Текст книги "Женщины его Превосходительства (СИ)"
Автор книги: Ольга Кам
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)
И все-таки паника есть. Где-то у горла. И в подреберье. И под ключицей. Свернулась плотным тугим комком и разрастается с каждой минутой. До размеров катастрофы.
Чувствую под ладонями гладкие перила. По диаметру чуть больше полного обхвата пальцев. Чувствую, как замерзли ноги и занемели мышцы, как все сложнее адекватно соотносить себя с пространством.
Коротко усмехаюсь:
– По-моему, у тебя не осталось методов воздействия, – было бы смешно, если бы не было так страшно. В самом полном и глубоком смысле этого слова. – Что дальше?
Это сказочный момент, когда мы вместе приходим к осознанию того, что все пошло не так, как изначально задумывалось.
– Дальше ты дашь мне руку, и я тебя вытащу.
Не отпуская моего запястья, он медленно обходит сзади и прижимает к себе. Почти чувственно. Почти ласково. Но ситуацию в корне это уже не меняет. Я все там же. И все так же не могу пошевелиться. Ни вперед. Ни назад.
Между нами тонкая рейка металла и одно мое неловкое движение.
Он говорит:
– Держись за меня.
В это время мои ноги соскальзывают вниз. Мое сердце соскальзывает к ногам и замирает. А потом будто бы взрывается мощным ядерным ударом. Так что свет перед глазами меркнет. Подо мной больше нет никакой опоры. Только вязкое воздушное пространство.
За те несколько секунд, что ему потребовалось, чтобы подхватить меня и перенести обратно через перила, я успеваю потерять сознание. Успеваю умереть. Мысленно. Ни один раз.
В реальности же тут же прихожу в себя. На коленях. На холодном полу балкона.
Меня выворачивает наизнанку. Остывшим кофе. Уже тогда остывшим. Еще за завтраком. А теперь так и вовсе горьким и ледяным. Вытираю рот тыльной стороной ладони и утыкаюсь лбом в колени. Сдерживая очередной спазм, выдыхаю:
– Ну, ты и мудак.
На большее меня не хватает. Да и мысль дальше этой фразы никуда не продвигается. Тормозит от своего совершенства. Замирает от собственной охуенности. В голове пусто и звонко. Как под куполом колокола. Сердце бьется об позвоночник. Пересчитывает каждый сустав. Но дрожь постепенно стихает. Уходит куда-то в подполье и наконец-то отпускает легкие. До полноценного вдоха.
– Я же тебя предупреждал, – слышу совсем рядом. Что-то с нотками сожаления. – Не обманывай. Можно сказать, я тебя очень об этом просил.
Романов опускается рядом, берет меня за подбородок и осторожно вытирает мне рот краем своей рубашки. Убирает с моего лица спутавшиеся пряди волос, поправляет съехавшие бретельки сорочки. Его ладони замирают на скулах. Большой палец скользит по контуру губ.
– Не люблю просить, – что-то с оттенками сочувствия. Вперемешку с мягкими прикосновениями. – Это на будущее.
Он помогает мне подняться, придерживая за талию. Отводит в ванную комнату, и пока я сижу на краю бортика, включает горячую воду. Мой взгляд исподлобья то и дело натыкается на его четкие, продуманные движения. Не-воз-му-ти-мые.
Прячу руки, чтобы скрыть дрожь. Остаточное явление пережитого страха.
– Ты – мудак, – вновь повторяюсь я. – И в этом все дело.
Романов поворачивается ко мне и смотрит так, словно впервые видит. Словно мое присутствие стало для него неожиданностью. Не самой приятной. Его взгляд будто заново рисует мои черты лица. Досконально. Каждую линию. Между его бровей пролегает глубокая складка, губы недовольно кривятся.
– Да, но не только в этом.
По большому счету, мне уже харкать на нюансы.
На оттенки.
На скрытые смыслы.
На тона и полутона. В его исполнении. Для меня осталась одна, почти порнографическая истина, заключенная всего в несколько слов. Моих слов.
– Когда мне можно будет уйти? Так, чтобы навсегда?
«Можно» дается мне болезненней всего. Как будто оно набито камнями. С такими острыми, как бритва краями. «Навсегда» задевает и царапает. Но почти не ощутимо. В остальном – справляюсь хорошо.
Он делает жест, приглашая к нему подойти. Подхожу. Замираю. Опустив голову. Его ладони ложатся мне на плечи, опускаются к ключицам. Тонкий материал сорочки соскальзывает на пол.
Тепло горячей ванны медленно добирается до моих босых ступней, поднимается к коленям. Успокаивает. Отпускает. Холод и страх пятится. И только удары сердца с внушительными перебоями напоминают, что еще совсем недавно было все не так лучезарно. Но в целом, и это уже не имеет никакого значения. Пытаюсь сосредоточиться. Заставить свой взгляд быть в постоянном движении. Не получается. Он то и дело зацикливается. То на темно-бардовой напольной плитке, то на прозрачной струе воды. Романов остается лишь размытым силуэтом вне моего поля зрения. Вне фокуса.
– Не сегодня, – отвечает. А я вздыхаю. Безнадежно.
– Завтра? – взгляд упирается в хромированный кран, в котором отражаются встроенные потолочные лампы. Художественно отражаются. Яркими отблесками. Переливаются розовыми красками. Играют на блестящих гранях.
Я почти забываю про свой вопрос.
Когда слышу ответ:
– Я тебе скажу когда.
Когда-нибудь я наверняка это услышу. Хотелось бы немедленно. Прямо сейчас выйти из душной, наполненной паром, ванны, пересечь просторную гостиную, все это ядовито-красное пространство и оказаться за дверью. Быстрым шагом устремиться на улицу. А потом, как можно дальше от него. Не важно в какую сторону. Лишь бы противоположную. И так, чтобы без возврата.
Вместо этого история продолжается. Под его чутким руководством я оказываюсь в ванне. В сотне бурлящих пузырьков. В ароматной пене. В которую очень хочется окунуться с головой и в ближайшую неделю не выныривать.
Он скидывает рубашку и опускается рядом на пол. Прислоняется спиной к бортику ванны и закрывает глаза. Между нами тишина. Пауза. Пронзительное молчание. Дыхание. Уже ровное. Плеск воды. Шипение пены.
Между нами натянутые струны. До предела натянутые. До боли. Когда наизнанку. Без наркоза. Когда трясет только от одного присутствия. Рядом. Когда спицами в спину. До крика. То ли от обиды. То ли от страха.
Он скрещивает руки и глубоко вздыхает. Словно вся эта ситуация ему порядком надоела. И молча сидит, в который раз забывая о моем присутствии. По крайней мере, именно такое впечатление складывается на первый, неискушенный взгляд. Или мне просто хотелось бы так думать.
– Кто у тебя был? – не открывая глаз. Будто через силу. Через себя. Все мы тут давно «через себя». Не оглядываясь. И ничего, привыкли. – Каждого. По фамилии или имени. Мне все равно.
Мне хочется сказать «Не твое дело». А потом еще и съязвить на этот счет. Опять. Как будто все его уроки были благополучно спущены в унитаз, стоило мне оказаться в безопасности. Хотя это не то слово, которое можно использовать, находясь рядом с ним. По крайней мере, не в трезвом уме и пока еще светлой памяти.
Склоняю голову на бок и упираюсь щекой о край бледно-розовой ванны. Мои губы на уровне его затылка, и я устало выдыхаю ему в волосы:
– Никого.
И продолжаю тихо:
– Никого, кроме тебя. И беременна была от тебя. Я не принимала таблетки. Забывала. Подай мне, пожалуйста, сигареты. Я закончила.
Откровенность моя вымученная. Выдрессированная адскими способами, но простая и легкая. За ее последствия не переживаешь. Потому что все возможные последствия ты уже поймала. Больше об этом можно не думать.
Получаю смятую пачку и прикуриваю. Медленно выпускаю во влажную пелену серую струйку. С удовольствием снова наполняю легкие крепким дымом, задерживаю в себе и выдыхаю ровными кольцами.
Каждая клеточка моего тела сейчас рада никотину. До визга.
– Никаких детей, Анна, – мое полное имя будто подчеркивает всю важность данного замечания. Проникаюсь. И плотнее сжимаю зубы. – Ты могла позаботиться хотя бы об этом.
Романов резко поднимается и коротко на меня смотрит. Мы встречаемся взглядами, и я тут же отвожу глаза. Боюсь, что в них он увидит нечто такое, что видеть ему совсем необязательно. Остаточное явление забитого самолюбия.
Только чтобы не слышать этой реплики, можно еще раз постоять на балконе. Проще сказать «не от тебя», чем потом услышать в ответ «от тебя не хочу».
Никому не нужна такая правда. Никому не нужна правда, следующая за такой правдой.
Еще одна спасительная затяжка. Такая глубокая, что почти до желудка. Изучаю стену. Изучаю стену. Изучаю стену. Каждый гребанный шов. Каждый лепесток нарисованной темно-бардовой лилии. И чувствую, как глаза наполняются слезами. Пока еще наполняются. Пока я еще могу их сдерживать.
– Не надо меня тыкать носом в свои ошибки, – голос у меня дрожит. Это заметно. Он проваливается на согласных и взмывает на гласных. Как истеричная линия кардиограммы. – Мои ошибки, мои проблемы. И мне их решать. Я к тебе с ними не приходила. Хотел узнать – узнал. А теперь воздержись от комментариев.
Он замирает. Застывает на месте. И даже перестает дышать. Делает шумный вдох и не выдыхает.
Я считаю. Один-два-три.
Его глаза темнеют. Зрачки расширяются.
Вода в ванне стремительно остывает. И от этого холода меня передергивает. Как от электрического разряда. Тушу сигарету и возвращаюсь взглядом к стене.
Я считаю. Четыре-пять-шесть.
Говорят, когда нервничаешь, полезно считать до десяти. Помогает успокоиться.
На цифре десять, он произносит ровным тоном. Уже ровным. Уже спокойным. Но я уверенна, что впервые мне удалось вывести его из своего железобетонного равновесия. И пока я не знаю, чем мне это грозит.
– Такие проблемы, – он делает ударение на каждом слове. – Мы будем решать вместе.
– Вместе, – усмехаюсь. – Мы ничего делать не будем. Для «вместе» недостаточно трахаться раз в неделю.
– Для меня достаточно, – он оборачивается уже в дверях. Останавливается на мгновение и бросает через плечо, – Жду тебя внизу. Не задерживайся надолго.
Глава 24
Я сожалею о том, что у меня нет таблеток. Вредных, сильных, разрушающих нервную систему.
Потом, в будущем.
От которых съезжает крыша, от которых дохнут клетки головного мозга.
Потом, в будущем.
Но лучше в будущем разбираться с последствиями действия антидепрессантов, чем в настоящем резаться о края навалившейся реальности.
Я бы не отказалась от капсулы Прозака, Ксанакса, Селекса, Золофта.
Паксила, Неурола, Ремерона.
Можно не все сразу, но что-нибудь на выбор. Можно не все сразу, но в двойной дозе. Так, чтобы наверняка. Для смелого шага в следующую минуту нужно что-то посильнее собственной решительности.
Так приходит понимание, что нормальный образ жизни тебе не по плечу. По карману, но не по плечу. Так скатываешься снова вниз. На исходные позиции. Так происходит подмена понятий. Когда «нормальное» совсем не кажется «нормальным». И наоборот.
Рывком поднимаюсь из ванны и, игнорируя капающую с волос и тела воду, прохожу в номер. За мной тянутся мокрые темные следы. Обрисовывают каждый шаг на мягком светлом паласе. Шаги в одну линию. Именно так, как нас учили передвигаться в любом доступном пространстве. Ровно. Легко. Чуть покачивая бедрами. Хотя, видит Бог, с мастерством по модельной походке, можно уже не напрягаться.
Достаю из шкафа платье. Красивое, элегантное. Насыщенного темно-зеленого цвета. Достаю шикарные туфли на высоком каблуке с чуть заостренными носами и тонким ремешком через подъем. Достаю черные прозрачные колготки с имитацией чулок. Черное нижнее белье и ярко-красную помаду.
Чего бы тебе ни хотелось на данный момент, это в любом случае не повод, чтобы плохо выглядеть. Когда отказываешься от своих привычек – это первый признак разрухи в твоем королевстве. Или глобальных изменений.
Красивое платье лучший способ доказать обратное.
Красивое платье самая надежная защита.
Высокие каблуки отличный метод стать выше в собственных глазах. Не верьте тому, кто утверждает, что это не так. Лишние сантиметры никому никогда не мешали.
Использование тонального крема позволяет выровнять цвет кожи. Убрать темные круги под глазами, избавиться от красных пятен на щеках. Которые никогда не будут гармонировать с алой помадой. Черная тушь придаст выразительность взгляду, а серые дымчатые тени наполнят его глубиной. Золотой браслет подчеркнет изящность запястий, а цепочка длину шеи.
Если не хочешь чтобы тебе смотрели в душу, сделай так, чтобы смотрели на тело.
Не надо драм – выращивайте розы.
Через полчаса я спускаюсь на парковку. Сразу замечаю его машину и уверенно направляюсь в ее сторону. По ходу движения натягиваю вполне миролюбивое выражение лица. Чуть приподнимаю уголки губ и расслабляю все лицевые мышцы.
А-ля «Все хорошо».
А-ля «Прекрасная погода».
Я почти насильно заталкиваю в мысли нечто оптимистичное. Чтобы не хмурить брови и устало не прикрывать глаза. Чтобы болезненно не морщиться и не вдыхать воздух как через соломинку.
В первые две минуты это помогает. В первые две минуты у меня получается. Но когда я оказываюсь в салоне автомобиля, на мягком кожаном сиденье за закрытой дверью. Когда столь ограниченного пространства становится явно не достаточно для нас двоих, когда только от его взгляда хочется плотнее сомкнуть колени и отвернуться. Всем моим «а-ля» приходит конец. Мгновенно. Вот они были, и вот их нет.
Романов заводит машину и говорит:
– Пристегнись.
Делает музыку громче, и мы трогаемся. Сначала медленно и неторопливо, но с каждым новым поворотом скорость увеличивается. Для города – непозволительно быстро.
– Куда на этот раз?
Я спрашиваю, не особо надеясь получить ответ. У него есть прекрасная привычка не слышать мои вопросы. Или просто не считать нужным на них отвечать. У него есть великолепная способность делать из человека пустое место. Даже не особо при этом утруждаясь. Ему достаточно красноречиво промолчать, не повернув головы. И, например, увеличить громкость музыки.
– Я испортил рубашку. Переодеться.
– А от меня чего ждешь? Аплодисментов?
– Я жду, что ты помолчишь.
Мы приезжаем в магазин мужской одежды. Дорогой, элитный и пустой. Как только он перешагивает через порог, то попадает под пристальное внимание двух пар восхитительных женских глаз. Одинаково-голубых, одинаково-невинных, одинаково-заинтересованных.
Девушка-продавец тут же выпрямляется, поправляет узкую юбку, разглаживает белоснежную блузку и с очаровательной улыбкой на лице идет к нему навстречу. Вторая проделывает почти тоже самое. Может быть, немного в другой последовательности. Результат один: уже через долю секунды Романов оказывается в очень надежных, в очень холеных и очень нежных руках.
Слаженными и ладными жестами они показывают ему рубашки. Они помогают застегнуть пуговицы на вороте и поправляют манжеты. Они окружают его почти материнской заботой. С ласковым придыханием аккуратно подведенных губ. Их пальчики то и дело касаются его обнаженной кожи. Вроде бы случайно. Вроде бы ненароком. Но так трепетно и нежно, что впору начинать завидовать. Ему.
Он улыбается в ответ. Ведет себя безукоризненно вежливо. Что-то отвечает. Что-то спрашивает. Естественно и непринужденно. Так, что никогда не подумаешь, будто этот человек может лишь презрительно кривить губы в твою сторону. Так, что можно начинать завидовать. Мне.
Опускаюсь на край стола и молча наблюдаю за происходящим. Достаю из сумки сигареты. Прикуриваю. И когда обладательница тоненьких и умелых пальчиков тянется, чтобы профессионально расправить узел на его галстуке, приблизившись гибким телом к нему почти вплотную, интересуюсь:
– Вас не смущает, что он садист? – со словами в воздух срывается голубая струйка дыма.
В меня тут же упирается взгляд двух пар восхитительных женских глаз. Пронзительного небесно-голубого цвета. Прозрачных и чистых как слеза младенца. В обрамлении длинных пушистых ресниц. Одна из двоих возмущенно вздыхает, ее пальчики все еще на вороте его рубашки. Замерли.
Она говорит:
– Простите, здесь не курят.
Закатываю глаза и закидываю ногу на ногу. Уточняю:
– Неуравновешенный садист.
– Если вы немедленно не прекратите, сработает пожарная сигнализация.
Нет. Никого не интересуют такие подробности. Аккуратно тушу сигарету о лист бумаги и выбрасываю ее в мусорное ведро.
У меня нет причин им не доверять.
У них есть причины не доверять мне.
Романов терпеливо ждет, пока мы выясним между собой все нюансы. До моих слов ему нет дела. Он стоит в пол оборота ко мне и, убрав руки в карманы, смотрит прямо перед собой. Выпрямив спину и чуть опустив голову. Не оборачивается на звук моего голоса и уж тем более, никак не комментирует мое замечание.
– Тогда отвлекитесь и принесите мне, пожалуйста, черного кофе, – поднимаюсь со своего места и направляюсь к дивану. Замечаю на его губах ленивую усмешку. Мимолетную и довольную. Оборачиваюсь на девушек и добавляю. – Быстро.
– А ты умеешь язвить, – сообщает он, когда мы садимся в машину.
– Да, я умею язвить, – соглашаюсь и сразу же пристегиваюсь. Бросаю взгляд на его наручные часы, отмечая про себя, который час. Два дня. У меня нет желания и дальше кататься с ним по магазинам. Ни желания, ни времени.
Мой взгляд не остается незамеченным Романовым.
– У тебя на сегодня что-то запланировано?
– А что запланировано у тебя?
– Не отвечай вопросом на вопрос. У меня сегодня ты.
Не заставляй меня спотыкаться. На твоих словах. От которых перехватывает дыхание. И сводит скулы. Так некстати. Которые попадают в цель. Случайно, но больно. Они у тебя маленькие твари с острыми зубами. И укусы у них до крови. До глубоких ран.
Пальцы в замок. И взгляд в пространство. За лобовое стекло. Туда, где на горизонте портится погода, и небо заволакивает серой мутью. Чуть приоткрываю окно, и в салон врывается свежий ветер, пропитанный запахом дождя. Или снега.
– Это прием такой, да? Сначала чуть не лишить человека жизни, а потом с чистой совестью провести с ним выходные?
Он долго молчит. И все, что есть между нами – это шум мощного двигателя. И первые капли на стекле, когда мы выезжаем на загородную трассу. Скорость. И ветер с запахом то ли дождя, то ли снега.
– Я не могу провести с тобой выходные. И мои планы с утра ничем не отличаются от планов после обеда.
Из чего я делаю вывод, что сегодняшний день мог бы быть другим.
Просто другим.
Дом, к которому мы подъезжаем, стоит на берегу озера. Одинокий и неприкаянный. Будто его специально разместили так, чтобы в огромные окна всегда стучался ветер. В любую погоду. Чтобы в любую погоду с просторной террасы открывался вид на бесконечную водную гладь. Вокруг на много километров – пустынный берег. Такой же угрюмый и печальный. Неприветливый.
Когда я выхожу из машины, ветер сбивает с ног. Мне остается только беспомощно придерживать край платья. Убираю волосы с лица, прикрыв глаза ладонью. Чтобы в них не попал песок. И холодные колючие брызги воды.
Романов подхватывает меня за плечи и провожает к двери. И только когда я оказываюсь в помещении, перевожу дыхание и устало прислоняюсь к стене.
И, да, мне не надо рассказывать, что такое камеры наружного наблюдения. И для чего они служат. Что такое сложная охранная система с кодированными замками. И для чего в гараже стоят две новенькие «БМВ». Уверенна, с «чистыми» номерными знаками, пуленепробиваемыми стеклами и спутниковой навигацией.
Ничего, бл?дь, из этого мне не надо объяснять. Как и то, для чего вообще такие дома нужны.
Вид из окна это чудесная дизайнерская находка, но гораздо важнее слепящие галогеновые прожектора по периметру. И мощная компьютерная начинка в стенах такого вот «романтического» убежища.
Внутри ничего особенного. Алина бы сказала, что вся обстановка в стиле ярко-выраженного минимализма. Много воздуха, много света. От чего холодно и пусто. За барной стойкой из черного дерева дорогая открытая кухня с не менее дорогой бытовой техникой. На специальных подставках из нержавеющей стали хрустальные бокалы. Рядом, сделанная на заказ стойка для винных бутылок.
Все остальное место первого этажа отведено под просторную гостиную. В которой нет ничего, кроме низкого кожаного дивана, двух кресел и широкого стола. Вся дальняя стена полностью застеклена и выполнена в виде носа корабля. Так, что если подойти и прижаться к ней лбом, кажется, будто зависаешь над бесконечным водным пространством.
Что я и делаю. Скидываю пальто, насквозь мокрые туфли и босиком подхожу к окну. Прижимаю ладони к стеклу и долго смотрю, как под ногами разбиваются волны.
– Это не твой дом, – замечаю. От моего дыхания гладкая поверхность стекла запотевает. Слышу, как он подходит. Не спеша. Как его ладони ложатся поверх моих, и я оказываюсь в кольце рук. Между ним и бесконечным водным пространством.
– Нет, – его «нет» у самой шеи. Так что я чувствую прикосновение губ к коже. Слишком остро чувствую. Каждую букву. Как будто ее выжигают. – Не совсем. Я здесь бываю, когда хочу отдохнуть. Можешь тут остаться.
– В чем разница? – закрываю глаза и чуть склоняю голову. Чтобы продолжить, продлить, разрешить его губам осторожно касаться шеи. Чтобы окунуться в тихий голос. Низкий и бархатный.
– Я буду реже приходить.
Для отказа существует слишком много оснований. Я не успеваю подумать обо всех. У меня просто нет для этого возможности. Адекватно о них поразмышлять. Ни тогда, когда он настолько близко, что я чувствую каждый его вдох. Мне остается сказать только «нет». Коротко. Почти не слышно.
Романов придвигается ближе. Еще ближе. Так, что я не могу пошевелиться. Даже сделать шаг, и тот не могу. Слишком крепко он меня держит. Слишком близко. Его пальцы сжимают мои ладони. Почти до боли. Он целует мои волосы и на мгновение замирает. Всего на каких-то несколько секунд. Чтобы набрать воздуха. Перевести дыхание. И спокойно сказать:
– Никогда не делай так, как сегодня, – это звучит не ласково и не грубо. Это не предупреждение. И не просьба. В его голосе нет злости, и угрозы тоже нет. Его интонации ровные и холодные. Безжизненные, но уверенные и твердые. – Потом я буду жалеть больше, чем ты.
Сегодняшний день мог бы быть другим.
Просто другим.
***
Отпусти меня, ну и пусть,
Ты игрушку отдать не хочешь…
Станешь счастлив – напишешь строчку
А не станешь –
…
назад вернусь.
Отпусти меня, я боюсь…
Странная ночь. Геометрически неправильная. Как многоугольник с кривыми сторонами, вывернутыми в разных направлениях. За окном – матовые сумерки, такие плотные и густые, что похожи на сливки, а в доме тишина, которая трещит от своей наполненности. Будто провода линий электропередач. Гулко и мерно.
По телевизору – немые клипы MTV. Яркие и цветные. С пляжами, машинами, виллами. В бокале вино Монраше, а современная стереосистема только что закончила проигрывать диск IAMX. Звук тут же провалился. И ухнул на самое дно молчания.
Я сижу на барной стойке, он сидит рядом на стуле, и его ладони лежат у меня на бедрах.
Мы давно не произносим никаких слов. Не смотрим друг другу в глаза.
Все, что я хочу – это задержаться в данной минуте. Молчания. Тишины. Спокойствия. Так чтобы без резких перепадов и резких движений. Так чтобы медленно. И плавно. Во времени. Чтобы с вином на губах и его дыханием у коленей.
Больше ничего.
Больше ничего не надо.
Никаких рывков. В действиях и чувствах. Никаких возвышенных, на грани фантастики, эмоций. Ничего сверхъестественного. Ничего из того, что делает жизнь сладкой. Когда в организме обезвоживание – углеводы ни к чему.
Все что я хочу – это передышки. Перерыва. Тайм-аута.
Мы в очень странном положении непривычной близости. С которой не всегда знаешь, что делать. Она неуютная. Чужая. От нее хочется отстраниться, но на этот решающий шаг, не хватает либо сил, либо выдержки, либо желания.
Господи, а дальше-то что?
Ведь бывает же так, что люди сходятся. А потом расходятся. Или не расходятся, а остаются вместе. Пусть не до гроба, но хоть до следующих выходных. Ведь бывает же по-разному. А здесь ни вперед, ни назад.
Господи, а дальше-то как?
Ведь не просто это все. И дается с перегрузками в несколько десятков «g». Когда по мозгам и со всей силы. Да, так, что потом не прийти в себя. Так и сидишь, запустив пальцы в его волосы. Перебираешь пряди. Бесконтрольно. На автомате. Скользишь кончиками по вискам, скулам, контуру губ. И чувствуешь как крепче сжимают тебя его руки. Тоже на автомате. И тоже, наверное, бесконтрольно.
Господи, а дальше-то зачем? Разве не видишь ты со своей высоты, что все бесполезно? Отпусти, Господи, разреши. Не трави, как зверя. И так из последних. Лишь бы не разрыдаться от бессилия.
В такие моменты понимаешь, что можно и без слов. Что без слов хорошо. Гораздо лучше, чем с ними. Проще. Спокойней. Когда в тишине и непривычной близости. Пока не произнесена очередная дрянь, которая заставит брыкаться иммунную систему. Защищаться и спасаться. Бегством. Можно переваривать внутри себя вопросы к Создателю, а самой наслаждаться его прикосновениями. И пусть в венах, под кожей, внутри, в области сердца – больно и ссадит, как от ожога, но отказаться – нереально. Это выше всех болевых порогов. Сильнее.
Он спрашивает: «Было страшно?» и медленно расстегивает молнию на платье. Голос у него тихий и отстраненный, а губы у самых ключиц. Касаются кожи. Дыханием. Голос у него глубокий и низкий. Скользит. Ласкается. А пальцы осторожно стягивают с плеч легкий материал платья. Насыщенного темно-зеленого цвета.
Остаюсь перед ним в одном нижнем белье. На барной стойке. Чуть раздвинув ноги и откинувшись назад. Его взгляд гуляет по линиям моего тела. Потемневший взгляд, полный желания. Голода. Или жажды.
Его ладонь задерживается на животе, и он тихо спрашивает «Было больно?».
Улыбка замирает на моих губах. Замерзает. Впечатление такое, будто тебя неожиданно сбивают с ног. Когда ты этого совсем не ждешь. Резко и сильно. На первой секунде перехватывает дыхание, а на второй – срабатывает защитный рефлекс.
Легкомысленно пожимаю плечами и говорю «Терпимо». Между его вопросом и моим ответом нет паузы. Нет заминки. Нет ни одного лишнего или пустого звука. Есть короткое «Терпимо».
А потом улыбка оживет, и я придвинусь к нему ближе. Чтобы между нами не осталось свободного пространства, которое при желании можно заполнить ненужными фразами. Он молча посмотрит на меня и скажет, что я все время вру, а я отвечу, что нас этому учили. Никому не интересны твои проблемы и как ты с ними справляешься. Он и сам об этом не раз говорил. Если хочешь обсудить свои трудности – сходи к психотерапевту. Там, по крайней мере, сделают вид, что слушают тебя. Пусть и за твои же деньги. Когда деньги платят, чтобы с тобой переспать, тут не до сентиментальных отступлений.
Я все это воспроизведу, и пересяду к нему на колени. Так что барная стойка останется у меня за спиной. И ее острый край врежется в позвоночник. Одной рукой я возьму бокал с вином и сделаю из него небольшой глоток. И когда теплое вино скользнет по горлу в желудок, добавлю:
– Это простой прием товарно-денежных отношений. Придя в магазин, ты же не ждешь, что продавец вместо «Спасибо за покупку» посетует на головную боль?
Мысль прозвучит на третьем или четвертом бокале вина. И, наверное, виной всему нервное перенапряжение. Стресс. Или что еще там бывает после того, как тебя чуть не сбросили с двадцать пятого этажа.
Полная дисгармония.
Романов слушает меня довольно внимательно. Многозначительно приподняв уголки губ. Его ладони продолжают лежать у меня на талии, а в потемневших глазах играют блики света. Мои словесные выпады не производят на него никакого впечатления, он просто спокойно смотрит на меня, будто решает, как поступить дальше. И все, что я чувствую – это его учащенное дыхание. И возбуждение.
Проходит минута, прежде чем он отвечает:
– Спальня на втором этаже полностью в твоем распоряжении.
Мне остается только растерянно кивнуть. И медленно подняться. Так медленно, что я ощущаю, как скользит его одежда по моей обнаженной коже. Каждый миллиметр. Из-за той близости, в которой мы находились мгновение назад. Всего мгновение.
– Это все?
– Спокойной ночи, – он тоже поднимается и проходит в гостиную. Потом вдруг останавливается и добавляет:
– С тобой приятно проводить время.
Усмехаюсь.
– И этому нас тоже учили.
Часы тянутся. Они пластичные и гибкие. Безразмерные. Вмещающие в себя бесконечное количество минут. Далеко не шестьдесят. И даже не триста шестьдесят. Заснуть не помогает ни выпитое вино, ни убаюкивающий шум прибоя. Ни холодные простыни, ни мягкие подушки.
Кровать такая широкая, что на ней можно спать в любом доступном положении. Хоть по горизонтали. Хоть по диагонали. Окна без жалюзи и штор, так что молочный свет луны падает на глянцевый пол ровной дорожкой. Из-за приоткрытой рамы, слышно как орут чайки. Истошно. Надрывно. Будто в предсмертной агонии. И главное, без перерыва. От их крика барабанные перепонки в постоянном напряжении. Вибрируют. Голова начинает гудеть. В висках ритмично стучит сердце. С отдачей в затылок.
По моим подсчетам прошел ни один час. Жду утра. Жду, когда начнет светать. Когда черное небо изменит цвет. Когда звезды начнут тускнеть.
По моим надеждам – скоро. И я продолжаю лежать дальше, даже не пытаясь уснуть. Есть вещи, с которыми остается только смириться. Как, например, с тем, что нет никакой разницы в том, где спать одной. Или не спать.
Поднимаюсь, чтобы найти сигареты. И не нахожу. Поэтому, не включая свет, отправляюсь вниз. Стараясь не создавать шума, босиком, на цыпочках, спускаюсь по лестнице. Необходимость – лучший стимулятор действия. И чем сильнее необходимость, тем решительней действия. В моем случае – вопрос жизни и смерти.
Пачка валяется на стойке. Зажигалка на стойке не валяется. И пока я размышляю над тем, как бы прикурить от новомодной стеклокерамической плиты, рядом со мной приземляется золотая Zippo. Прямо у ног. Наклоняюсь, подбираю и щелкаю колесиком.
– Не спится? – Романов сидит у окна, прислонившись спиной к стене. Похоже, сон у нас сегодня на двоих. Точнее, его отсутствие.
– Как и тебе, – говорить в темноте легче. И проще. Ночь словно набрасывает на плечи исповедальное покрывало. Разрешает. Одобряет. Ночью можно все. Если вдвоем. Неважно с кем. В любом варианте, на градус теплее. – Приготовить чаю?
Это простая вежливость. Такая проявляется только, когда больше уже проявляться нечему. Даже сарказму. Когда на все остальное требуются усилия, которых не осталось. Бывает так. Особенно ночью.
– Этому вас тоже учили? Спасибо, не надо.
Я вижу только его силуэт. Прямая спина, прямые плечи. Четкий профиль, растрепанные волосы. Спокойный ровный голос. Чуть уставший. Ни холодных взглядов, ни язвительных улыбок.
Включаю чайник и достаю кружку. Пачку чая, черного, без добавок. И пока закипает вода, пристраиваюсь на высокий стул.
– Как хочешь, – пальцы скользят по гладкой белой поверхности столешницы. Обводят тонкие прожилки в мраморе. Чтобы не молчать, спрашиваю:
– Зачем ты меня сюда привез?
Слышу его короткий смешок. Почти на бессознательном уровне. Ощущаю.
