Текст книги "Южный узел"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Был бы Шурка прежним, немедленно заставил бы её языком расстегнуть ему портупею. А черешня, что черешня? Он и сам так может.

– Мадам, – голос Александра Христофоровича прозвучал устало. – Мы получаем ваши донесения. Но вот что мне любопытно. Среди множества названных людей нет ни одного польского имени.

Каролина встрепенулась.

– Нам известно, какие действия ваши соотечественники намерены предпринять на юге в случае поддержки их британскими кораблями через Константинополь.

Графиня смотрела на генерала, не мигая. В этот момент ему представилось, что её длинная шея как бы поднимается и покачивается над воротником.

– Напишите всё, что вам известно об этих планах, – продолжал Бенкендорф. – И, если наши с вами сведения совпадут, мы поедим черешни.

* * *

Корабль взрезал носом бестрепетную воду. Солнце едва выкатилось на блюдо залива, а ветер ускользнул в одну из Инкермановских пещер. Стоял тот час, когда вахтенные предчувствуют смену, которая ещё видит последний сон.

Жорж обожал это время. Потому что хозяин ещё не поднялся, жара не разгорелась, а море хранило вчерашнее тепло, отдавая его тому бедолаге, который вздумает купаться на заре.

Однако сегодня поплавать не довелось. Едва молодой человек сделал несколько гребков, как увидел несущегося по берегу матроса из «парижской» команды, который махал руками и горланил:

– Господин аглинский камердинер! Господин аглинский камердинер! Тьфу ты, чёрт! Малый! Твой шпион кличет!

Жорж проклял раннюю пташку Александера и быстро погрёб к каменистой косе.

– И чё? – спросил он у матроса. Этот простонародный вопрос никогда не ставил служивых в тупик. Если бы Жорж сказал: «В чём дело?» или «Что случилось?» – посыльный ответил бы: «Ей-богу, не знаю». А тут яснее некуда.

– Глянь-ка, вон выруливает! – матрос показал корявым пальцем на вход в бухту. – По всему видать, не наш фрегат.

Молодой человек прищурился. Он хорошо видел на расстоянии.

– Флаг английский.

Посыльный пристойной бранью выразил своё удивление.

На палубе обнаружилось, что капитана Александера уже препроводили к адмиралу, где собрались другие офицеры, в том числе и Стогов, а также прибывший из города комендант порта.

Грейг в открытое окно смотрел на красивый удлинённый силуэт фрегата, без опаски шедшего прямо к пристани.

– Возможно, это возвращается пленный «Рафаил»? – проронил комендант.

– А почему на нём английский флаг? – сквозь зубы процедил адмирал. Джеймса насторожил его голос. Глухой и совершенно чужой. Точно Грейг, ещё ничего не зная, уже вызверился на нового врага. – И почему корабль идёт без опаски? Точно его ждут?

– Может, англичане объявили нам войну? – раздались голоса с разных сторон. – Они ведь грозились… – Разом множество голов обернулись к Александеру.

– Я знаю столько же, сколько и вы. – Джеймс чувствовал, как воздух в каюте накаляется. Все думали одно и то же.

– Кому же и знать, как не вам? – ласково обратился к нему Грейг по-английски. – Ведь именно вы официальный наблюдатель. – Адмирал не сказал то, что было написано у собравшихся на устах. Но британский офицер ясно почувствовал, что слово вот-вот сорвётся с чьего-то языка.

Он попытался разрядить обстановку:

– Вероятно, фрегат везёт из Константинополя турецкого посла. Ведь после взятия Варны должны были начаться переговоры.

– Да, – хмыкнул Грейг, – и, судя по флагу, англичане на них посредники?

– Ваше высокопревосходительство, – взмолился Джеймс, – ведь вы не станете арестовывать соотечественника?

– Я шотландец, – уточнил Алексей Самойлович. – Думаете, если бы было иначе, меня бы стали держать на Черноморском флоте?

Только тут Александер оценил ошибку министерства. Шотландец. Как Пол Джонс. Пощады красному мундиру не будет.

– Препроводите господина капитана в его каюту, – распорядился адмирал. – До выяснения обстоятельств ему запрещено покидать судно.

Чего-то подобного и следовало ожидать. Но Джеймс, правда, не знал, откуда взялся английский корабль и какова его цель в Севастополе. Знал только, что это прекрасная возможность передать домой свои карты, абрисы и заметки. Какова будет его дальнейшая судьба? Крепость? Сибирь? Или, как любил Наполеон, – высоко и коротко?

– Узнайте об этом корабле всё, что только сможете, – шепнул Александер своему камердинеру. – Кто они? Зачем прибыли?

Жорж закивал и не стал входить в каюту вслед за хозяином. У дверей тут же встали два матроса. Фактически англичанин оказался под стражей.

Часам к девяти утра выяснилось, что фрегат называется «Блонд» и совершает учебное плавание по акватории Средиземного и Чёрного морей. Зиму он провёл в Стамбуле на рейде, потом осуществил несколько проходов через проливы – туда-сюда – и теперь намеревался посетить все новые русские порты. А поскольку Россия и Англия в союзе, такое желание не могло вызвать официального противодействия.

Джеймс мог только наблюдать за происходящим в окно своей каюты. Фрегат миновал батареи. На его главной мачте развевался корабельный вымпел, а на фок-мачте – жёлтый флаг, предупреждая: «У нас нет заражённых».

«Неужели в Константинополе чума? – с беспокойством подумал капитан. – Тогда её быстро занесут на противоположный берег». Русские считали, что лучше перебдеть, чем недобдеть, и сигналами принудили фрегат двигаться к карантину. Матросы взяли паруса на готовы, упали решётки на эзельгофте, судно бросило якорь и отсалютовало принимающей стороне. Ему ответили с «Парижа». Остальные корабли и береговые батареи настороженно молчали.

«В жизни не видел такого недоверчивого народа!» – возмутился Джеймс. Издали он узнал голубые куртки своих соотечественников. Спущенный с фрегата катер обогнул мыс и подошёл к борту «Парижа». Через полчаса, не далее, Александера пригласили подняться в каюту адмирала. Его больше не конвоировали и обращались очень вежливо, из чего Джеймс сделал заключение, что капитану «Блонда» удалось дать адмиралу удовлетворительные объяснения своего прибытия.

В каюте Грейг лучился радушием. Он принимал делегацию и был счастлив показать, что на флагмане дело не обошлось без британского наблюдателя. Джеймс тоже сделал вид, что всё в порядке. Подали свежий виноград, грецкие орехи, привозные итальянские сыры и мокко.

– Мы провели в Стамбуле несколько месяцев, очень скучных, но спокойных, – рассказывал капитан Эдмунд Леон, прихлёбывая кофе. – Но у турок открылась чума. Мне бы не хотелось рисковать своей командой. К тому же молодые моряки рвались поупражняться в Кара Дениз, так, кажется, турки называют ваше море?

– Мы называем его Чёрным, – кивнул адмирал. – И готовы предоставить вам убежище от заразы. Только бы она не переметнулась сюда. Контрабанду нелегко пресечь, а там в мотке шёлка можно привезти всё что угодно.

Капитан Леон заёрзал.

– Надеюсь, карантин не будет слишком долгим? Мы наметили побывать ещё в Одессе и двинуться к Кавказскому берегу. Если нас сильно задержат…

– Не сильнее, чем турки, – улыбнулся Грейг. – Наш карантин составляет три недели. Как союзникам, – адмирал не сумел скрыть скепсиса, – я мог бы скостить вам дней семь.

Все расстались чрезвычайно довольными друг другом.

– Ну, что ты узнал о судне? – допытывался Александер у Жоржа. – Они испугались чумы? Странное объяснение для моряков, плавающих чёрт знает по каким портам!

Что до камердинера, то он уже побывал на «Блонде». Как? Обыкновенно. Люди давно в плавании. Не хватает самых простых, привычных европейцу вещей, которые в Стамбуле и редки, и дороги. Найдя торговца галантереей, Жорж набился в разносчики и вместе с ним поднялся на фрегат. Их окружили, требовали всё – от рубашек до зубных щёток, зеркалец и бритвенных помазков. Галдели, только слушай. Плоховат у него английский! Ну, да кое-что понял.

«Блонд» находился в Стамбуле в распоряжении британского посла сэра Роберта Гордона как личный транспорт. Султан Махмуд несколько раз совершал на нём прогулки по Золотому Рогу вместе со своими шахзаде. Дети капитана приглашались во дворец поиграть с принцами. Турецкие офицеры постоянно посещали фрегат, чтобы усвоить новшества, и выходили в общие плавания через проливы. Командующий британским флотом в Средиземном море Палтни Малькольм вручил капитану Леону подарки для Капудан-паши: подзорные трубы, компасы, секстанты и другие приборы.

– Зачем им? – рассмеялся Жорж, меряя локтем белый батист.

– Они недурно разбираются, – возразил офицер-покупатель. – Конечно, много нового, но мы показываем.

Очень мило! Между высокими сторонами царит полное согласие.

Турки позволили кораблю отплыть из Стамбула при южном бризе, и буквально через полтора дня он входил в Севастопольскую гавань.

Всё это Жорж поведал мичману Стогову, который отправился доложить Грейгу. Адмирал крякнул. Каждый из троих, строго по вертикали, понимал, что подобный визит, что бы о нём ни говорили англичане, – предостережение. Вы не послушались нас, взяли Варну. Не двигайтесь, по крайней мере, дальше. Турки легко пропустят британский Средиземноморский флот через проливы, и, во имя равновесия, он будет на севастопольском рейде за пару дней.

Алексей Самойлович выругался и сел писать письмо государю под Варну. Стогов сочинил донесение Бенкендорфу. А Жорж предстал перед Александером, полный решимости уловить по выражению лица хозяина, знает ли тот подробности приключений «Блонда».

* * *

Никс скакал, как ужаленный осой.

– Ещё одна выходка наших лондонских друзей! И что мы можем сделать? Ничего! Ничего.

«В собственном доме дверей не запереть».

Можно сколько угодно грозиться припомнить британцам «визит дружбы», но вступать с ними в открытое противоборство, имея ещё и турок на руках, – упаси боже!

– Они приказывают нам сворачивать кампанию и недвусмысленно напрашиваются в посредники, – предположил Бенкендорф.

– Нужен командующий, который не прогнётся под посторонним давлением, – заключил уже взявший себя в руки государь. – И, как ни странно, это именно Воронцов. Которого англичане считают своим. Ведь на него давили?

Бенкендорф склонил голову.

– Давили. А он всё-таки взял крепость.

– Граф всегда оправдывает свою репутацию, – подтвердил Александр Христофорович.

Дело было практически решено. И во многом благодаря прибытию «Блонда». Указывать они нам будут!

«Русские – такие упрямцы», – мог бы сказать Александер.

– А если Грейг узнает о корабле правду? – допытывался у него Жорж. – Судно арестуют?

Англичанин только хмыкнул.

– Законы не запрещают учебных рейсов. Тем более в водах союзника.

Пока «Париж» и «Блонд» стояли в карантине, адмирал разрешил Александеру общаться с соотечественниками. Тот не раз ездил на обеды к капитану Леону и очень недвусмысленно намекнул, что фрегату стоит плыть не к Кавказским берегам, а посмотреть Варну и Сизополь. Пакеты же, которые он, Александер, передаст при следующей встрече, следует доставить вице-адмиралу не вскрывая.

– Не лучше ли вам самому пересесть на наш борт и покинуть русских? – осведомился капитан. – Возможно, они вас подозревают?

– Возможно, – кивнул Джеймс. – Но если я уеду, то тем самым дам подтверждение их беспокойству. И они отправят за вами погоню. Чего мы оба не хотим.

Капитан кивнул.

– Но, если вас изобличат, у русских будет возможность предъявить нашему кабинету претензии.

Джеймс невесело рассмеялся.

– Подобные мелочи случаются на каждом шагу. Выразят недовольство. Какое-то время не допустят наблюдателей. Наши станут отнекиваться и делать хорошую мину. Негодовать, уверять в своей непричастности.

– А вы? – напрямую спросил сэр Леон.

Джеймс коротко дёрнул головой.

– Моя судьба – другое. Поэтому выпьем, дорогой Эдмунд, выпьем, пока мои руки ещё свободны.

Конечно же он успел передать документы: планы портов, карты гаваней, списки товаров с ценами, описания госпиталей и даже пометы о местонахождении колодцев со здоровой водой в Крыму. Дети! Они думали его остановить. Задались бы вопросом, чему человек может научиться за пять лет непрерывного «наблюдательства».

Однако кое-что случилось. Накануне ухода «Блонда» Джеймс решил переправить последнюю партию нарисованных от руки карт. Он хранил важнейшие тетради за картиной «Взятие Монмартра», украшавшей стену каюты. Это место и искал Жорж. Когда Александер начал ездить на английский фрегат, юноша подсмотрел через щёлку в двери, откуда хозяин достаёт журналы. Но вот беда, у Джеймса давно выросли глаза на затылке. Он спиной чувствовал, когда за ним наблюдают. Сколько непрофессионализма у русских! И каких случайных людей они используют!

Джеймс подозревал слугу. Не то чтобы сильно, ведь тут все за всеми приглядывают. А когда открылось, что парень ищет тайник, дальше церемониться не имело смысла.

Александер сделал вид, что взял пару свёртков, и вышел. Жорж поторопился. Надо было подождать, пока хозяин отчалит на «Блонд». А он полез сразу. И был пойман. Потому что англичанин вернулся и завернул ему руку. Они бы ещё поборолись, но Джеймс сразу приставил пистолет к голове. Стояла ночь. Только вахтенные перекликались да каждые полчаса били склянки.

– Я знаю, кто вы.

– И я знаю, – вздохнул англичанин. – Закричите – выстрелю.

Жоржа не имело смысла пугать.

– Почему не сразу?

– Не хочу грязи в каюте, – отозвался Александер. – Поедете со мной.

– Зачем?

Джеймс не ответил. Ему нужно было, чтобы слуга просто исчез. Возможно, стоило сразу свернуть шею. Но как потом тащить тело? В любую минуту наткнётся на часового или вставшего отлить матроса. Значит – отвести к лодке и утопить в море. Но по дороге этот злодей может вывернуться. Самое меньшее – закричать…

– Я облегчу вам задачу, – с пониманием сказал Жорж. – Отвезите меня на «Блонд» и передайте своим в качестве шпиона.

– Зачем вам? – удивился Джеймс.

– Хочу видеть Лондон. Или Константинополь.

Александер позволил себе не поверить.

– Но вы обещаете идти тихо?

– Клянусь.

Оба двинулись из каюты на палубу. Жорж аккуратно перешагивал через темневшие предметы и старался не шуметь. Они спустили лодку. Англичанин продолжал держать пистолет. Изобличённый слуга сел на вёсла.

– Я расскажу о вас всё, что знаю, – предупредил Александер.

– Много ли вы знаете?

На взгляд Джеймса, парень был абсолютно лишён чувства самосохранения. Они оказались в море, достигли «Блонда», англичанин сдал лжекамердинера с рук на руки, и того посадили на гауптвахту.

– Удачи, – сказал ему, прощаясь, капитан Леон.

– Вы поступите очень разумно, если прямо в Стамбуле продадите этого наглеца, – посоветовал Джеймс.

* * *

Но до Стамбула предстояло ещё доплыть. Гауптвахта британского корабля – прекрасное место. А нравы на «Блонде» царили самые либеральные: арестанту позволялось играть с часовыми в карты и раз в сутки дышать воздухом на палубе. Жорж даже не пытался бежать.

В Одессе на корабль вступила группа карантинных чиновников, осмотрела все помещения и обнаружила одного неучтённого члена экипажа, который по всем признакам был заражён: жаловался на жар, покраснения на руках и кол в горле.

– Вы чуму нам решили привезти? – с негодованием кричал карантинный капитан. – Убирайтесь обратно, в Стамбул! Там заразе и место.

– Тогда выпустите нас в море! – возмущался Леон.

– Скатертью дорога! Но эта падаль сдохнет у нас в карантине.

Жоржа пришлось отдать. Хуже того – чиновники обстучали фрегат дюйм за дюймом и кое-что нашли. Нельзя было поручиться, что всё. Предусмотрительный капитан зашил тетради Александера в холщовые мешки для хлеба и рассовал в разные места – на камбуз, в носовую часть трюма, в жерло одной из пушек. Даже с учётом обретённых документов фрегат не следовало задерживать. Но напугать стоило.

Что мичман Стогов (а именно он изображал главу карантинных тараканов) и сделал. Из гавани «Блонд» сопровождали два 64-пушечника с открытыми люками. Это уже по приказу Грейга, который получил от государя очень опекательно-распекательное письмо.

– Нашего друга взяли? – спросил Жорж, уже сидя на катере, увозившем его к берегу.

Стогов кивнул.

– А толку? Вот доставим мы эти бумажки, положим перед ним на стол, а он от всего отопрётся.

– Подумаешь, – шмыгнул носом лжекамердинер. – Даже мои показания: де господин Александер хотел продырявить мне голову – ничего не изменят. Но его можно подержать подольше, нагородить вопросов, заставить отвечать. Письменно. А потом гнуть ответы и так, и эдак, доказывая британцам, что они отправили нам шпиона.

– А толку? – повторил Стогов.

Жорж облизнул потрескавшиеся губы.

– Мой дорогой Эразм, ну напрягите же свою хвалёную философию. Из дела бедняги Александера получится очень заметный инцидент, который помешает нашему государю, при всей личной симпатии к Англии, принять её посредничество на переговорах…

Мичман с заметным уважением воззрился на парня. «В папашу», – подтвердил он свой старый диагноз.

– Я поэтому и набился на «Блонд», – признался Жорж. – Чтобы весомее выглядело. Нам нужно будет гору, ну просто гору бумаг исписать… Слушай, жрать хочу, сил нет. Что-нибудь приличное. В итальянском ресторане. И бутылочку шамбертена. Какое дело мы закрутили, – он чмокнул собранные щепотью пальцы. – У меня ни копейки. Буду должен.

* * *

Стогову оставалось только удивляться и разводить руками. Сам он развил кипучую деятельность, как только выяснилось, что Жорж пропал с борта «Парижа». Пошёл к Грейгу и потребовал ареста шпиона на основании хотя бы тех невинных тетрадок, которые лежали у англичанина в столе на видном месте.

Тот держался стоически. Всё отрицал. И выражал протесты.

После протокольных формальностей «официального наблюдателя» препроводили в крепость. И сразу, вместо жары, наступил пронизывающий холод, замешанный на сырости подземелий. Выдолбленные в толще скалы казематы равно годились как для хранения битой скотины, так и для консервации живых людей. Здесь уже содержались несколько татарских мурз, призывавших к бунту против русского владычества, и пленные турецкие офицеры. Их подчинённые копали рвы для продолжения форта. С борта «Парижа» было хорошо видно, как они катают тележки или опрокидывают носилки в ров. Широкие штаны и туфли с загнутыми носами менее всего соответствовали земляным работам и не раз вызывали хохот у матросов.

– Надеюсь, вы не заставите меня махать лопатой? – с усмешкой осведомился Александер у мичмана Стогова, который предстал перед ним с допросными листами в руках.

Эразм заметно нервничал. Ему никогда не приходилось арестовывать человека, которому он прежде представлялся как друг.

– Избавлю вас от смущения, – заявил арестант. – Я знал, кто вы, и поэтому не пускался в откровения. Беседы обо всём и ни о чём. Чтобы пощекотать нервы.

Стогов насупился.

– Извольте ответить на вопросы.

– У вас против меня ничего нет, – пошёл в наступление Джеймс. – Выдуманные откровения мальчишки, которого вы ко мне приставили? Задумайтесь, где он теперь?

Эразм, продолжая неловко пыхтеть, достал пачку тетрадей.

– Вы осмелились арестовать «Блонд»? – ахнул Александер. – Это самоуправство, дорогой мичман. Или какой там у вас чин?

– Майор, – поправил бедняга Стогов.

– Вы представляете, господин майор, какой будет скандал? Как разгневается ваш император?

Эразм решил, что довольно шпиону его поучать.

– Вас это мало касается. Вот вопросы. Вот ваши донесения. Извольте писать объяснительную.

Александер едва не расхохотался.

– На чьё имя? Вашего императора, к которому я был послан в качестве официального наблюдателя за военными действиями?

– Вашего министра иностранных дел лорда Эбердина, – раздался с порога молодой самоуверенный голос. – Жорж уже облачился в уланский мундир и выглядел редким красавчиком. – Ведь он направил вас официальным представителем в дружественную армию, а вы своей низкой деятельностью лишили его морального права предложить посреднические услуги при заключении мира.

Глава 5. УРОЖАЙ БЕД

Шурка мог бы гордиться сыном, если бы видел и слышал его в тот момент. Бенкендорфа очень ждали в Севастополе. А он сам собирался прибавить к списку вопросов майора Стогова ещё один: «Расскажите, кто приказал вам осуществить покушение на жизнь командующего осадой Варны графа Воронцова?»

Но то, что произошло дальше, с трудом поддавалось описанию. Александр Христофорович давно не видел, чтобы беды следовали одна за другой с такой частотой, не давая опомниться.

Он уже выпил в одиночестве (чтобы не сглазить) за будущего фельдмаршала. Уже в войсках судили-рядили, что армию возглавит граф Михаил Семёнович. Уже государь научился тому доверять. Что немало. А сам «брат Михайла» посматривал на себя в зеркало с немалым довольством. Год осаждали, взять не могли. Приехал он, и через месяц – на тарелочке.

И вдруг.

Неожиданный удар вывел Шурку из игры.

Сначала пришли вести о распространении чумы у турок. Потом одно-два донесения о вспышках на нашем берегу. Испуг был велик. Готовились плыть в Одессу, где пока царило спокойствие. Начали окуривать всех курьеров и каждый подаваемый в высочайшие руки конверт. Пришла почта. Государь удалился в свою палатку. Но вскоре вышел с каким-то растерянным лицом.

– Знаешь, не проехаться ли нам на люгере вдоль берега.

И нет чтобы Александру Христофоровичу заподозрить неладное: его величество обращался к нему на «ты» только в особых случаях. А он, старый дурак, пропустил мимо ушей: люгер так люгер. Отдал распоряжение. Погода чудная. Волнение невелико. Почему не покататься?

Когда уже отплыли, Никс позвал Бенкендорфа на нос, где никого не было. Взял за руку. Ну, тут уж и слепой бы догадался: что-то стряслось.

– Александр Христофорович, примите мои… беда у нас. Ваш брат Константин в Праводах, где его отряд… заразился и за два дня…

Шурке показалось, что его голова медная и по ней со всей силы ударили молотком. Он слышал только звон в ушах. Смаргивал короткими рыжими ресницами и не мог сообразить, почему его величество говорит, а слов не слышно.

Его контузило под Лейпцигом, и тогда он впервые испытал это чувство. Полная отгороженность от остального мира стеной глухоты. С тех пор случалось, но редко. Александр Христофорович даже открыл рот, но уши не разложило. Держась рукой за белую крашеную стену, он двинулся прочь, не обращая внимания на то, что император вовсе не давал ему разрешения уйти.

Спустился по узкой лесенке палубой ниже, нашёл каюту, где бросил шинель – уезжая, думал: если до вечера прокатаются, будет прохладно… Теперь упал на неё и разрыдался. Его брат! Его замечательный брат! Младший… Несправедливо!

Возможно, болезнь и не была чумой? Жара, грязь – мало ли что Костя потянул в рот… И доктора не нашлось поблизости! А может, он вовсе и не хотел жить, потеряв Мари?

«Это я виноват, – всхлипывал Шурка. – Вывез его в Россию, на войну… тяготы походной жизни… мы ведь не мальчики… Сидел бы себе в Штутгарте». Тут картины штутгартской жизни встали перед глазами: Костя и там умирал.

Всё глупо. Непоправимо. Он был абсолютно не готов. Обжигающая боль, точно с души содрали кожу. Какое-то мгновение Шурка не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Даже язык не ворочался. Только слёзы лились, вопреки попыткам их остановить.

Никс сидел на ступеньках лестницы, закрывая собой выход на палубу. Он приказал идти к берегу галсами, чтобы дольше получилось. Ещё предстояла самая тяжёлая часть разговора.

– Я запрещаю вам ехать в Праводы. Там чума.

– Вы не можете мне запретить проститься с телом брата.

– У вас пятеро детей. И теперь ещё двое племянников. Кто о них позаботится?

И Шурка, обезумев, говорил, что никогда не простит. Заикался. Готов был с кулаками броситься на императора, прыгнуть за борт, а там вплавь до берега… Потом сел на койку, глубоко вздохнул, спрятал лицо в ладонях и затих. Только блюдца эполет на плечах тряслись – не разбить бы.

Когда Александр Христофорович опамятовался, то пришёл в ужас. К счастью, Никс умел прощать. Глубоко и полно, радуясь самой возможности.

– Когда что-нибудь подобное случится со мной, будьте рядом, – только и сказал он.

Тело Константина запаяли в гроб из свинца, снятый отрядом с захваченной в городе мечети, и в таком странном трофее отвезли в Штутгарт, где опустили в усыпальнице рядом с могилой Мари.

Бенкендорф лежал у себя в палатке, смотрел, как по потолку пробегают матерчатые волны, а стены надуваются пузырём, и ждал прибытия транспорта из Одессы.

* * *

Одесса – единственный город в России, где колёса экипажей обтягивают холщовыми чехлами, чтобы ткань собирала пыль. Сколько ни лей на мостовые, через минуту лужи высохнут, а дышать станет нечем. В открытых каретах тем более. Хорошо что английские двуколки поднимают седоков чуть не на высоту цокольного дома – клубы дорожного песка-летуна им нипочём. Особенно дамам, чьи причёски портит ветер, а на платья осаживается неистребимый рыжеватый слой. Стирай не стирай, а белый кружевной воротник испорчен.

Елизавета Ксаверьевна собиралась на дачу Рено, где жила императрица, чтобы присутствовать при прощальном выходе. Обычно её величество почивала долго. И, если генерал-губернаторша успевала к полудню, то всегда бывала вознаграждена милостивой улыбкой.

Пили английский чай, присылаемый сестрой графа из Лондона, или турецкий кофе – крепчайший из известных Александре Фёдоровне напитков. Или, наконец, вошедший в моду после войны с Ираном персидский мокко – невесомый и облепляющий гортань.

– До нас не добирается только американский, – улыбалась графиня. – Но он горчит.

Шарлотте было интересно, как хозяйка различает все оттенки. По ней, есть два: кофе и шоколад.

– Я заметила, у вас тут не ставят кваса, – вставила фрейлина Бобринская. – Грушевый по такой жаре был бы хорош.

– Его сиятельство не терпит, – улыбнулась Елизавета Ксаверьевна. – Ну, вот всё из угождения…

– Да, наместника любят, – кивнула императрица. – Я нигде, даже в Москве, не встречала такого приверженного своему начальству народа. У вашего супруга талант привлекать сердца.

– Да, наверное, – лёгкая тень промелькнула по лицу графини. – Жители ему действительно очень благодарны.

Есть за что. Но её саму эта преданность не касалась. Любили Воронцова. Его жену после истории с Пушкиным терпели и прощали. Лиза на многих лицах читала недоумение: как вы могли? Точно каждый встречный спрашивал графиню: и что нам с вами теперь делать?

Её могли полюбить, она знала. Но собственная опрометчивость помешала графине стать для этих людей тем же, чем был Михаил Семёнович. Теперь мешала гордость. Что она могла? От природы тихий, не желающий никого обидеть и сам боящийся обид человек, Елизавета Ксаверьевна минутами думала только о том, чтобы её оставили в покое. Да и дети, жившие в Белой Церкви у бабушки, доставляли множество хлопот. У старшей дочери Кати и у младшего сына Мишеньки доктора нашли чахотку. Двоих Воронцовы уже потеряли. Только Семён и Софи казались здоровыми, но мать, глядя в их лица, всё искала признаков болезни, выдумывала то круги под глазами, то бледный цвет кожи. Обычный зимний кашель – накатались с горки – превращался для неё в признак далёкой грозы. Если бы не Александр Раевский…

После следствия по делу 14-го кузен вернулся из столицы и безвылазно поселился у тётки в Белой Церкви, где занялся племянниками. Только его поддержке Лиза была обязана тем, что ещё не лишилась рассудка, имея на руках двух день ото дня гаснущих детей. А Михаил? Что Михаил? Он предпочитал переживать своё горе в одиночестве. Погрузившись в работу.

И вот теперь муж изгонял от неё единственного безотказного человека. Из ревности? Нет, из чувства приличия.

Елизавета Ксаверьевна закусила оттопыренную нижнюю губку. Она и предположить не могла, каким тяжёлым окажется её чувство к мужу – этому умному, благородному, снисходительному человеку, за которого она выходила как за каменную стену. И, что греха таить, во многом, чтобы избавиться от Александра. Тогда, 11 лет назад в Париже, она совершила бегство. Спряталась. И теперь прошлое нагоняло её, чтобы осалить горячей рукой.

Двуколка графини двигалась по Приморскому бульвару. Публика уже вышла на променад и раскланивалась с супругой генерал-губернатора. Много новых лиц. Придворные. Жёны военных. Целые вереницы иностранных дипломатов. Город, несмотря на жару, кипел – даже цены на арбузы подскочили. И если бы не толпы седоков, с лихвой окупавшие потери, извозчики давно бы уже подняли бунт. Как в Петербурге они едят дешёвые блины с чёрным паюсом, так здесь самая простая закуска – красная арбузная серединка без семечек, вываленная в ноздреватый разлом горячего хлеба.

На повороте с бульвара к Екатерининской площади стояли особенно богатые особняки, и у модной парикмахерской Лавиньотта толклись заглянувшие в город на побывку офицеры. Им не хватало мыла, горячих щипцов и розовой воды. Они жаждали преобразиться и выпорхнуть на бульвар в объятия местных граций, чтобы потом рассказывать на бивуаках, что одесские девочки знают толк. Их много, они разные: гречанки, итальянки, француженки, татарки, хохлушки, но в основном польки и еврейки. Словом, не пожалеешь.

Вот в этом месте, буквально у сквера, где дремлет извозчик, позволяя лошадям объедать веточки чахлых акаций, экипаж графини и догнал оклик. Лиза вздрогнула, повернулась, ища глазами, кто бы мог осмелиться её остановить. И с ужасом увидела Александра Раевского, ринувшегося буквально со ступеней парикмахерской на мостовую, под копыта лошадей.

Елизавете Ксаверьевне только потом пришёл в голову вопрос: почему здесь? На глазах у целой толпы молоденьких офицериков? Ведь сам Александр никогда не заглядывал к Лавиньотту: его отлично брил, стриг и завивал камердинер.

А сразу… сразу она не подумала. Только испугалась и схватила сидевшего справа от неё кучера Василия за вожжи, чтобы помочь удержать лошадей: задавят!

Но Александр сам повис на конской узде и, пока разгорячённая кобыла дёргала головой, норовя лягнуть незнакомца, прокричал:

– Береги наших детей, Лиза! Береги наших детей!

Громко. Отчётливо. Выделяя каждое слово. «Береги наших детей!»

До графини не сразу дошёл смысл сказанного. А ещё медленнее – смысл произошедшего. Её перчатки-митенки уже были испачканы вожжами – две коричные полосы по безупречно белому кружеву. Уже кучер привстал, выгнулся и огрел Раевского хлыстом. Как такое возможно? Что он делает, мужик?

Вокруг собралась толпа. Лошади заплясали на месте. Но Василий, видать, был сообразительнее барыни. Пошёл раздавать удары направо-налево, не стесняясь заехать по наглой гогочущей роже или по указывающей на хозяйку руке.

Скандал. Полный скандал.

«Домой, домой!» – твердил кучер, погоняя двуколку. Они неслись, едва не сбивая пешеходов. Графиня сидела, вжавшись в кресло и закрыв уши руками.

Во дворе особняка Василий подхватил барыню на руки и, пока новость не обежала город, внёс в распахнутые двери. Там он передал Елизавету Ксаверьевну горничным, которые мигом стали расшнуровывать платье. Не дай бог, обморок – в корсете отечёт и почернеет.