Текст книги "Линка (СИ)"

Автор книги: Ольга Смехова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Меня охватил азарт – и чувство полной власти над девчонкой, вновь ставшей маленькой. Я успела посмотреть ей в лицо, надеясь увидеть там злость и страх, неизбывный ужас, бороздки, оставленные слезами обиды.

На меня смотрело само презрение. Презрение Богини, которая предлагал мне, жалкой смертной, дар вечной жизни, но я пренебрегла им. Гордо отказалась, разве что не в лицо плюнула. Я размахнулась и, что есть сил, влепила девчонке пощечину.

Элфи как-то слишком легко, словно мешок, набитый тряпками, отлетела в сторону, а мою руку словно обожгло. Ладонь отчетливо помнила тепло её щеки, а я торопливо вытерла её о штанину, в надежде найти где-нибудь поблизости бочонок с водой. Смыть, смыть этот мерзкий, гадкий удар, избавиться от него. Сама виновата – успокаивало меня подсознание. Вредная девчонка, заигравшаяся, возомнившая о себе невесть что. Пусть знает, как со мной связываться!

Рабыня поднялась на колени, не найдя в себе силы подняться на ноги. Я взмахнула рукой – инстинктивно, сама не понимая, что делаю, а давешний хлыст, верное оружие, вновь лег мне в ладонь. Тяжелый хвост змеей тащился по земле, угрожая ужалить в любой момент. Девчонка подняла голову и я отпрянула – на миг мне привиделась Аюста и давняя, казалось, бывшая в прошлой, далекой жизни сцена. Юма закидывает девчонку себе на колено и…

Элфи не плакала. Словно стойкий оловянный солдатик, никогда не знавший иных чувств, она презирала меня. Теперь уже не просто взглядом спокойных глаз, теперь уже всей своей сутью. Я вновь отпрянула, замедлив шаг. Душу оцарапали слова Дианы. Она точно так же презирала меня, когда пыталась объяснить мне что я – слова, застрявшие в глотке, что я идея, потонувшая под весом ежедневных проблем. Должна была лечь текстом на бумагу, расписаться тысячью слов о чьей-то незавидной, а, может и наоборот, судьбе. Кто я – спрашивала я себя ночами, спрашивала у Лексы, Трюки, Крока, Дианы, у бесчисленного количества людей и не очень. И каждый называл меня по-разному.

А я не недосказанность. Я – не прекрасный рисунок и даже не книга, ни поэма и не этюд. И никогда, наверно, им не была и стать не могла. Элфи предлагала мне слиться – воедино, сделать частью себя, позволить мне, части меня – выйти в свет. Есть ли жизнь после родов? Есть ли жизнь после того, как тысяча станков отпечатают тебя на белых страницах? Есть ли она, когда впитавший в себя добрый десяток тысяч слов читатель спокойно вздыхает и ставит томик на книжную полку?

Для Элфи – есть, а для меня? Почему так вышло, скажите мне? Почему вышло так, что какая-то идея, прообраз свободы, словесная голь, ширпотребная книжонка может, а я – не могу? Почему меня лишили и за что? Это несправедливо.

Несправедливо, шепнули мои губы. Я злилась – на весь мир, Диану, прежнюю хозяйку, Лексу. Всё могло бы быть иначе, сделай они чуточку больше. Поднатужься они все чуть-чуть – и я была бы красивой бабочкой на асфальте. А, может, солнышком, домиком, ещё чем-нибудь, какая разница? Я была бы живой, понимаете? По-настоящему…

Мне на миг показалось, что по лицу девчонки скользнула холодная ухмылка. Словно прочитав мои мысли, она смеялась надо мной, смеялась над тем, как я ничтожна по сравнению с ней. Потому что я-то уйду, а она здесь останется. Сегодня она не смогла меня поглотить, но она-то всё равно явит себя миру, а я навсегда останусь куском пластика – никому не нужным, кроме Лексы. И нужным ли хотя бы ему?

Несправедливо…

Тысячу раз несправедливо! Желание зародилось во мне с легким ветерком, неведомо откуда взявшимся тут, потрепавшим мне волосы. Желание подойти к беспомощной Элфи и вонзить в неё – клинок. И смотреть, проворачивая его, смотреть, как из ран уходит жизнь искры, как стекленеют глаза, как нескрываемая гордость, презрение, жалость ко мне и безразличие ко всему миру вдруг сменится предсмертной маской – страшной, нелепой, уродливой. Я улыбнулась – или ухмыльнулась? Разом передернулись во сне бородатые разбойники, неуверенно поведя плечами, увидев эту улыбку в собственных кошмарах. Я правосудие? Нет. Несправедливо! Почему ей – жить? Почему она – нечто несформированное, нечто непонятное, далекое и такое чужое – может быть живой? Почему она выльется за пределы страниц, осядет в душах людей строками, предложениями и абзацами, почему её идея оказалась достойней моей?

Из-за ресурсов, некстати вспомнились мне слова Лексы. Люди воюют чаще всего из-за ресурсов. Чтобы отобрать у других то, чего нет у самих? Стыд вспыхнул во мне – всего лишь на секунду и растаял без следа. А я то, глупая, ещё тогда не понимала, как можно – убивать себе подобных?

Тебе подобных? Тебе? Глаза пришедшей в себя девчонки сверлили меня – теперь в них была самая настоящая ненависть и негодование. Вот-вот вновь обратится гигантской тучей, размажет меня по бескрайней мгле мокрым пятном… тебе подобных?

Мне подобных. Или ты лучше? Моя ладонь сжималась и разжималась, надеясь почувствовать теплую, отполированную прикосновениями рукоять.

– Я лучше.

Мир, казалось, треснул – уже в который раз. Зазвенел осколками у меня в ушах, иначе почему я вижу, как девчонка открывает рот, а звук доносится – но прямо у меня в голове, как до этого. Я её не слышу, просто понимаю, что она говорит.

– Я лучше, – повторила рабыня. Без излишнего пафоса, напускного героизма, без вызова. Это было утверждение. – Ты не живая. Двигаться – это быть живым? Механические игрушки машут лапками – они живые? Уметь слышать и отвечать – быть живым? Телефоны живые? Уметь чувствовать – быть живой, да? Тебе правда кажется, что жизнь – мелкий перечень, список на три листочка, цепочка со звеньями – перечисли и узнаешь?

В руку легла рукоять – но непривычного хлыста. Я скользнула взглядом по алому клинку. Возникшему в моих руках и двинулась к девчонке. Она смеется надо мной. Настало время узнать, кто смеется последним.

Элфи замерла на полуслове, вдруг осознав, что означает клинок в моих руках. Думала ли эта идея, принявшая столь незатейливый облик, что сегодня, зазевавшаяся кукла и плюшевый единорог убьют её? Что вся её былая бравада, этакая псевдожизнь – мне нравилось думать, что её жизнь столь же ненастоящая, как у меня – вот так нелепо оборвется? Что встав у нас на пути – ради чего именно? – она лишится последнего.

Серые глаза теперь напоминали озерца страха. Совсем иного, чем у меня. Не страх перед неизвестным и чернотой, Юмой и полноправным всепоглощающим мраком. Я чувствовала – от Элфи нитями хлестали отростки, касаясь меня, обматываясь вокруг меня, пытаясь узреть, учуять, увидеть слабину. Я чувствовала её страх – он маленьким зверьком метался по девочке, пытаясь найти выход, пытаясь заставить её хоть что-то сделать – и безуспешно, отчаявшись, отступал. Её гордость лизала меня синим, плотным языком, словно пробуя на вкус, как мороженое. Ненависть – красная, плетью опускалась на мои плечи и руки, словно в надежде выбить мой клинок. Надежда – такая хрупкая, такая тонкая, столь ничтожная, что её почти невидно – она даже была бесцветной, вилась вокруг маленькой рабыни.

Она не сопротивлялась, по крайней мере, больше. В её ли силах было подняться, вскочить на ноги, увернуться, в конце концов, уйти от удара? Не знаю. Руки вспотели, а я лишь на мгновение представила, что передо мной не девчонка, а преграда – давно стоявшая у меня на пути к жизни. Словно кольни я её пару раз насквозь и мне разом откроются все тайны жизни. Благословенное знание снизойдет на мою голову, а я, осчастливленная, буду с равнодушием взирать на умирающую искру у моих ног. С заимствованным равнодушием, на которое способны только живые искры.

– Стой.

Девочка молчала, не раскрывала рта, даже не пыталась заговорить со мной мысленно. Тогда кто? Голос был слаб, но я отчетливо его слышала. Я замахнулась – занесла клинок повыше, чтобы через секунду он праведным карателем лег на голову всем моим страхам, предрассудкам и обидам.

Сила – хорошо знакомая мне ранее, мощная, непоколебимая, непреодолимая ухватила моё запястье до того, как острие клинка коснулась златоволосой головы. Я оглянулась, ища новую противницу, увидев лишь Трюку, чудом сумевшую встать на подгибающиеся ноги. Рог ярко светился, а магия – или сила искры? – стискивала мою руку, не давая свершится моей мести. Ну вот, пронеслось у меня в голове. Все, абсолютно все против меня. И я упала, вдруг поняв, что меня оставили последние силы.

Глава 24

Перед глазами все плыло. Бесконечные барханы сменялись пышными лугами. Роскошные сады готовы были ухнуть в унылую зелень болота. В ноздри проникали чарующие ароматы цветов, спеша скрыться в зловонных газовых миазмах бесконечной топи. И лишь редкий легкий ветерок – то жаркий, то холодный, спешил спасти меня от удушья.

Мир не треснул, мир даже не лопнул, как гигантский пузырь, не раскололся на тысячу маленьких осколков. Мир, под названием «Бодрствующий Лекса» продолжал существовать сам по себе. Где-то позади остались всежрущая, вездесущая, всезнающая тьма. Где-то там, посреди неё, осталась сидеть на коленях поверженная и униженная идея, которую я чуть не убила. Сейчас мне было стыдно, правда, я пока не понимала за что. За то что медлила и надо было раньше прикончить девчонку? Или за то, что вообще посмела мыслить о подобном? Убить себе подобную? Подобную ли…

– Куда мы едем?

Трюка, ехидная, ядовитая, жестокая кобылка-единорожка сейчас снизошла до того, чтобы прокатить меня на своей спине. Молчаливая до бескрайних просторов, она не нарушала тишины всё то время, что я приходила в себя. Да и когда я пришла в себя, вообщем-то, тоже. Ну а я молчала, потому что не могла найти нужные слова. С чего мне начать? Извиниться? Сказать, что мне жаль? Или сказать что-нибудь бодренькое, заявить, что мы справились? И я чувствовала, словно заранее видела, как все мои слова увязнут, потонут в пучинах этой плотной, как сметана, тишины. И потому я не нашла ничего лучше, чем этот вопрос.

Во рту пересохло, некстати вспомнился до одури приятный и такой желанный прямо сейчас вкус черного ахеса. Я закусила нижнюю губу.

– В безопасное место, – суховато отозвалась кобылка. Единорожка молчала так, будто не желала тратить на меня слова, будто моё недавнее поведение подорвало в ней всё хорошее отношение ко мне. Она везет меня – куда-то.

А что мне было делать, захотелось выкрикнуть мне? Мне хотелось, чтобы лошадиная морда сию же секунду повернулась ко мне, а я смогла бы посмотреть в её бесстыжие фиалковые глаза. Полные отчуждения, обвинения и немого упрека. Что мне было делать? Смотреть, как она кромсает тебя на куски? Разорвать рубаху на груди и самолично броситься ей на пятиклинковую перчатку? Что?

Я почти было раскрыла рот, как родившееся негодование вдруг увязло, застряло у меня в глотке. Мир в который раз поменялся – слишком резко, слишком неожиданно, слишком незаметно.

Белый мрамор стен встречал нас алым отсветом солнечных лучей и аккуратно подстриженным газоном. Мелкая поросль цветов, только-только собирающихся показать ярко-голубые бутоны, мерно пробивались к свету из просторных горшков, вкопанных прямо в землю. Белокаменные статуи атлетов с лицами Лексы безразлично взирали на всё вокруг. Редкие птицы, перепрыгивая с ветки на ветку, щебетали о чём-то своём. Журчал сразу во все четыре стороны просторный фонтан. Мне захотелось приподняться со спины Трюки и посмотреть – могу поспорить, но там плавали золотые рыбки.

Приехали.

Приехали, – подтвердила мои мысли волшебница, мотнула головой, словно смахивая мешающуюся гриву, предложила мне, наконец, перестать использовать её, как ездовое животное.

– Где мы?

– В Лексе.

– В Лексе? Но я думала… а… а разве замок и всё что рядом с ним – это не Лекса?

Трюка многозначительно промолчала, давая понять, сколь риторичен мой вопрос. Лекса – маленький пухленький человечек, или один огромный мир вокруг нас? Мне на миг вновь стало дурно. Воздух щекотали запахи тмина и спелой черешни, торопясь смениться ароматом ванили. Монетка солнца, казалось, гладила нас своими лучами, вместо того, чтобы нещадно палить. Белые барашки облаков расплывались, обращались забавными фигурами – слишком быстро.

– Где мы? – повторила я свой вопрос, но тут же уточнила: – Я имею ввиду, где мы в Лексе? Я никогда не была в этом месте.

– Это то, что пыталась защитить от нас Элфи.

– Но почему?

– А разве ты ещё не поняла? Это – святая святых, обиталище идеи, что сейчас занимает все мысли Лексы. Видишь вон те деревья? Роскошный сад? Только самые хорошие мысли попадают сюда. Только здесь они могут прорасти в нечто большее. Идея рождается из мысли – крохотного несовпадения в этом мире. Крохотное отклонение этого мира, потому что необычное растёт из странного.

Твой Лекса немножечко дурачок, вдруг напомнила мне Диана в который раз. Нельзя быть адекватным человеком и придумать что-то воистину необычное. Любопытство терзает всех и вся, любопытство тянет людей за ноги, руки и волосы – и именно к необычному. Что толку взирать на чьи-то приключения, если они мало чем отличаются от повседневных забот? А хочется жареного, хочется необычного, того, чего никогда не увидишь собственными глазами. И только тогда на выручку приходит воображение – дай только хороший текст, дай только ему пищу – и тогда жизнь заиграет, наполнится новыми красками.

– Значит, мы сместили Идею с пьедестала Лексы? Теперь он не будет писать книгу, забудет про неё, теперь он думает о нас?

– Мы победили, маленькая, всего лишь воплощение идеи. Неужели ты правда веришь, что Бога можно убить, победив главного служителя Логова? Нет, теперь здесь всё отравлено идеей Свободы. Мы тут всего лишь гости.

Трюка прошла по белым монолитным плитам. Копыта четко отбивали чеканный шаг, словно она была на параде. Гордо подняв голову и тряхнув роскошной гривой, она направилась в сторону фонтана, жестом подозвав меня. Я послушно направилась к ней.

Нежно голубая вода журчала, разбиваясь о мраморные изваяния дальфинов, восьминогов и кракатумиц, те в свою очередь пускали струйки этой же самой воды изо рта и щупалец. Выглядело одновременно и жутко и красиво. Я опустила руку в воду и тут же её отдернула. Руку обожгло. Больно-то как, горит прям, в глазах рябило, а я отступила назад. Трюка усмехнулась моей оплошности.

– Это искра. Настоящая, чистая, свежая. Отсюда её черпает идея для того, чтобы воплощаться на бумаге. Чтобы жить.

Чтобы жить, проговорила я, словно пробуя фразу на вкус. Чтобы жить.

– Трюка, а… а мы живые? Почему Элфи живая, а мы – нет? Ты знаешь, кем она считала нас? Что я смогла увидеть… в её глазах?

– Ей было жалко нас. Потому что мы – недоделки. Потому что могли стать такой же, как она, могли излиться красивым словом, стать книгой, рисунком, да темневед знает чем ещё могли мы стать. Но стали тем, кем стали.

– Трюка, помнишь наш разговор, почему я кукла, а ты лошадь? Скажи мне, мы ведь живые? Что тогда считать жизнью, если мы всего лишь выкидыш?

– Тебе важен статус или состояние? Если второе, то да, мы фактически живые. У нас нет кровеносной системы, органов слуха и нервных окончаний, но мы слышим, можем чувствовать боль и думать. Так ли важно, что такое жизнь на самом деле?

Я примолкла, пытаясь переварить только что услышанное. Статус или состояние – что важнее? Так значит, выходит, Элфи и я – по сути одно и то же? Мы отличаемся только тем, что… так чем же мы отличаемся? Тем, что она может пустить свои корни по всему Лексе и управлять им, как куклой? Куклой… мне захотелось прикусить язык.

Трюку щелкнула копытом по кнопке-механизму. Журчащий исток искры на миг прервал свой бег, фонтан обмелел, в тот же миг, медленно зашуршав сдвигающимися пластинами.

– Трюка… мир вокруг нас, всё вот это – что это? Почему, если человека зарезать, из него брызнет кровь, а наружу высунутся лишь мясо и потроха? Ведь всё, что мы здесь видим – это… это… это мир иллюзий? Откуда мы знаем, что это на самом деле происходит в Лексе, что это не выдуманный нами маленький мирок, в котором мы, ожившие игрушки, играем в свои игры? У нас же есть искра, да? Люди умудряются, если верить тебе, творить при помощи неё если и не волшебство, то что-то в этом роде. Почему мы не можем так же?

Плиты, наконец, закончили своё движение, а посреди фонтана образовалось отверстие, из которого било сырой затхлостью и темнотой. Яркий свет лизнул мне щеку, заставив прищуриться – на смену черной мгле явилось яркое свечение. Шар, или яйцо, полностью состоящее из света, явилось на свет, обнажив себя во всей красе.

– Видишь ли, маленькая, подобные мысли приходили не только тебе. Годами я задавала себе вопрос – может быть, это всё происходит лишь в моём воображении? Но как же остальные? Общие сны, галлюцинации?

Я затаила дыхание, не в силах оторваться от яркого света. Яйцо, казалось, тянуло меня к себе, умоляло дотронуться до него, но помня недавний печальный опыт, я не торопилась. Маленькое солнце на постаменте, заточенное где-то в подземных недрах этого сада. Почему Элфи не давала ему свободы? Почему так долго держала в темнице?

– И всё, может быть, было бы именно так, как ты говоришь, но перед тобой сейчас доказательство того, что это не так. Перед тобой – новорожденная идея. Великая идея.

Я резко обернулась, уставившись на кобылку, прищурилась. Врёт? С чего бы вдруг? Говорит правду? Но разве это – может быть правдой? Именно вот так выглядят великие идеи, способные перевернуть людское мировоззрение? Вот так выглядит пока ещё маленькое чудо, способное свернуть горы? Яйцо пульсировало, то и дело стараясь лизнуть теплый воздух солнечного дня язычком яркого пламени. Искра, та, что до этого питала фонтан, стекалась к пьедесталу, завораживая мой взгляд. Казалось, я могла смотреть на это часами, да что там – целыми днями.

То, о чём говорила Диана, то, что я должна задушить в корне, подавить и уничтожить – чтобы в этом мире сохранился хрупкий баланс, чтобы этим не могла воспользоваться аномалия, чтобы идея не проникла в души людей чарующей змеей, не поглотила все остальные их мысли, помыслы, стремления.

Ты сразу узнаешь её, когда увидишь. Уничтожь. Диана, казалось, стоит у меня за плечом и шепчет, шепчет вкрадчиво, заманчиво, бодро. Это очередная сволочь, как и та, что смотрела на тебя с жалостью. Она вырастет, станет чем-то большим, станет живой – неужели тебе не обидно, что оно живое, а ты всего лишь недоделанный рисунок? Разве тебе не хочется быть такой же? Занять её место? Выполниться, родится, ведь вот он – шанс для того, чтобы быть живой!

Тебе важен статус или состояние, настырно поинтересовался голос Трюки где-то в голове. Великая идея беззащитно обнажилась передо мной, Трюка, кажется, ждала от меня хоть чего-нибудь, а я даже не знала, что и сказать. Рассказать ей о просьбе Дианы? Так она ведь прекрасно знает, что я была в застенках ОНО. Да что там говорить – о этой службе она знает гораздо больше меня, так что знает обо всём наверняка. Взгляд её фиалковых глаз сверлил меня, сверлил насквозь, вытаскивая на пару со стружкой всё то, что я так старательно пыталась укрыть. Я сконфуженно покраснела.

– Она… она прекрасна, – наконец, сдавленно выдавила я из себя. Глаза-буравчики на миг выпустили меня из своего поля зрения, уставились на великую идею.

Трюка лишь вздохнула в ответ.

– Она обрастает, развивается и когда-нибудь сможёт стать очередным творением Лексы.

– И что надо сделать для того, чтобы она не родилась? Стала такой же, как мы?

Трюка в тот же миг развернулась ко мне мордой. Угрожающе навис рог, норовя вот-вот засверкать алым пламенем искры, готовый прямо сейчас защитить покусившуюся на самое святое. Я смолкла, ожидая собственного вердикта от голубой волшебницы.

– Зачем тебе это?

Я промолчала. Неужели не знает? Неужели от великой и могущественной, от её взора, укрылась такая простейшая деталь? А, может быть, ОНО ещё никогда и никому не давала подобных поручений? И почему подобное поручение доверили мне? Думать о том, что я смогу с ним справиться мог разве что только сумасшедший. Почему Диана не прислала десяток своих ученых, чтобы они просканировали Лексу от головы до пят и вытащили это… это…

Великие идеи надо уничтожать в зародыше. Давить, душить, топтать – пока они не взросли, пока не налились силой, не образовались в нечто целостное. Диана отчаянно жестикулировала, начав ходить из угла в угол. Волнение, завладевшее ей, передалось и мне. Сейчас я отчетливо помнила – каждоё её слово, каждый шаг, каждый жест. Казалось, ей просто не хватает слов для того, чтобы я смогла понять.

Почему, невинно спрашивала я. Потому, что однажды её светлый лик может исказить что угодно. Какое-нибудь случайное событие, которое невозможно предсказать, почти безвыходная ситуация. Пожар, ограбление, случайная сцена, увиденная на улице, чужая идея. Ты знаешь, когда одна идея порождает другую? Даже не так – когда одно только впечатление от увиденного способно зародить – жизнь? Великие идеи надо топтать…

Маленькое чудо доверчиво смотрело на меня. В бликах, сиянии искры мне на миг показалось лицо крохотного младенца, с пушком на голове и пухленькими щечками. По маленькому лицу скользнула улыбка – добрая и наивная, язычки пламени в тот же миг растопырились пятерней миниатюрных ручек – словно ребенок просился ко мне, мечтал меня обнять. Я опасливо посмотрела на спутницу, словно спрашивая у неё разрешения. Единорожка кивнула.

Пальцы ощутили легкое прикосновение тепла, само солнце едва лизнуло мне руку. Я сморгнула несколько раз, в ожидании чуда. Чуть приоткрыв рот, застыв в нерешительности – что же делать дальше?

– Смелее! – голос Трюки щелкнул меня, как хлыстом, и я дернулась. Пальцы провалились сквозь туманную пелену света, я на пол руки влетела в будущее чудо, с ужасом поняв, что вот-вот прорву его насквозь, что сейчас с обратной стороны вынырнут мои пальцы и…

Мир на секунду погрузился во тьму. Клубами черного, непроглядного дыма пожрал белый блеск мрамора, Трюку, прекрасные сады… Чернота тьмы через мгновение сменилась белой пеленой тумана, что сизыми облачками плыл вокруг меня, бесстыдно обволакивал моё тело, словно пробуя его на вкус, раздумывая – оставить или выплюнуть? Где Трюка, где новая частица мира Лексы, которую я только-только смогла увидеть? А вдруг – страшная мысль! – я сумела уничтожить эту самую великую идею? Резкий рывок, неожиданная пустота вместо привычной тверди – мне почему-то казалось, что великую идею можно потрогать руками. Вдруг мне удалось исполнить поручение Дианы, её маленькую просьбу, а сама я провалилась – куда? Что сейчас делает Трюка? Рвёт и мечет, корит себя за то, что раскрыла мне тайну? Или же….

Туману я понравилась. Он расступился передо мной – не пугливым зверьком, а вальяжно отполз, ограждая мне тропу, давая пройти. Каркнула неизвестно откуда взявшаяся ворона, навевая мрачные мысли. Я на кладбище великих идей, подсказала мне собственная догадливость. Сейчас сделаешь ещё пару шагов – и туман пошло обнажит перед тобой голые, торчащие из земли кресты. «Здесь покоится великая мысль великого человека» представилась мне эпитафия и я вздрогнула. Было прохладно, наглый ветер вился вокруг меня, рассматривал, и, казалось, жадно потирал руки, надеясь забрать всё моё тепло.

Шаг, ещё шаг… я не выйду отсюда, если не буду идти. А может быть, это и есть та самая великая идея, её суть? Холод, озябшие руки, отчаяние? Крик вороны, туман, и мерзлая земля? В вороньем голосе вместо привычного «кар» мне слышался призыв идти дальше – и я шла.

А вдруг это всё – очень хитроумная ловушка? Почему Трюка потащила меня в тот укромный уголок после победы над Элфи? Большая месть маленькой волшебницы? Плюшевая месть, не скрывая сарказма, сказала я самой себе, вдруг поняв, как это глупо. Но с другой стороны – Трюка знает о ОНО, много знает о таинственной организации – даже больше, чем есть в всемирной сети. Откуда? И наверняка ведь знает о том, что меня могли попросить сделать в его застенках. Она прекрасно знает отношение ОНОшников к нам – хранителям или недопискам. Ты правда думаешь, вновь заговорил голос Дианы, ты правда думаешь…

Я помотала головой из стороны в сторону, прогоняя наваждение. Холодно, страсть как холодно, никогда бы не подумала, что может быть так холодно. Одежды, казалось, и вовсе нет, я обнажена перед лицом беспощадного, ветра, я…

Следующий шаг мне сделать не удалось. Туман, такой приветливый до сих пор, вдруг озлобился, сомкнулся – передо мной, надо мной, вокруг меня. Из под ног ушла твердь, нога отчаянно провалилась – в пустоту, а я лишь успела вскрикнуть, прежде чем белый гробовщик поглотил меня полностью и утянул меня в бесконечную могилу. Не понравилась, успела подумать я напоследок. Не понравилась, вот и завёл к пропасти…

Нити, бесконечное количество нитей. Сотни, тысяч, миллионы, мириады донельзя тонких щупалец пронизывали мир. Краснота ярости, небесная синь спокойствия, желтый оскал зависти, зеленый выдох умиротворения. Люди, вдруг поняла я, это всё вокруг меня – люди, просто другие, просто…

Не просто. Нити сплетались в радужные канаты, спеша хвалиться многообразием цветов. Словно кто-то плёл фенечку для девочки-великана, стараясь украсить её – всем и сразу. Трюка, почему мы видим Лексу изнутри – вот так? А почему люди видят свой мир так, как видят?

Змейки веревок тут же торопились сомкнуться друг с дружкой. Как нити до этого. Чья-то любовь, в эротичном экстазе сплелась на пару с ненавистью, к ним на огонёк заглянула ревность, яркой алой искрой мелькала в водовороте нитей крохотная, но такая бойкая страсть.

Человек, говорила я самой себе, не в силах оторваться от зрелища. Да и как оторваться – стоило мне повернуть голову в сторону, а видела я всё то же самое. Даже если бы глаза закрыла… Человек! – вскрикнуло удивление. Человек? – переспросило сомнение. Человек, – отозвалась уверенность, когда сплетенные воедино эмоции вдруг стали жилами, легли на скелет мироздания – сухую беляшку, долго ждавшую телесной оболочки. Тонкие кости через пару минут становились руками, ногами, головой. Вырисовывались черты лица – до боли знакомого и такого родного. Лекса? – спросили одновременно удивление, сомнение и уверенность.

Писатель во всей своей красоте и наоборот – неприглядности, представал передо мной. Я видела, как печаль – темно-синей струей рвётся к его голове, стараясь стать щеками, затылком, подбородком. Когда творец не страдает – он не творит, или как он там тогда мне сказал? Разноцветный человечек, радужное подобие клоуна, ужас, неприкрытый кожей. Лекса собирался по кусочку, по фрагменту, по частице. Любовь, страсть, нежность решили обосноваться в области груди, к ним пыталась приластиться и мягкотелость и сила воли, и что-то ещё, чего я не знала. Ненависть – самая сильная, самая толстая, поглотившая в себя множество нитей – и по-прежнему оставшаяся красной, не торопилась вплестись в общую картину тела писателя. Летучая змея, готовая в любой момент наброситься, впиться острыми клыками – в само тело, но не стать его частью. Не понимаю, сказала я самой себе. Поймешь – ответил мне голос Дианы – сухой и неприятный. На какой-то миг мне стало дурно – мой маленький мирок ломался! Уже не в первый раз, но чтобы за один день и вот так? Сначала идея, что вот-вот станет живой, нападает на меня, натравливает на меня всё сознание Лексы, все его мысли – дабы поглотить и сделать своей частью. Потом укромный уголок, маленький рай, в который нет доступа непосвященным, и в который меня пустили разве что из жалости. А потом – самое настоящее маленькое чудо, великая идея, внутрь которой мне удалось провалиться с головой. Когда-то, наверно очень давно, сотни или, даже тысячи лет назад, я была всего лишь куколкой в пыльном шкафу. Мне снилась тьма, ко мне приходила мгла, во мне теплился огонёк жизни – казалось, ненастоящий, казалось… да просто казалось, что живая. Чувствует ли игрушка себя живой, когда ребенок лишь силой своего воображения умудряется придумать ей движения, диалоги, приключения?

Не человек, – все три чувства выдохнули хором, осознав свою ошибку. Не человек – целая вселенная, состоящая из хитросплетения эмоций – чужих и своих.

Лекса вздрогнул, словно ожил. Мне казалось, что следом за мышцами и жилами на свет явиться кожа, но нет. Писатель вздрогнул, поплыл, как искаженное, плоское изображение. Захотелось уйти, убежать, куда-нибудь деться, но не получалось. Я повисла в воздухе, словно пленник на цепях, словно некое жестокое божество заставляло меня смотреть на произвольную, странную мутацию, что происходила с Лексой.

Огромный карандаш – продолговатый, длинный, с острым кончиком грифеля из кости. Разноцветный, радужный, переливающийся на тысячи оттенков, он готов был коснуться – чего? Мироздания, конечно же, ответил кто-то за меня. Или ты ещё не поняла?

Карандаш обрушился на холст мироздания, грифель противно скрипнул, прежде чем вывел – простенькую фигуру, за ней – слово, другое, третье. Строка, предложение, абзац на непонятном мне языке. Буквы, символы, непонятные иероглифы – вдруг осознав, что могут двигаться, не хотели быть привязанными к холсту, к белому листу, не хотели быть всего лишь непонятными значками. Они складывались – вместе, как эмоции до этого. Складывались в людей, множество людей. В руках одного – меч, в руках другого – книга, третий щеголял красивой шляпой с полями. Но и этого им было мало – они хотели чувствовать, торопились предаваться радости, похоти, отчаянию, мужеству, хоть чему-нибудь. Живые, вдруг поняла я. Живые. Тебе важен статус или состояние?

Мало. Быть живыми – мало? Мало, безмолвно отвечали они мне, в тот же миг обращаясь лесом и горами, звонко журчащей речушкой, безмятежным морем и утлым суденышком посреди него. Сотней домов, десятком небоскребов – но они росли, ширились, и размножались. Не человек, повторила я про себя – целая вселенная. Сейчас карандаш нарисует ещё пару символов, ещё пару знаков – и мир станет полней – на человека, дом, или чью-то дружбу. Карандаш тупился, а фигуры выходили грубей и толще – вот-вот откуда-нибудь явиться не менее огромная точилка и подточит моего писателя – совсем на чуть-чуть. Совсем на чуть-чуть сегодня, самую малость завтра, кроху послезавтра – а вскоре от карандаша останется огрызок. Писатель старался, писатель выдавливал с кончика грифеля новые и новые истории, чтобы исчезнуть навсегда, обратиться кучкой никому не нужной стружки. А, может быть, чтобы навсегда остаться на холсте – чужими переживаниями, чужой любовью, бедой и надеждой? Я не знала…

Змей ненависти подцепил крохотные фигурки, обратил их в плеяду, в караван, крохотный парад эмоций, событий, чувств – словно я читала книгу или смотрела фильм. Смотри, малыш, смотри во все глаза. Может быть, поймешь?