Текст книги "Южный узел"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Но ты же любишь, – допытывался Артур.

– Я принадлежу, – подчеркнул Михаил, ему надоело ходить вокруг да около. – Что тебя смущает, Артур? Чем тебе новый государь плох для Англии? Слово держит. Образован. Закон и служба в абсолюте. Долг – первое понятие. Договорённости с ним будут ненарушимы.

Герцог поморщился. Почему-то именно перечисленные черты характера молодого монарха его пугали. Ведь того же самого царь будет требовать и от союзников?

– Сказал бы, что он слишком немец, – вслух отозвался Веллингтон, – да вот беда, он русский. И, сколько я мог судить по совместным военным действиям, в самом худшем – романтическом – смысле.

Верное определение. Воронцов тоже поморщился, вспомнив слова Николая по поводу крошечного, открытого экспедицией Невельского островка в Северном море. Хлебная крошка на карте, а государь посмотрел и чиркнул прямо по докладу: «Там, где русский флаг поднят однажды, он не может быть спущен». Ну какая тут логика? Одна романтика. Для кадетов и барышень. Но почему-то именно на неё отзывается и трепещет сердце. «Не может». И всё тут.

– Зачем вам Греция? – прямо спросил Уэлсли, наливая по второй рюмке бренди.

– Ни зачем.

– А Константин, царь для Константинополя?

– Его величество не доверяет брату. Тот и в Польше-то не может ужиться.

– Но вы добиваетесь независимости Эллады?

– Вопрос времени. Вся Европа – за.

– На маленькую островную республику мы бы ещё согласились, – вздохнул герцог. – И на султана удобно влиять. Ведь часть его подданных окажется свободной. Но если ваша армия пойдёт на Константинополь, нам придётся вмешаться. – Он опрокинул бренди в рот. – И не на вашей стороне.

Воронцов кивнул. Здесь любили говорить о равновесии, точно сами стояли на серединке качелей, переваливая тяжесть то на одну, то на другую ногу.

* * *

Теперь Михаилу Семёновичу недвусмысленно предлагают потянуть с Варной. А он не хочет. И так тяжело даётся. Идёт со скрипом.

А тут ещё притащился Шурка и сообщил очередную потрясающую придворную новость:

– Витгенштейн старенький. Кампания закончится, подаст прошение об отставке. Пойдёшь на командующего. Всей Дунайской армией. Если, конечно, с этим, – Бенкендорф кивнул на отдалённые стены крепости все в дымах турецких пушек, – справишься. Я тебя умоляю, Миша. Не подведи меня.

Хоть падай! Он надрывается, а за его спиной кто-то в игры играет! Так всё прямо в глаза и высказал. В наглые голубые глаза. Сам бы и брал Варну!

– Прошло моё время по крепостям стрелять, – с ноткой печали заявил нахал. – Думаешь, так просто было донос на тебя замотать? Если бы Нессельроде тогда удалось, не император бы в твои колодцы лично голову совал, а разбирали бы тебя на заседании Государственного совета по косточкам, – Бенкендорф помедлил. – И косточек бы не оставили.

Воронцову стало обидно.

– Слушай, я служу честно.

– Я тоже, – отрезал Христофоров сын. – А скольким честным головы на чернильные пики надели?

То-то. Теперь он всегда был прав. Даже спорить не следовало.

Вспомнился разговор в конце прошлого года, когда проездом из Англии Воронцовы задержались в столице. Михаил докладывал императору о результатах. Вечером друзья пошли вместе в ресторацию на Невском. Посидели. Выпили. И Бенкендорф, утешая графа, что не всё с британцами получилось так кругло, как надеялись дома, сказал:

– Знаешь, что самое плохое?

Михаил помотал головой.

– Сейчас мы – правительство. Винить некого.

Смеялся и сплёвывал рыбьи косточки через губу, а у самого глаза были тоскливее и холоднее воды в канале – боялся. И не знал, что делать.

– Если нам удастся протолкнуть тебя командующим, ни одна тварь не посмеет… – бубнил Шурка.

А у Михаила стучало в ушах: «Винить некого». Потешаться не над кем. Дураками называть только себя самих. И за каждый чих нести тяжкое бремя общественного презрения.

– А ты мне про Ермолова талдычишь, – укорил Александр Христофорович. – Он давно тю-тю, в лагерь критиков и желающих умыть руки. Мозолиться будем мы. И отвечать тоже.

– Что во мне Нессельроде? – попытался вызнать Михаил.

– Ничего, – покачал головой друг. – Ты ему без надобности. Просто у него уже есть сторонники. И он будет двигать своих. Пока я Корпус жандармов делал, он сделал партию. Ты не в ней. А Дибич примкнул. Вот он его вперёд и выставит. Не сложно объясняю?

Михаил должен был признать, что Шурка наторел в придворных баталиях, но пока ещё явно не научился брать верх. Возможно, Нессельроде не любит Воронцова только за то, что по юности тот был дружен с Бенкендорфом? Ну да не предавать же старые отношения.

– Я свою партию тоже нашёл, – заявил граф.

Шурка заулыбался. Не было у него из друзей никого дороже Миши. Вот разве что государь. Но то особая статья.

Глава 3. ПОДКОПЫ

Под Варну прибыл контр-адмирал Беленсгаузен вместе с моряками Гвардейского экипажа. Очень вовремя. Потому что именно он нашёл способ подвести два корабля и множество кечей чуть не под самые стены и начать бомбардировку с моря.

Грейг опять оказался не у дел. Гонял по всей акватории в поисках турецких судов, которые можно было бы ещё сжечь или не позволить выйти из бухт. Тем временем Капудан-паша решил, как принято у турок, завести ложные переговоры, чтобы дать своим войскам передышку. На улицах валялось уже двенадцать тысяч трупов, их никто не убирал, живые экономили силы.

Явились парламентёры. Никс впервые видел турецких представителей так близко. Его позабавили горлатные шапки, как у старинных бояр на картинках. Куньи, крытые разноцветной парчой с золотой вывороткой шубы – это в июле-то! К чалмам он уже привык, но паши в торжественных случаях надевали нечто похожее на белые пирамидки со срезанными вершинами. Точно несли на голове творожную горку пасхи.

При этом турки никак не могли примериться к регулярному лагерю. Ткнулись сначала в ретраншемент – не туда. С прежней торжественностью пошли всей ватагой вдоль длинной стены из дёрна, окружавшей Главную квартиру. Не обрели входа и стали, вздыхая, но сохраняя серьёзные непроницаемые лица, спускаться в земляной ров – видимо, считали, что гяуры придумали для них новое унижение.

Не выдержав, государь послал своего генерал-адъютанта Перовского навстречу.

– Ради бога, Василий Алексеевич, приведи ты этих бедолаг. Они же в трёх шанцах заблудились.

Перовский – задира и красавец, одних лет с императором и очень ему преданный, хотя не без выверта, – слишком волен в общении с высочайшими лицами – помчался исполнять. Минут через десять шубы и шапки добрались до центра лагеря и стали озираться, ища самый яркий цветной шатёр. Им и в голову не приходило, что белый царь живёт, как всё, в походной палатке, разве что побольше размером.

Его величество благоволил выйти. Надо же было обозначить своё присутствие. Турки, против ожидания, не попадали ниц. Такое им позволялось делать только в отношении своего монарха. С остальными предписывалось вести себя дерзко. То есть стоять столбом. Кроме того, на Востоке считается неприличным смотреть в глаза – это вызов. Никсу сие не полюбилось, и он, ни слова не сказав, удалился в палатку.

– Что же с ними делать, – спросил Перовский, тряхнув смоляными кудрями в сторону представителей.

– Заявите, что его величество считает ниже своего достоинства толковать с уже побеждённым силой нашего оружия врагом, – шепнул Бенкендорф.

– Так и сказать? – поразился Перовский.

– Так и скажите, – кивнул Александр Христофорович. – А чтобы больше не испытывать неловкости, задержитесь, когда пойдёт негоциация. Услышите, что они сами станут говорить.

Тем временем в палатке император метался от матерчатой стены к стене, мучаясь гамлетовскими вопросами. Может, выйти?

– Ни в коем случае, – сказал Воронцов, специально призванный для совета.

Остальные генералы согласно закивали.

– У турок любезность и вежливость принимаются за слабость.

Никс нахмурился.

– А сами переговоры?

– Обманка, – граф привёл примеры подобных перемирий.

Опять со всех сторон послышалось согласное гудение.

Его величество был слегка обескуражен. И чтобы не лишать царя удовольствия лично удостовериться в коварных планах турок, Воронцов вышел на улицу и задал через парламентёров традиционный вопрос: согласен ли достопочтенный Изет-Михмет-паша-хазред-лери покинуть крепость на условиях почётной сдачи, то есть с оружием.

Турки запросили несколько дней для размышления, что и требовалось доказать.

– Копайте и подводите порох под стены, – распорядился император.

* * *

Тем временем статский советник Вигель уже добрался до Петербурга. Ему удалось-таки выхлопотать отпуск из Керчи, и он явился к министру внутренних дел Заркевскому, умолять о новом назначении.

Арсений Андреевич хитро посматривал на гостя, желая прощупать, правильно ли он угадывает причину приезда.

– Все вакантные губернаторские места уже заняты, сударь. Вот есть пост в Екатериновлаве…

Филипп Филиппович умоляюще сложил ручки.

– Мне бы менее всего хотелось вновь служить в Новороссийском крае…

– Понимаю, – протянул министр. – Вы не поладили с Воронцовым? Редкое, но примечательное явление. Ну да не бойтесь. Мы вас не выдадим.

Вигель опешил. По отзывам графа о Закревском, они были друзьями и находились в самых тесных сношениях. Однако… Закревский близок с опальным Ермоловым. А Воронцов с Бенкендорфом. Не тянут ли сии люди прежних друзей в разные стороны?

Филипп Филиппович решил проверить.

– Ещё во Франции, лет двенадцать назад, когда наш корпус только покидал Мобеж, мне посчастливилось вызвать неудовольствие генерала Бенкендорфа. Ныне он в большой силе. И, к моей беде, в большой дружбе с Михаилом Семёновичем…

– Утешьтесь, – отрывисто бросил Закревский. – Михаил был всегда пристрастен к этому пустоголовому… Ну да дни его нелепого ведомства сочтены. А с ним и влияния на государя. Все министры готовятся заявить решительный протест против жандармского произвола.

Вигель понял, что ему следует подхватить.

– Истинная правда. Местные чиновники, губернаторы, губернские правления, лишённые законного доверия государя, страждут. От уныния опускаются руки. Рождается апатия. Разве прежде не было в России честных людей? Разве без жандармского корпуса она дурно управлялась? А если бы и так, – в запальчивости воскликнул Филипп Филиппович, – разве горсть бывших армейских офицеров, бог знает из кого набранных и кое-как обученных, способны поправить гражданское зло? Или нет у нас полиции?

Арсений Андреевич прищурился. Гость был умён и мог пригодиться. Но что-то в нём не нравилось. Генерал усилием воли подавил сомнения. Нужный человек. С большим опытом. Надо использовать и не морщиться. Не в его нынешнем положении носить белые перчатки.

– Вы бы хорошо поступили, если бы изложили своё мнение, – раздумчиво произнёс он. – Одно дело – министерские неудобства. Они могут происходить от взаимных трений. Другое – возгласы с мест. Где, как вы говорите, гражданские чиновники страждут.

– Нас просто чёрная туча какая-то накрыла, – заверил гость. – Без неё каждый верный подданный мог бы наслаждаться при нынешнем царствовании покоем и счастьем.

Что ж, Закревский удовлетворённо кивнул. Ценное, очень ценное добавление к министерским жалобам. Государь должен понять, что весь чиновничий аппарат империи может возмутиться жандармским вмешательством. А, возмутившись, засбоить. Крапивного семя столоначальников следует опасаться не в меньшей степени, чем обедневшего дворянства с его заложенными-перезаложенными имениями.

– Итак, я жду вас завтра с готовыми бумагами, – заявил генерал вслух. – Потрудитесь, голубчик. А мы уж для вас поищем местечко.

Вигель вышел очень довольный своим визитом.

* * *

В особняке Ольги Нарышкиной был музыкальный вечер. Лиза много играла на рояле. Пела. Гости восхищались голосом. Удивлялись мастерству. Впрочем, гораздо лучше, на взгляд самой графини, выступали артисты итальянской оперы, нарочно приглашённые в дом, чтобы развлечь высочайшую путешественницу и её маленький двор.

Александра Фёдоровна не уставала удивляться странностям города, в который попала. Русская Марсель, как называли Одессу, оправдывала своё имя. Таких роскошных особняков, таких богатых дамских туалетов, такой спокойной уверенности в поведении она не видела давно. В Петербурге тянулись за Европой, в Москве дерзили всему неродному – и эти два занятия превращались в смысл жизни, не давая жителям наслаждаться сегодняшним днём. Всё было либо завтра, либо вчера. А в Одессе просто наслаждались. Солнцем, морем, счастливым положением порто-франко, большими, текущими прямо по улице деньгами. Купеческий патрициат был не менее влиятелен, чем аристократические семьи, и требовал к себе уважения. Дома строились из лёгкого ракушечного камня, который тесали без труда и возводили изящные особняки быстро и даже без больших затрат, меблировали и обставляли последними новинками с юга Франции и из Италии.

Счастливый край. Даже война не искажала весёлого, беззаботного лица города! Шарлотте даже захотелось остаться здесь навсегда. И если бы не страшный восточный ветер, вмиг засыпавший улицы пылью. Не адская жара, от которой не спасали плохо принимающиеся деревья. Не осознание, что на сотни миль вокруг лишь выжженные степи… Она бы непременно позавидовала беспечным обитателям русской Марсели.

«Надо будет попросить Никса о даче где-нибудь на полуострове», – решила она.

– А где отдыхают летом все ваши знакомые? – спросила Александра Фёдоровна графиню, которая уступила место возле рояля певице Марикони, а сама, по приглашению её величества, села рядом с августейшей гостьей.

– Южный берег – наша Ривьера, – отозвалась Елизавета Ксаверьевна. Она твёрдо помнила наставление мужа: сколь возможно хвалить крымские пейзажи и климат. Если и один-два аристократа из свиты её величества увлекутся, будет дело. Без серьёзных денег край не поднять. А потому… – Тамошние виды сходны с итальянскими, а воздух – каким в Одессе мы, к сожалению, не пользуемся из-за близости степей. Горы Тавриды дают столько свежести! Там есть места, совершенно как буковые рощи во Франции, или дубовые леса древних друидов, увитые омелой. Один ботаник говорил мне, что обнаружил море альпийской растительности. Но лучше всего, ваше величество, белые вина, которые растят на красном камне близ Массандры. Я правильно сказать не умею, но даже рейнское проигрывает. Вам надо обязательно попробовать для здоровья.

Императрица смотрела на графиню во все глаза. Чего в России только нет! Беда, что не доберёшься. Лиза говорила правду. Однако, по приказу мужа, умалчивала о дорогах, о грязище, в которой привыкли жить местные. О ценах, каких нет и в самой Италии. А главное – о скоромимопроходящем лете. Два месяца рая – и шторма, ветра, непролазная грязь…

– Его светлость говорил мне, – осмелилась графиня, – что есть императорская дача Ореанда. Покойный государь купил четверть века назад. Строили ли там что-то, не знаю. Но все поминают старинную чинару невероятной высоты. Её нельзя обхватить и четверым взрослым.

Императрица вдохновилась. Значит, дача есть. Надобно настоять, и ей покажут.

– А вы, графиня, каждое лето ездите на пароходе в своё имение?

– Да, – кивнула Воронцова. – Нас собирается множество дам из Одессы. Путешествие нескучно. Пароход колёсный. Идёт мягко.

– Я бы хотела присоединиться, – с неожиданной для себя храбростью заявила императрица. – Посмотреть Ариадну…

– Ореанду.

Шарлотта ласково взглянула на Воронцову: такая безыскусная, что поправляет августейших особ. Большинство промолчали бы или даже поспешили переименовать.

Марикони у рояля сменил высокий черноглазый красавец с печатью демонических страстей на бледном лице.

– Кто это? – шёпотом осведомилась императрица.

Лиза задохнулась от удивления. Кто его пустил?

– Старший сын генерала Раевского, Александр, – едва слышно пролепетала она. – Мой кузен.

– Он разве не в армии? – удивилась Александра Фёдоровна и строго посмотрела на графиню, как если бы та отвечала за доблесть всех членов своей семьи.

В ответ Елизавета Ксаверьевна могла только развести руками.

Раевский сел за рояль, перелистал ноты и через минуту запел глубоким бархатным баритоном «Погасло дневное светило». Лиза сидела как на иголках. Затем были «Храни меня, мой талисман», «Когда любовию и негой упоённый…», «Прощай, письмо любви…», «Всё кончено, меж нами связи нет», «Мой голос для тебя и ласковый, и томный…». Каждый романс встречали громкие рукоплескания.

«Как красиво теперь выглядит, – думала Лиза. – Почему же тогда было и пошло, и больно, и нелепо?» Она поймала на себе множество взглядов. На словах:

 
«Нет, никогда средь бурных дней…
Я не желал с таким волненьем
Лобзать уста младых цирцей
И перси полные топленьем», -
 

графине захотелось встать и уйти. В этот момент белая рука Шарлотты коснулась её смуглой ручки.

– Сидите, – прошептала императрица. – Надо терпеть.

* * *

Три пролома в стенах Варны были сделаны. Следовало пугнуть неприятеля через бреши. Пошли сто пятьдесят черноморцев – бывший Гвардейский экипаж, тот, что подвёл 14-го. Да триста пятьдесят егерей – бывших же лейб-гвардейцев, тех, что упустили знамя в кустарнике.

Прорвались ночью, почти без боя. Учинили на улицах переполох. Турки переоценили отряд, думали, что начался настоящий штурм. Но потом опомнились, пошли стрелять с крыш. По команде, поданной от Воронцова из-за стен, наши отступили.

– Теперь в городе понимают, что мы в любой момент повторим нападение, – сказал Воронцов, рассматривая выход поредевшей колонны из бреши. – А чинить проломы некому.

Участники вылазки принесли радостные, злые вести – почти все дома разрушены, улицы завалены мертвечиной, запах такой, что с непривычки с ног валит. Колодцы забиты нечистотами. Оставалось подставить руки и ждать.

На следующий день в лагерь явились парламентёры, а за ними в чалме-арбузе очень грустный Юсуф-паша – верховный визирь и командир албанских всадников.

– Вот эти переговоры настоящие, – граф хлопком сложил трубу и поднял глаза на императора. – Кого ваше величество изволит уполномочить для их проведения?

– Вас и Грейга, – отозвался Никс. – Раз у них второй паша – адмирал, то и мы должны поставить визави равного ранга.

«Меня, значит, числят визирем? – рассмеялся про себя Михаил Семёнович. – Приятно. Но как бы перевести на русский?»

Он предупредил, что почётные условия ныне невозможны, поскольку мы их уже предлагали, а османы отказались, и вторичное согласие с нашей стороны будет бесчестьем. Император кивнул. Юсуф-паше предоставили место для шатра, и тут же в лагерь привалило огромное количество турок под видом охраны визиря: де у них так принято. Грязные, загорелые, с жадными глазами. Только бы не занесли болезней.

Но хуже них были приехавшие из Одессы на особом корвете дипломаты. Они спустились на берег, и Главная квартира стала совсем пёстрой от чужих мундиров, перьев и лент.

Утром государь вышел из палатки и не узнал лагеря. Повсюду были разбиты либо турецкие шатры – полосатая тканая тряпка на нескольких палках, – либо сновали длинноногие и весьма ушлые личности в очках: а очкастых его величество не любил, подозревая в либерализме. Отчасти он был прав, разномастная братия занималась тем, что во славу вожделенного «равновесия» советовала Юсуф-паше, что просить у русских.

– Вы надёжно разместили войска по балкам и спрятали за кустарниками? – требовал ответа император.

– Местность открытая, – жаловался Бенкендорф. – Но есть складки пространства. Нас могут посчитать.

– А почему наши офицеры так свободно толкуют с иностранными?

Александр Христофорович пожимал плечами. «Что им, от гостей под застрехи прятаться?»

Государь между тем размашистым шагом шёл по невообразимому табору, в который за одно утро превратилась Главная квартира. Минутами вокруг не было ни одного русского. Случалось даже – только турки. Абсолютная уверенность императора в том, что с ним ничего не случится, уже сердила Бенкендорфа. Он хмыкал, вставлял саблю в ножны и ни на шаг не отставал. Но от этого опасность не исчезала. Если захотят, зарубят обоих, а наши даже не почешутся, со злостью думал он.

– Вам и Грейгу придётся полностью взять переговоры на себя, – заявил Никс командующему. – Докладывайте мне каждый вечер. А мы попытаемся разобраться с иностранными министрами.

Неожиданно для Воронцова Никс повёл себя умно и зрело: отвлёк советчиков на себя. Англичане и австрийцы предлагали сотни способов разрешения конфликта. Их проекты не отвергались, а, напротив, принимались на рассмотрение. И так до бесконечности.

Для охраны оставались только пикет пехоты и гвардейская рота, расположенные на откосах высокого холма, где стояла палатка императора. Нервозность довела Бенкендорфа до того, что он подтянул к Главной квартире Бугский уланский полк. Гнедые лошади гарцевали за ретрашаментом, что отчасти успокаивало генерала. Переговоры шли в виду 25-тысячной турецкой армии, которая стояла напротив Варны, не решаясь атаковать русских, но и не позволяя ни на секунду забыть о своём присутствии. Что вселяло в турок неуместную гордыню, а наших заставляло дёргаться. Попробуй выстави условия, когда у побеждённых такой резерв!

– Турки соглашаются только на почётные условия капитуляции, – докладывал Воронцов. – Мы этого принять не можем. Ваше величество, дело не в моём упрямстве, хотя я, конечно, человек упрямый, но… хорошо ли будет, если они выйдут с оружием, с пушками, без обязательства не сражаться более в текущей войне и сразу присоединятся к тем 25 тысячам, которые и так бельмо в глазу?

Никс из последних сил проявлял терпение.

– Делайте, как выходит, Михаил Семёнович. Моё доверие полностью с вами, – он вздыхал. – Надоели только эти… иностранные… Шныряют везде. Не остановишь.

Что тут сказать? Бабка Екатерина иностранным волонтёрам отказывала. А посредников на переговорах не терпела.

– Я бы тоже не терпел, – морщился Никс. – Но тогда вся Европа была отвлечена на войну Англии в колониях. А сейчас занимаются только нами. Поверьте, ваша светлость, я держу, сколько могу.

Впервые Бенкендорф заметил на лице друга понимание. Император делал всё, от него зависящее. Однако зависело-то не всё!

Например, этот наблюдатель, Джеймс Александер, прямо на «Париже» и обосновался. Имел официальный статус. Род неприкосновенности, пока его, конечно, не уличат в прямом шпионаже. Даже спустился на берег и расхаживал по лагерю с альбомом в руках. Зарисовывал русскую форму! А по мнению Бенкендорфа, делал наброски укреплений. Слава Создателю, они временные и ничего не стоят.

Между тем Джеймсу в русском лагере даже нравилось. Его привычный глаз выхватывал сотни деталей. Солдатские палатки шьют в один слой. Дождь, если начнётся, будет просекать. Офицерские удобны и двухслойны. Дерновая обкладка высотой около фута предотвращает затекание воды внутрь. Ремни и портупеи вешают на дерновую же стенку, огибающую несколько палаток зараз. Если неприятель прорвётся в лагерь, из-за этого укрепления удобно будет стрелять.

Рядовые спят по шесть человек. На соломе, в шинелях. Русские вообще не любят раздеваться на ночь. Что в остальной части империи объясняется холодным климатом – не очень-то приятно менять одежду на сквозняке. А здесь – застарелой привычкой.

Любопытны столовые. Полы на три фута ниже земли. Крыши из веток, крытых дёрном. Хлеб и овощи хранят в холщовых мешках. К деревянному брусу над головой привешивают веники. Моются теперь в море и ругаются на соль. Недостаток пресной воды ощутителен.

Джеймса удивила полевая часовня на насыпном холме. Большой тент на шестах был увенчан тремя крестами. Рядом с ним сколоченная из брёвен звонница. Внутри несколько образов и серебряные лампады. За ними алтарь, перед которым постоянно сменяются молящиеся. То солдаты, то офицеры со снятыми фуражками и на коленях. Непривычное зрелище. Русские религиозны и весьма привержены своей странноватой ветви христианства.

Если турки захотят взять лагерь наскоком, им это вряд ли удастся. Он защищён редутами и укреплениями для пушек и мортир. Внутреннее покрытие опять же из дёрна. Выложено отвесно. Щели амбразур прямые. По гребню бруствера установлены пушки. Частоколы их жердей ниже, чем в Англии.

Как бы невзначай Джеймс вышел к обширному, взрытому копытами коней полю. Оно не простреливалось из крепости. Но было хорошо видно с её стен. Харьковский, Смоленский, Курляндский и Бугский полки мелькали двухцветными флажками на пиках, отсвечивали козырьками касок и мотали белыми помпонами прямо перед носом у неприятеля.

По предложению командира 4-й Уланской дивизии генерал-майора Крейца они затеяли манёвра – не манёвры, учения – не учения. Неизвестно, как туркам, а британскому наблюдателю эти экзерциции показались очень даже любопытны. Уланы в синих мундирах, грубых рейтузах с кожаными вставками по внутренней стороне ноги и в касках без плюмажей выезжали полк за полком. Серые, гнедые, вороные, рыжие лошади – всем полагался свой цвет, чтобы в сумятице боя ориентироваться не только по форме, но и по шкурам животных. Джеймс вмиг оценил это преимущество. Но сами кони мелких местных пород. Значит, на подножном корму. Выносливы, но не сильны в ударе. Впрочем, зачем уланам железный кулак? Они лёгкая конница, их смысл в наскоке.

Джеймс решил зарисовать, перевернул лист и взялся угольным карандашом набрасывать гарцующего прямо перед ним корнета.

– Саблю слегка загните, – послышался у него над ухом приятный голос. – Это ведь не палаш.

Капитан обернулся и тут же отдал честь высокому генералу в общевойсковом мундире. Сразу и не разберёшь, кто таков.

– Вам не кажется, что лёгкие ружья, подвешенные через левое плечо за ремень и не притороченные к седлу, не слишком удобные? – спросил он. – Они должны раскачиваться и мешать наезднику.

– Вы правы, – кивнул собеседник. – Но если их приторочить покрепче, как в британской армии, будет сложно выхватывать.

Александер понял, что непрошеный собеседник говорит по опыту.

– Вы кавалерист?

– Да.

– В таком случае разъясните мне эту странную манеру езды. Ваши уланы одновременно выбрасывают и локоть, и носок ноги? Если прижимать носок, то всадник держится и бедром, и коленом…

– Э-э-э, – почти рассмеялся генерал. – А вы посмотрите, как они едут во время атаки. Манёвры – одно. Бой – другое. Приметили, как мало людей вылетело из сёдел? Опытные офицеры учат своих держаться по-казачьи, – он помедлил, разглядывая зарисовку Джеймса. – Но вы, если решитесь когда-либо прокатиться по чужому лагерю в русском мундире, не поворачивайте носок к брюху лошади. Тотчас узнают чужака.

Капитан расслышал насмешливые нотки в голосе собеседника и напрягся. Его подозревают?

– Вы не представились.

Генерал покусал жидкий рыжеватый ус.

– Меня принято знать в лицо. Я же выучил ваше имя.

* * *

Генерал пошёл, загребая длинными ногами. И Александер легко представил его в уланской форме. А также в драгунской. И что самое любопытное – в кирасирской. Но ещё более ясно Джеймс увидел своего собеседника в голубом мундире, на который был небрежно накинут плащ с воротником из морского бобра. О да, такое себе могли позволить только русские – хозяева Аляски.

Бугский полк после поворота и атаки поехал к лагерю. Александр Христофорович помедлил, пропуская вереницу нарядных всадников, и окликнул своего старого приятеля генерал-майора Гейтерна, командовавшего дивизией.

Тот спешился, пожал Бенкендорфу руку, и они вместе пошли вперёд.

– Видел нашего шпиона, – с лёгкой досадой заявил гость. – И выгнать пока не за что.

– Как государь терпит? – возмутился старый кавалерист.

– С христианским смирением, – Бенкендорф тряхнул головой. – Вообрази, обо всём хотел знать. Только не расспрашивал, сколько пики весят! Ну да ладно. Мальчишка мой здесь?

Гейтерн всё понимал. Ему и самому было выгодно иметь под крылом Жоржа. Знать, что прежний сослуживец, а теперь правая рука императора, – обязан. Поэтому сын актёрки и неведомого благородного отца продвигался так поспешно, как только позволяли приличия. Он уже был вахмистром и носил на левой стороне груди солдатскую георгиевскую медальку – за натиск под Анапой. Шумное было дело. Уланы отличились. А сорвиголова – среди первых. Одно плохо – кисть руки постоянно болела. И прижимающий пику локоть тоже.

Командир дивизии послал за Жоржем адъютанта, благо держал парнишку не слишком далеко от себя, надеясь при первом офицерском чине забрать курьером.

– Я его у тебя на неделю-другую возьму. Он мне нужен, – тоном, не допускающим возражений, заявил Бенкендорф. – Дело служебное. Не к тёще на блины.

Гейтерн закивал. Хоть и не рад отдавать, но разве возразишь?

Жорж появился в шатре и был почти испуган явлением тайного покровителя. Александр же Христофорович удержался от того, чтобы присвистнуть. Парень-то рос. И раздавался в плечах. Матерел. А бесконечные тренировки с пикой только закаляли его.

Словом, Жорж вышел к нему – красавец мужчина. С румянцем во всю щёку. С кудрями, причёсанными наконец по моде. И форма шла. Впрочем, кому она не идёт?

Шурка даже усомнился. Неужели и я был такой?

– Вы хотели меня видеть? – почти с робостью осведомился молодой вахмистр. На лице читалось: «Я не заслужил вашего одобрения?»

– Ты мне нужен. Пойдём, поговорим.

Они вышли из палатки, и Шурка побрёл рядом с сыном, постоянно одёргивая себя, чтобы не взять парня за плечи.

– Оставишь полк ненадолго. Тебе дадут короткий отпуск. На сие время поступишь в распоряжение майора Стогова. Нужны твои актёрские таланты.

Жорж кивал. Он понимал, что дело срочное, а план рискованный.

– Прикинешься слугой-французом, который родился в Одессе. Наш наблюдатель недавно лишился своего. Тебя порекомендует Стогов. И если дело выгорит, то поначалу ничего не предпринимай. Просто смотри. Надо улучить момент и добраться до тетрадей господина официального представителя. Не красть. Упаси боже! Посмотреть, что там. Сам Стогов этого сделать не может. Как он войдёт в каюту официального британского представителя? А ты… камердинер всегда улучит минутку один остаться с платьем.

Юноша продолжал кивать. Ему всё было понятно.

– Как одеться?

– Ну, примерно так, как ты вышел ко мне из театра. С чужого плеча.

Готовность Жоржа помогать, которой, в сущности, отец и добивался, будучи получена, испугала его.

– Возможно, ты недопонимаешь. Этот капитан по-настоящему опасен. Нужно быть очень осторожным.

Жорж посмотрел на генерала почти с укоризной: «Мы хотим бумаги добыть? Или сохранить мне жизнь?»

– Мне будет тяжело, если с тобой…

Нет, к подобному они ещё не были готовы. Простились. И разошлись, чтобы не вызывать лишнего внимания.

* * *

Чета Дисборо никак не могла покинуть Петербург. Уже простившись с августейшей семьёй, английский посланник с посланницей застряли на севере, поскольку из Лондона медлили привезти необходимые документы.