Текст книги "Элеонора Дузе"

Автор книги: Ольга Синьорелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

СЕРИЯ «ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ»

На суперобложке

помещен портрет

Элеоноры Дузе

работы И. Е. Репина

СЕРИЯ «ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ»

МОСКВА

«ИСКУССТВО»

1975

ОЛЬГА СИНЬОРЕЛЛИ

ЭЛЕОНОРА ДУЗЕ

792 И

С 38

Olga Signorelli

VITA DI ELEONORA DUSE

Cappelli editore

Bologna, 1962

Перевод с итальянского А. С КОРОТКОВА

ГЛАВА I

Первые годы XIX века, казалось, положили начало новой эре

Из Италии, с пылкой самоотверженностью боровшейся за самые вы¬

сокие идеалы, духовный подъем распространялся по Европе, возрож¬

дая стремления к справедливости и свободе.

Поэт Витторио Альфьери, который, как сказал Леопарди,

«на подмостках начал

с тиранами священную войну

и, гневно голос возвышая,

прошел кристально честной жизни путь»,

утверждал, что силой, способной противостоять торжествующему в

мире злу и жестокой неизбежности судьбы, являются устремления

героического духа.

Крупнейшие актеры того времени как бы сливались с героями тех

трагедий, в которых играли. Жизнь многих из них протекала между

полем боя и театральными подмостками.

В первой половине века, с промежутками в два десятилетия, по¬

явились друг за другом различные содружества крупных артистов,

выражавших, каждый в меру своих способностей, эстетические и

нравственные идеалы своей эпохи.

Успех спектакля зависел почти исключительно от актеров: репер¬

туар отличался однообразием, к тому же и его литературные досто¬

инства были по большей части незначительными. Да и труппам, даже

наиболее известным, все время приходилось кочевать. Редко когда

они задерживались в одном месте больше чем на пять-шесть не¬

дель. Исчерпав репертуар, приходилось складывать пожитки и

отправляться на поиски новых зрителей. Однако эти скитания по

городам и областям и общение с различной публикой подчас развива¬

ли и углубляли талант актеров.

Трое прославленных актеров – Карлотта Маркионни, Джузеппе

Де Марини4 и Луиджи Вестри5 – открывают плеяду знаменитостей

XIX века.

Никогда до тех пор на долю актрисы не выпадало столько поче¬

стей, сколько было оказано Карлотте Маркионни, гордости «Пьемонт¬

ской театральной труппы», актрисе редкого творческого диапазона.

В течение одного вечера она с удивительной непосредственностью

переходила от трагедии к комедии, от Мирры или Клитемнестры к

Мирандолине или Розауре6. Она была единственной женщиной, раз¬

делившей славу с Луиджи Вестри и Густаво Модена7, в ее честь

чеканились медали, ее воспевали поэты того времени, Маренко 8 на¬

писал для нее «Пиа деи Толомеи», а Сильвио Пеллико9 – «Франче¬

ску да Римини», впервые поставленную во время патриотической

манифестации 1815 года, и Маркионни была первой исполнительни¬

цей роли Франческл. Именно в ее таланте черпал вдохновение Аль¬

берто Нота 10, создавая характеры многих героев своих комедий.

Через некоторое время появляется Густаво Модена.

Противник какой-либо театральной условности, человек вольно¬

любивый, боровшийся за свободу всю свою жизнь, полную гонений и

бедности, Густаво Модена первым стал ратовать за правдивость и

естественность исполнения. Он учил актеров соблюдать чувство меры,

изображая человеческие страсти, и считал, что жест должен соответ¬

ствовать слову, а слово жесту. В Лондоне, в чужой стране, где он жил

в изгнании, он открыл англичанам «Адельгиза» Мандзони, а своей

декламацией стихов «Божественной комедии» Данте воссоздал дух

бессмертной поэмы.

Следующая за ними триада актеров – Аделаида Ристори, Томма-

зо Сальвини и Эрнесто Росси – пронесла далеко за пределами роди¬

ны славу итальянского театрального искусства и оказала заметное

влияние на современное актерское искусство всего мира.

Аделаида Ристори никогда не играла в одной труппе с Модена,

тем не менее она продолжала дело обновления театра, уже в значи¬

тельной степени проведенное этим выдающимся артистом. Искусство

Ристори, исполненное простоты и естественности, было подлипной

революцией но сравнению с игрой Маркионни, не лишенной некото¬

рой приподнятости. Следуя примеру Модена, Аделаида Ристори ни¬

когда не забывала, что есть родина, ожидающая освобождения, и

народ, который нуждается в воспитании и духовном возрождении.

В трудную для своей страны минуту эта посланница Кавура ^отпра¬

вилась в Париж, желая доказать своим искусством, что Италия не

«страна мертвецов».

Томмазо Сальвини, Эрнесто Росси, выступая в бессмертных тво¬

рениях, совершенствовали свой талант, стремясь создавать сложные

человеческие образы.

Кроме знаменитых, привилегированных трупп, выступавших в

столицах и самых крупных провинциальных городах, и трупп второ¬

степенных, которые играли в небольших городках и в больших дерев¬

нях, существовало еще множество бродячих актерских трупп. Вооду¬

шевленные еще пе вполне осознанными стремлениями, желая угодить

изменчивым вкусам зрителей, они давали простым людям возмож¬

ность посмеяться и поплакать. С необыкновенной легкостью перехо¬

дили они от драмы к фарсу, от Шекспира к инсценировке сенсацион¬

ного романа и к народной драме.

«Вокруг гордая бедность, пытливые умы, обреченные на невеже-

cnm, голодные мечтатели в дырявых башмаках, предпочитающие хо¬

рошую роль хорошему обеду, чудаки, готовые мириться с любыми

лишениями и даже порой посмеиваться над ними, по над искусством

никогда; большие крепкие семьи, тесно связанные одной глубочай¬

шей страстью, простая, патриархальная жизнь, когда делятся послед¬

ним куском, раз уж нечем больше делиться, и беседуют об искусстве.

Вечные переезды, всегда трудные, каков бы ни был способ передви¬

жения. Вот примерно та действительность, которая окружала меня и

учила в детстве, отрочестве, а позднее в юности познавать мир» *.

Так описывает жизнь бродячих актеров Эрмете Цаккони 13, такой же,

как Дузе, человек театра.

А несколько ранее он рассказывает об уроках отца, которые запе¬

чатлелись у него в памяти на всю жизнь. Отец Эрмете, скромный

актер отнюдь не первоклассной труппы, как-то застал сына в слезах,

Оказывается, за ним гналась ватага мальчишек, как это часто быва¬

ет, с воем, визгом и криками: «Гони его вон, вон, он сын комедиан¬

та!» Узнав, в чем дело, отец взял сына за руку и привел на сцену.

Там он сел, поставил мальчика между колен и медленно произнес

следующее наставление: «Слушай, стоит ли плакать из-за невежест¬

ва этих ребят? Лучше пожалей их, посочувствуй им. Проповедуя с

этой трибуны любовь ко всему доброму и прекрасному, я продолжаю

быть наставником. Играя на сцене, я знакомлю людей с мыслями тех

избранных умов, которые служат на благо человечеству и являются

его славой. Нет, сын мой, театр – это не фабрика лжи и обмана вроде

ярмарочных балаганов, это школа воспитания души. Великие поэты,

мудрые мыслители сочиняют для пас тексты, а мы изучаем их, стара¬

емся понять, а потом растолковываем толпе и, пытаясь вызвать лю¬

бовь к их мыслям, воплощаем в живые страсти, в человеческий крик

творение поэта и нравоучительные высказывания мудреца. Так мы

учим любить родину, семью, все человечество, учим чтить и блюсти

законы, и божественные и человеческие. Так пусть же невежды на¬

зывают тебя комедиантом. Пожалей их и иди своим путем, помни,

что драматический театр – это и школа и храм, где добрые проповед¬

ники воспитывают в духе добра и справедливости слабые и заблуд¬

шие души человеческие».

Следуя традициям, восходящим еще к комедии дель арте, бро¬

дячие труппы часто прибегали к импровизации, вводили в представ¬

ление персонажи, которые, вмешиваясь в ход комедии, вносили в нее

местный колорит и собственные характерные черты. Иногда случа¬

лось, что рядом со знаменитыми масками, такими, как Коломбина,

Арлекин, Бригелла, Пульчинелла, и другими, достаточно хорошо

известными и неизменными, появлялась вдруг новая маска, не столь

примечательная, которая жила лишь до тех пор, пока выступал со¬

здавший ее актер.

Дед Элеоноры Дузе, Луиджи Дузе , был последним из крупных

представителей комедии дель арте.

Он родился в Кьодже в дворянской семье древнего рода, все пред¬

ставители которой начиная с семнадцатого века приобрели извест¬

ность, занимаясь мореплаванием, коммерцией либо, наконец, наукой.

Луиджи Дузе начал свою карьеру скромным служащим в ломбарде

города Падуи. Потом он увлекся любительским театром и в конце

концов поддался искушению и целиком посвятил свою жизнь сцене.

Будучи уже отцом двоих детей, он получил ангажемент у знаменито¬

го Анджело Роза 16 и стал во главе собственной труппы.

В Венеции его труппа пришлась по душе публике. Четырнадцать

лет прожил он в этом городе, имел немалый успех и был широко

известен. Выражаясь фигурально, Дузе был последним аристократом

венецианской комедии. Он умел раскрыть всю прелесть репертуара

Гольдони, вдохновенно создавая на сцене сочные, правдивые образы

его комедий, и начал новую эпоху в истории театра. Он отказался от

традиционных масок, всячески содействовал реформе комедии дель

арте, требуя от артиста точного знания текста роли, и говорил, что

ему становится просто не по себе, если какой-нибудь актер произно¬

сит отсебятину вместо написанного Гольдони или Гоцци.

На сцене он изображал определенный тип, создал новую комиче¬

скую маску – Джакометто, которая имела успех и была тепло приня¬

та публикой. Жорж Занд в своей книге «История моей жизни» рас¬

сказывает, как во время пребывания в Венеции вместе с Альфредом

де Мюссе она аплодировала Луиджи Дузе, не превзойденному в своих

монологах – живых, остроумных, ни в коем случае не тривиальных.

Когда успех у вепецианцев несколько уменьшился, Дузе пере¬

ехал в Падую, где публика, по большей части студенты, была столь

же полна энтузиазма, сколь пуст был ее карман. Однако для Луиджи

деньги никогда не имели большого значения. Кто мог, покупал биле¬

ты за деньги, кто не мог, приносил колбасу, маццоро, каплуна или

связку лука. «Что принесешь, сынок, то и ладно, все пригодится»,—

говорил Луиджи и умудрился благодаря этим приношениям по¬

строить Театр Дузе на площади Гаццерия, напротив кафе Педрок-

ки. На фронтоне сцены по его указанию было крупными буквами на¬

писано:

«Народу Падуи посвящает

признательный Луиджи Дузе»

Однако именно в Падуе его ждал полный крах.

Его театр превратился в своего рода трибуну для провозглашения

патриотических чувств. Со сцены раздавались прозрачные намеки,

протестующие речи, она стала «общественным местом», где народ да¬

вал выход своему энтузиазму, ибо не мог открыто демонстрировать

его на площади. И с этого времени Луиджи Дузе впал в немилость у

власть имущих как человек политически неблагонадежный. Он по¬

терял все свои деньги, и охлаждение публики отравило ему последние

годы жизни. Униженный, всеми забытый, он умер в Падуе в 1854 го¬

ду. Впоследствии его театр стал называться Театром Гарибальди,

а сейчас в этом помещении находится кинотеатр. Посвящение, начер¬

танное на фронтоне сцены, бесследно исчезло.

Широкая известность, завоеванная Луиджи Дузе в период рас¬

цвета его деятельности, побудила четверых его сыновей пойти но пути

отца, хотя он никогда особенно не поощрял этого их стремления.

От брака сына Луиджи Дузе, Винченцо Алессандро , с уроженкой

Виченцы Анджеликой Каппеллетто родилась Элеонора Дузе.

Винченцо Алессандро Дузе 18 страстно любил театр и живопись,

однако, не обладая талантом ни в той, ни в другой области, всю жизнь

оставался весьма посредственным актером и художником. Его жена,

происходившая из крестьянской семьи, никогда не выступала на сце¬

не. Лишь выйдя за Алессандро, она стала иногда участвовать в спек¬

таклях, но только в случае крайней необходимости и без всякого же¬

лания, словно выполняла тягостную повинность.

Маленькой труппе, к которой принадлежали Алессандро Дузе и

его жена, приходилось все время кочевать с места на место, голодать и

переживать вечную неустроенность бродячей жизни бедняков актеров.

День, другой, самое большее – недели две передышки в маленьком

городишке, и снова в путь вместе с несколькими метрами рисованных

полотен, заменявших им декорации, с заношенными, истрепанными

костюмами, служившими, когда надо, и тогой римскому воину и

одеждой для персонажа восемнадцатого века в пьесах Гольдони.

Элеонора Дузе родилась на рассвете 3 октября 1858 года в гости¬

нице «Золотая пушка» в Виджевано. Фургон, в котором путешество¬

вали бродячие актеры, лишь накануне ночью добрался до этого

ломбардского городка, находившегося в то время в подчинении у Авст¬

рии.

Спустя два дня девочку окрестили в церкви Сан Амброджо и

дали ей имя Элеонора Джулия Амалия. По обычаю, существовавшему

в Ломбардии и Венецианской области, новорожденную несли кре¬

стить в некоем подобии позолоченного ларца со стеклянными стенка¬

ми, дабы защитить невинную душу от злых духов. По дороге малень¬

кая процессия повстречалась со взводом австрийских солдат, которые,

сочтя, что этот роскошный ларец заключает в себе бог знает какие

священные реликвии, вытянулись по команде «смирно» и отдали ему

воинский салют. Это обстоятельство произвело большое впечатление

на всех присутствовавших, особенно на отца девочки, Алессандро Ду¬

зе. Вернувшись из церкви, он подошел к постели жены и взволнован¬

ным голосом сказал: «Я к тебе с доброй вестью – только что солдаты

отдали честь нашей малютке. Это хорошее предзнаменование. Вот

увидишь, в один прекрасный день наша дочь выбьется в люди».

В Впджевано труппа Дузе пробыла недолго, и для новорожденной

скоро началась скитальческая жизнь. Сегодня фургон с артистами та¬

щился по пыльным дорогам среди полей и лугов широкой венециан¬

ской долины, завтра переправлялся на пароме через реку... В летний

зной, по непролазной грязи, в распутицу, под дождем и ледяным

осенним ветром бесконечно скитались они из деревни в деревню, лишь

на короткий срок останавливаясь на постоялых дворах с полу¬

темными комнатами, керосиновыми лампами и тошнотворной вопыо...

Малютку носили в театр в бельевой корзине. Через пару лет ее

стали оставлять в темной комнате, так как экономили керосин. Она

дрожала от холода, ее мучил голод. Уже взрослой она вспомнит, ка¬

кой страх вызывали у нее одиночество и мрак.

В конце апреля 1859 года с помощью охваченных воодушевлением

добровольцев, стекавшихся со всех концов Италии, а также француз¬

ских солдат Пьемонт начал вторую войну против австрийского влады¬

чества. Однако в июле военные действия вдруг приостановились.

Труппа Алессандро Дузе, выбитая из колеи всеми этими событиями,

оказалась в Кьодже, на венецианской территории, которая еще в те¬

чение семи лет оставалась под властью Австрии.

В семь лет Элеонора Дузе уже изъездила вдоль и поперек Ломбар¬

дию, Пьемонт, Венецианскую область, Истрию и Далмацию. Еще не

научившись как следует говорить, она уже сделала первые шаги на

сцене. В последние годы жизни, обращаясь к далекому прошлому, она

говорила, что из смутных воспоминаний о бесконечных скитаниях в

ее памяти всплывает одно пребывание в Кьодже. Ей было тогда четы¬

ре года. Ее привели на сцену. Внизу, в полутьме зала, сидела публика.

Неожиданно какие-то грубияны стали бить ее по ногам, стараясь, что¬

бы она заплакала, меж тем как мать, стоявшая рядом, шептала: «Не

бойся, это они нарочно, чтобы ты поплакала. Надо же повеселить пу¬

блику». Полумертвая от страха, она тогда никак не могла понять, как

эти люди, сидевшие внизу в облаках табачного дыма, могут веселить¬

ся, глядя на ее слезы. Впоследствии она узнала, что выступала в роли

Козетты в инсценировке «Отверженных» Виктора Гюго.

Другое неизгладимое воспоминание Дузе о детских годах связано

с приездом в Дзару. Элеоноре было тогда пять лет. Когда фургон с

артистами въезжал в город, им повстречалась траурная процессия.

Хоронили какого-то мальчика. В памяти у нее навсегда осталась ве¬

реница девочек в белых платьях, следовавших за катафалком на фоне

моря под ослепительным весенним солнцем. В тот же вечер, 12 марта

1863 года, она снова выступила в роли Козетты. Впервые па афише

«Нобиле Театро ди Дзара» в списке «Итальянской драматической

труппы, при аптрепризе Энрико Дузе 19 и Джузеппе Лагунац, руко¬

водимой артистом Луиджи Алипранди20, сезон 1863 года» стояло

также и ее имя. В игре ее не было чего-то примечательного, однако

она исполняла свою роль старательно и со вниманием, за что получи¬

ла много похвал, поздравлений и сластей. В тот же день па другом

побережье Адриатики родился Габриэле Д’Анпунцио21.

Осенью 1863 года в Тренто Элеонора сыграла детскую роль в шек¬

спировском «Кориолане», а в 1865 году вновь оказалась в своем род¬

ном городе, в Виджевано, в театре «Галимберти». В то время это была

грустная хрупкая девочка с личиком землистого цвета и огромными

печальными глазами. Она обладала живым, острым умом и страстно

мечтала учиться, но при бродячей жизни родителей, бесконечных

переездах с места на место нечего было и думать о каком-то система¬

тическом образовании. К тому же, по словам Цаккони, искусство бро¬

дячих актеров считалось в то время позорным занятием, поэтому

школьники с безжалостной жестокостью, свойственной их возрасту,

не стесняясь, показывали свое презрение к детям «комедиантов». Ко¬

гда матери Элеоноры с великим трудом удалось устроить дочь в одну

из коммунальных школ, девочке не разрешили сидеть с кем-нибудь из

школьниц за одной партой, а посадили поближе к учительнице —

единственному во всей школе человеку, который с ней разговаривал.

«...В детстве я была предоставлена самой себе, разговаривала со

стульями и другими окружавшими меня предметами. В их молчании

таилось бесконечное очарование. У них был такой вид, будто они слу¬

шают меня, и очень терпеливо слушают, а ответа я у них и не проси¬

ла»,– признавалась Дузе в послодпие годы своей жизни Джованни

Папини .

Она была одинока. У нее не было никого, кому она могла бы от¬

дать свою привязанность и любовь,– ни братьев, ни товарищей по

играм, ни учителей. Все свои чувства она отдавала родителям, глав¬

ным образом матери.

ГЛАВА II

В 1861 году Италия была провозглашена единой, а после войны

1866 года с родиной воссоединилась также Венецианская область.

Замученные нуждой и лишениями, нищие странствующие артисты

едва ли заметили происшедшие перемолы. Труппа Дузе – Лагунац

дошла до того, что стала выступать на деревенских ярмарках, но и

тут нередко приходилось отменять спектакли из-за отсутствия публи¬

ки. К обычным невзгодам прибавилось еще одно тяжелое испыта¬

ние – серьезно заболела мать Элеоноры. После томительных дней, пе¬

реходя от надежды к отчаянию, близкие все-таки решили положить

ее в больницу. А чтобы нищая труппа, состоявшая из десятка чело¬

век, смогла продолжать свое существование, Элеоноре, как дочери ка-

иокомико *, пришлось заменить мать на сцене.

В 1892 году в Берлине, в канун дебюта в драме «Родина», когда

артистка уже стала европейской знаменитостью, Элеонора Дузе пи¬

сала Герману Зудерману23: «Ваша Магда проработала десять лет.

Та, что вам пишет, работает уже двадцать. Если сравнить этих жен¬

щин, то разница будет огромной, ибо, в противоположность Магде,

женщина, которая вам пишет, ждет не дождется, когда сможет

покинуть сцену. Магда начала играть в семнадцать лет, по своему же¬

ланию, у той, что вам пишет, все было иначе. В двенадцать лет ее на¬

рядили в длинные юбки и сказали: «Надо играть». Вот видите, какая

разница между той и другой женщиной. Впрочем, Магда принадле¬

жит вам, это ваше создание, другая живет реальной жизнью, как все

люди на свете. Однако она хочет просто поблагодарить вас за вашу

«Родину», взяв с радостью на себя всю ответственность за сегодняш¬

ний вечер».

В двенадцать лет ей пришлось выслушивать и самой произносить

страстные монологи из «Франчески да Римини» Пеллико, «Пии деи

Доломеи» Карло Маренко и из мрачных народных драм, смысл кото¬

рых она не всегда понимала.

Она расскажет впоследствии Габриэле Д’Аннунцио24, как роди¬

лась в ней актриса в те годы отрочества.

«Вы помните, Стелио, ту остерию в Доло, куда мы вошли в ожи¬

дании поезда?.. Двадцать лет назад она была такой же... Мы с матерью

заходили туда после спектакля и садились на скамью у стола. Только

что в театре я плакала, кричала, безумствовала, умирала от яда или

от кинжала. И теперь в ушах у меня еще звучали чужие голоса —

это звенели стихи... А в душе еще жила чужая воля, от которой мне

не удавалось избавиться,– словно кто-то другой, пытаясь победить

мою неподвижность, еще ходил и жестикулировал... Эта притворная

жизнь надолго оставалась у меня в мускулах лица, так что в иные

вечера я никак не могла успокоиться... Это была маска, во мне уже

рождалась, оживала маска... Я широко-широко раскрывала глаза...

Мороз пробирал меня до корней волос... Я уже не могла полностью

осознать, кто я и что происходит вокруг... Моя душа погружалась в

глубокое одиночество. Все окружающее больше не имело для меня

никакого значения. Я оставалась наедине со своей судьбой... Моя

мать, которая была рядом со мной, отступала куда-то в бесконечную

даль... Меня мучила жажда, и я утоляла ее холодной водой. Иногда,

когда я бывала особенно усталой и взволнованной, я начинала улы¬

баться. И даже моя мать с ее чутким сердцем не могла понять, поче¬

му я улыбаюсь... Это были те несравненные часы, когда кажется, что

дух, разорвав телесные оковы, уходит, блуждая, за земные пределы».

И дальше:

«Я видела тогда то, чего нельзя забыть; видела, как над контура¬

ми окружающей меня реальности начинают возвышаться образы,

рожденные моим вдохновением и моей мыслью. Так в минуты тре¬

вожного томления, усталости, лихорадочного волнения, противоречи¬

вых стремлений возникали первые очертания моего искусства».

Из местечек, по которым артистке приходилось кочевать в годы

отрочества, она хорошо запомнила также Салуццо. Там, в четырна¬

дцать лет, она впервые выступила в амплуа первой актрисы. Ее мать

переходила из больницы в больницу, сраженная недугом, который

свел ее в могилу. Элеоноре же приходилось играть и в «Найденышо

святой Марии» Джакометти25 и в других романтических драмах. Впо¬

следствии она с грустью вспоминала вечный страх, вызванный огром¬

ной ответственностью. Ее мучило чувство голода, который иногда

удавалось хоть немного утолить тарелкой больничного супа, припря¬

танного матерыо, или цикорием, собранным в поле семнадцатилет¬

ним «первым актером» Карло Розаспина 26.

Когда же Дузе заговаривала об Альбиссоле, то в ее голосе начи¬

нало звучать нечто похожее на ностальгию. Там труппа пробыла до¬

вольно долго. Каждый вечер играли в маленьком зале, битком на¬

битом народом, по большей части рыбаками, людьми сердечными и

щедрыми. Они в избытке снабжали артистов рыбой, и это было как

бы некоторым вознаграждением за многие месяцы тяжелой голодов¬

ки. Элеонора должна была каждое утро подметать зал, что вызывало

у нее жестокий кашель. «Как я кашляла!..» – вспоминала она впо¬

следствии со смущенной улыбкой.

«Пусть настоящее тебя не волнует. Я за тебя спокоен. Недаром,

едва ты появилась на свет, солдаты уже отдавали тебе честь и брали

ружья на караул»,– порой подбадривал ее отец. Грубость окружав¬

шего ее мира не могла изменить ее натуру. Упрямая, замкнувшаяся в

себе, она сохраняла душевную чистоту и цельность. По словам Ра¬

зи 27, «взгляд ее иногда бесцельно блуждал в пространстве, а иногда,

наоборот, она пристально вглядывалась в какую-то точку прямо перед

собой или поднимала глаза вверх, словно ожидая появления чего-то

другого, нового, что уже предчувствовала» *.

И предчувствие ее сбылось.

«Какая to была весна! – рассказывает Фоскарпыа в романе

Д’Аннунцио «Огонь».– Стоял март. Рано утром, прихватив кусок хле¬

ба, я уходила в поля. Я брела наудачу, не выбирая пути. Целью моих

прогулок были статуи. Я переходила от одной статуи к другой, оста¬

навливалась перед каждой, будто и в самом деле пришла к ним в го¬

сти. Некоторые из них казались мне прекрасными, и я пыталась по¬

дражать их позам, жестам. Но дольше всего я стояла возле изуродо¬

ванных, искалеченных статуй, словно в невольном порыве стараясь

утешить их...».

«В ту весну,—продолжает свой рассказ Фоскарина,—майским ве¬

чером через Порта дель Палио мы въехали в Верону. Задыхаясь от

тревожного волнения, я прижимала к сердцу тетрадку, куда своей

рукой переписала роль Джульетты, и повторяла про себя первые сло¬

ва, с которыми она выходит на сцену: «Кто зовет меня? Вот я. Что вам

угодно?»

Элеоноре было четырнадцать лет, столько же, сколько Джульетте,

и мало-помалу ей стало казаться, что ее собственная судьба сливает¬

ся с судьбой этой девочки, память о которой будет жить вечно.

И снова Фоскарина.

«...На каждом перекрестке мне чудилось, что вот-вот из-за угла

покажется кортеж, сопровождающий катафалк, покрытый белыми

розами. Увидев Арки Скалигеров28 за железной вязыо кованой ре¬

шетки, я закричала матери:

– Вот гробница Джульетты! – и зарыдала.

Меня охватило отчаянное желание полюбить и умереть...».

И в ту весну, в майское воскресенье, под высоким небом средневе¬

ковой Вероны, в древнеримском амфитеатре огромной Арены29 по

волшебству Шекспира «перед толпой горожан, покоренных легендой

о любви и смерти», Джульетта воскресла.

В то утро Элеонора долго ходила по городу. На пьяцца делле

Эрбе на свои маленькие сбережения она купила букет белых роз.

Эти розы, символ чистой любви Ромео и Джульетты, помогли ей най¬

ти конкретное выражение тех чувств, которые вызывала в ней тра¬

гедия.

Был воскресный день. К четырем часам ступени амфитеатра Аре¬

ны заполнились толпой – мужчины в рубашках с жилетами, наряд¬

ные женщины в разноцветных косынках. Место стоило четыре соль-

ди...

Дальше рассказывает Луиджи Рази.

«Вот Джульетта. Она с цветами, которые свяжут воедино ее пер¬

вую и последнюю встречу с возлюбленным. С этими цветами на длин¬

ных стеблях, прижимая их к лицу, вдыхая их пьянящий аромат, она

проводит всю роль.

А вот и Ромео. Их взгляды встречаются, и розы трепещут в руках

Джульетты. Одпа из них падает к ногам Ромео. Чтобы еще хоть на

миг продлить свидание с ним, оиа медленно-медленно наклоняется. Он

спешит опередить ее, поднимает цветок, молча подает ей, и глаза его

не отрываются от ее глаз. Из-за кулис раздается громкий голос мате¬

ри, она зовет Джульетту, а та уже убегает, смущенная, не расстава¬

ясь с розой, которой касались руки возлюбленного.

Солнце склоняется к горизонту. Джульетта у своего окна, и снова

в руках у нее розы. Что ее ждет, любовь или смерть? Ромео подходит

к дому, вот он уже под ее балконом, и цветы из рук Джульетты аро¬

матным дождем падают на его пылающий лоб. Это безмолвное при¬

знание опьяняет его.

Поэтичность пронизывает драму, как бы сопровождая ее таинст¬

венной, приглушенной гармонией.

Зажигаются огоньки рампы. В их мерцающем, сумрачном свете

видно кладбище. Нет больше жаворонка, который поднимается ввысь

с радостными трелями. Теперь слышны тоскливые крики летучих мы¬

шей, которые проносятся, задевая крыльями могилы. На ложе из цве¬

тов спит Джульетта. Пробуждаясь, она видит Ромео у своих ног.

И как в сцене у балкона, осыпает его этим благоухающим покровом,

а потом падает мертвой на тело любимого среди этих цветов, которые

цвели один день» .

И снова в рассказ вступает Фоскарина.

«Аромат, воздух, свет – все захватывало меня. Слова лились с

непостижимой легкостью, почти непроизвольно, как в бреду... Преж¬

де чем слететь с моих уст, каждое слово пронизывало меня насквозь,

впитывая в себя весь жар моей крови. Кажется, пе было во мне такой

струнки, которая нарушала бы удивительное состояние необыкновен¬

ной гармонии. О, благодать любви! Каждый раз, когда мне дано было

коснуться вершин моего искусства, меня вновь охватывало то ощуще¬

ние полной отрешенности. Я была Джульеттой...

Когда я упала на тело Ромео, толпа завопила во мраке столь не¬

истово, что я ощутила смятение. Кто-то поднял меня и потащил на¬

встречу этому реву. К моему лицу, мокрому от слез, поднесли факел.

Он громко трещал и распространял вокруг запах смолы. Передо мной

металось что-то красное и черное, дым и плам-я. А мое лицо, наверное,

было покрыто смертельной бледностью.

С тех пор никакой рев восторженного партера, никакие крики, ни¬

какой триумф никогда не приносил мне упоения и полноты чувств

того великого часа».

Именно в том незабываемом спектакле, вдохновленная истинной

поэзией, интуитивно почувствовала юная Элеонора поэтическую тра¬

гичность образа и, полностью слившись с ним, познала то удивитель¬

ное состояние постижения прекрасного, которое возносит к верши¬

нам творчества, н передала свое чувство публике. Именно в тот вечер

ей открылась тайна предначертанного ей пути.

Кроме искренности и непосредственности, которые были свойст¬

венны актрисе на протяжении всей жизни, у нее проявился подлин¬

но режиссерский талант, ибо как иначе можно расценить ее гениаль¬

ную и исполненную поэтичности находку, своеобразно воплотившую¬

ся в столь выразительной сцене с розами. Таким образом, уже тогда

она проявила способность, присущую ее игре и впоследствии, даже

неодушевленные предметы делать активными участниками спек¬

такля.

Прошло месяца два. Элеонора вместе с маленькой труппой своего

отца снова играла в Вероне. Однажды вечером в конце второго акта

ей передали телеграмму: скончалась мать. Сделав над собой страш¬

ное усилие, она не проронила ни слезы и сумела доиграть пьесу. Ни

один мускул не дрогнул на ее лице. Публика не заметила

ее состояния. Когда же спектакль кончился, она стремглав побежала

домой, чтобы в уединении, в своей комнатке, выплакать свое горе.

На улице она почувствовала, что у нее озябли руки. Машинально су¬

нув их в карманы своего старенького шерстяного жакетика, она заме¬

тила, что один из них не такой глубокий, как другой, и тотчас вспо¬

мнила: да ведь это мама починила его неокольцо месяцев назад. От

этого прикосновения и всплывших воспоминаний силы совсем оста¬

вили ее. Сжимая в руке залатанную подкладку, она прижалась к сте¬

не и горько заплакала, одна в темноте пустынной улицы.

Да, она была одна-одинешенька па свете. Отец, хоть и был рядом,

совсем замкнулся в своем молчаливом горе. Отчаяние его было еще

глубже оттого, что подругу его жизни, умершую вдали от пего в од¬

ной из падуанских больниц, похоронили в общей могиле.

Страдания и лишения, казалось, наложили свою печать на хруп¬

кую фигурку Элеоноры, на ее изнуренное, почти прозрачное лицо, ко¬

торое трудно было назвать красивым. Только иногда, впрочем, очень

редко, в свете рампы ее огромные глаза загорались, лицо преобража¬

лось, становилось неотразимо прекрасным. Ее крайнюю сдержанность

товарищи по сцене принимали за высокомерие, считая ее просто

эгоисткой.

Элеонора относилась равнодушно и к сплетням и к насмешкам.