Ну тебя, ОНОшница, сгинь, пропади, не порти момент. Сгину, обещала она, обязательно пропаду, вот только соберусь – и растворюсь прямо на пару с темнотой под солнцем наступающего дня. Обязательно. Вот только запомни – он никогда не будет любить куклу.
Ты меня любишь, Лекса? Я глажу его по щеке – пухлой такой, колючей, родной. Он смущенно моргает, словно не зная, что ответить. Он, наверно, говорил это сотню раз – ночью, днем, перед обедом и ужином, шептал на ухо в страстном шёпоте, а сейчас будто бы забыл, как это произносится. Проглотил язык – и хлопает глазами. Гладит меня в ответ – по волосам, предплечью, груди. Улыбается.
Рыжая чашка в белый горошек очень горячая, не дотронешься. Я обожгла палец и тут же сунула его в рот. Пенится, пышет дымом коричневый, горьковатый напиток, а мне он нравится. Я пью его первый раз в жизни, моё новое тело, кажется – в стотысяча первый, и наслаждаюсь. Тепло разливается по мне, остаётся внутри, заставляет сделать глоток. Ещё глоток. Не обожги язык, подмигнул мне писатель, неловко орудуя ножом. Казалось, он никогда ещё не готовил самостоятельно, но ему неловко было будить маму. Белые бока булок дразнили и звали поскорее впиться в них зубами. Колбаса, отрезанная воистину сиротскими кусками, умоляла подождать. Сыру, лежащему рядом на тарелке квадратными ломтиками, кажется, было абсолютно всё равно.
Что я пью, спрашиваю у самой же себя и понимаю – кофе. Лекса вновь смотрит на меня. Но на этот раз в его глазах я замечаю тревогу. Смотрит, словно на чужую девчонку, словно не признаёт во мне свою Мари. В нерешительности оправляю одежду, отвожу взгляд, тону в смущении. А что, если он обо всём догадался, додумался? Он ведь писатель, он ведь умный. Не пори ерунды, девка. До такого если только безумец и додумается. Дурачок твой Лекса… голоса откликаются. Голоса стучатся в мой рассудок – воспоминаниями возникают в голове и растут вопросами, прорастают корнями сомнений. Встаю – словно бы мне весело, словно почуяла прилив небывалый бодрости, хватаю писателя за руку – и тащу за собой. На улицу, кричу я самой себе, скорее на улицу!
Мороз кусается, щиплет неприкрытее щеки, красит красным нос. Хочется высморкаться. Хлопья снега – мелкие и пушистые, белым покрывалом оседают повсюду. В глазах рябит от белизны, неприязненно щурюсь. Ветер – нахал и хулиган играется с моими волосами, подхватывает, развевает. Лекса смотрит на меня и снимает свою шапку – не барским жестом, а символом заботы, надевает мне на голову. Улыбаюсь, дышу облачками пара, молчу. Слова, слова, тысячи слов, которые люди произносят столь бездумно, оседают в этом мире, умирают, исчезают, оставляя после себя лишь отзвуки – воспоминаний, чувств, жизни. Мы говорим – смотрим друг на дружку и понимаем.
Мы ведь будем вместе, правда, спрашиваю я. Только ты и я, больше никого, правда-правда? Обещаешь? Повисло в воздухе необъяснимое ожидание чуда. Как когда-то я ждала, что он скажет мне, будто бы не бросит там, в гостинице, а возьмёт с собой. Он кивнул мне в ответ. Лицо на пару с улыбкой и невысказанными словами пряталось за большим, серым шарфом. Мне, почему-то, хотелось точно такой же.
Вокруг нас гремели колесами машины, уличная ругань обращалась в брань, буднично завывал мальчишка, которого тащили за руку – не от обиды кричал, а так, для порядку. Нету никого вокруг. Мы будем вместе? Мне хочется слышать его ответ годами, слышать его каждый день, каждую минуту. Словно полюбившаяся песня, на миг превращающаяся в наркотик – так и хочется напеть из неё мотив. Пусть он говорит «да»! Пусть говорит и моё счастье будет безгранично.
Твоё счастье? А кто тебе сказал, что ты должна быть счастлива? Сарказм на пару с сомнением выступили против охватившего меня восторга. Ударили враз, разбили на осколки, рассыпали в уличном снегу. Сейчас кто-то пройдет – и измарает. И снег и мою разбившуюся мечту…
Кто тебе сказал? Почему счастлива должна быть ты, а не он? Он-то будет счастлив? Будет, упрямо твердила я, обязательно будет! Мы будем вместе и… Вместе-вместе-вместе, слово веселым чёртиком скакало у меня в голове бездушной насмешкой.
Тебе повезло и не повезло одновременно. Ты родилась в теле куклы. Это хорошо – ты ближе к людям. Это плохо – куклы жестоки и ограниченны. Слова Трюки и тогда-то звучали обидным упрёком, а сейчас и вовсе обратились чудовищным приговором. Я ограниченная. Все мои мысли – только об одном, они никуда не движутся, они топчутся на месте ленивыми детьми. Мне вспомнилось, как я с утра злорадно разглядывала страх в глазах куколки, которой, видимо, стала Мари – и мне стало чудовищно стыдно.
Я резко схватила писателя за плечи. Он удивленно посмотрел на меня, никак не ожидая ничего подобного. Поцелую его – прямо в губы, и тогда… что тогда, я не знала. Сомненья рассеются, а на меня снизойдет прощение? Знать бы ещё за что.
Лекса отстранился. Непривычно выскользнул их моих объятий, увернулся от моих губ. Прости, сказали мне его глаза. Ты сегодня какая-то… какая-то не такая. Прости.
Кукла, хохотала Диана. Куклой была, куклой и останешься, хоть в какое тело тебя не сели. Ты вправду верила, что он всю жизнь мечтал…
Глава 28
Возвращаться не хотелось. Темнота сомкнулась у меня над головой, как только я сделала шаг назад, попятилась. Мир схлопнулся. Исчез белый снег, будто его никогда и не было, умолкли шагающие в праздничном кураже люди, две девочки больше не спорили, что должно быть вместо носа у снеговика. Черная ненасытная утроба проглотила их всех разом, а потом съела и меня. Закричать?
Я не закричала. Темнота подхватила меня, потащила за собой, как на поводке, чтобы грубо швырнуть обратно – в объятия Страха. Черныш ждал моего пробуждения, как ворон крови. Если он только рассмеётся, я…
Он не рассмеялся. Рушились шаблоны в моей голове относительно поведения злодеев. Злодеев ли?
– Что это было?
– Понравилось? Вижу, тебе понравилось, малыш. Хорошенькое тельце, мягкая кожа, морозный воздух, бутерброды на завтрак. Тысяча ощущений, которых ты никогда не испытывала. Тысяча возможностей, которое могли тебя даже не коснуться. Тебе выпала козырная карта.
Лекса отстранился от меня. Оттолкнул – не грубо, но настойчиво, ясно желая понять, что я обрыдла ему. Словно он раскусил меня, увидел в своей Мари кого-то другую. Ты сегодня какая-то… какая-то не такая…
Выть в голос было бы хорошим занятием, окажись всё увиденное – просто сном. Сон забывается, сон уплывает, стирает границы, размазывает детали, оставляет лишь голый скелет себя самого. Образность без общности, рисунок без деталей, книга без мизансцен и диалогов. Что-то сухое и неудобоваримое.
Вот только это был вовсе не сон. Черныш рядом, Черныш жмётся ко мне чернотой своего тела, мурлыкает где-то поблизости, давая время мне отлежаться. Он намекнул, поняла я. Намекнул, показал, на что способен, подарил пару часов счастья – чтобы отнять. Меня тянуло – на этот раз не в бездну черноты, а в мир людей. Только вот быть мне уже хотелось не куклой – можно ли желать оставаться куклой после того, как успел побывать человеком?
Твой человек тебя обязательно полюбит. Он учуял фальшь в тебе – даже когда это было всего лишь глупым видением. Учуял, а ты должна знать, что ему нужно, в конце концов, тебе он нужен или мне? Черныш вился вокруг, осыпая вопросами. Я прижала колени к животу, сжалась в позе эмбриона.
– Ты… ты можешь сделать меня человеком? Навсегда?
Могу, хихикнул он. Конечно же могу. Вот только для этого нужно постараться. Однажды ты подарила мне возможность жить и расти, а я, в ответ, предлагаю тебе такую же возможность. Вот только за неё нужно бороться.
Он словно спрашивал, готова ли я прямо сейчас перейти от слов к действию? Обман, шептал мне здравый смысл, тот ещё обман. Ловушка для простачков, скажи ему да, пусть отпустит – и беги со всех ног к Трюке, рассказывай ей…
К Трюке? И что мы ей расскажем? Что Страх овладел нами? Что мы, простите за выражение, расслабились, как последняя портовая девка, и как оная же скинули с себя всю одежду и отдались ему в объятия? Сомнения плескали ядом, обжигая душу. И не скидывала я вовсе одежду, Черныш сам…
Что, если рассказанное и показанное им – правда? Вкус кофе до сих пор стоял у меня во рту, щекотал ноздри дурманящим запахом, дразнил. Ты больше никогда меня не попробуешь, убеждал зловредный напиток. Я тебя больше никогда не обниму, отрицательно качал головой Лекса, на лице – маска смертной тоски, будто бы он только всю жизнь об этом и мечтал, что…
Меня купили, вдруг доходит до меня. Купили на медный грош, подсунули сказочку, заставили поверить, что всё так реально. Как наркоману дают зелье, дабы он мог увидеть полёт. И потом вновь пришёл за очередной дозой – уже сам. Или в этом в самом деле была доля правды?
Черныш молчал, не собираясь разрушать череду моих измышлений. Он упорно делал вид, что ему и вовсе нет до меня дела, что он забыл о какой-то там кукле, что ещё мгновение – и он вышвырнет меня, отринет, оттолкнёт прочь, как сделал это со мной Лекса во сне.
Кусаю нижнюю губу – хочется прокусить до крови, да не получится. У нас нет крови, только искра.
Я не могу рассказать обо всём Трюке. Не могу ей больше доверять, всё время буду смотреть, выискивать в каждом её действии скрытый подтекст. Зачем уговариваться, когда можно отнять силой? Элфи смогла убедить саму Смерть, сумела поспорить с ней – неужели бледная дева не могла взять силой?
– Трюка вскоре предложит тебе спасти твоего человека от той заразы, что охватила главную идею. Она усердно будет делать вид, что это моя работа, но ты то теперь знаешь правду.
Почему? Зачем Трюка всё это делает? Театр одной единорожки? Спектакль для маленьких кукол? Театральное представление для глупеньких? Мысли сбивались в кучу, мысли желали облечься в слова, вырваться на свободу. Я молчала, стараясь не спросить лишнего, но Черныш читал меня, как открытую книгу.
Зачем? Всё очень просто. Быть плюшевой игрушкой – не самая лучшая перспектива. Ты же ведь видела, видела и не раз зависть в её глазах, когда она смотрела на тебя. Кукла с десятком шарниров. Можешь двигаться, почти что живая, почти что человек!
Тебе повезло родиться куклой. Могло быть и хуже. А я то тогда думала, куда уж хуже…
Быть человеком – пьянящая до безобразия перспектива. Я не буду в сотый раз расписывать привилегии живых, ты и сама успела прекрасно ощутить их. Трюка хочет занять место Мари. Влиться, как до этого мне удалось ненадолго влить тебя в её тело. Во вчерашний день, если хочешь знать?
Можно ли влиться в человека во вчерашнем дне, хотела поинтересоваться я, но не успела.
Стать человеком не просто, вытеснить чужую душу, заменить её в теле собой сложно. Недостаточно одного только желания, для этого нужна энергия. Движущая сила, если так тебе будет удобней. Добыть эту силу без тебя Трюка не в состоянии, а потому она попросит твоей помощи. Будь наготове, ибо получив от тебя желаемой, она в тот же миг явит тебе свою истинную сущность. И участь Шурша покажется тебе завидной.
***
Привычный стол, носки резиновых кедов, громоздкая и не совсем удобная одежда. А ведь когда-то она казалось мне донельзя комфортной. Жуткий холод пробирал до костей так, что я поневоле посмотрела на батарею.
Все спали. Словно я вновь вернулась в тот сон, словно Черныш вновь решил вернуть меня во вчерашний день. Только на этот раз – в иной ипостаси. Вот сейчас Мари встанет, пошатываясь из стороны в сторону, будто пьяная, пытаясь привыкнуть к телу, а потом…
Никто не встал. Солнце не торопилось занять место на небосклоне, её младшая сестрица-Луна продолжала своё зыбкое царствование. Ещё пару минуток, увещевал рассвет, ещё секундочка, мгновеньеце – и будет поздно. Солнце лениво выплывет, лизнет первыми лучами выпавший за ночь снег, попробует на вкус новый день.
Я по-прежнему восседала на своём месте, пытаясь разобраться в самой себе. Поток информации, что вылился мне на голову, бурлил и требовал обратить его в спокойный ручеек мышления.
Итак, начнем с простейшего. Трюка, на самом деле, не та, за кого себя выдаёт? Как мне это проверить? Почему Крок ни разу не обратил внимания на её странности. И были ли они – эти странности? Старик мирно спал и не желал просыпаться. Мои попытки докричаться до него потерпели фиаско. Ладно, говорила я самой себе, ладненько – вот он проснётся и уж тогда-то…
А что, если поговорить с самой Трюкой? Рассказать ей правду и посмотреть, что она будет делать? Накинется на меня, точно так же, как на несчастного Шурша? С другой стороны – а почему она напала на него? Неужели у неё и в самом деле была причина для этого?
Страх, как бы смешно это не звучало, показывает нам наши страхи, обнажает их перед собой и бесстыдно пользуется. Я вспомнила слова голубой волшебницы и смутилась. Обнажает, пользуется…
Мне захотелось взмолиться Белому Лису – утро, пожалуйста, будь бесконечным! Пусть солнце застрянет навсегда, пусть никто не раскроет глаз, пусть мерный храп станет новой мелодией заснувшего мира, пусть. Только бы не пробуждение – от транса, собственных переживаний, полудрёмы, в которую я вновь начала впадать. Пробуждение подарит только новые вопросы, проблемы, ненависть, жуткую обиду и неудобство. Я была человеком. Я успела побыть им всего лишь одно утро – вчерашнее утро, если верить Чернышу, и от этого становилось только больнее. Весь мир – огромная обида, гигантская претензия, клоака, что бурлит черным раздражением, льющимся мне на голову. А я, подобно желчному нарыву, буду изрыгать его из себя – потоками, ручьями, реками.
Меня передернуло от отвращения. Нет, пусть мир спит. Потому что пробудившись я буду окружена – сомнениями и врагами, друзьями и предательством. Кто есть кто, подскажите же, хоть кто-нибудь! Диана внутри меня с усердием, достойным лучшего применения, молчала. То ли считала мой вопрос незначительным, то ли попросту не знала, что и сказать. Захотелось сплюнуть.
Миру было плевать. Мир не желал обращаться тягучей жвачкой бесконечного дня. Новый день, как вертящееся на языке слово, торопился влиться, стать чьими то победами и поражениями, желал быть любовью, мечтами, злостью, яростью и дурными помыслами. Он пробовал их на вкус. Нежность влюбленных и разочарование уставшего романтика, вдохновение вперемешку с безумием, обратившимися в талант и мизантропию скучающего критика.
Настал новый день.
***
Трюка сегодня не торопилась. Она появилась точно так же, как и всегда. В комнате горел свет – сладкая парочка, уходя из дома, позабыли хлопнуть по выключателю. Не беда, матушка Лексы дома, присмотрит, если что.
Крок не желал помочь мне в разгадке новых тайн, во взгляде старика читалось желание только одного – чтобы я перестала задавать бессмысленные вопросы. Ему не было дело до того, сколько Трюке лет, ему вообще мало до чего было дело. Он держал на своей могучей спине безвольного Шурша, а меня разрывало на части желание поделиться с ним той самой новостью. Рассказать ему о том, что это не Страх сотворил такую мерзость с нашим другом, что предатель – здесь, среди нас, что надо…
И я тогда поняла, что Кроку всё равно. Он не просто спал всё это время, как мне казалось. Несчастный долгожитель отдавал крохи собственных сил Шуршу, тем самым не давая ему погрязнуть в пучинах гибели, как однажды там не утонула я. Это сделал Страх? Допустим. К этому причастна Трюка? Я всё равно ничего не смогу сделать. Ночами, становясь на защиту замка и разминая могучие мышцы, я видела в нём настоящую боевую машину, но никогда не пыталась увидеть заботливого… заботливого друга, который теперь сам находится на грани истощения. Трюка верно рассчитала – Шурш оказался всего лишь разменной монетой. Его не убили – но только лишь ради того, чтобы Крок был всё время занят и не задавал лишних вопросов. Ибо сейчас-то как раз лишние вопросы были нужны ей меньше всего. Но тут появилась я – взбалмошная приблуда, найденыш, который не входил в её планы – и ради этого был устроен концерт для одного зрителя. Оставалось лишь догадываться – тот крик, что я слышала на лестнице, не одна ли из её выходок?
Волшебница пылала возбуждением. Казалось, что всё её тело, до последнего кусочка плюша и ваты, переполняет волнение, которое она не знает, куда выплеснуть. Вышивка глаз, умевшая смотреть с ненавистью, одобрением и ледяным спокойствием, сейчас имела невиданное доселе мной выражение – радость. Был бы у единорожки рот, она, верно, улыбалась бы.
У меня страшно болела голова. Сомнение во мне обратилось в единый ресурс, и его, если подумать, можно было добывать, как в шахтах. Неприкаянная радость в глазах Трюки? Не иначе, как придумала, как прихлопнуть меня и Крока одним махом. Непонятное возбуждение? Сумела где-то раздобыть лишнюю порцию искры и просто светится от силы. О том, как можно добыть «лишнюю порцию искры», я не задумывалась.
Людям просто. У людей мало проблем, у людей есть чудо-таблетки. Закинул пару-другую в рот и…
– Я нашла… – выдохнула из себя, наконец, Трюка. Нашла что, собиралась спроситm я. Собрать воедино всю свою храбрость, смелость, остатки достоинства – и вылить чередой обличающих вопросов. Что ты на них скажешь, голубушка?
Ничего не скажет, потому что я промолчала, а высказала лишь немую заинтересованность к её открытию. Боюсь, понимала я. Смотрю ей в глаза, вижу её радость – беззлобную, искреннюю, светлую, а дрожу, будто передо мной самое страшное чудовище на свете.
Она спросит у меня, как я оказалась в объятиях страха – первым делом, минуя все мои претензии, заставив их умереть в зародыше, а я буду судорожно искать ответ. Буду стыдиться, разве что не краснеть пластиковыми щеками, не найду что сказать, когда она бесстыдно ухмыльнувшись, спросит, как я вдруг оказалась без одежды и что со мной в тот момент вытворял тот, кого я протащила в Лексу на пару с собой. Если она только так сделает, подумала я, наброшусь и…
– Нашла способ избавить нашего писателя и от Страха, и от его заразы – раз и навсегда.
Трюка пылала огнём маленького счастья. За окнами комнаты – огромный мир, в котором люди убивают друг дружку, ежесекундно насилуют, избивают, травят. Ежесекундно влюбляются, рождаются, дарят. Творят огромную книгу собственного мира, судьбами высекая всё новые и новые предложения. А в крохотной квартирке, далекой от столицы, в провинциальном городишке, казалось, свершилось что-то из ряда вон выходящее. Даже аномалии, того гляди, вот-вот померкнут.
– Мы кое-куда отправимся. Прямо сейчас, прямо здесь выйдем в лимб. Нам нужна энергия.
