Текст книги "Женщины его Превосходительства (СИ)"

Автор книги: Ольга Кам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

– Ну, что ты хочешь? Пойти с этим в полицию?

Неудачная попытка пошутить.

– Очень смешно, – говорю. – Но ты все поняла?

Она устало выдыхает и опускается на диван.

– Вряд ли тебе это пригодится.

Мне очень хочется ее ударить. Или все-таки пристрелить.

Убираю телефон и достаю пистолет. Мы не в тех отношениях, чтобы безоговорочно друг другу доверять.

– Собирайся, Алина. Ты же не планируешь сидеть здесь и ждать, когда он за тобой придет?

Она равнодушно пожимает плечами. И снова подходит к бару.

– А что еще делать?

– Ехать в аэропорт. Но сначала заедем в одно место.

Потом, уже в аэропорту она мне скажет, что всегда боялась вернуться к тому, с чего начинала. Остаться без всего, чего так долго добивалась. Но, даже понимая все это и намеренно рискуя, уже не могла остановиться. У уязвленного женского самолюбия, как у урана – период распада сотни лет.

Она скажет, что связываться с Романовым опасно для здоровья, стоит ему только появиться в твоей жизни, и ты уже заведомо проиграла. Как бы все в конце не обернулось. Как бы вы не разошлись. Как бы вы не ужились. Он не принесет ничего, кроме разочарования.

Она скажет, что проще всего его забыть, если это возможно. Забыть о его существовании, как будто его и не было. Это самый безопасный вариант, если у тебя еще остался инстинкт самосохранения. Нет смысла пытаться что-то сделать или исправить. Нет никаких шансов приучить или одомашнить. Не та порода. Слишком дикая.

Потягивая в баре аэропорта Кровавую Мери, Алина скажет, что от него надо держаться, как можно дальше. Она усмехнется своим же словам и добавит, что теперь она это точно знает. Есть такая категория людей, они самодостаточны и самоуверенны. Чтобы комфортно ощущать себя в этом мире, им никто не нужен. Их интересы – превыше всего. Пока ты попадаешь в эту зону, будет навязчивое и пристальное внимание. А потом не будет ничего.

Сейчас, скажет Алина, я точно в этой зоне.

Она, не оглядываясь, сядет в самолет. В наспех натянутых джинсах и самой простой серенькой футболке. С одними документами на руках и пачкой денег. Студентка. С глубоко запавшими, уставшими глазами.

Я не запомню рейс и город, в который она летит. Все равно будут пересадки, будут другие континенты и страны. Будут поддельные документы. Другое имя и фамилия. Все другое. И мы никогда больше с ней не встретимся. Она исчезнет. Как и обещала.

Как и я обещала.

Но пока она не села в самолет, пока мы еще в ее доме, нам предстоит небольшое прощальное путешествие. Вместе. Как в былые времена.

Я прошу ее взять кого-нибудь из охраны. Сделать пару звонков. И организовать мне одну встречу.

Глава 33

Я не верю в совпадения. Но в этот раз все действительно совпадает так, что лучше не придумаешь. Алина заканчивает разговор и скидывает звонок. Она выходит к машине и за ней преданно следуют ребята из охраны. Как за своим предводителем. Я в их поле зрения практически не попадаю.

– Я ведь правильно понимаю, зачем мы туда едем? – спрашивает она, закрывая за собой дверь. – Не каяться?

– Излишне, – отвечаю и сажусь рядом. – Ты плохо обо мне думаешь.

Пока Алина узнавала все нюансы, совершала все эти бесчисленные звонки, я успела переодеться и принять душ. До сих пор влажные волосы стянуты в тугой хвост. Когда я открываю окно, чтобы спокойно покурить, холодный воздух обжигает разгоряченную кожу.

Я спокойна и почти не нервничаю. Алина смотрит на меня с возрастающим уважением. Мы как будто поменялись местами. Не в очень выгодной для нее комбинации. Ей претит все, что способно ее унизить, но это не мешает ей признавать очевидное.

– Это довольно рискованно, – как бы, между прочим, замечает она.

– Именно поэтому ты мне и нужна.

Алина устало усмехается.

– А это в моих интересах?

Ее слова заставляют меня удивленно на нее посмотреть. Оторваться от созерцания городского пейзажа и смерить взглядом. Почти саркастичным.

– Сейчас объясню, – я достаю свой телефон и быстро пишу сообщение. Буквы, одна за другой, складываются в красивый ровный текст. – Это не взаимопомощь, как ты могла подумать. Не спасение друга в беде. – Я продолжаю набирать короткие емкие фразы, прикрепляю звуковой аудиофайл, вписываю наши координаты. И отправляю на несуществующий номер. Я блефую. Но с очень серьезным видом. Алина этого не понимает. – Я знаю, где его телефон, а ты нет. Хорошенько подумай, кому из нас двоих нужна помощь.

Алина, конечно, не знает, что у меня нет телефона Романова. Что у меня с ним нет связи. Что я не могу его предупредить. Она выхватывает из моих рук сотовый и нажимает отбой.

– Я же несерьезно.

И я смеюсь ей в ответ. Весело и откровенно.

– Я тоже.

***

Пока мы едем, Алина успевает еще пару раз спросить о серьезности моих намерений. И поговорить об их нормальности. Для человека в ее положении она слишком болтлива. И я объясняю это нервами. Ее расшатавшимися изъеденными нервами. А вот в себе я таковых не чувствую. В себе я уже вообще больше ничего не чувствую. У меня полный эмоциональный анабиоз.

Проверяю, заряжен ли пистолет.

А потом снова прикуриваю.

У меня не слишком большое разнообразие в действиях. И мыслях. Когда мы останавливаемся перед воротами жилого комплекса, я говорю:

– Постарайся мне ничего не запороть. Я не хочу потом думать, что за это с тобой сделать.

Не угрожаю. И не пытаюсь запугать. Я просто знаю, если что, Алина не жилец. Но объяснять это подробно, давать развернутый ответ, у меня нет никаких сил. Это именно тот случай, когда очень хочется, чтобы тебя понимали без лишних слов. Так сказать, читали по глазам.

Алина набирает номер квартиры и представляется. Быстро на меня смотрит, и я ободряюще ей улыбаюсь. Поддерживаю.

Ребята из охраны ютятся рядом. За спиной.

В ее визите нет ничего необычного. Она не вызывает подозрений. Надумай прийти сюда я одна, и меня бы встретили, целясь в лоб. Не самый приятный момент. Совершенно не вписывающийся в мои планы. А вот Алина прекрасно подходит для поздних, очень важных, очень деловых и до хрена нужных разговоров в любое время дня и ночи. Ее всегда готовы выслушать. В отличие от меня.

Поднимаясь на лифте и следя за сменяющимися цифрами этажей, я думаю о том, что женщины никого не доводят до добра. Все беды от них. Я не себя имею в виду. То есть, и себя тоже, но в меньшей степени. Если бы сегодня Тигран не решил поразвлекаться с девочками. Или девочкой. Вдали от семьи. Жены. Или кто там у него еще. Короче, если бы он спокойно сидел в своем загородном коттедже под охраной двадцати головорезов, ничего бы не произошло. Если бы он только не надумал этой ночью отдохнуть. Расслабиться. Выпить в приятной компании. Девочек. Девочки. Или кто там у него еще.

Дальше идет череда этих «если бы». В общем, все могло бы быть по-иному.

Двери лифта степенно открываются и в длинный, хорошо освещенный коридор выходит Алина. На ее губах спокойная улыбка, плечи расправлены. Она идет ровной уверенной походкой, не замечая никого вокруг. Для нее не существует охраны Тиграна, они не удостаиваются даже ее взгляда. Она только кивает, молча приказывая пропустить ее вперед. Она делает знак своим ребятам. Короткий, незаметный. Какой-то безнадежный.

А потом щелкает пальцами.

Я слышу два приглушенных выстрела. И глухой звук, с которым падает тело на пол. Раз. Два. Вздрагиваю и тяжело вздыхаю. Переступаю через трупы и забираю себе пистолеты. Меня не смущает вид крови. Особенно, если это кровь не моя.

Мы молча заходим в просторную квартиру. И осторожно оглядываемся.

Из спальни появляется Тигран. Возмущенное «Что за на…» замирает на его губах, когда я направляю на него ствол и говорю:

– Тихо.

Алина складывает руки на груди, отходит в сторону и как-то очень печально за всем наблюдает.

Дело совсем не в том, что мы так нагло к нему ворвались. И не в том, что далось нам это почти без труда. Можно подумать, что так сможет каждый. Но не каждый сможет ответить за свои действия. Дело не в проявленной наглости. А в умении справиться с последствиями. После таких финтов очень рискуешь не дожить до утра. И неважно, что ты сделаешь. Уйдешь с миром. Или все-таки пустишь кому-то пулю в лоб.

Но сегодня я была просто обязана кого-то убить.

Мне бы хотелось совершить это более эффектно. С пышной речью. Или еще какой-нибудь фигней. Мне бы хотелось немного пояснить свой поступок. Вложить в него смысл. Но эта сраная ночь забрала у меня все силы. Поэтому я просто стреляю.

Без утомительных разговоров.

Без сожалений. Сомнений. И колебаний.

Я просто стреляю. Один, второй, третий раз. Превращаю как волшебник чуть удивленный взгляд в стеклянный. Не живой. Я чувствую, как с каждым нажатием на курок сокращаются в руке мышцы. И послушные пули, как дрессированные зайчики вылетают в воздух. Находят свою цель. И с аппетитным чавканьем впиваются в его тело. Происходит взаимодействие. Взаимопонимание. Стали и плоти. Я слышу каждый его судорожный вздох. И все думаю, что он последний или, на худой конец, предпоследний. Я вижу, как его запястья с черным браслетом часов заливает кровь. И как он медленно оседает на пол, а белоснежное полотенце сползает с бедер. В его глазах отражается глухое непонимание. Мне кажется, что он слишком долго смотрит на меня своим чуть возмущенным взглядом. Как будто не верит.

И только когда все заканчивается, я закрываю глаза и шумно выдыхаю через рот. Жду, пока успокоится сердце. Потом уже прикуриваю. Зажав сигарету между губ, стягиваю салфетку со стола и тщательно протираю ствол и рукоятку.

Отвлекаюсь, чтобы сделать затяжку. Никто и ничто не мешает моему занятию. Тишина почти нереальная. Я даже забываю, что здесь есть еще кто-то, кроме меня. В соседней комнате работает телевизор, но и он не способен разрушить это безмолвие. А только лишь его подчеркнуть.

Я бросаю многозначительный взгляд на ребят Алины, затем смотрю на саму Алину. И чуть приподнимаю бровь.

Алина нерешительно молчит. Ей теперь страшно остаться со мной наедине. Она все еще не знает, что у меня на уме. Совсем не знает. Ей было проще, когда я не знала, что на уме у нее. Гораздо проще.

Я нетерпеливо тушу сигарету и снова на нее смотрю.

– Свободны, – цедит сквозь зубы. Неохотно. И добавляет, – на сегодня.

Дожидаюсь, когда дверь за ними тактично закроется, а потом подхожу к Алине и протягиваю ей пистолет.

Я говорю ей:

– Стреляй, – и показываю на Тиграна.

Но она отрицательно качает головой. Отрицание у нее психованное. На грани срыва. Шаг назад. И руки за спину.

Настаиваю:

– Давай, детка, ты сможешь, – с улыбкой. Все той же. Ободряющей. – И мы поедем. Стреляй!

Почти ору: у нас нет времени.

Пальцы у нее дрожат, когда она берет из моих рук пистолет. Неуверенно. Так будто никогда его не держала. С ее бледных губ срывается «Пи?дец», но я к тому времени уже обхожу комнаты и практически не слышу ее слов. Впрочем, они бы меня все равно не зацепили.

Позже мы едем с ней в аэропорт, садимся за столик в привокзальном ресторане и я заказываю себе сто грамм виски. Алина берет Кровавую Мери. Перед нами лежит ее билет на самолет. В какой-то город. Или страну. Она говорит, задумавшись:

– Больше всего я всегда боялась вернуться к тому, от чего ушла.

Я залпом выпиваю спиртное. Жду, пока оно приживется в желудке. Вскользь смотрю на проходящих мимо людей. Сглатываю свою головную боль и возвращаюсь в реальность. Неохотно.

Мне абсолютно наплевать на то, что говорит мне Алина.

Я все так же стараюсь ее не слушать. В этом теперь нет никакой необходимости.

Оставшись одна, заказываю еще виски. Официант приносит заказ и бросает на меня внимательный взгляд.

– С вами все в порядке? У вас кровь на лице.

Беру салфетку и провожу ей по щеке. Объясняю: это не моя, все хорошо.

Он согласно кивает.

– Тогда да. Все хорошо.

***

Алкоголь не берет и не цепляет. Я чувствую его у себя в крови, но кроме этого больше ничего не чувствую. А мне бы не мешало добавить себе уверенности. И сдержанности. Чтобы, позвонив во второй раз за ночь в дверь Николая, спокойно показать пустые ладони в зрачок видеокамеры.

Чтобы вновь встретившись с его взглядом, ровно выслушать слова: «Его здесь нет».

Чтобы тут же в них поверить. Беспрекословно.

Чтобы малодушно не переспросить. И растерянно не отступить на шаг назад.

Чтобы всего лишь удивленно вскинуть бровь. Чуть удивленно, чуть равнодушно. Чтобы скривить губы в горькой усмешке.

Чтобы не показать. Ничего не показать. Ни шока, ни смятения.

«Его здесь нет» стучит в висках. Каждый звук. Разливается оглушительной болью в затылке. Стискиваю зубы, чтобы не закричать.

«Его здесь нет». У меня не рождается ни одной мысли, только пустота. Такая всепоглощающая пустота, когда вдруг осознаешь, что вокруг больше ничего нет. Не осталось. Выветрилось.

Я говорю «Понятно». И часы в их гостиной тихо пробивают семь утра.

Несколько утомительно долгих минут, я жду продолжения. Может быть, я что-то не так поняла. Неправильно, неверно. Может быть, он еще, черт возьми, скажет, где он в таком случае. Но продолжения нет. Николай молчит и ничего к своим словам не добавляет.

Надо бы уйти, но я стою, прислонившись плечом к дверному косяку. Гоняю бесполезный воздух в легких и никак не могу сообразить, что делать дальше.

Николай, словно сжалившись, добавляет:

– Приезжал его адвокат, и они уехали вместе. Он ничего не просил передать.

Я говорю «Понятно».

Он советует: «Тебе надо поспать. Это была сумасшедшая ночь. Для всех».

Примерно так приходит конец. Мне бы очень хотелось поверить, что я ошибаюсь. Искренне поверить, всей душой. Придумать сотню оправданий. Найти какое-нибудь долбанное логическое объяснение. Всему происходящему. Но в душе я знаю – это конец.

Это, блин, конец. Но я беру такси и еду в «Плазу». Для того чтобы убедиться, что там его нет. И видимо, не будет. Я в этом городе, как в клетке. И за спиной у меня бессонная ночь. Швейцар монотонно сообщает, что не может меня пропустить. Это не его прихоть, а всего лишь приказ. Он говорит это и с сожалением пожимает плечами. Ему искренне жаль. Он видел меня много раз. И, конечно, помнит. Поэтому и опускает взгляд, говоря, что ничем не может помочь.

Выхожу на улицу, вдыхаю порцию холодного утреннего воздуха и медленно опускаюсь на ступени лестницы. Прячу лицо в сложенных на коленях руках и так замираю.

Это конец. Это определенно, конец.

Глава 34

«Ни сыну, ни жене, ни брату, ни другу не давай власти над тобой при жизни твоей. Доколе ты жив и дыхание в тебе, не заменяй себя никем…»

Мы встречаемся в холле. Может быть, дня через три. Или около того. Он появляется в стеклянных дверях и идет к лифту. Не смотрит по сторонам, не видит меня. Все та же уверенная походка. Такая, когда под ногами расстилается весь мир. Со всеми его обитателями. В глазах – ничего нового. Холодный упрямый взгляд. И плотно сжатые губы. Я бы ни за что не поверила, что еще совсем недавно он был на грани смерти. Его выдают лишь чуть более медлительные движения. Как будто осторожные.

Я – чуть в стороне. На мне печать ожидания. Долгого и мучительного. Это так не просто засунуть в задницу свою гордость. Практически непосильная задача, с которой я справляюсь на «ура». Упрямо жду, как собака своего хозяина. И дожидаюсь. Зову по имени.

Он замирает и оборачивается. Смотрит на меня и как будто не замечает. Хмурится.

– Ты? – ровно и гладко. Совсем без удивления. Окидывает взглядом, словно не знает, как дальше поступить. Я для него неприятный сюрприз. – Зачем сюда приехала?

Сейчас, наверное, он жалеет, что вообще когда-то меня сюда привел.

Мой дом – моя крепость.

Где никого не должно быть.

Я тихо ему говорю:

– Ты исчез и не звонил.

Все не так. Какое-то неудобоваримое оправдание. Смешное. Оно так и булькает своей глупостью. Как наваристый мясной бульон. Задней мыслью понимаю – это худшее, что я могла сегодня сказать.

Но Романов лишь кивает и делает знак рукой. «Идем».

Пока ждем лифт, он наблюдает за электронным табло, где сменяются цифры этажей. Внимательно, немного раздраженно. Через огромные окна утренний свет заливает пол холла. Разливается по нему яркими пятнами. Окрашивает воздух в золотистый цвет.

А мне нечем дышать.

Мы стоим совсем чужие. Незнакомые. Каждый о своем. Молчим. Не встречаемся глазами.

В его руках ключи от машины. Он нетерпеливо с ними играет. Ключи звенят.

Я сжимаю ладони, чтобы унять дрожь.

Мне бы уйти. Развернуться и уйти. Но приходит лифт, и Романов пропускает меня вперед. Все в том же долбанном молчании.

В такие моменты, понимаешь, что клаустрофобия для тебя не пустой звук.

Что гнетущая тишина действительно чуть ли не прессует виски.

Что занемевшие мышцы это не преувеличение.

Утро. Чертовски прекрасное утро. Домашнее и уютное. Очень утреннее, светлое и морозное. Вместо всех возможных дальнейших действий, хочется просто выпить кофе. Помолчать. Но чтобы тишина была не натянутая и удушливая, а легкая. С привкусом корицы. Хочется щелкнуть пальцами и приказать, чтобы все так и было. А не как-то по-другому.

Но мы заходим в квартиру, и Романов закрывает за собой дверь. Почти сразу же, без предисловий, говорит:

– Ты уволена.

Подхожу к окну и смотрю, как за тонким стеклом распластался похожий на разноцветную тряпку город. Там, у меня под ногами чужой мир. У меня за спиной – мой. Тот, который рушится. Я смотрю на голубое небо, на белесые лучи солнца в облаках. Я смотрю на горизонт, и пальцы сжимаются на висках. До боли, до тех пор, пока не начинает темнеть в глазах.

Я не умру без его любви. Но на несколько коротких минут мне кажется, что мое сердце вот-вот остановится, замрет, и перестанет биться. Не потянет даже низкие обороты. Открываю рот и пытаюсь сделать вдох. Не получается. Кислород обжигает легкие, слезы обжигают глаза. Яркая реклама на здании напротив расплывается и превращается в пестрое пятно. Плывет все. И реклама, и мир перед глазами.

– Ты уволена, – вновь повторяет он. – Я больше не нуждаюсь в твоих услугах.

За моей спиной – Саша. Он сидит на подлокотнике кресла. Его руки сложены на коленях. Галстук съехал на бок. Его волосы растрепаны, его слова впиваются в кожу, проникают в кровь и на хер разносят все кровеносные сосуды. Вдребезги. На молекулы и атомы. Пока от меня ничего не остается.

Я не заплачу. Я не умру.

Как вышло так, что все стало зависеть от его слов? От слов, которые я меньше всего хотела бы когда-нибудь услышать. В своей жизни. От него. Ранним утром. Когда город только просыпается у меня под ногами. А жизнь рассыпается за спиной.

Надо бы держать спину прямо. Надо бы что-то ответить ему. Горько-гордое. Чтобы задеть, чтобы не показать, как это задевает меня. Надо просто что-то сказать. А хочется скорчиться на полу и завыть. Громко и протяжно. И это все, чего хочется на данный момент.

– Не говори так, – прошу. Из последних сил. Тихо. Шепотом. Голос срывается на хрип. Хрип, который больше похож на предсмертную агонию. – Не делай так.

Если бы он только попросил, я бы опустилась перед ним на колени. Если бы не знала, что все это бесполезно. Если бы он только попросил. Если бы за возможность остаться рядом, предъявил свои требования, выставил свои условия. Я бы сделала все. Все, что угодно. Если бы не знала, что все бесполезно.

Бесполезно.

– Это из-за Алины? – слова оседают на холодном стекле. Исчезают, тонут.

Рас-тво-ря-ют-ся.

Получаю короткое «нет», как удар. Или пощечину. Так что кожа на лице начинает гореть.

– Есть много причин. Ты должна понимать.

Не понимаю. Потому что слова рас-тво-ря-ют-ся. Я их слышу, но не понимаю. Не принимаю. Отгоняю.

Он говорит, что давно пора было это сделать. Сегодня или завтра, уже неважно. Лучше всего – вчера. Вчера, пока все не зашло слишком далеко. Зря держал, зря тянул. Зря не отпускал. Все зря. Даже та самая первая встреча.

Он говорит:

– Я не хочу думать, что пока меня нет, с тобой снимают снафф-видео в главной роли. Я не хочу думать, что ты делаешь во время моего отсутствия – пьешь чай или сидишь с пушкой у виска. Мне это на хрен все не надо, потому что однажды все равно что-нибудь случится.

– Аня, это все, – устало выдыхает, будто подводит черту. Завершающую. За которой уже больше никогда ничего не будет. Даже того малого, что было.

Говори. Говори. Говори. Не останавливайся. Что хочешь, говори. Кроме того последнего слова. Уходи.

– Уходи, – почти неслышно произносит он.

– Куда? – мои пальцы соскальзывают с висков к губам. Зажимаю рот ладонью, чтобы не закричать. Чтобы только не закричать «пожалуйста». Пожалуйста, не надо.

– Не знаю. Лучше уезжай. В другую страну, на другую планету. Продолжай жить, как жила раньше. Аня, я не знаю, просто уходи.

– Мне некуда идти, – не могу пошевелиться. Не могу заставить себя пошевелиться. Стоит мне сделать одно движение: обернуться или выдохнуть и все тут же кончится. Наша история, наше настоящее. Это обязательно произойдет, стоит мне только пошевелиться. И я остаюсь на месте. Продлеваю пытку. Сама себя полосую. Режу тупым ножом. Мне бы уйти, уверенно вскинув голову. И потому уже за дверями согнуться пополам. Вместо этого я стою, вцепившись в свои плечи руками, и смотрю на голубое небо.

В отражении стекла я вижу, как он устало проводит рукой по волосам, закрывает глаза. Коротко вздыхает.

Сжимаю зубы, пока не чувствую как скрипит на них эмаль.

– Уходи, – снова говорит он. – Не заставляй меня дважды повторять одно и то же.

– Мне казалось, что между нами что-то было.

Ненавижу себя. Ненавижу за эти слова. За тон голоса. Такой тихий, что его практически невозможно различить в пустой тишине комнаты. Он поднимается и медленно приближается ко мне. Он так близко, что я чувствую тепло его тела. Слышу дыхание. Его ладони ложатся мне на плечи и легонько сжимают. Саша касается губами изгиба шеи, едва заметно, чуть притрагиваясь.

– Послушай, девочка, – он обнимает меня и прижимает к себе. Целует волосы. – Тебе казалось. Между нами ничего не было, и быть не могло.

Момент, и я выскальзываю из его рук. Медленно. Оседаю на колени. На пол. У его ног.

– Пожалуйста, – шепчу. Выплевываю перед собой мольбу. Молитву. Последний шанс.

Бесполезно.

Я не умру. Я точно знаю, что сейчас не умру. Сердце не остановится. Оно сильное. Оно будет биться несмотря ни на что. Часы будут отсчитывать положенные им минуты. Все будет продолжаться в том же духе, что и вчера. Ничего не изменится. Я не умру.

Когда выхожу за дверь, прислоняюсь лбом к стене и так стою, глотая соленые слезы. Слизываю их с губ и размазываю по щекам. А все для того, чтобы не заорать. Чтобы не сорваться. Я и знать не знаю, что за стеной, он долго смотрит мне вслед, а потом закрывает глаза. Не шевелиться и больше ничего не делает. Еще долгое-долгое время.

Даже тогда мы слишком хорошо чувствовали друг друга. Чтобы так просто отпустить.

***

Его из меня по частям вынимали,

Как плод с пороком.

Я днями лежала под одеялом,

Дышала плохо.

Синела, бледнела, плевалась ядом,

Стекала пеной.

А он в это время бродил во взгляде,

Бежал по венам.

И доктор кричал надо мной медсестрам:

«Скорей зажимы!»

И тыкал мне в грудь чем-то острым-острым.

Все время мимо.

А тот, что по венам стекла осколком -

впивался в сердце...

И чудилось, он поправлял мне челку,

Просил раздеться...

Руками холодными под халатом

Гулял и взглядом,

Но доктор меня возвращал в палату

Седьмым разрядом.

Анна Тукина

Губы шепчут. Бесстрастно. Бессильно. На языке соль крови. Разводами. Рисунками. Темными прожилками.

Губы шепчут. Повторяют. Эхом. Слова. Со словами в воздух срывается сигаретный дым. Струится молочной змейкой. Растворяется. Рассеивается. Щиплет глаза. Путается в ресницах.

По-бл?дски тоскливо. Так тоскливо, что хочется выть. Тихо. Затолкав свое тело в угол. Зажав голову между ладонями. Согнуться пополам. И дотронуться лбом коленей. Прокусить кожу. До шрамов в форме зубов.

По-бл?дски вывернуто. Наизнанку. Как будто вспороли и выпотрошили. А потом еще и подвесили на крюк. Не сдохну. Видит Бог, не сдохну. Выдержу. А если выдержу, значит переживу. Перетерплю. Пересплю. Перетрахаю.

Но как же по-бл?дски больно. В каждом участке тела. Словно под пыткой. Выдержанной и изуверской. И ведь никаких инструментов не надо. И так ломает. Кости ломает и сухожилия рвет. Таким очень либеральным методом. Безоперационным. Безапелляционным. Проверенным. Когда изнутри, но в клочья.

Но как же по-бл?дски надрывно. До жалобного скулежа. До соплей и слюней. В коленопреклоненном положении. Ну, вспомни, ради себя вспомни, что-нибудь плохое. Что-нибудь, что возродит злость и обиду. Волчью ненависть. Чтобы вытащить себя из этой дыры. Черной и глубокой.

Пройдет, все обязательно пройдет. Сколько там ученые отводят под это чувство? Три месяца? Всего-то. А, кажется, что всю жизнь так и проведешь в позе убитого эмбриона. Так и будешь хрипло тянуть через легкие воздух и корчиться в муках. Ни хера. Максимум девяносто дней. Плюс-минус.

Отпустит, обязательно отпустит. Не способен организм находиться в столь длительном стрессе. Это, наверное, только первые сутки так тяжело. А потом сотрется. Вытрется, как рисунок на входном коврике. Выблюется.

Мать моя женщина, а вены как будто узлами. И нервы бантиками. Сворачиваются, скручиваются по всей площади обнаженного тела. В каждой клетке. До молекул. До атомов. До самой последней цепочки ДНК.

И в темноте как в болоте. Как в колодце из собственных страха и слез. Не вырваться и не вынырнуть. Только и остается захлебнуться. Забить дыхательные пути обидой и беспомощностью. И удавиться, жадно хватая ртом бесполезный воздух.

Да, почему же так невыносимо-то? Не подъемно. Словно сверху бросили пару тонн. А потом оставили. Подыхать. В страшных муках.

Не шевелюсь. Уже, кажется, сутки не шевелюсь. Вся комната забита белой пеленой дыма. На полу недопитый стакан с виски. Не шевелюсь. Не могу. Уже сутки. Лежу и считаю минуты, когда отпустит. Хоть немного, чтобы найти в себе силы подняться. Чтобы заставить себя начать хоть что-то делать. Куда-то идти. Начать заставить себя забывать.

Не получается. Ни черта ничего не выходит. Я даже не знаю, где нахожусь. В каких именно четырех стенах. Сколько бы это не продолжалось, когда-нибудь все равно закончится. Я просто жду этого момента. Терпеливо и смиренно. Вся правда в ожидании. Всего лишь в нем.

Так и случается. Просто еще одним утром, не таким уж и прекрасным, я просыпаюсь и завариваю себе кофе. Методично и спокойно. Как будто нет ничего привычней этого занятия. Как будто каждое утро я только, так и начинаю.

Потом открываю окно и полной грудью вдыхаю морозный воздух.

И плевать, что в комнате сразу же становится холодно.

Очень холодно.