Текст книги "Линка (СИ)"

Автор книги: Ольга Смехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Я смотрела на Диану и на то, как ловко она жестикулирует, размахивает руками, словно вошла в роль доброго учителя. Ещё немного – и она, одухотворен, примется вещать мне о вечном. Я смотрела и не могла понять, как можно уберечь человека – всего одного, но от всех опасностей сразу? Как можно уберечь его от внезапной остановки сердца? От ошибки повара в столовой, например, от пищевого отравления? От желания самоубиться, в конце концов. Но вопрос так и остался в недрах моего сознания, не родился чередой слов, не слетел яркой фразой с губ, остался во чреве размышлений. Диана, кажется, поняла это и ухмыльнулась. Ловкая чертовка, престарелая начальница службы ОНО во всём регионе, просто женщина и… и кто она ещё? В глазах то и дело проскакивали какие-то нечеловеческие блики, словно сверхновые. А, может быть, она сама – аномалия? Аномалия, уничтожающая других, чтобы воцариться и восславиться – над людьми. И потому ловко выискивающая тех, кто богат искрой и делающая из них…

Мне хотелось придумать что-нибудь противное. Что-нибудь этакое, будто Диана хочет убить Лексу. Убить, растоптать все его начинания, его талант, его умение обращаться со словом. И от того больнее было осознание того, что это, на самом деле, не так. На самом деле она всего лишь хочет, чтобы мальчишка прожил подольше, чтобы его искра не вышла – вся, на таких вот как я, на всякую нелепицу, на одну большую, главную книгу. Лучше пусть много маленьких, но больше похожих на водоросли. Безвкусные, зеленые, тягучие… я вдруг почувствовала, что тошнотворный ком вновь подошёл к горлу. Слишком уж яркое у меня воображение, однако.

– Да или нет? Ты меня слышишь? – Диана, кажется, начала нервничать и я только сейчас увидела нотку беспокойства, промелькнувшую в её взгляде. Как только я повернула голову к ней, она тут же успокоилась.

– А?

– Ты согласна стать моим информатором?

Меня все хотят обмануть. Весь мир хочет поиздеваться надо мной. Сначала Юма, затем, порожденная ей же Аюста. Теперь вот Диана – я нутром чувствовала, что верить женщине не стоит, что её цели отнюдь не столь радужны и полны материнских инстинктов попросту уберечь несчастного писателя от самого себя. А заодно, как будто, и весь мир разом. Мне врут – много и постоянно, с желанием и не краснея. Дарят многочисленные улыбки, елейные голоса и полные радушия взгляды. Последнее, впрочем, к Диане не относилось – всё время нашей беседы на меня смотрели презирающим взглядом. Словно я – мелкая, жалкая тварь, одним своим существованием беспокоящая реальность этого мира. Щербинка, трещинка на кувшине идеальности, царапина на душе мироздания. И тысячи, миллионы, мириады похороненных слов. Мне захотелось на миг исчезнуть из этого мира – так, чтобы навсегда. Чтобы попросту никогда не было, чтобы не быть втянутой во всю эту дурнопахнущую историю. Меня наградили жизнью – всего лишь её осколком, а я украла ещё, сделав себя чуточку живее, чем следовало бы. Мир вздрогнул, мир отозвался, мир выплюнул в меня голодную Юму. Мне вспомнилось, как вначале нашего разговора, ещё до того, как Диана объяснила мне все я бросилась на неё с обвинениями, что это она подослала ко мне Юму, что это она хотела заполучить Лексу – себе в пользование, что… и лишь потом, краснея от стыда, понимала, сколь глупо это звучит. Начальница ОНО, великий комбинатор, за раз решающий судьбы, наверно, сотни тысяч людей, гроза тысячи и одной аномалии подстраивает встречу Юмы вместе с полудохлой куклой, ради того, чтобы заграбастать в свои руки человека. Который, как оказалось, всё это время был у неё под ногтём. Интересно. А существует опер группа, способная уничтожить Лексу, если он вдруг сойдёт с ума, а его творчество станет слишком реальным? Существует ли какой-нибудь план, что делать, если он умрёт не своей смертью, даже после всех принятых мер безопасности?

Есть, говорили мне хитрые глаза Дианы. У неё в голове есть тысяча и один план, а ты на самом деле, куколка, тоже часть плана. Одного, большого, далеко идущего. Маленький шажок в большой игре начальницы спецслужбы, цель которой… цель которой?

– А взамен?

– Я не обсуждаю, что ты получишь взамен. «Взамен» – это когда мы полноправные собеседники, а я на данный момент, представь себе, говорю с одушевленным предметом. И, если бы не моя воля и чуточка искры – то и поговорить бы у нас с тобой не получилось.

– Я хочу быть живой! – дерзость, взбурлившая внутри меня, заставила меня топнуть ногой. Ножкой. Как же это забавно, наверно, смотрится со стороны – лилипут, вознамерившийся дерзить великану. Сейчас надо мной нависнет её гигантская рука и…

Не нависла. А слова лились из меня – потоком, ручьем, растекаясь тихим писком по углам комнаты.

– Я хочу… хочу жить! Хочу быть большой, как… как вы! Как люди!

Слезы – теперь уже настоящие, потекли по моим щекам. Крохотные капли усердно бороздили мои щеки, а я содрогалась от собственных рыданий.

– Разве вы не понимаете? Я… мне не хочется всю жизнь быть вот такой. Такой маленькой и беззащитной! – я резко подняла воспаленные красные глаза, обратив свой взор на Диану. Та не шелохнулась.

– Сделайте, – горячо шепнула я, будучи уверенной, что женщина меня услышит.

– Что сделать? – в её вопросе не было удивления, скорее – праздное любопытство. Это взбесило меня ещё больше. Где-то внутри меня бился крохотный колокольчик, предупреждая о том, что я говорю слишком опасные вещи – для столь беспомощной малютки в присутствии самого настоящего хищника. Не раз и не два я ловила на лице Дианы улыбку, такую, словно она готова была бы проглотить меня – прямо сейчас. Вот только воспитание не позволяет.

– Сделайте меня большой! Как человека! Оставьте мне… моё тело, каким оно есть сейчас. Человеческим…

– Так ты думаешь, что стоит только как человек выглядеть, того и достаточно будет, чтобы человеком зваться, так?

Я как будто её не слышала. Продолжая требовать, я забывалась, заговаривалась, торопилась и сбивалась, начинала по новой. Я увидела в глазах Дианы скуку вместо заинтересованности – и испугалась. Мне нужно было доказать ей, доказать, что я не просто так хочу быть настоящей девушкой. Что это будет полезно – для меня, для неё, для Лексы, в конце концов!

– Я тогда… вы знаете, что я тогда? Я буду… если я останусь человеком, то есть если вы меня дорастите до нужного… роста. Я тогда сделаю так… он будет любить меня – по настоящему, ведь я же его люблю? Как… как парня, понимаете, как мужчину. А у него – такая девушка. Она же его недостойна – а он такой хороший. Понимаете? Ну и я буду с ним – всегда! Я буду смотреть, что он пишет, я буду его так любить, что ему вообще некогда будет писать, да?

Я выдохнула. Тирада вышла слишком сумбурной. Диана встала из-за стола. Мне на миг показалось, что она сейчас вздохнет – и скажет, что согласна, что это не такая уж и большая просьба с моей стороны, что это в самом деле – нужно.

Она устало вздохнула, смерила меня насмешливым взглядом, от которого у меня всё упало внутри. Разочарование – ещё до того, как женщина начала говорить – булыжником рухнуло мне на плечи и странно ещё, что я не согнулась пополам. Хотелось опустить взгляд, усердно изучая носки ботинок, хотелось не смотреть на начальницу службы ОНО.

– Ты правда веришь, что он всю жизнь мечтал любить – куклу?

Зажать уши руками, не слышать бы этих слов, этого насмешливого – или горького? – тона, уйти, умереть, что-нибудь – только бы не слышать.

– Я не могу сделать тебя настоящей девушкой, как бы ты этого не хотела. Твою искру вложили в тело куклы, и это наложило отпечаток – на всё. На твоё мировоззрение, на твой характер. Даже если ты каким-то чудом сумеешь стать живым человеком – останешься куклой.

Она замолкла. Почему-то ей очень важно было сказать мне это, словно нечто вроде извинения, а, может быть, последнего оскорбления? Горькая правда или очередная ложь во благо великих целей?

У Юмы была великая цель? Аюста… была ли Аюста живой на самом деле – той золотоволосой девчонкой, с красивой улыбкой и голубыми глазами? Мне вспомнились её слезы, когда ОНОшники уводили её к своей машине. Её больше нет, сказала Диана – всего два часа назад, когда я поинтересовалась судьбой малышки. Я думала. Что у меня что-то оборвётся внутри. Не оборвалось.

Цель… у всех есть какая-то цель, а у меня? Я уже сказала Диане, чего я хочу, а мне отказали – не в грубой форме, как могли бы, но с издевкой.

Мои пальцы сложились в ладошку – ровную, распрямленную, одеревенели, тут же потеряв всякую чувствительность. Я не сразу осознала, что происходит, а когда поняла – захотелось выть от ужаса и досады. Диана без особого интереса наблюдал за тем, как я превращаюсь в куклу, явно повидав на своём веку более удивительные вещи. Меня скрутило – мои кости обращались шарнирами, пустотой, кожа твердела, обращаясь в литой пластик, на лицо сама легла та самая улыбка, успевшая мне осточертеть, навсегда застыв кукольной маской. Я закрыла глаза, понимая, что теряю сознание. Так не хотелось осознавать, что время волшебства вышло…

Глава 16

У темноты, верно, есть тысяча оттенков. Тьма безысходности в грязной подворотне отличается от тьмы – теплой, воодушевляющей, когда сидишь в комнате собственной квартиры. Я не спала, наверно, вот уже третьи сутки. В памяти то и дело всплывали липкие сенсоры, кучи проводов, допросы с пристрастием и осмотр разномастными учеными мужами.

Диана словно мечтала отыскать во мне нечто больше, чем я есть на самом деле. Сладкая улыбка на лезвии ножа – мы не можем рисковать, ты же понимаешь? Мы не можем. Они не могут, потому рисковать должна я. В те дни в глазах рябило от белых халатов. Для них я – вещь, одержимая бесом, вот-вот вскочу и начну кусаться. Они смотрели, как я хожу, как вновь привыкаю – это после того-то, как я побывала живой! – к своему пластиковому и вновь непослушному телу. Смотрели, словно находя в этом какое-то извращенное удовольствие – изо дня в день…

А потом, будто, я вдруг стала им не интересна. Игрушка, с которой повозились день-другой, а потом отложили в сторону, до лучших, так сказать, времен. И всё это время я с содроганием ждала, прислушиваясь к каждому скрипу полов, дверей и окон, к каждому гулкому цоканью каблуков и мягкому шороху подошв. Сейчас войдет доктор, а может быть и профессор, шмыгнет носом, поправит очки на переносице и вынесет вердикт – извините, милочка, вы, таки, непригодны для мирной жизни, а потому вас надо того… Или не вынесет. Вот ещё – распинаться перед какой-то там куклой, была ль нужда…

Обошлось. Так, наверно, вздыхает солдат, вернувшись с опасного рейда, глядя на свои руки. Так, вздыхает хирург, только что сумевший провести сложнейшую операцию в своей жизни – удачно. Так вздыхает ожившая кукла, которой дали понять, что пока её не будут трогать. Обошлось – слово так и крутилось в голове, обращая нарисованную улыбку настоящей. Мне хотелось смеяться и хохотать, недавняя апатия, царившая во мне до разговора с Дианой, куда-то испарилась. Жить – что значит жить? Чувствовать, существовать, двигаться? Что? Не знаю. Но мне хотелось тянуться к этому неизвестному до бесконечного долго. Словно ещё чуть-чуть, ещё один час, ещё одна минутка – и я смогу уловить главный смысл, смогу понять, и уже потом благоговейно шептать, что теперь мне всё равно, что будет.

В ноздри вдруг ударил запах утренней свежести, где-то там, за пределами черной и провонявшей дорожной пылью сумки, хлопнула дверца автомобиля. Лекса вздохнул – я скорее не услышала – догадалась. Вздохнул, порылся в карманах куртки, доставая ключ от домофона. Мама наверняка говорила ему о том, чтобы он оставил его дома, а он не послушал. И не потерял – даже в суматохе недавней аномалии. Это всего лишь аномалии, говорила Диана – спокойно и холодно, будто каждый день сует голову им в пасть. Они случаются и наша работа – их предотвращать. Твоя участь – помогать нам, делать что говорят, следить за писателем, и быть может тогда…

Однажды, говорила ОНОшница, он перейдет черту, выйдет за грань дозволенного, попробует поиграть с искрой – и вот тогда-то жди беды. Она говорила – он может больше, чем кажется. Ещё ребенок в душе, способный творить самое настоящее волшебство. Пирожные из воздуха, мерцающие бабочки, радуга с кончиков пальцев – лишь усилием мысли. Это неплохо, но миру не понравиться. Реальность лопнула бы как пузырь, позволь мы творцам делать с искрой то, что им вздумается. Утонули бы в аномалиях, ухнули бы в пучину хаоса и разрухи, обратились тоталитарным режимом где тот, чья фантазия богаче превыше всех остальных. А потом, однажды, мироздание или внутренняя искра не выдержит. В памяти сам собой всплыл тот ролик – известный писатель, даёт интервью, с грустью смотрит на молодую девушку, то и дело вздыхает, а потом танцует факелом; прямо у всех на глазах обращается в головешку, падает на пол. И лишь спустя мгновение слышится истошный вопль страха, меркнет экран, погружаясь в пучину тьмы. Той самой, что из тысячи оттенков.

Дом. Мне так часто хотелось сказать это слово там, в душном шкафу. То и дело представлялось, что Хозяйка возвращается, отряхивает меня, сдувает с волос слежавшуюся пыль, улыбается – по доброму и так, как умеют только дети и уносит – обязательно домой. Дома всегда хорошо.

Дверь скрипит, словно с упреком спрашивая, где Лекса изволил пропадать чуть ли не две недели. Скрипит тросом старенький лифт, вознося писателя всё выше и выше. Он захочет поэксперементировать с искрой, когда поймет, что может сказать людям нечто большее, донести мысль, идею. Откуда ты знаешь, маленькая кукла, какой будет эта мысль? И сколько людей в неё поверят?

Я не знала. Мне становилось противно лишь от одной мысли, что я буду читать старые и будущие тексты Лексы лишь только затем, чтобы найти там первые зачатки бунтарского творчества.

Я не хочу, чтобы он сгорел. Я не хочу, чтобы однажды он вот так же, в прямом эфире, у всех на глазах обратился кучкой золы. Я хочу, чтобы он жил – и не только потому, что целиком и полностью завишу от него, вовсе нет. Это мой Лекса. Футболка, в которую я была столь старательно завернута пахла его потом, и мне не хотелось с ней расставаться. Еще бы горсть той пыльцы, которой осыпала меня Диана, хоть крохотный кристаллик – чтобы я могла ожить. Ты правда думаешь, что ему нужна кукла? Я уже ничего не думаю, я слишком устала.

Бородка ключа не спешит попасть в отверстие, Лекса грязно, но шепотом, ругается. Кажется, кто-то вновь выбил лампочку, а ему придется менять. Только вернулся домой, а уже нашлась работа.

Где-то там за стеной, я чувствовала, его ждали. Женщина, верно, не пошедшая сегодня на работу, стискивала и мяла в руках носовой платок – сколько слез она уже пролила за эти сутки? Одному Белому Лису известно. Ей уже доложили о том, что произошло несколько дней назад. Про поезд, про аномалию, про то, что её сын задержится – ненадолго, но все же. Он в лубках, представляла я, он истерзан Юмой, а руки покрыты кровавыми ссадинами. И синяк под глазом. Мне так и не дали на него посмотреть. Меня усыпили – прямо как тогда, на поле, перед разбитым вагоном поезда, а теперь я пришла в себя. Может, это и не Лекса вовсе? Сейчас сумку раскроют, а я окажусь где-нибудь в очередном дочернем отделении ОНО, где меня вновь будут изучать. Надо же, будут кивать головой умудренные сединами бородачи, цокая языком, двойная аномалия, вы только гляньте! И черпала из двух звезд, надо же! Редкое, редкое сочетание, уникальное!

Мне в миг стало противно при одном только воспоминании, передернуло. Нет, так не может быть. Это Лекса – я чувствую его. Не знаю как, наверно, и не смогу объяснить. Разве это важно? Не важно. Дверь, наконец, поняв, что ключ родной, подчиняется, раскрывается.

– Алексий… – вздыхает женщина. Устало, слишком плаксиво, но сдержанно. Я не слышу, о чём они говорят, да и не очень-то охота. Я устала и хочу спать, но для начала – хочу выбраться наружу. Руки всё ещё не слушаются. Могу лишь крутить головой. Диана предупреждала, что так будет. Лекса слишком долгое время был далеко от меня, а стоит источнику искры удалиться – как моя собственная начинает иссякать. И я увядаю. Не исключено, что без него я либо вовсе обращусь в кусок пластика, каким и должна быть, либо вернусь к тому состоянию, в каком была тогда в шкафу. Всё таки, ухмыльнувшись утверждала ОНОшница, ты черпала из двух источников.

А что будет, если на меня уронят кирпич? Я хотела тогда у неё спросить об этом, но почему-то забыла. Буду жить? Разобьюсь? А чем я думаю, если у меня нет мозга? Чем я чувствую, если у меня нет нервов? Как я вообще могу быть живой? Искрой.

Искра – чудодейственная субстанция, которую я так жадно пила из писателя. Кусочек магии, способный из куклы сделать маленького человечка, из нескольких строк – комедию, из карандашных набросков – вдохновляющий рисунок. Нечто за гранью того, что мы можем понять. Ты не поймешь, говорила Диана. И я не поняла.

Молния застежка со звоном расступилась, освобождая для меня путь на свободу. Вынужденному заточению пришел конец. Лекса – чистый, не помятый и вполне здоровый, неуверенно вытащил меня на свет божий.

Комната. Мне хватает сил, чтобы оглядеться по сторонам – просторная, большая, гораздо свободней, чем та, в которой мы были раньше. В такой можно жить, радостно думаю я. На большущем столе – компьютер, только на этот раз гораздо больше и крупней того, что раньше был у Лексы. Потерялся где-то, сгинул, был раздавлен в суматохе того, что произошло. Мне стало грустно – где-то там, в осколках черной коробки с кнопками, экраном и микросхемами пряталась история о белоликой деве и маленькой девочки Элфи, о её хозяйке и здоровяке-караванщике Хассе. Сгинули, ушли в небытие, погибли.

Печаль быстро сменилась живым любопытством и интересом. Здесь, посреди этого творческого бардака, творившегося на столе, росли гениальные идеи. Именно на этой клавиатуре Лекса написал своё первое предложение, наверно, именно тут он однажды решил, что посвятит свою жизнь литературе. Здесь все пропиталось огромными выбросами искры – писатель не щадил ни себя, ни своих внутренних сил. Мне вспомнился сон, где я была им. Где снаружи меня грызли все и сразу, а страшнее был тот зверь, что прогрызался изнутри. Бойко, страшно, безжалостно, стараясь вырваться наружу, лечь звонким стокатто по клавишам, родиться парой новых строк. Невысказанные когда-то слова, неуслышанные мысли, идея. Что такое идея, спросила у меня Диана? Ты знаешь, что это такое? Это буйный зверь. Представь, что однажды он обретет материальный облик? Ты знаешь, как будет выглядеть чувство прекрасного? А какую форму, к примеру, примет идея того, что мы все – всего лишь игрушки в руках богов? Она говорила много и странно. И почему-то отрешенно. Я не разговариваю с куклами – краткое объяснение, почему она вдруг снизошла до того, чтобы подарить мне пару часов настоящей жизни. Мне казалось, что она может взять кисть – и перерисовать мою жизнь. Коснется до холста, мазнет пару раз из стороны в сторону – и вот меня уже никогда не существовало. Или, наоборот, я стану девушкой. Ты правда думаешь, что ему нужна кукла? Что она тогда хотела этим сказать? Ты – идея, убеждала она меня. Его идея, нашедшая не материальный облик, но захотевшая таковой обрести. Ты уже никогда не родишься – книгой, рисунком или гениальной театральной постановкой. Книги могут жить сами по себе, спрашивала я, а она кивала головой. Да, могут. В отрыве от писателя, как идеи. Текст затеряется, уйдет в небытие, забудется через столетие, если повезет – через тысячелетие. Кто вспомнит тех, кто писал тысячу лет назад? Народятся новые, в конце концов, не думаешь же ты, что твой Лекса – чем-то особенная звезда? Я не думала. Я тогда вообще не хотела думать.

Комнату тщательно вылизывали перед приездом – будто в ней должен был поселиться по меньшей мере столичный принц или верный и главный слуга Белого Лиса, но уж никак не обычный смертный. Казалось, пыль здесь протерли всего пять минут назад. На глаза попался краешек деревянного пола, выкрашенного, почему-то, в темно-оранжевые цвета. Лакированное дерево пряталось под покрывалом огромного ворсистого ковра. На полках – уйма разнообразных книг, поставленных в ряд. Лекса неряшлив, вспомнила я, он бы так, верно, никогда сам не поставил. Его здесь любили и ждали – абсолютно все.

Ты могла бы быть хорошим текстом, не скрывая усталости и раздражения, говорила Диана. Ей было противно представить, что Лекса потратил столько сил только на то, чтобы я стала его очередным молчаливым собеседником. Звездам нужны хранители, ты всего лишь один из них. Ты – аномалия, потому что куклы не должны думать. Вещи не должны думать, потому что в этом не было замысла создателя. А в чём он был, осмелилась я на вопрос. Художница пожала плечами в ответ.

Я то и дело вспоминала вкус холодного ахеса, пытаясь понять, что же именно нашел в нём писатель и почему готов хлебать литрами без остановки? Наверно, я никогда не пойму. Все звезды, что могут творить искрой – люди с изюминкой, не скрывая сарказма добавила Диана. Быть гениальным может только ненормальный. Потому что для того, чтобы создать гениальное – нужно выйти за рамки нормальности. Белый Лис был нормальным зверем? Мне тогда показалось, что Диана обиделась…

Мой взгляд зацепился за нечто зеленое, вольготно развалившееся на спинке дивана. Крохотные лапы, длинный хвост и вытянутая морда, широко раскрыта плюшевая беззубая пасть. Желтые, выцветшие глаза, словно мягкой игрушке недавно исполнилось больше, чем самому Лексе. Странно, подумала я. Зеленый огурец из моего сна. Звездам нужны хранители, но не в таком же количестве, вспомнила я. Догадка больно корябнула где-то внутри, заставив пострадать чувство гордости. И почему я тогда только не спросила – а что, есть и другие?

Больше похожий на носок, рядом с зеленым огурцом возлежал его младший собрат – не такой плотный, большой и старый. На мордашке зависла нарисованная улыбка, белые глаза смотрели прямо на меня. И мне стало страшно – я вдруг ощутила, будто на меня смотрит вся комната. Не я осматривала комнату – это она бесстыдно разглядывала меня со всех сторон, словно задаваясь вопросом: принимать меня или все же не стоит?

Стол, на котором, словно царь, стояло главное достоинство – компьютер, недавно был прибран. Клавиатура, оказавшаяся беспроводной, тут же вспыхнула белым светом, стоило Лексе поднести к ней пальцы, зашуршал задетый писателем и потому сорвавшийся с цепи блокнот, вспыхнули зеленым светодиодом наушники. Вперился глазами буравичками голубой единорог, одетый в колдовскую шляпу и некое подобие плаща.

– Ты… – озлобленно прошипел он у меня в голове.

***

– Дура.

Умей она ходить, то расхаживала бы из стороны в сторону, не в силах держать себя в копытах. Она целилась в меня своим голубым рогом и, верно, будь у неё такая возможность, обязательно бы боднула. Я молчала, стараясь не отвечать на тот поток упреков, обрушившихся мне на голову.

Оказалось, есть и другие. Хранители нужны, но не так же много – сокрушалась Диана, словно в каждом из нас сидело по десятку навсегда потерянных гениальных книг. Словно каждый из нас – мириады никогда невысказанных слов, мыслей и идей. Словно мы кого-то просили о том, чтобы нас создали.

Её звали Трюка. Единорожка-волшебница из какого-то популярного мультика. Фиолетовые глаза пристально смотрели на меня, словно собираясь прожечь насквозь. Я посмотрела на Лексу – устав с дороги, он повалился спать на диван. Над ним нависали крокодилы – оказалось, те двое, что до этого возлежали на спинке дивана, звались именно так. Трюка говорила, что у них есть имена, но почему-то не посчитала нужным озвучить их.

– Какая же ты дура.

– Почему вы ничего не сказали мне? Там, когда я была… в его сне?

Трюка вновь одарила меня уничижающим взглядом. Казалось, будь её воля и она бы вышвырнула меня прочь, на улицу, а ещё лучше – прямо в мусорку. Годами она, вместе с крокодилами, будучи хранительницей Лексы, оберегала его сон от… разных сущностей. Но однажды он уехал в столицу – далеко и надолго, и там они не могли защищать его столь усердно. Всё что на расстоянии – всегда ограничено.

– Мне очень жаль, что мне не удалось тогда утопить тебя там.

Я вдруг вспомнила, как билась с змейкой искрой. Мне прямо сейчас захотелось вцепиться этой кобыле в шелковую, белую гриву. Сдержалась. После драки кулаками не машут.

– Ты хоть понимаешь, что натворила?

Я посмотрела в сторону крокодилов – те благоразумно молчали. Может быть целиком и полностью поддерживали всё сказанное Трюкой, а потому не считали нужным вставить своё слово, то ли им попросту было лень. Тот, что побольше лишь изредка и негромко порыкивал. Я сидела, откинувшись спиной к экрану монитору и очень хотела спать. Трюка не позволяла мне сомкнуть глаз – какой-то своей волей заставляя бодрствовать. Или мне так попросту казалось?

– Ты впустила в него страх.

– Что? – Трюка была права, я не понимала, что именно такого плохого я сделала. Мой вопрос прозвучал не удивлённо, скорее раздраженно. Я вспомнила Лексу, каким он был в своём сне – всем и вся что-то нужно от него. Оторвать кусочек потолще, пожирней, повкусней. Гнусный старик на заводе, который постоянно ищет скандала, приветливая продавщица, родная бабушка. И все мы. Мне казалось, что я вновь на его месте. Трюка цеплялась за мою жизнь, наслаждалась моим молчанием, не забывая то и дело фыркать.

– Крррах, кррр… – задумчиво, наконец, вступил в разговор тот крокодил, что выглядел старшим. Выцветшие желтые глаза почему-то смотрели куда-то в сторону. Мне стало неуютно – словно вся комната была настроена против меня. Будто Трюка управляла здесь абсолютно всем – до моего появления. Будто Лекса мирно спал, пока я не изволила влезть пьяным козлом в его жизнь. Словно… и тысячи, тысячи таких» словно».

– Страх, – поправила его Трюка, откашлявшись, словно прочищала горло. На её мордочке не было рта, голова – слишком большая, изящным изгибом подавался нос – создатель единорожки не озаботился и ноздрями. Но она каким-то чудом говорила – надменно, словно перед ней и в самом деле – жалкий кусок пластмассы, нелепый, смешной, уродливый и лишь каким-то чудом и волей вселенской несправедливости, наделенный разумом. – Помнишь, ту мелкую тварь, которую ты прятала между своими… между своей грудью.

Маленький Лекса. Черныш, так похожий на крохотного котенка, с пока ещё не острыми коготками. Он выпрыгнул, выскочил из выреза моей курточки, в миг обратился большим львом, а может быть, и пантерой, я уже не помню. И он смотрел на меня с благодарностью. И это называют страхом?

– Архх, ты не понимаешь, маленькая ты дрянь! – Трюка вышла из себя, каким-то чудом прочитав мои мысли: – То, что тебе показалось «милым пушистиком», на самом деле самая страшная тварь, которую можно себе представить?

– И чем же он так страшен?

– Он, крррр… крааа… он крррад…крадйот душ-шу, – вновь вступил в разговор зеленый старик. Иногда мне казалось, что он улыбается, иногда – будто его пасть раскрыта в устрашающем оскале. Он так же, как и Трюка не умел ходить или двигаться. Никто не думал, что их кто-нибудь будет использовать таким вот образом – как хранителей маленькой звезды. Я чувствовала в них всех Лексу – они, как и я, понемногу отрывали от него искру и лишь благодаря этому жили.

– В отличии от великой и всеразвитой Трюки, Крок чуточку старомоден. В твоей маленькой головушке, верно, не укладывается даже мысль о том, что в мире существуют разные… сущности. И многие из них очень охочи до людской искры.

Они его защищают. Защищали всё это время, пока обо мне даже никто и не думал. Сколько им лет? Я боялась задать подобный вопрос.

– Кррр… кроставь её, кррр. Крррона не крналла… не кр-знала – поправился Крок. Людская речь давалась ему с трудом и он то и дело добавлял рычанье к произносимым словам. Трюка лишь фыркнула в ответ.