Текст книги "Южный узел"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

– Смотря какого, – рассеянно отозвалась дама, поводя направо и налево головой и стараясь держать подбородок как можно выше.

До появления августейшей четы танцев не начинали, но, едва отворились двери и в зал вступили император с императрицей, заиграла мазурка. Множество пар, ожидавших только взмаха смычка, пустились в пляс. Но сами венценосцы, обычно такие ласковые и общительные, выглядели несколько странно. Государь с наигранной весёлостью держал жену за руку, но старался смотреть куда угодно, только не на неё.

А Александра Фёдоровна – лёгкая, как пёрышко, и живая, как лесной родник, бегущий по камням, – сейчас походила на тень самое себя и даже ступала как-то неуверенно. Она и сейчас была самой красивой и грациозной из присутствующих дам. Но выражение растерянности, даже испуга портило её.

Целая толпа красавиц окружила государя, повсюду следуя за ним, жадно пожирая глазами и ловя каждое слово. Он среди них смотрелся, как римский триумфатор, гордо вздымая плечи. Но минутами на его лице мелькало точно такое же, как у жены, выражение потерянности. Словно и он не знал, куда идти.

Ну да ему готовы были помочь! Тон задавали графиня Строганова, графиня Завадовская и совсем юная княжна Урусова – девушка лет 18, изумительно красивая, пышная, бело-розовая, очевидно, не понимавшая, как себя держать.

О ней уже все шептались и делали неблагоприятные заключения, которые бедняжка только подтверждала своей полной покорностью перед императрицей и каким-то испугом пополам с недопустимой короткостью в отношении императора.

Окружающие изо всех сил старались этого не замечать. Но дамы уже с явной холодностью огибали княжну, не здороваясь с ней. А деловые люди, напротив, начинали оказывать знаки внимания. Мимоходом, не чересчур заметно, но всё-таки.

Танцевали много. Катионы, мазурки, галоп, вальсы. Последние государь, как галантный рыцарь, отдавал супруге. И когда они шли в паре вместе, то взаимное напряжение чувствовалось даже на расстоянии.

Александр Христофорович мысленно приставил телеса Урусовой к изящной девичьей головке императрицы. Несоединимо. Бенкендорф вспомнил, как на заседании Государственного совета глянул под руку его величеству. Тот, слушая доклад, развлекал себя карикатурами. Уже были изображены все члены почтенного собрания. Уже государь пошёл привычно выводить образ супруги в форме лейб-гвардейских полков. Каска с плюмажем, из-под неё кудрявые локоны. Ботфорты выше колен. Всё соразмерно. Тут бы и остановиться. Но нет, Никс надавил на пёрышко и начал с заметным раздражением пририсовывать Шарлотте недостающие округлости.

Всё это живьём предлагала княжна Урусова, а за ней Завадовская и ещё с десяток пухлых лебёдушек. Рядом с ними императрица выглядела и чище, и юнее. Но что она могла противопоставить? Рёбрышки по-баварски? В попурри, когда государь выбирал её одновременно с одной из соперниц, она от гнева краснела до белков глаз.

– Ещё не умеет скрывать, – послышался возле Бенкендорфа тонкий женский голосок.

Генерал вздрогнул. Звук шёл справа и снизу. К нему без церемоний, по праву свойства, подошла Елизавета Михайловна Хитрово – «Лиза grand gala», как её дразнили в городе за любовь к музыке и неуместное стремление обнажать плечи.

– Я говорю, что её величество ещё не научилась прятать ревность, – заявила собеседница. – У неё из глаз сыплются искры, способные спалить бедную княжну Урусову.

– Не возьму в толк, о чём вы говорите, – холодно отозвался генерал.

Елизавета Михайловна смерила его долгим понимающим взглядом. Потом кивнула.

– Вы либо слепец, либо лукавите. Скорее второе.

Тот промолчал, показывая, что тема неудачна. Но от мадам Хитрово не так легко было отвязаться. Дочь фельдмаршала Кутузова, супруга барона Тизенгаузена, потом нашего посла в Неаполе Хитрово, она осталась после его смерти с двумя дочерями от первого брака и при очень скромном содержании. Покойный государь Александр Павлович воззрел на её бедствия и поправил дело солидным пансионом, что позволило Елизавете Михайловне вернуться в Россию уже гранд-дамой с дочерью Катей.

Последняя имела неосторожность понравиться на курорте в Бадене прусскому принцу Вильгельму, брату нашей императрицы. Был роман. Елизавета Михайловна повсюду преследовала юношу, как гончая. Требовала жениться. Но дело замяли. И в отечество мадам Хитрово приехала уже с воспитанником, маленьким князем Эльстоном, на содержание которого берлинский двор отпускал солидную сумму. Сама же Катрин Тизенгаузен, скромная и довольно застенчивая, снова ходила в девицах. Таков свет. Говорят, скоро из Вены приедет её старшая сестра Долли с мужем-послом Фикельмоном, и семейство воссоединится.

Все эти сокрытые от посторонних глаз пружины ставили Елизавету Михайловну очень близко к императорской семье и делали своей в дипломатическом корпусе. Опасное сочетание.

– Его величество за последний год чуть пополнел, и семейное сходство явило себя во всей силе, – заявила Хитрово. – Хотя государь Александр Павлович был существом неземное. Его ангельская доброта, кротость и умение одним ласковым словом расположить к себе сердца ни с чем не сравнимы.

Бенкендорф рассеянно кивнул.

– Не так ли? – настойчиво потребовала Елизавета Михайловна. – Хотя, конечно, находятся низкие души, которые слишком быстро забыли все пролившиеся на них благодеяния…

– Да, да, безусловно, – поспешил подтвердить Бенкендорф. – Покойный был ангелом, истинным благодетелем человечества.

– Я иногда с горечью удивляюсь, как нынешний государь, столь ему близкий, усвоил себе совсем другие манеры?

– Что вы имеете в виду? – не понял Александр Христофорович.

– У него вид гордого завоевателя, даже триумфатора. Что, конечно, не может нравиться иностранным послам и иностранным подданным империи. Я убеждена, что улыбка и сердечное поведение с ними покойного императора были в тысячу раз милее и очаровательнее. Возьмём поляков…

Менее всего Александр Христофорович хотел их брать.

– Жители западных губерний чувствуют себя париями в империи, где всякий имеет свои права.

«Да у них прав больше, чем у всех!»

– Покойный государь обещал им приращение земель, и они пошли за ним. Бойтесь обмануть беспокойную, кипящую патриотизмом нацию.

– Покойный император даровал им конституцию, – напомнил Бенкендорф, – которая ими же не исполняется. Нынешний государь, по крайней мере, их не обманывает. Не манит несбыточными иллюзиями. Либо они подчиняются законным требованиям…

– Ах, эти утеснительные требования! – с чувством воскликнула Елизавета Михайловна. – Нынче очень удобный момент всё поставить на свои места. Взгляните, государь оказывает знаки внимания не только Урусовой, но и Завадовской, урождённой Влодек. Если ей дать укрепиться, как при покойном ангеле Нарышкиной[7]7
  Мария Антоновна Нарышкина, урождённая княжна Четвертинская – любовница Александра I, которую обвиняли в оказании на императора «польского влияния».


[Закрыть], поляки будут знать, что у престола для них есть ходатай и заступник. Что государь их не презирает.

Бенкендорф только покачал головой. Елизавета Михайловна вспыхнула.

– Думаете, я говорю от своего имени? Варшава вскипает при каждом требовании из Петербурга. Оба соседних двора очень обеспокоены. Влодек всех бы устроила…

Как удобны такие люди! Ей поручили, она обронила на балу. Кто примет всерьёз дамскую болтовню?

Бенкендорф молчал.

– Ах, вы негибкий, – мадам Хитрово погрозила ему пальцем. – А государь молод, вспыльчив, прям. Он наделает много ошибок. Надеюсь, у него найдутся более дальновидные советники.

Александр Христофорович поискал глазами жену и взмолился о спасении. Та немедленно пришла на помощь. Через минуту она уже щебетала с навязчивой собеседницей, а муж переводил дух.

– Получили урок? – возле него, как чёртик из табакерки, возник Нессельроде. – Очаровательная женщина, не правда ли? Умная, полезная, со всеми знакома и всеми принята.

Александр Христофорович не имел желания спорить.

– Конечно, я предпочёл бы не польку, а немочку, – продолжал Нессельроде. – Но всему своё время. Зачем выгнали мою креолку? Есть своя на примете? Не сейчас. Урусова мелькнёт. Влодек останется. Верьте мне.

– И зачем нам Влодек? – как бы через силу выдавил из себя генерал.

– Затем, чтобы распечатать сосуд императорской нравственности, – без обиняков заявил Карлик. – И приучить общество к тому, что подобное возможно. Здесь прыгает чернявая девочка по фамилии Россети, совсем крошка, фрейлина её величества. Она, если не ошибаюсь, проторила дорожку. И теперь её сватают за князя Голицына, когда супруга даст ему развод.

«Не даст, – огрызнулся Бенкендорф, – все знают Принцессу Ноктюрн».

А вот про Россети он не знал. Бойкая, глазастая, языкатая. Да не сама ли она о себе рассказывает? Цену набивает?

Назревал момент, когда следовало быстро, мимоходом переговорить с каждой. Россети он поймал первой. Просто вышел вслед за ней в соседний зал и, по возвращении фрейлины из дамской комнаты, весьма учтиво взял за локоть.

– Мадемуазель?

Испуг, вспыхнувший на смуглом лице, был ответом на его опасения. Болтает.

– До меня дошли неприятные слухи.

– Не понимаю…

– Понимаете. Вы единственная фрейлина, которую их величества брали с собой летом жить в Монплезире. Откуда разговоры, будто вы не устояли в нравственности?

Бедняжка сначала не нашла, что сказать, а потом выпрямилась, вскинула голову и выпалила:

– Что с того? Если я одна уехала с августейшей семьёй, значит, я зачем-то нужна. Вот люди и делают заключения.

– Зачем же вы их подтверждаете?

– А затем… – черноглазая крошка задрала вверх дрожащий от храбрости подбородок. – У меня нет приданого. Как думаете, скоро меня возьмут замуж? И кто? Один шёпот за моей спиной делает меня интересной. Подаёт женихам надежду, что они не будут оставлены высочайшей милостью.

Бенкендорф отпустил её локоть.

– Но ваши благодетели, государи, зачем же их ославлять?

В глазах фрейлины мелькнуло что-то яростное и жадное.

– Они и так счастливы. Боже, как они счастливы! Неправдоподобно. Так не бывает! Если бы вы только видели, как каждое утро дети кидаются друг к другу и к родителям, начинают наперебой рассказывать, будто расстались год назад, а не ночь провели порознь, – её подбородок ещё сильнее затрясся. – Его величество – редкий отец, он их не бросает, он с ними возится. А я? А мне? Он заботится обо всех. Когда я промочила ноги, он велел слугам протереть их спиртом у камина. И я видела, как он смотрел на мои босые ступни. Если бы не его честность по отношению к императрице, не железный характер, он был бы у моих дверей в ту же ночь!

«Да там всё рядом! – возмутился Бенкендорф. – Тут спят супруги, тут дети, тут слуги».

Девушку колотила горячка.

– Я смогла бы подарить ему радость. Но он слишком твёрд в принципах. Будет лежать, вздыхать – через три стены слышно – и ни за что не подойдёт.

– Мадемуазель, вам надо замуж, – сказал Александр Христофорович. – Но не метьте слишком высоко. Придётся потом объяснять супругу, почему чаемые императорские милости не воспоследовали.

Россети закусила лиловую губку. До чего милы эти смуглые очаровашки! Только кожа грубовата. Государь сам признавался, что теряет возбуждение, едва коснётся такого наждака.

Что ж, пойдём к розам. Благо Завадовская только что прошла с его величеством тур в котильоне, и теперь он снова крутил волчком Урусову. Шарлотта беседовала с женой английского посланника леди Дисборо и время от времени бросала на мужа несчастные, полные упрёка взгляды.

Бенкендорф двинулся к восхитительной Влодек, плечи которой торчали из кружевного выреза платья, как взбитые сливки из вазочки. После танца она обмахивалась белым страусовым веером на длинной ручке, разгонявшим вокруг целые шквалы ветра.

– Позвольте засвидетельствовать своё восхищение, графиня, – сказал генерал, садясь рядом.

Дама благосклонно кивнула, полная сознания собственного совершенства. Её тонкая улыбочка выражала абсолютное довольство, а коротенькую шейку в уморительно-нежных складочках так и хотелось ущипнуть.

– Вы прелестно танцевали с его величеством, – начал Бенкендорф. – Но теперь вынуждены следить, как это делают другие. Именно с вами он начал бал. Но с кем завершит?

Влодек посмотрела на собеседника, словно говоря: «И вы туда же!» Потянулась, колыхая сразу и кружева, и ленты, и розаны, и желейные плечи. Призывная женщина!

– Именно вам его величество сказал сегодня: добрый вечер, – генерал не отчаивался в предпринятом натиске. – Но кому скажет: доброе утро?

– Жене, – с видимой усталостью отозвалась дама. – И это несносно! С ним никогда не дождаться конца. Он слишком большое значение придаёт слову «верность».

Очень откровенно. Стало быть, император ухаживает, но дальше не идёт. А чего вы хотели? Человек всю жизнь прожил с одной женой и не чувствует уверенности.

Оставалась Урусова. С ней Александр Христофорович даже не счёл нужным беседовать. Подошёл к покровителю девицы графу Мусину-Пушкину и, пригласив в соседнюю комнату за ломберный стол, поведал ужасы:

– Его величество, без сомнения, желает вашей племяннице только добра. Но вы же сами видите: молва бежит резвее пары в котильоне. Все московские в один голос говорят о фаворе и гордятся им. Сие неугодно, так как порождает слухи. Накинуть платок на сотню-другую ртов теперь не удастся. Уезжайте на время похода обратно в Москву, и прелесть вашей племянницы не утратит новизны.

– Уехать? – Мусин-Пушкин едва не рассмеялся в лицо собеседнику. – Недурное предложение. Но пока мы будем ездить, тут без нас найдутся Дианы-охотницы.

Как же зазнался этот старомосковский барич, если в подобном тоне разговаривает с шефом жандармов! И как они все начнут разговаривать, если слухи о фаворе станут правдой?

– Уезжайте, – повторил Александр Христофорович. – Пожалейте девушку. У нас не Турция, не отравят. Но ославят на весь свет. Взгляните на Завадовскую. Её прочат поляки, служащие при дворе. Заметная сила.

Граф пришёл в крайнее негодование.

– И это говорите мне вы? Вы? В чьи обязанности входит защита подданных от подобных посягательств?

Александр Христофорович сложил руки на груди.

– Сударь, я служу уже третьему поколению августейшей семьи. И для меня что польская, что московская знать одинаковых батогов стоит.

* * *

Дорогой домой генерал недовольно бубнил себе под нос, и жена даже не решалась с ним заговорить. А когда приехали, лакей доложил о новом визите Мордвинова, которого проводили в кабинет.

– Опять не слава богу! – буркнул Бенкендорф и, не переодеваясь, прошёл наверх. Его до сих пор смущало, когда он заставлял кого-то ждать.

Посетитель выглядел растерянно. В руках он держал большую круглую коробку, которую отчего-то стыдливо прикрывал шинелью.

– У вас там щенки? – ворчливо осведомился Александр Христофорович.

Мордвинов покачал седой плотно остриженной головой.

– Вы провели обыск?

Снова кивок.

– Это его результаты?

Не могли до завтра подождать! Бенкендорф зевнул, широко и не скрываясь.

– Отчёт в трёх экземплярах.

– Тут такое дело, – решился гость. Ему было грустно и как-то по-особому конфузливо. – Не о чем отчитываться, ваше высокопревосходительство. Там оказался особый магазин… ну, такой… – Мордвинов боднул головой, не зная, как объяснить, – для джентльменов.

Бенкендорф смотрел на него и время от времени тёр слипающиеся глаза.

– Изволите сами посмотреть?

Развратные картинки были запрещены. Ибо нравственность. Но поставщиков особо не ловили. Ибо все люди. Акварели привозили на иностранных кораблях. Бойкая торговля шла на набережной у Биржи. А в Кронштадте и того веселее. Но чтобы в особом магазине на Невском – такое впервые.

– Поставьте на стол, – Александр Христофорович жестом приказал генералу открыть коробку. Бог ты мой!

Помимо мазни куча затейливых предметов, соединявших европейскую просвещённость с азиатским вековым сладострастием. Кое-что он видел в Париже, кое-что в Молдавии, где ещё свежи были традиции турецких бань.

– Так оплошали, – бубнил Мордвинов. – Не догадались, ваше высокопревосходительство. Думали, заговорщики, тайное общество…

– Подождите, – Бенкендорфу кое-что пришло в голову. – Всё это не так уж плохо. Если с умом.

Сокрушённый Мордвинов не понимал, а начальник не счёл нужным пояснять. Он только проговорил:

– Оставьте коробку здесь. Кстати. Очень кстати.

Глава 4. ПОВЕЛИТЕЛЬ МУХ

Министр финансов Егор Францевич Канкрин любил работать дома, его стол был пододвинут к самому окну, так, чтобы видеть улицу. Два фонаря. Мощённый булыжником тротуар. Снующие экипажи. Разряженные барышни с талиями, которые можно продёрнуть в игольное ушко. Кавалеры в высоких лоснящихся чёрных шляпах и полосатых брюках со штрипками, сунутых в коротенькие английские сапожки. Толпа может всё рассказать о городе. Сыт ли он? Спокоен ли?

Сегодня как-то чересчур много военных: каждый шестой – офицер, каждый двадцатый – кадет. Через мост у Летнего сада, самым краешком видный за створками рамы, маршируют полки. Гвардейская пехота. Солдаты, как братья из одной семьи: чёрные, русые, рыжие. Движения отлаженные, заводные, локти ни на дюйм не отклонятся в сторону, носки в одну линию, хоть тяни верёвку. Когда-то Егор Францевич впервые увидел, как этих людей учат ходить. На плечи – две доски, на них – по две железные кружки с водой. Шаг станет ровным, если вода не будет больше плескать через край. Император говорил, что даже их, великих князей, мучили точно так же, только вместо кружек были хрустальные стаканы, разобьёшь – беда, иди отвечай матушке.

Зато результат. Можно ли вообразить более ловкие жесты, чем у государя? Более ладную фигуру? И есть ли на свете лучшая гвардейская пехота?

Самого Егора Францевича готовили на военного инженера, это уж потом в нём проснулись таланты финансиста. И главное, что он понял за годы министерства: деньги прибывают от их внимательного пересчёта. Канкрин запомнил это раз и навсегда, проверив все векселя, которые союзники в 1814 году прислали императору Александру, требуя воздаяния за поставки. Тогда удалось уменьшить их аппетиты на треть. Смертельная обида англичан не изгладилась до сих пор. Покойный государь хотел даже расплатиться братом – женить на их принцессе. Но тот упёрся. Сам не торговал роднёй и от других не терпел.

И не брал взаймы. Пока.

Государь строго-настрого запретил министру финансов поддаваться на какие-либо посулы любого из «дружеских» кабинетов. Англичане и французы устроили туркам демонстрацию силы, объединившись с русскими при Наварине. Но после сокрушительного поражения османов на море рассеяли свои корабли и вновь поддерживали со Стамбулом самые дружеские отношения.

Их поведение выглядело нелогичным только из Петербурга. В Лондоне и Париже, напротив, его считали единственно возможным. Показали силу. Напомнили о соблюдении договоров. А дальше пусть русские сами разбираются, ведь это они граничат с варварами, это у них беды на рубежах и страдает торговля. Договор о пропуске кораблей через проливы вновь остался на бумаге. Южные порты не приносили и половины дохода, который могли. Поэтому император собирается в поход. Канкрин вздохнул. Война стоит дорого. Но не дороже сегодняшних потерь.

Его тощая, как щепка, фигура точно переламывалась пополам над письменным столом. Локти форменного сюртука елозили по крышке. Зелёный козырёк над усталыми глазами приходилось надевать даже дома. Жена дразнила Егора Францевича «старым валенком» не в последнюю очередь за любовь сидеть в тепле и щёлкать счетами. То-то радость!

Однако сегодня его поминутно дёргали. Кто там ещё? Он не намеревается нынче во дворец! Масса дел! Дайте работать!

Министр был до глубины души удивлён, когда в распахнутую лакеем дверь вступил его коллега Карл Васильевич Нессельроде, которого с лёгкой руки Бенкендорфа, за глаза дразнили Карлик Нос. Действительно, второго такого руля нет ни по эту, ни по ту сторону Невы. А рост! Ему, долговязому, до локтя не дотянется, даже если встанет на цыпочки. А государю вообще в ремень дышит. Тем не менее Нессельроде ценят, к нему прислушиваются. Долголетняя опытность, осведомлённость во всех движениях дворов, в тайных пунктах договоров, в частных, не любому глазу заметных сношениях между кабинетами…

– Прошу, прошу… – Егор Францевич поднялся из-за стола, отчего сразу перестал видеть лицо гостя – только проплешину на затылке, закрытую редкими нафабренными волосками. Жена говорила, что дамы этого не любят, до дрожи отвращения. Поэтому сам Егор Францевич побрился. Опрятность ещё никому не вредила.

– Чем обязан? – хозяин указал на кресло у стола. – Не приказать ли чаю?

– Извольте. – Гость уютно расположился среди кожаных подушек и поджал ноги – чистый турок, только фески не хватает!

– Друг мой, – начал он, когда лакей принёс чашку настоящего китайского, с жасминовыми бутонами и поставил перед ним блюдо желтоватой стамбульской пастилы. – Чудо не чай!

– Иного не держим, – улыбнулся хозяин. – Из верхних веточек, особая цена.

Для него качество товара не всегда определялось запрошенными деньгами. Он норовил выбить что получше, но подешевле. Сам заворачивал кожу для сапог на кулак и терпеливо ждал, когда затрещит. Сам ходил по складам с сукном для мундиров: не залежалое ли, не влажное, не станет ли расползаться у служивых на локтях?

– Чудо, – повторил Карл Васильевич. – Конечно, я к вам по делу. Не стал бы беспокоить в столь важный момент. Поход! Поход! Все министерства ополоумели. Курьеров загоняли. А толку чуть…

За многословием гостя скрывалось желание оглядеться. Карлик лил воду и цепко хватался глазами то за стол, где, очевидно, лежали бумаги, относившиеся только к одному делу, – остальные в тумбе. То за секретер, запертый на ключ. То за лицо самого хозяина, не отмеченное ни красотой, ни пламенным полётом поэтической мысли, но умное, изнурённое цифирью и крайне скептическое: «Думаете, что знаете Россию? А скажите-ка, сколько тюков ржи ежедневно разгружают в Нижнем? А сколько солёной рыбы в год даёт Астрахань? То-то».

– Вот какое дело, – наконец провозгласил Карлик. – Не секрет, что поход дорого встанет казне.

Егор Францевич выжидающе молчал.

– Неужели сведёте концы с концами?

Министр поклонился.

– А трудно?

– К чему сии вопросы? Я даю отчёт его величеству. Более никому.

– Никто и не требует, – заторопился Карлик. – Упаси бог. Я лишь хотел предложить вам способы облегчить ношу.

«Заём. Как он сразу не догадался? О чём ещё может министр иностранных дел говорить с министром финансов? Тем более перед войной».

– И какая же держава хочет на этот раз нас облагодетельствовать? – тонкие губы Канкрина сложились в саркастическую улыбку. – Его величество строжайшим образом распорядился не брать. Искать внутренние резервы.

Карлик похмыкал: известно, какие у нас «внутренние резервы»…

– Не могу взять в толк, сударь, какое дело вашему министерству до хозяйственных расчётов? – сурово повторил Канкрин.

– До хозяйственных никакого, – развёл руками гость. – Но есть и другие. Заём обеспечивает более тесное сотрудничество кабинетов. К тому же необязательно брать официальный кредит у двора. Есть ведь и великие банки, которые вершат политику куда надёжнее королей. Ротшильды, например.

– Так вы выступаете комиссионером? – попытался рассмеяться Канкрин.

– Моя комиссия самая скромная, – сложил ручки на груди собеседник. – И возьму я её не с вас. Ротшильды готовы…

– Ротшильды спят и видят, как бы проникнуть на наш рынок, – оборвал его Егор Францевич. – Оно бы и ничего. Деньги сами себя множат. Но наше хозяйство слабо и ой как не готово для банков. Почему в Британии они к месту, а Австрию после войны вконец разорили? Да потому же, почему Польша буквально высосана процентщиками.

При этих словах Нессельроде как-то странно посмотрел на собеседника.

– Для банков надобно подрасти. Надобен внутренний, свободно обращающийся капитал. Не казна. Даже не помещики, которые сейчас же всё спустят. Хозяева. А их нет. Стало быть, Ротшильды возьмутся нас разорять, а не обогащать.

Нессельроде сделал кислую мину.

– Государь тоже так думает?

– Я постарался убедить его величество. Показать на пальцах…

– Что ж, значит, придётся на пальцах же и разубедить, – Карлик выдержал паузу. – У меня тут есть веские доводы в пользу вашего согласия.

Канкрин скривился. За всю жизнь его никто ни в чём не мог убедить против воли.

– Вы изволили пренебрежительно выразиться о польских процентщиках, – продолжал Нессельроде. – Вам не безынтересно будет узнать собственную родословную.

С этими словами он положил на стол несколько скрученных по-старинному бумаг. Некоторые были намотаны на деревянные палочки.

– Вы помните своего деда?

«Н-нет, – министр уже чувствовал недоброе. – Отец выехал из Риги. Служил во внутренних губерниях. Между ними была ссора. Мы не встречались». Дрожащими пальцами он начал разворачивать документы. Часть из них была написана непонятными буквами, которые стороннему человеку встречаются только на масонских коврах в виде орнаментов.

– Ваш дед был рижским раввином, – заявил Нессельроде. – Отец повздорил с ним, уехал в Россию, выдал себя за немца-лютеранина и начал службу. А мои люди – поверьте, они незаменимы и усердны – раскопали.

Руки у министра финансов затряслись ещё сильнее.

– Что вы… что вы такое говорите?

Судя по родословной росписи, по выпискам из налоговых книг Магистрата, по приложенным описаниям внешности, Карлик сообщал правду. А он ничего не знал! Жил, дослужился до степеней известных, ходил в кирху, женился… Что скажет жена?

Что скажет государь, читалось на лице Нессельроде.

– С министерским креслом придётся проститься, – подытожил Карлик. – Спасибо, если генеральские лампасы со штанов не заставят спарывать.

Но в голове у Канкрина билась только одна мысль: «Дети. Что с ними… что про них…»

– Это низко, – наконец выдавил он из себя. – Вы сами… ваша мать португальская еврейка. Всё знают.

– Португальская баронесса, – поправил Нессельроде. – Она из семьи выкрестов. К тому же я сего никогда не скрывал.

– А я скрывал? – поразился Канкрин. – Я думал…

– То, что вы думали, будет очень интересно узнать императору, – проговорил гость, ставя чашку на край стола. – Если, конечно, мы не придём к соглашению.

Егор Францевич молчал. Карлик терпеливо ждал, не сдвигаясь с места.

– Хорошо, – еле слышно проговорил Канкрин. – Я подумаю.

* * *

Супруга английского посланника леди Анна Дисборо вышивала в гостиной, когда её муж раньше положенного срока вернулся домой и с порога провозгласил:

– Мы отбываем! Пришли требуемые документы!

– О, счастье! – Анна как голубь слетела с места, отбросила пяльцы и повисла у него на шее. – Спозо, мы увидим наших детей!

За четыре года, проведённых в Петербурге, в этом красивом чахоточном мираже, она так и не решилась привезти сюда дочерей. Крошки оставались с бабушкой в имении Олтон-хаус, что, конечно, не позволяло леди Анне наслаждаться своим высоким положением. Но всегда необходимо чем-то жертвовать!

Чтобы карьера Эдварда в дальнейшем шла наверх, пришлось принять не слишком удобное назначение на север. Но, с другой стороны, разменивать его на место секретаря любого из маленьких посольств в Германии или Италии было бы неразумно. Теперешняя миссия служит ступенью к солидной должности в любом конце света. К независимости в роли посла. К комфорту и приличному содержанию.

Однако дети… Бедные крошки Каролина и Альбиния… Анна извелась, а сам посланник не был уверен, узнают ли их малыши. «Спозо полагает, будто мы увидим ещё ползающих по ковру карапузов, – писала жена матери, – а ведь они уже почти леди».

Супруги обнялись и пустились по комнате в пляс, что мало соответствовало хвалёному британскому темпераменту так, как его представляют на континенте. Однако Дисборо не были ни снобами, ни бесчувственными, холодными истуканами. Они так долго просились домой! Они едут домой!

– Знаешь, чего мне будет недоставать, – призналась Анна, когда муж остановился, а она, запыхавшись, начала поправлять волосы, выбившиеся из-под кружевной наколки. – Только не смейся. Их величеств.

Спозо действительно захохотал.

– Их доброты, снисходительности, заботливого внимания, – продолжала перечислять жена, нимало не конфузясь. – Ведь они – сама предупредительность. А императрица просто не может не выглядеть прелестно. Заметил, что все красивые дамы в Петербурге – иностранки?

Эдвард промолчал.

– Нет, правда, – настаивала Анна. – Красота здесь – редкая гостья. К тому же у всех очень нездоровый вид. Я думаю, это от корсетов. Мужчины ещё добротные образчики своего пола, а женщины… Покатые плечи, невысокий рост, кожа настолько лишена нежности, что от солнца не краснеет, а теряет белизну и становится бронзовой...

– Ладно-ладно, сладость моя, – поднял руки Спозо. – Будем считать, что природное безобразие туземок стояло на страже нашего семейного очага…

– …где даже огонь английский, – Анна умела правильно завершить за него любую фразу. – Надеюсь, мы не произвели здесь впечатления тех напыщенных снобов, которые, сидя дома и ничего не видя в целом свете, готовы без устали хвалить только свой берег? Вместе с тем мы ничего не переоценивали из увиденного, чтобы тем самым не умалить наш остров.

– Успокойся, дорогая моя, – улыбнулся Эдвард. – Ты можешь быть уверена, что общество, которое вращалось вокруг тебя, навсегда сохранит печать британского. Теперь они знают, что кататься с гор – всё равно что прыгать из окошка третьего этажа; вставлять в рамы целиковые стёкла – рисковать гостями, которые могут подумать, будто стекла вовсе нет и вывалиться в сад; а лошадей следует запрягать в тяжёлую ремённую упряжь с бляшками, ведь без неё они выглядят до неприличия голыми.

– Ты вечно смеёшься надо мной, – фыркнула леди Анна. – Скажи, ведь мы не выглядели провинциалами?

– Ах, дорогая, – отмахнулся посланник. – Даже если и выглядели. У всякого двора свои манеры: наши будут считать лондонскими. Гордись, тебе подражают. И только новый посол с женой смогут нас разоблачить. Но, уверен, из уважения к соотечественникам не станут этого делать.

Эдвард поцеловал супругу в лоб.

– Когда же мы едем? – Анна подобрала пяльцы и снова села в кресла.

– В конце месяца. Как только государь выступит в поход против Турции. Жаль, что до этого времени не определится фаворитка, – Спозо вздохнул. – Царь в отчаянном положении. Супруга – иностранная принцесса – поддерживала равновесие. А теперь, кого бы он ни взял, одной из группировок будет отдано предпочтение. Петербургская знать, московская, поляки, провинциалы, немцы… Значит, остальные останутся обиженными. Поле, на котором можно играть. А мы уезжаем, – в голосе посланника прозвучало почти недовольство.

– Ты уверен, что это вообще произойдёт? – леди Анна питала к императорской чете самые возвышенные чувства. Она до сих пор хранила, как реликвию, перчатку, в которой танцевала с государем полонез. К белой лайке прикасались августейшие пальцы – дома бедную вещицу разорвут на сувениры.