Текст книги "Без семи праведников... (СИ)"

Автор книги: Ольга Михайлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)

Ольга Николаевна Михайлова
Без семи праведников…

«Придворный должен быть благородного происхождения, его порода должна проступать в осанке, в выражении лица, в изяществе. Он образован и утончённо воспитан, умён и красив, одарён поэтически и музыкально, скромен, приветлив и обходителен…».

«Il Cortigianо», «Придворный» Бальдасаре Кастильоне

«Главное, чтобы придворный умел богохульствовать, быть игроком, завистником, блудником, еретиком, льстецом и невежественным ослом; умел молоть языком, был лицом активным и пассивным».

«La Cortigiana», «Придворная» Пьетро Аретино

Пролог

Описание ужасных событий в Урбино в лето Господне 1538 автор вынужден начать с инфернального сна, за его подлинность которого не сможет поручиться ни он сам, ни его герой.

На третий день Альдобрандо Даноли понял, что обречён. Обречён жить. До этого молва доносила тревожные слухи о новой вспышке чумы в городе, и перед глазами Альдобрандо мелькали видения, запомнившиеся с детства: воздух, тяжёлый и заражённый, горестные вопли соседей, погребальный звон колоколов. Страх осквернил тогда город, здоровые стали безжалостны к больным. К умершим же проявляли не больше участия, чем к издохшим собакам. Люди заболевали сотнями, почти все умирали. Иные кончались прямо на улице, кто – днём, кто – ночью, большинство же умирало дома, и соседи узнавали об их кончине только по запаху разлагавшихся трупов, и часто за священниками, шедшими с распятием впереди гроба, к похоронной процессии приставало ещё несколько носилок, и клирики, намеревавшиеся хоронить одного покойника, хоронили дюжину. Для множества мертвецов, подносимых к церквам, освящённой земли не хватало, на переполненных кладбищах рыли огромные ямы. Клали умерших, словно тюки с товаром в корабельном трюме, посыпали землёй, потом укладывали ещё один ряд – пока яма не заполнялась доверху…

Сам Альдобрандо, девятилетний, несколько дней пролежал тогда в жару, но – поднялся. Узнал, что остался сиротой, оплакал сестру и брата. И вот – все повторилось. Даноли тяжело встал, обошёл дом. Он снова был единственным живым среди мертвецов. Чума, как в детстве, миновала его. Он сжал нательный крест, приникнув к нему губами. Господи, помоги мне. Не хотел двигаться – ждал. Ждал, когда же настигнет его полное понимание крушения, когда в него войдёт ножевая боль потери, когда сердце сожмёт скорбная мука. Но ничего не происходило. Оглушённый и опустошённый, Даноли не чувствовал ничего.

Спустился вниз, к службам, взял лопату и заступ. Мягкая земля рылась легко, он углубил и расширил могилы и стал на руках выносить трупы слуг в постельных покрывалах. Опускал мёртвых в могилы, зарывал. Вынес тела трёх сыновей и жены: Джиневре и детям предстояло покоиться в семейном склепе. Вечером, не чувствуя ни ног, ни рук, зашёл в домовую церковь. Припал к кресту. Господи, что же это?

До темноты Альдобрандо из последних сил сбивал доски и ставил на могилах кресты, долго плакал, целуя крест своей кормилицы, и не помнил, как вошёл в дом. Не добрался до постели – рухнул навзничь на узкий топчан в каминном зале, и не знал, сколько часов проспал, но когда проснулся – за окном был ночной сумрак, а сквозь оконные переплёты лился, каменея на плитах мозаичного пола, белый лунный свет. Тут Альдобрандо понял, что спит, ибо увидел стоявшую на бликах лунного света бледную тень человека. Тот казался больным, – но не чумой, а каким-то иным лёгочным недугом, когда же незнакомец приблизился – Альдобрандо понял, что перед ним вовсе не человек, более того, он сразу постиг – кто перед ним. При этом в ужасе уразумел, что сам вовсе не спит.

Даноли никогда не знал страха, а сейчас и вовсе не видел оснований для испуга. Что взять с зачумлённого? Всё, что у него осталось – душа и её бренная оболочка. Но появившееся существо вызвало приступ тяжёлой тошноты и настороженного опасения. Зачем пришёл в замок покойников посланец тьмы? За ним? Даноли перекрестился и резко спросил:

– Кто ты?

Пришедший усмехнулся.

– Какая разница?

– Кто ты? – устало, но настойчиво повторил Альдобрандо, предпочитавший знать имя явившейся нечисти. Допустить, чтобы тот не назвался – значило дать ему власть над собой. Зная имя, ты способен господствовать над обозначенной именем сущностью, и понимая, что перед ним существо инфернальное, Даноли решил не говорить с гостем, пока тот не назовёт себя.

– Что ты привязался? Сам не видишь? – отмахнулся пришедший.

– Кто ты? – упрямо спросил Даноли в третий раз.

Гость выразил на лице все признаки явного неодобрения педантичной настойчивостью собеседника.

– Утомил, – брезгливо бросил он наконец. – Моё имя – первое. Я – Сатана.

– Первое и последнее, Альфа и Омега – это Христос. – Альдобрандо потёр лицо ладонями и вяло подумал, что для его гостя, пришедшего в глухой ночи к нему, перехоронившему семью полумёртвому, это имя слишком громкое. Подумать только, сам сатана, а не какой-нибудь мелкий бес, не врёт ли нечисть часом, утомлённо подумал Даноли, но ничего не сказал, а лишь устало поинтересовался. – И чего тебе надо?

Сатана вальяжно развалился в кресле, стоявшем напротив топчана, где сидел Альдобрандо.

– Ты разозлил меня. В детстве утратил близких – и не похулил Господа. Год тому назад потерял имущество – и не похулил Господа. Нынче похоронил детей – и не похулил Господа. Подражаешь Иову, что ли? Увидел меня – и перекрестился. Ты свят.

Альдобрандо вздохнул.

– Тогда и ты – Христос.

Инфернальная сущность, обозначившая себя Сатаной, поморщилась.

– Я бы сказал: «чёрт тебя побери», если бы сам не был нечистой силой.

– Ты пришёл за мной? – спросил Даноли.

– Да нет, – гадливо отмахнулся дьявол, – просто совпало. Ночь Вальпургия, полнолуние, врата преисподней открыты, а ты трижды за исходный с полуночи час приложился к кресту – нательному, алтарному и гробовому.

– И что?

– Мне жаль тебя… – и тут, видя, что Даноли хоть и в изнеможении, но насмешливо ухмыльнулся, поправился, – ну, ладно-ладно, лгу, конечно. Ничуть мне тебя не жаль. Скажем так – я пришёл с добром и даром.

Полумёртвый от усталости и бед Альдобрандо рассмеялся, сам удивляясь, что у него хватает сил на это. Впрочем, если бы он задумался, то понял, что запредельный уровень потерь убивает чувствительность души. Теряя близкого – ты скорбишь, но теряя всё – уже ничего не чувствуешь. Даноли тоже не ощущал полноты своих скорбей. Это его и спасало.

– Боюсь я данайцев и коней их троянских, – пробормотал он насмешливо. – Ты и добро – что общего?

– Ну, и чёрт с тобой.

– Не надо, – торопливо возразил Альдобрандо. – Господь – прибежище моё.

– Ладно, дело хозяйское. Не хочешь даров – не бери. Но я выполню всё, что ты пожелаешь. Проси. Хочешь, я верну тебе твои затонувшие корабли?

– «Всё, что попросишь я дам тебе, если ты, падши, мне поклонишься?»

– Глупец, – снова усмехнулся Сатана, – зачем мне твои поклоны? Проси, чего хочешь, и не кланяйся. Хочешь, воскрешу твоих сыновей?

Альдобрандо покачал головой.

– Просьба есть признание твоего могущества, следовательно, ересь. Кто ты, ангел смерти, чтобы даровать жизнь? Впрочем, одна просьба у меня к тебе есть, – Даноли болезненно поморщился: голос пришедшего отдавался в его голове мучительной болью, – рассыпься ты, Бога ради, отродье дьявольское! Это от усталости мне, должно быть мерещится, – горестно пробормотал он себе под нос.

Пришедший в ночи язвительно и зло рассмеялся.

– Не надейся, ничего тебе не мерещится. Ну да ладно. Искусы мои ты отвергаешь, на уловки не ловишься, на дары плюёшь. Я, честно сказать, и не ожидал, что ты попадёшься. Не тот материал. А ведь тысячи бы клюнули, – злобно оскалился он. – Но что врать-то? Я и пришёл-то совсем не за этим. Ты просто бесишь меня, а взбесить Князя бесовщины – это суметь надо. Что же, если я тебе так не нравлюсь… – Сатана прищурился. – Знай же, что с сего часа и до кончины твоей мир духов не оставит тебя, – глаза Сатаны загорелись злобой. – Я прокляну тебя знанием запредельным. Но то, что понимать будешь – будет тебе ненужным, нужное же – не поймёшь, понятое же – изменить будешь ни в силах, ну а то, что мог бы изменить – менять будет глупо. – Сатана усмехнулся. – Ну, то бишь, «будеши, яко бози, добро и зло ведати…»

Альдобрандо побелел и с отчаянным воплем: «Господи, за что?» вскочил и рухнул на колени пред статуей Христа. Он понял Сатану – и ужаснулся. Последним отчаянным движением обернулся, всё ещё в тайне надеясь, что это сон. Но тут неожиданно в зачумлённом доме просветлело. Рядом с Альдобрандо возникло полупрозрачное облако, принявшее очертания крылатой тени. Даноли поразился его проступившим, совсем не иконописным крыльям – они шевелились белоснежным оперением, сияющим и бархатистым, их размах был огромным, крылья, казалось, заполонили зал. Таким же сияющим было и лицо незнакомца, строгое и спокойное.

Дьявол, только что проклявший Даноли, не удивился, но поморщился при его появлении.

– Ты превышаешь свои полномочия, Сатана, – голос крылатого существа был мягок и спокоен.

– По святости и искус, Микеле, – снова оскалился он. – Не вами ли сказано, что «цена одной спасённой души превышает цену всего мира»? Вот и оценим. Ты опоздал. Сказанное останется.

Альдобрандо недоверчиво взглянул на того, кого Сатана назвал Микеле. Иногда и Сатана принимает облик ангела света. Не дурачит ли его дьявол? Не двоится ли он? Сердце его согревалось в сени этих белоснежных крыльев, но на какие обманы не способен Сатана? Крылатое существо явно прочло его помыслы, но не утрудило себя пояснениями.

– Моё имя Микеле, Альдобрандо. Да, сказанное останется. – Даноли, осмыслив его слова, помертвел и закрыл лицо руками, и тут услышал слова Давидовы. – «Но ты сказал: «Господь – упование моё», Всевышнего избрал ты прибежищем твоим, и Ангелам Своим заповедал Он о тебе – охранять тебя на всех путях твоих: на руках понесу тебя, да не преткнёшься о камень ногою твоею, перьями своими осеню тебя, и под крыльями моими будешь безопасен…»

До Альдобрандо дошло, что словами древнего псалма существо с белоснежными крыльями обещало ему свою защиту и Божью помощь, но потрясение его не проходило.

– Но как жить в мире демонов? Я не выдержу, этого нельзя выдержать, никто не сможет, это проклятие, я паду!

– Кто падёт из любви к Богу, взойдёт, подобно звезде. Я закрою тебя от непереносимого, – глаза архангела заискрились, – и ты не будешь одинок, ибо хоть и много слепых во времена бесовские, не стоят города без семи праведников. Помни об этом.

– Но… зачем… зачем мне жить? – Этот вопрос для Даноли был насущным.

– Зачем на земле святые? – лицо Микеле просияло, – затем, что цена одной спасённой души, истинно сказано, превышает цену всего мира.

* * *

…Когда Альдобрандо очнулся – каминный зал был пуст, в окна лился солнечный свет. Даноли возликовал, поняв, что просто видел кошмарный сон. Поднялся, оделся, опустил в холщовую суму каравай хлеба, бритву да огниво, засунул в карман кошелёк, за пояс – отцовский кинжал, собрал свои пожитки и, оседлав коня, направился в Урбино. Если герцога Франческо Марии там нет – значит, он в Пезаро. Герцог часто переезжал с места на место, и Альдобрандо решил попытать счастья в столице.

Даноли думал о монашестве. Смысла оставаться в миру не видел. Сказать всю правду – Альдобрандо не видел смысла оставаться не только в миру, но и в мире живых, но уход был не в его власти – Бог не есть смерть, а Альдобрандо любил Бога. Сейчас путь Альдобрандо направлял Господь – и совсем в иную от привычных дорог сторону, но в миру он, граф Альдобрандо Даноли, принадлежал к свите герцога Франческо Марии Урбинского и не мог без его позволения принять, как намеревался, постриг. Жизненный путь придворного был определён с рождения и до последнего часа. Однако Альдобрандо не думал, что герцог откажет ему. Ныне, весной 1538 года по Рождестве Господнем, в Урбино царил мир, герцог имел сына Гвидобальдо, продолжателя династии, и нужды в его присутствии, как полагал Даноли, не было никакой. Герцог редко призывал его ко двору, а последние шесть лет и вовсе не звал, и едва ли он отвергнет просьбу вассала о пострижении, и тогда там, за монастырскими стенами, душа его обретёт покой.

Даноли быстро добрался до Сант'ипполито, издали заметив монастырскую колокольню на невысоком уступе. Альдобрандо знал этот монастырь и спешился. Пожалуй, подумал он, стоит договориться с настоятелем, и, оставив коня на постоялом дворе, двинулся к обители. Сандалии Альдобрандо скользили по траве, увлажнённой недавним дождём, он перепрыгнул сначала на брусчатые камни мостовой, потом вцепился свободной рукой в лестничные перила и устремился вверх по ступеням. Поднявшись на последний пролёт перед монастырскими вратами, увидел, что улица совершенно пуста, и остановился отдышаться.

Закат розовел, как цветущий миндаль и, глядя на него сквозь корявые ветви ещё сухого клёна, Альдобрандо вдруг ощутил непонятное онемение в ногах и нервную судорогу, волной скользнувшую по телу. Веки его странно отяжелели, дыхание на миг пресеклось. Но спустя минуту всё прошло. Даноли вздохнул полной грудью и поднял глаза.

Рот его раскрылся, кошелёк упал к ногам: закат по-прежнему алел, но сухое дерево было переполнено сидящими на нём омерзительными тварями, темноликими и остроухими, на зверообразных мордочках которых зеркально светились кошачьи глаза. Одетые в причудливые остроконечные колпаки, эти ужасные создания играли на невиданных музыкальных инструментах омерзительную мелодию и звонко пели. Голоса их звенели вразнобой и резали слух, были удивительно фальшивы и противны. Но Альдобрандо удалось разобрать слова. «Nuovo tempo! Nostro tempo! – ликовали твари. – Новое время, наше время!»

Альдобрандо ощутил мутную, подступившую к горлу тошноту и тяжесть на сердце. В глазах померкло. Кто это? Что с ним, Господи? Неужели… это был не сон?… Даноли снова судорожно вздохнул, голова его бессильно поникла, он заметил упавший к ногам кошелёк и наклонился за ним. Распрямившись, вновь поднял глаза. Сквозь узловатые ветви ещё сухого клёна закат опять розовел, как цветущий миндаль. Ветви путаницей сучьев походили на паучьи лапы или на уродливые старческие пальцы. На ветвях никого не было.

Даноли, чуть пошатываясь от дурноты и испуга, спустился по ступеням вниз к пустому в этот час придорожному трактиру, где оставил коня, увидел, как у потолочных балясин промелькнули тёмные тени и, присев у окна, застонал, опустив отяжелевшую голову на руки. Не может быть. Не может быть.

* * *

… Альдобрандо недолго пробыл в одиночестве. Дверь отворилась, и на пороге появился молодой человек лет двадцати пяти в чёрном колете без украшений, плундрах и коротком плаще, с холщовой сумкой на плече. Одежда несколько болталась на незнакомце, точно была с чужого плеча, воротник камичи был изрядно потёрт, но, судя по лицу, это был не простолюдин. Глаза юноши были мёртвыми. Даноли некоторое время наблюдал, как тот, осторожно поправив беретту на густых белокурых локонах, присел у другого окна и попросил хозяина принести овощей и рыбы, отказавшись от мяса.

Альдобрандо исподлобья рассматривал незнакомца и тут странно похолодел. Пред ним был беглый монах, понял он вдруг, в суме у него – священнические ризы, он не знает, куда идти, родом из Ареццо, но в город вернуться не может. Он понял и ещё одно – перед ним очень несчастный человек.

Даноли понимал потаённое, но не видел его причин.

Утолив первый голод, юноша поднял глаза и тут заметил, сколь пристально разглядывает его Альдобрандо. Он испугался, но вглядевшись в лицо Даноли, чуть успокоился. Однако торопливо закончил трапезу, поспешил встать из-за стола и расплатился. Даноли тоже заплатил за стакан вина и кусок сыра и пошёл к выходу. Он не знал, как заговорить с незнакомцем, чтобы не напугать его, и просто представился.

– Меня зовут Альдобрандо Даноли, я живу неподалёку от Фано. Иду в Урбино.

Юноша снова окинул его настороженным взглядом. Лицо Даноли, его мягкие черты и глубокие глаза на исхудавшем лице породили во встречном некоторое доверие. Он на миг опустил глаза, и Альдобрандо понял, что тот колеблется между недоверием к незнакомцу и страхом одиночества в этом путешествии.

– Я – Франческо… Черино… школяр, иду в… Сан-Лео, – тихо проговорил он, опустив глаза.

Даноли понял, что ему лгут, но этот человек, потерявший себя и перепуганный насмерть, не мог был опасным, и Альдобрандо, желая помочь несчастному, хотел на нём постичь границы своего искушения.

– Нам по пути.

Они вышли из Сант'ипполито на дорогу, ведущую в Урбино. По прошествии часа пути Даноли заметил, что его спутник тих и смиренен, уступчив и мягок. В своей кротости он ни разу не возразил старшему товарищу, при этом то и дело поправлял беретту на волосах и прижимал к себе суму. Ночевать они попросились в небольшом овине у селянина, с опаской спросившего своих постояльцев, правда ли, что на побережье снова чума? Альдобрандо подтвердил это.

С того страшного 1348 года от рождества Господнего, когда болезнь появилась во Флоренции, а потом скосила половину империи, это повторялось почти каждое десятилетие. Болезнь вспыхивала по городам и весям и губила людей сотнями. «Портовые города особо подвержены заразе. В Фано и окрестностях сильный мор, – сказал Альдобрандо. – Друг незадолго до этого получил письма из Ареццо – там тоже болезнь…»

Его попутчик во время разговора сильно побледнел, после ухода селянина поднял испуганные глаза на Альдобрандо.

– В Ареццо у меня… много знакомых, – через силу пробормотал он, – я… знал там… некоторых Гвальтинери, Коффани, Перони…

– Это весьма знатные семьи, – спокойно проговорил Даноли, понимая, что его собеседник проговаривается, – но чума не щадит ни кучера, ни графа, и разницы меж ними не видит.

Франческо смертельно побледнел. Даноли размеренно продолжал.

– Я пережил чуму девятилетним, потерял родителей, брата и сестру, а теперь умерли жена и дети, в одночасье скосило и домочадцев. Мой замок в двадцати милях от побережья, но и это не спасло.

Юноша окинул его взглядом, в котором стояли слезы, но тут Альдобрандо спокойно спросил;

– В трактире я заметил, что ваши скорби стоят моих, Франческо. – На этот раз юноша не испугался, но странно оробел. Его руки его начала колотить дрожь. – Вы – монах и вынуждены были покинуть монастырь?

Франческо побледнел до синевы.

– Господи, вы сам дьявол! Откуда…?

– Дьявол – отец лжи, Франческо, я же ни разу не солгал тебе. Я тот, кем себя называю. Но тот ли ты, кем именуешь себя?

Тихий и ласковый голос Альдобрандо чуть успокоил юношу, в сочувственных словах Даноли не было ни укора, ни угрозы. Он вздохнул и, поняв, что его разгадали, стянул с головы беретту, коей прикрывал тонзуру.

– Я брат Франческо, в миру Феличиано Гвальтинери, ветвь рода из Ареццо. Но отца изгнали оттуда, и мы нашли приют на земле герцога Урбинского, тут рядом родня матери жила. Семь лет назад я принял постриг, здесь рядом, в Карточето, был приближен аббатом Доменико Руффо, стал его келейником, заведовал скрипторием. Полгода назад Доменико умер и на его место был назначен… да сотрётся имя его… Аничето Кальваре. Откуда… как… – Франческо развёл руками, – откуда берутся в церковной ограде такие люди? Я не верил глазам, не верил ушам! В этом человеке не было веры!

– Кто поставил тебя судить его, Франческо?

Монах поднял на него больные, помертвевшие глаза. Пожал плечами.

– Я и не судил. Пока он предложил мне, а я ведь по-прежнему был келейником аббата, стать его любовником. Тут мне изменило и смирение, и послушание, и забыл я об обетах своих. У меня недавно брат гостил, забыл он в келье моей старый колет свой да плащ. Напялил я их под рясу, схватил ризы, подаренные Доменико, взял три дуката, что на пергаменты эконом выделил, сказал, что иду к кожевеннику – да только меня и видели. Хорошо, какой-то хозяин по дороге сено вёз, юркнул я в копну, да до Сант'ипполито никем не замеченный и добрался. Вот и иду невесть куда. Уповаю, что негодяй в розыск меня не объявит, побоится. А с другой стороны – у него покровители в Риме, а я теперь – изменивший обетам беглый монах и вор к тому же. До родичей можно было бы добраться, но…и дороги небезопасны, и денег не хватит. А тут ещё и чума…

Странно, но теперь, когда монах сказал Альдобрандо правду и назвал своё имя, он зримо изменился, плечи его распрямились, профиль стал резче, глаза же ожили, на губах обрисовалась горестная улыбка. Проступило патрицианство старого рода, отстоявшейся крови. Он стал собой, и Даноли понял, что могло привлечь в этом юноше похотливого аббата: Гвальтинери был слишком тонок в кости и излишне изящен. Если бы не ширина плеч и не скулы, покрытые пепельной двухдневной щетиной – Альдобрандо принял бы его за женщину.

– Это надломило тебя?

Гвальтинери вяло пожал плечами.

– Бога я не потерял. Ведь был и Доменико. Но поношение сокрушило сердце моё. – Монах, повторив слова Давидовы, болезненно поморщился, отчаянно махнул рукой, и на глазах его блеснули слезы. – Я – хороший переписчик, миниатюры пишу, может, куда устроюсь, надо только, чтобы волосы отросли, – он провёл рукой по тонзуре, и тут неожиданно умолк. Потом тихо пробормотал, глядя в пустоту невидящими глазами, – новое время началось, новое страшное время, бесовское время, поверь! Но никто не чувствует. Меня братия помешанным называли, но ведь в воздухе носится хуже чумной заразы, тучами носится бесовщина и новое, своё время славит!

Теперь всем телом вздрогнул Альдобрандо. Он вскочил и больными глазами уставился на Гвальтинери.

– Ты… Ты видишь их, да? Ты тоже видел их? На деревьях сидели? Глаза кошачьи? – он осёкся.

Но было поздно. Брат Франческо, закусив губу, смотрел на него в немом недоумении.

– На деревьях? – Монах опустил глаза и снова надолго умолк. Потом тихо спросил, точнее, просто проговорил, утверждая, – я их просто слышал, а ты их, стало быть, видишь?

Даноли покачал головой и торопливо пояснил, что просто, покинув свой зачумлённый замок, пошёл в Урбино через Сант'ипполито, да около монастырской стены, стоя на лестнице, обернулся на закат. И вдруг на старом дереве их и увидел. Глаза у них зеркальные, зрачки как у кошек, шапки шутовские и поют мерзостно: «Новое время, наше время!» Померещилось просто.

Гвальтинери покачал головой.

– Ничего тебе не померещилось. Это они и поют.

Альдобрандо смерил Гвальтинери внимательным взглядом, но не решился рассказать о ночном видении. Вопреки тому, что случилось с ним сегодня, он всё ещё внутренне отталкивал от себя мысль, что это было явью. Наперекор бесовским фантомам и невесть откуда приходящему пониманию сокровенного, Альдобрандо пытался уверить себя, что это случайность. Он заметил нервное движение Гвальтинери, прикрывавшего тонзуру, отметил монашескую углублённость и кристальную твёрдость глаз – вот и подумал, что он монах, а видя его в светском одеянии – решил, что он беглый! «А ризы в суме? А Ареццо? А бесы поющие?», пронеслось у него в голове, но Даноли потряс головой, отгоняя эти пакостные мысли, как паскудных мух. Вздор всё. Альдобрандо истово хотел верить, что все искушения прошлой ночи и этого сумбурного дня завтра окажутся просто призрачными. Он ведь зачумлённый, мозги затуманены – вот и привиделось невесть что…

Гвальтинери же, с тоской глядя в землю, тяжело вздохнул.

– Новое время. Новое. Знаешь, я всегда понимал, что несовершенен. Но я, опечалившись, возрадовался, ибо понял, что могу пройти путь от образа Божия к подобию Бога. Я ломал себя, подражая Ему, Совершенству, Христу. Я наделён божественной свободой, знанием о добре и зле – и всегда ощущал Его помощь, укрепляющую и одухотворяющую, и она совершенствовала меня. Но… я же не слеп! Клянусь, я не хотел видеть, закрывал глаза, отворачивался. Но как не видеть? Возник и ширится страшный новый грех, не грех нарушения заповедей, а отказ от заповедей, отказ творить себя! – Лицо монаха побледнело. – Они не хотят больше Бога, и вот – плод помыслов их – восстаёт из бездны новый мир – мир помимо Бога, «мир сей», – и он заслонил им Бога, и каждый видит средоточием этого мира самого себя – горделивого и жадного, похотливого и пустого. Но они уже и пустоты своей не видят – это теперь называется «таков человек!» Что они знают о человеке? – монах с отчаянием махнул рукой. – Бесовское время – время похабного искажения самых высоких истин, скабрёзного опошления всех ценностей, развенчания всего возвышенного!

Альдобрандо заметил, что монах честен – теперь он говорил уверенно и властно, не задумываясь над сказанным, обрёл свободу движений и живой взгляд.

– Тебе действительно нужно в Сан-Лео?

– Какой Сан-Лео? – отмахнулся монах. – Подальше от монастыря мне нужно, вот и всё. Попробую податься в Монте Асдруальдо, да как знать, не будет ли и там того же? Брат Марио говорил, и в Мантуе, и в Болонье, и Перудже, и в Падуе, – везде по монастырям скандалы, один другого пакостнее да гаже. Новое время, говорю же… новое бесовское время.