Текст книги "Женщины его Превосходительства (СИ)"

Автор книги: Ольга Кам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Глава 36

В итоге я никуда не лечу. Ни этим рейсом. Ни следующим. Ни каким-либо еще.

Я разворачиваюсь и гордой походкой выхожу из здания аэровокзала. Расправленные плечи, упрямо вздернутый подбородок, решительный взгляд. Полный набор для убеждения себя в своей же собственной правоте.

Вот только мне кажется, что за время проведенное в аэропорту, мне срезали лет десять жизни.

За эти несколько часов – три тысячи шестьсот пятьдесят дней.

Я постарела на бессчетное количество минут.

Хочется верить, что хоть в чем-то я права. Что все не зря.

Что так будет лучше. А то и легче.

Самообман – далеко не самый худший мой порок.

Долгая муторная дорога обратно в город. Усыпляющий звук двигателя. Темнота за стеклом. Ноющая боль в груди. Крепко стиснутые пальцы. В кровь искусанные губы. И никаких слез.

Только устало прикрытые глаза.

И никаких слез. Никаких слез.

А до утра еще целая вечность. Вечность без сна. Как в старые добрые времена. Когда по скользкой дороге в неизвестном направлении. Ночь, доведенная до абсурда.

Завтра будет лучше. Завтра будет легче. Завтра будет завтра. И что-нибудь обязательно изменится.

***

Щелкаю зажигалкой. Прикуриваю. Выпускаю дым в потолок и только после этого поднимаю трубку. Достаточно лениво. И в целом, с неохотой.

Я слышу:

– Аня.

И никак не реагирую. Жду продолжения.

Я лежу на широком диване и рядом со мной стоит стакан сока.

Я знаю как минимум двух человек, которые бы предположили, что для меня сейчас наступили не самые лучшие времена. Такие времена, когда понятия Я и cок не совместимы.

Однако...

Мои ноги закинуты на высокую спинку, а голова болтается у самого пола. Именно в таком положении я слушаю продолжение разговора. Иногда я чуть приподнимаюсь, чтобы сделать глоток ледяного апельсинового фреша. И прикурить новую сигарету.

В общем, ничего нового в моих действиях за последние двенадцать часов не появилось. Такой, очень однообразный, незамысловатый набор телодвижений.

Когда сок заканчивается, я достаю из холодильника новую упаковку и возвращаюсь обратно на диван.

Вот и все развлечения.

Губы щиплет от переизбытка витамина С. А горло саднит от табачного дыма.

Я снова слышу в трубке свое имя. С тихим придыханием. Так, словно меня призывают из мира мертвых.

Ничего не отвечаю. Молчу, как и полагается любому приличному духу. Вот только не нравятся мне эти протяжные интонации. Не нравится их впитывать и пропускать сквозь свое сознание.

Во-первых, мне становится стыдно.

Во-вторых, муторно.

В-третьих, тошно.

И это ко всему прочему.

До меня долетает издалека: «Давай попробуем еще раз. Снова. Все пройдет. Все забудется».

«Все наладится».

«Все восстановится».

Воскреснет, блин. И заживет счастливой жизнью. Кто-то.

Единственное, что мне приходит на ум, это сказать тихое «Извини, Роберт».

А потом это долбанное «извини» я повторяю ни один десяток раз. На каждое его слово, фразу, вздох, я говорю: извини, извини, извини. И ничего, кроме этого. Ничего кроме этого в моей голове не рождается. Я твержу извини, как приевшуюся песенку.

И только в самом конце, набрав побольше воздуха, я ровно и твердо отрезаю:

– Ничего не получится. Пустая трата времени. Твоего.

Преимущество телефонного разговора в том, что его можно легко и непринужденно прекратить, повесив трубку. Оборвать этот поток бессознательного. И сознательного тоже.

Что я и делаю. Запив свое последнее решение большим глотком сока.

***

После Роберта позвонит кто-то из сотрудников мегакорпорации по производству, как бы выразилась Алина, фитошампуней и прочей травяной хрени. То ли секретарь, то ли рекламный агент.

Алина бы выразилась очень пренебрежительно. Со вздохом острого превосходства.

И наверняка бы просто не ответила.

Ее мало интересовала продукция местной флоры. А тем более, люди хоть как-то к ней причастные. Это не ее территория. И в какой то момент, я подумала, что не моя тоже.

Позвонит Олег, и его всегда ровный, хорошо поставленный голос, будет звенеть от раздражения. Он, конечно, воздержится от резкого тона и будет очень стараться вести исключительно деловой разговор. Без оттенков. Без личной заинтересованности. Без претензий. Обид. И сожалений. Ему будут мешать неустановленные между нами отношения. И некогда возведенные границы.

В своих фразах вместо мата он будет задействовать многозначительные паузы. Но даже в его паузах я все равно услышу плохо скрываемый упрек. И не один. По меньшей мере, десяток. По разным направлениям моей жизни.

Что-то обязательно отвечу ему. Твердое и уверенное. Легкомысленное и упрямое. На первый взгляд, надежное.

Пообещаю. Успокою. Отмахнусь.

Ничего серьезного со мной не происходит. И завтра я непременно появлюсь в офисе. Все наладится. Все решится. Все устроится.

У меня вообще «no problem». Как у буддистских монахов в храме Камбоджи.

Я скажу ему:

– Это очень верный подход к жизни. Подумай над этим.

И нажму «отбой».

Но каждый раз поднимая трубку, я все равно буду чувствовать смутную надежду. И почти тут же испытывать явственное разочарование. Раз за разом. Час за часом.

Поэтому к вечеру я перестану отвечать на телефон. И отключу компьютер. А утром следующего дня выпью кофе, выкурю сигарету и вызову такси.

Как ни в чем не бывало.

Оказывается, бабочки в животе бывают не только от счастья. Они рубят своими крылышками внутренние органы. Потому что заперты в животе как в клетке. Им некуда деться, они рвутся на свободу, бьются о стенки желудка. От их движений сжимается диафрагма. И ты замираешь, ждешь, когда эта паника прекратится. Господи, только успокой их.

Ведь на самом деле ничего не было.

***

Все происходит совсем не так, как я могла бы себе это представить. Никакой драмы, никакой романтики. Никаких слезливых декораций – дождя, грозы или, на худой конец, тумана. Ничего. Возвращаясь домой, я забываю про уверенную походку. Уверенную улыбку. Уверенную осанку. Ноги гудят от усталости и единственное, что приходит мне на ум это мысль о горячей ванне. Я расплачиваюсь с водителем такси и выхожу из машины.

Фантазии редко совпадают с действительностью. Я миллион раз планировала данную ситуацию. Я выучила наизусть свои реплики. Я знала все, кроме главного – жизнь полна неожиданностей.

Неожиданностей в том смысле, что ничего нельзя заранее спланировать. Все равно, получится как-то боком. Или раком.

Стоит мне захлопнуть за собой дверь такси, я замечаю Романова. То есть, сначала я вижу незнакомую припаркованную машину. Глянцево-черную, приземистую, с хищно горящими ксеноновыми фарами. На долю секунды я попадаю в ореол слепящего света и болезненно прищуриваюсь. Пока я еще не все поняла, бросаю сквозь зубы озлобленное «Твою мать», и прикрываю рукой глаза. Когда темнота передо мной перестает мерцать алыми пятнами, тогда-то я и встречаюсь с ним взглядом.

Такси медленно отъезжает, а я перестаю искать в сумке ключи и замираю.

Все вокруг замирает.

Как будто кто-то поставил воспроизведение на паузу.

Еще мгновение назад я вспоминала код от охранной сигнализации. Я проклинала неудобные туфли. Считала, сколько часов мне удастся поспать до тех пор, пока не зазвенит будильник.

Еще мгновение назад все было так банально и просто. Мысли забитые повседневностью. И вдруг от них ничего не остается. А им на смену приходит глухая пустота.

Я напрочь забываю про уверенную походку, уверенную улыбку и уверенную осанку.

Я забываю все свои отрепетированные реплики.

– Может быть, пригласишь? – нарушает тишину он. Таким тоном, словно ничего другого мне не остается. Его взгляд быстро скользит по моему излишне короткому платью. В его глазах отражается досада. Как будто носить такие платья – преступление. Моральное и этическое. В свое время я редко выбирала длину одежды выше колен. Теперь – выбираю.

Его реплики достаточно, чтобы мне прийти в себя. Я все-таки достаю из сумки ключи и молча открываю ворота. Иду по выложенной гравием дорожке к дому и спиной чувствую его взгляд на себе.

– А ты не думал, что я могу жить не одна? – не оборачиваюсь. Говорю равнодушно. На удивление.

– Ты живешь не одна? – без тени заинтересованности. Тихо. Позади.

Ничего не отвечаю. Захожу в дом и включаю верхний свет.

Вот так все и получается. У меня не трясутся руки, не дрожит голос. Я не заикаюсь и не сбиваюсь на крик. Я не теряю сознание, не бросаюсь ему на шею. Я не делаю ничего из того, что так боялась сделать при нашей встрече. Вроде какой-нибудь глупости с признанием.

Ровным шагом, ни быстрым, ни нервным, пересекаю гостиную. Бросаю на кресло пиджак и сумку. Собираю заколкой волосы наверх и подхожу к бару.

Достаю бутылку вина и два бокала. Включаю музыкальный центр и ставлю громкость на минимум. Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Чтобы очень осторожно втянуть в легкие немного кислорода.

А потом приходит время все-таки на него посмотреть. Осторожно поднимаю взгляд и слабо улыбаюсь.

Говорю:

– Надо выпить за встречу, – моей вежливости можно только позавидовать. Я смотрю на него ровно секунду, а потом переключаюсь на то, чтобы открыть вино. Это требует от меня полной концентрации внимания. И служит хорошим поводом, чтобы вдруг не начать психовать. Без причины и следствия. Просто так.

– Итак, – красное тягучее вино неторопливо льется в бокалы. Я беру их в руки, подхожу к нему и протягиваю один. Наши пальцы на мгновение соприкасаются. Поспешно одергиваю руку, словно обжегшись. Словно дотронувшись до раскаленного металла. Секундное замешательство растворяю в короткой усмешке. Как в ацетоне. И тут же отхожу. На безопасное расстояние. Безопасное для моего душевного равновесия. Чтобы оградить себя от всяких навязчивых идей. Шагов навстречу. И просто сентиментальных порывов. Это нелегко. Хотя бы потому что он следит за каждым моим движением. С какой-то усталой иронией. Как будто я делаю, что должна, говорю, что должна. И это его нисколько не удивляет. Будто он наслаждается моим небольшим представлением.

В его серо-зеленых глазах ничего нового. Ощущение такое, словно мы расстались вчера. Словно мы и не расставались вовсе.

По меньшей мере, я рассчитывала услышать от него слова сожаления.

Но...

Он молчит, я пью вино.

– Если ты не перестанешь делать вид, что тебе все безразлично, то лучше уходи.

Он молчит, я снова пью вино.

– Я здесь не потому, что мне не с кем провести выходные.

Если меня спросят, что делает со мной его голос. Я отвечу – бьет. Бьет безжалостно.

Но хуже другое. Гораздо хуже другое. То, что я его слышу. Не хочу, но слышу.

Не хочу вникать в суть фраз. В их саднящую глубину. В их содержание. В их смысл.

Но проваливаюсь в каждый звук. Оступаюсь и проваливаюсь, как в яму.

– Ты не приехала. Я тебя ждал, – между нами пара шагов. Каких-то пара ничтожных шагов. Протяни руку, сделай движение вперед. Поддайся силе притяжения. Выстрели себе в висок. И больше не мучайся.

Я делаю шаг назад. Временю с собственным расстрелом.

– Долго? – и не интерес это вовсе. Так. Способ отвлечься. И на губах не улыбка. А защитная реакция. Только Романов в ответ не улыбается. Просто смотрит. Долго смотрит. И молчит. Молчание у него острое. Словно с шипами. Оно вынуждает, что-нибудь добавить. Что-нибудь еще сказать. Лишь бы не дать заполнить тишину свинцовой тяжестью.

Наконец, он отводит взгляд и говорит:

– До следующего рейса, – и почти тут же добавляет сквозь зубы. – До следующего гребаного рейса я думал ты прилетишь.

Не хочу слышать этих выгнутых, словно от резкого удара слов. Будто вытянутых под пытками. Не хочу видеть. Ни этого усталого взгляда, ни упрямо сжатых губ.

Не хочу чувствовать, что ему приехать сюда было гораздо сложнее, чем мне не приехать к нему.

– Тебе, что больше некем потешить свое самолюбие? Перевелись желающие поваляться у тебя в ногах?

– Ерунда, – тут же презрительно фыркает он. Его «ерунда» почти как пощечина. – Дело не в этом.

Я только устало выдыхаю. Из себя. Всю эту хрень.

На языке вертятся ответы. Язвительные и злые. С остро-заточенными краями. Такие, чтобы хоть немного отыграться. Дать понять. Что мне тоже больно.

Было.

Когда-то.

Мой взгляд прикован ко всем неодушевленным предметам в помещении. Я с интересом разглядываю стены, двери, окна. Репродукции, фотографии, картины. Узоры на обоях. Орнамент на паркете. Я считаю количество пластин в жалюзи. Мои пальцы так крепко сжимают тонкое стекло бокала, что оно готово вот-вот треснуть прямо у меня в руках.

И в этом гребаном и очень тяжелом молчании до меня вдруг доходит, что мне нечего ему сказать. Из того, что хотела.

Сажусь на диван. Тянусь за сигаретой. Осторожно прикуриваю и выпускаю дым в потолок. Усмехаюсь.

– Раньше думала, что сдохну без тебя.

Фраза долго витает в воздухе. Как неприкаянная. Пока курю сигарету, я все еще слышу ее горькие, но в тоже время безразличные отзвуки. Слышу и чувствую.

Раньше. Думала. Что сдохну.

Раньше. Это важно.

Сейчас, если он развернется и уйдет – не побегу, не попрошу, ничего не скажу. Ничего не сделаю. Прошло. Когда без оглядки. И пусть руки дрожат и сердце в груди долбится как броуновская частица о ребра. Пусть.

– Представляешь? – устало вскинутая бровь. Самоирония. Бледная тень улыбки на онемевших губах. Взгляд снизу вверх. – Какие глупости.

Голос с томным предыханием. А на самом деле охрипший от бесчисленных сигарет. Сорванный. Совсем не ласковый. И без унизительных нот.

Еще глоток вина с привкусом табачного дыма. Сдавленный звук, похожий на смешок. И тяжелый вдох. Почти сразу же.

Я все еще думаю чем бы заполнить затянувшуюся паузу.

А потом решение приходит само. То ли спонтанно, то ли нет. Возможно, оно лишь явилось конечным продуктом долгой мозговой деятельности и просчитыванием всех дальнейших вариантов развития событий.

В этих вариантах я не увидела для себя правильного будущего.

То есть, совсем никакого. Не правильного, не неправильного.

И так как других откровений у меня для него нет, я заканчиваю:

– Пошел вон, Романов. Ты напрасно приехал.

– Ты стала дерзкой, – говорит он после паузы. Паузы, совершенной в своей продолжительности. Словно специально выдержанной для того, чтобы за эти короткие мгновения я успела прочувствовать всю важность произнесенной фразы. Чтобы я успела насладиться произведенным эффектом. Чтобы хотя бы на секунду поверила, что это было не безрассудное предложение. А вполне себе имеющее право на жизнь. Пусть и недолгую.

После чего его губы изгибаются в улыбке и сразу становится понятно, что он готов еще какое-то время слушать от меня подобные глупости. Не вникая в суть. Не вникая в смысл. Он воплощение снисходительности, сдержанности. И даже спокойствия.

А я не знаю, чем занять руки. И мысли. По моему плану я сейчас должна была остаться в одиночестве. Никаких запасных стратегий у меня нет.

Я в смятении и растерянности.

– И своенравной, – тихо добавляет он.

Мне бы стоило обратить внимание на изменившиеся интонации в его голосе.

Мне бы стоило насторожиться. И поднять, наконец, взгляд. Чтобы заметить его приближение.

Тогда бы его ладони на моем лице не появились так внезапно.

Тогда бы, черт возьми, можно было бы подготовиться. И не вздрагивать от прикосновения. В общем, можно было бы как-то совладать с собой, а не судорожно переводить дыхание. От одного только легкого касания кончиками пальцев. Едва ощутимого.

Слабая попытка увернуться от его рук. Уклониться. С оттенком раздражения. Коротким нервным движением головы в сторону.

Когда пытаюсь встать, Романов лишь придерживает меня за плечо. Без усилий. Почти нежно. Просто не дает подняться. И вернуть между нами расстояние.

То самое, что мне сейчас жизненно необходимо.

– Не сопротивляйся, – его рубашка в темноте отливает голубым, слова отдают угрозой, мое ответное молчание с привкусом грусти. – У меня есть способы заставить тебя сделать то, что мне надо.

Я в том состоянии, когда невозможно все воспринимать спокойно. В моей крови нет алкоголя, наркотиков, эндорфина или адреналина. Я в том состоянии, когда действительность ближе всего. Она больнее, острее и, главное, реальнее. Она не раскрашена, не растушевана, не в тумане и не в радужном свете. Такая какая есть. Самая обыкновенная. Будничная и бытовая.

Это не дает очков в мою пользу.

Уверенна, Романов знает, что происходит у меня сейчас в голове. Он намеренно не спешит. Его движения неторопливые и размеренные. Он будто дает привыкнуть к своему присутствию. Своей близости. Смириться с ними. Прекратить отрицать.

Он все тот же, что и раньше. Без изменений. Человек, который получает все, что захочет. Любыми способами. Важен только результат. Может быть за время, что мы с ним не виделись, его взгляд стал еще упрямей и злее. Доведенный до совершенства взгляд хищника. В нем нет теплых оттенков. Холодный и очень внимательный. Чуть настороженный, но от этого не менее опасный.

И вот я спрашиваю – за что? Задаю про себя этот риторический вопрос и тщетно пытаюсь найти ответ.

Почему именно он? Что в нем такого, что цепляет за ребра и даже через год не может отпустить. Я чувствую это натяжение, готовое в любой момент сорваться и разнести весь мой, нежно выстроенный, внутренний мир.

Почему именно он? Не Роберт, Олег или Женя. Почему ни кто-то другой? Попроще, поближе, подоступнее? Ведь до Романова мне никогда в жизни не дотянуться. Мне его не выдержать, не вытянуть, не отпустить.

Тогда он опускается передо мной и целует колени. Просто притрагивается губами к обнаженной коже. Горячими сухими губами и так замирает.

Больше никаких вопросов у меня не остается.

Вообще больше никаких мыслей в голове.

Я только говорю: «Хочешь пойти наверх?»

***

Он поднимает глаза и быстро обводит взглядом стены, выкрашенные в бледно-голубой цвет, мебель, выдержанную в скандинавском стиле, дорогой дубовый паркет, тяжелые шторы глубокого синего цвета. В его взгляде столько презрения, будто он попал в дешевый бордель, а не дом стоимостью несколько миллионов.

Я почти сразу понимаю, о чем он думает. Еще до той короткой фразы, которая как бы подводит итог его осмотру. «Не здесь», – бросает он и встает.

«Не здесь» – потому что тут до него был другой. Потому что с этим другим мы когда-то точно так же сидели, но говорили о чем-то другом. Другими интонациями. И пользовались другими словами.

«Не здесь» – потому что, хоть я сама раньше отказывалась это замечать, но обстановка вызывает дежавю. Те же окна во всю стену для зрительного расширения пространства, светлые тона. Много места, мало мебели. Вот только вид открывается не на озеро. Тут с этим сложнее.

«Не здесь», потом что здесь было бы неправильно.

Значит, будет люкс в какой-нибудь самой фешенебельной гостинице города. Бесконечные коридоры, мягкие ковры, вышколенный персонал. Будет предупреждение по ту сторону двери «Не беспокоить», а утром остывший кофе.

А еще будут долбаные взгляды. В никуда. По разные стороны. И скомканные, словно пережеванные фразы. Вроде, «я позвоню... приеду... до встречи». Хотя возможно прозвучит что-то новенькое. Ведь должно быть что-то инновационное во всех эти таких знакомых «будет».

Я говорю об этом с такой уверенностью, потому что точно знаю, что все случится именно так. Без вариантов. Не потому что он не оставил мне шанса на другой исход событий, скорее я сама себя лишила всех шансов. Безвозвратно и безрассудно. В тот самый момент, когда Романов оказался от меня на расстоянии вытянутой руки.

Я не один год сидела на наркоте. Не поддаться соблазну практически невозможно. Как полностью и навсегда излечиться от зависимости. Этот тонкий голосок на периферии сознания можно называть как угодно. От этого ничего не изменится. Его можно не слышать много лет. Но в самый не подходящий момент он вдруг зазвенит и забьется у тебя в мозгах.

«Забей. Только сегодня. Забудь, заткнись, не упускай возможность. Завтра ее может не быть. С тобой ничего не случится. Смогла один раз, сможешь и еще один».

Встречи с ним, те мимолетные, быстрые, иногда всего на несколько часов. Они изменили во мне формулу крови. С этим можно жить, но от этого нельзя отказаться.

Вот в чем проблема.

– Сколько тебе нужно времени, чтобы собраться?

Он проводит рукой по моим волосам и помогает подняться. Мы оказываемся так близко друг к другу, что я чувствую его дыхание у своего виска. Движение губ у кожи. Где бьется пульс. Быстро-быстро бьется, а потом вдруг замирает.

На лестнице, примерно на второй ступени, оборачиваюсь. Я очень крепко держусь за перила. На всякий случай.

– Ты же приехал не для того, чтобы остаться?

Несколько секунд жду ответа.

Романов смотрит на меня снизу вверх и молчит. От его молчания веет холодом.

Он смотрит на меня прямым открытым взглядом. Быть может, немного удивленным. Словно я сморозила очередную глупость. А потом отводит глаза. Опускает их к полу и отворачивается.

Я говорю ему в спину:

– И не для того, чтобы позвать меня с собой. Тогда зачем?

Он убирает руки в карманы брюк и расправляет плечи. Гордый, черт возьми. Самостоятельный и самодостаточный. Когда он все-таки отвечает, голос у него глухой и тихий.

– Ты вспоминала..?

Вот так просто. Без продолжения. Без окончания.

Я все еще крепко держусь за перила.

Я очень хочу уверенно сказать «нет», но говорю:

– Почти каждый день.

– Скучала?

– Особенно в первое время.

Пальцы скользят по гладкому дереву. Поднимаюсь еще на одну ступеньку верх.

– А потом? Прошло?

– Нет, только затихло.

– У меня нет.

Лучше бы он ничего не говорил.

***

Я иду наверх, чтобы переодеться. Мне необходимо остаться на несколько минут в одиночестве. Сажусь на угол кровать и так замираю. Прислушиваюсь. Снизу не раздается ни звука. Эффект полного отсутствия. Другого человека в доме.

Но Романов там. Ждет. Ни к чему не прикасается. И смотрит в какую-нибудь одну точку, чтобы даже взглядом не трогать ни одного предмета. Единственный предмет, который ему в этих стенах интересен – это я. Все остальное мимо.

И вот, сидя в четырех стенах, пытаясь справиться с непослушными молниями, застежками, пуговицами, я пытаюсь убедить себя в том, что хуже уже все равно не будет. Он не сможет сделать мне еще больнее, чем тогда. Лимит исчерпан. Лимит его возможностей.

А значит, я могу себе ни в чем не отказывать.

Это мое первое и главное заблуждение. А когда ошибаешься в первостепенном, прочие детали пролетают и вовсе незамеченными.

Это чрезвычайно извращенный вариант мировосприятия.

И крайне неэффективный.

Когда я спускаюсь, он стоит все в той же позе немого отрицания. И только услышав мои шаги позади себя, поворачивается. Губы изгибаются в мимолетной улыбке. Быстрой и довольной.

Я ни на секунду не нарушила его планов. Даже не попробовала. Не было и слабой попытки.

Романов молча кивает и открывает передо мной дверь. Прихватываю со столика сигареты и на ходу прикуриваю. Только на секунду задерживаюсь возле него, чтобы поднести зажигалку.

Говорю сквозь дым:

– Ты мог бы просто остаться на ночь, – затяжка. Пауза. Шаг в серую темноту. В душную ночь. И совсем немного иронии в голосе. – Мы бы сэкономили массу времени. Меня больше не надо выгуливать и развлекать ночными прогулками. Я и сама прекрасно с этим справляюсь.

Я слышу за спиной короткую, язвительную усмешку. Довольно ожидаемую.

Он отключает автомобильную сигнализацию. Фары вспыхивают оранжевым светом.

– Мы не сможем нормально поговорить. И я не хочу, чтобы это происходило в постели.

Сдержанно улыбаюсь и сажусь в салон.

– Почему нет? Не в первый раз.

Почти сразу приходит понимание того, что надолго меня в таком темпе не хватит. И так все силы брошены на то, чтобы слова звучали ровно и гладко. Безразлично и спокойно. Мне так и хочется соответствовать его уровню. Но стоит мне к нему приблизиться, как Романов тут же меняет курс.

– Не развивай тему, – он заводит мотор и задумчиво смотрит в окно. – Может быть, для тебя и не в первый. Но не со мной.

А потом вдруг замирает. И воздух замирает вместе с ним. И время. Чтобы как-то нарушить эту гармонию, щелкаю зажигалкой. Щелкаю зажигалкой. Щелкаю зажигалкой. Просто так. Вхолостую. Чтобы просто создать хоть какой-нибудь звук в навалившейся тишине.

Не люблю тишину. За ней никогда не следует ничего хорошего. Я могла бы вывести из этого умозаключения настоящий закон. Подлости.

Минуты между нами тянутся. Вытягиваются в тонкие струны. Стальные. Ничего не происходит. Совсем. Мы смотрим в разные стороны. Я куда-то вперед сквозь лобовое стекло, он рассредоточено на темные окна соседских домов . И мне не верится, что все это реально. Что нынешнее измерение существует. Я существую.

И Романов рядом.

Все как-то вывернуто. Наизнанку.

И особенно больно. Когда близко. Так близко, что стоит только повернуться и окажешься в его объятиях. Одно движение навстречу. Одна доля секунды. Просто.

Но его руки спокойно лежат на руле. И только потому как побелели костяшки пальцев, можно сказать насколько он крепко сжимает кожаную оплетку.

Тишина. Молчание. Глубоководная пауза. До звона в ушах. До соленого привкуса на губах. Что слышно дыхание. Ровное.

Потом он, словно очнувшись, проводит рукой по волосам и переключает передачу. Машина трогается. В воздухе остаются осколки невысказанных слов. Что крутились на языке, но взбунтовались. В воздухе остаются осколки желания. Мгновенного. Прижаться, обнять, облегченно вдохнуть тепло кожи.

Все это, где-то в темноте. Растворилось.

– Сначала поужинаем, – говорит он.

Я явно что-то пропустила. Существенную часть разговора. Но согласно киваю.

– Время три часа ночи.

– Плевать.

Мы отправляемся в центр. Район, где время не имеет совершенно никакого значения. В какой бы час вы здесь не оказались, вас встретят открытые бары, рестораны, клубы. В переулках будут ждать элитные проститутки и наркодилеры. К вашим услугам все способы развлечений.

На любой вкус. Цвет. И запах.

Воздух, кстати, здесь тоже особенный. Хрустящий. С водяными знаками на горизонте.

Если и существует место, где можно беспрепятственно отдохнуть в три ночи, то оно находится где-то тут. На залитых ярким светом прожекторов улицах.

Пока мы едем до города, я испытываю штук пять приступов неконтролируемой паники. Когда желудок подбирается к самому горлу и на несколько очень долгих минут там застревает. На каждом долбаном повороте на бешеной скорости. С каждым ускорением, когда двигатель разгоняется до максимальных оборотов и по звуку чем-то напоминает реактивный самолет.

Эти ощущения за последние месяцы слегка подзабылись. Я больше привыкла к спокойному и размеренному вождению уравновешенных шоферов. Это описание никак не подходит для Романова. Он управляется с машиной непринужденно и свободно. Красиво и уверенно. Даже виртуозно. Как с игрушкой. Но, черт возьми, на пределе ее возможностей.

Вызывая во мне устойчивую тошноту.

Тогда я позволяю себе то, что никогда раньше бы не позволила. Закрываю глаза и тихо выдыхаю: «Ты отвратительно водишь. И опасно». На что получаю в ответ его удивленный взгляд. Иронично-удивленный.

– Ничего из того, что я делаю не приносит пользы для здоровья. А ты не казалась раньше боязливой.

Я тут же добавляю: «Пожалуйста, смотри на дорогу. Меня просто укачивает. И только».

Данными фразами мы ограничиваем свое дальнейшее общение. Он больше ничего не говорит, а я не комментирую. Играет музыка. Крутятся километры. Тикают секунды. Подозрительно длинные в сложившейся ситуации.

Как только появляются огни города, выдыхаю. Тихо. И закуриваю.

Это далеко не все испытания на сегодняшний день. Или ночь. Или ночь, плавно переходящую в утро. Рядом с Романовым ни в чем нельзя быть уверенной до конца.

Он паркует машину, глушит мотор. В мою сторону летит быстрое «Идем», и я послушно следую за ним. К закрытым дверям небольшого и, по нынешним меркам, скромного ресторана. За год, что я здесь живу, вероятно, не осталось ни одного заведения, где бы я не была. А вот это вижу впервые.

Всем нам свойственно ошибаться.

Вполне возможно, что мозг просто уже отказывается фиксировать все эти бесконечные в своем разнообразии места. Сочетания букв в названиях. Сочетания интерьеров и людей. И людей в интерьерах.

Романов и не представляет сколько ночей я провела точно так же. За пустыми разговорами и многочисленными порциями спиртного. Как долго искала утешения в чужих объятиях, чужих поцелуях и чужих прикосновениях. Как просыпалась утром и не могла понять, где я. Что делаю и зачем.

Ловила ощущения. Чем-то похожие. На те, что испытываю сейчас. Именно этот ритм сердца и дыхания. В сочетании. Я запомнила их настолько хорошо, что каждый раз устраивала сравнительный анализ другим. Прислушивалась. Ждала. Что где-то все же отзовется. Не отзывалось.

Я устала разочаровываться в себе. И в тех, кто оказывался рядом.

Я разочаровывалась и разочаровывала. Но ничего не менялось. Не двигалось с мертвой точки.

И вот он берет меня за руку и крепко сжимает запястье. Так крепко, что почти больно. А я иду чуть позади и ничего не вижу. Ни взгляда, ни выражения лица. Только спину. И чувствую, как его палец скользит по внутренней стороне ладони, останавливается на сплетении вен, где бьется пульс.

Бьется со скоростью двести ударов в минуту.

И мне кажется, что этот город я вижу впервые.

Только ему это знать необязательно.

***

Мы заходим в ресторан. И почти сразу же начинается головокружительная карусель из любезностей, милостей и взрывоопасного внимания. Вокруг него. Словно он центр этой гребанной вселенной. Словно весь мир создан, чтобы крутиться по щелчку его пальцев. К нам подходит управляющий, на ходу поправляя форму, и жестом предлагает следовать за ним. Девушки-официантки расправляют плечи и натягивают на губы улыбки. Не какие-то там, а самые настоящие. Искренние. Они провожают Романова восхищенным взглядом, а их щечки заливаются румянцем. Милые, хорошие создания. В идеально отглаженных черных юбках и белоснежных блузках. Нереально красивые, неукоснительно вежливые. Готовые исполнить любой его каприз. По первому требованию.

И дело не в том, как он выглядит. А как ведет себя. Как смотрит на других. Уверенно, чуть свысока. Сдержанно и отстраненно. Его прямой, насмешливый взгляд словно цепляет чужое внимание. Привлекает. Притягивает. Когда он идет навстречу хочется сделать шаг назад. Уступить дорогу. Он производит впечатление человека, чье время стоит дороже всех денег. Именно поэтому его желания угадывают еще до того, как он их озвучит. Ему не надо ждать официанта. Не надо повторять заказ, как бы тихо он его не произнес. Каждое его слово ловят на лету. Ему улыбаются. От него ждут одобрения. Романов улыбается в ответ. Только улыбка у него ничего не значащая. По ней невозможно определить, о чем он в действительности думает.

Ресторан называется «Black&White». Как будто насмешка. Очередная.