Текст книги "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 43 страниц)

«Государыня не знает о том и не ведает!»

После подобных откровений становится понятно, что управлять крепостными было делом непростым. А порой и опасным. Одна жестокость, равно как и одни добрые слова помогали мало. Навык руководства людьми и ведения сложного хозяйства воспитывался в помещиках с детства, передавался из поколения в поколение. Не удивительно, что служилые дворяне приносили в армию привычки сельской расправы, а в деревню – армейские нравы. И там, и тут они имели дело с крестьянами. Важно отметить, что и кроткий Болотов, и горячий Струйский в сходных обстоятельствах вели себя примерно одинаково. Оба не избежали угроз смерти. Оба заставили себе повиноваться.

В самом начале карьеры управляющего Болотов пережил локальный бунт. Он получил распоряжение от князя М. Н. Волконского о размере оброка – шесть рублей с тягла. Мемуарист уверяет, что столько же крестьяне отдавали при прежней владелице. Такой взнос, «хотя и превосходил оброк, платимый Богородицкою волостью двумя рублями, но для подмосковных крестьян был не только сносен, но и очень еще умерен» [563]563
  Болотов А. Т.Записки // Столетие безумно и мудро. Век XVIII. М., 1986. С. 451.


[Закрыть]. Однако крепостные считали иначе.

«Не успело несколько дней после того пройтить, как вдруг является перед крыльцом моим превеликая толпа народа… Удивление мое превратилось в смущение и беспокойство духа, когда… весьма мне преданный солдат сказал:

– Что-де, сударь, толпа их кажется сволочью сущих негодяев. Что-то все рычат и мурчат, а предводителем у них не староста и не бурмистр, а какой-то Роман, который, как говорят, наивеличайший скупец и самый сварливейший и негоднейший человек во всей волости, и что-то они мне подозрительны, и нет ли у них какой блажи на уме…

Сердце во мне как голубь затрепетало; однако я, не давая солдату смятения своего приметить, ему сказал:

– Вздор, братец, мне кажется… Однако поди ты со мною да скажи вот в канцелярии и товарищам своим, чтоб они на всякий случай были готовы».

Болотов вышел на крыльцо, где увидел «человек почти до ста мужиков, а пред ними помянутого Романа, расхаживающего, как петуха индейского, и хорохорящегося по примеру оного». Управляющему ничего не оставалось делать, как спросить, чего хотят крестьяне.

«– К тебе-ста пришли! – закричал с грубостью предводитель их, а за ним закричала и вся его сволочь. – Велишь-ста ты платить нам оброка по шести рублев с тягла… Да для чего другие государевы крестьяне платят меньше, да и в Богородицкой волости платят только по четыре рубля с тягла, а мы что за грешные, что с нас больше?

– Этого я не знаю! – сказал я. – А воля на то князя да и самой государыни.

– Как бы не так! – завопил Роман. – Ты-ста думаешь, что мы тому и поверим. Государыня-ста не знает о том и не ведает, а… ты сам хочешь денежками нашими набить себе карманы.

Грубые и дерзкие сии слова вывели меня тогда из терпения.

– Ах ты, бездельник! – закричал я на него. – Как ты смеешь со мною так говорить?!

– Мы-ста не бездельники! – закричали они во все множество голосов.

А Роман, подскочив к крыльцу, еще более закричал:

– И что ж ты за боярин, чтоб не сметь с тобою говорить; ну, так знай же, что мы твоего приказа не слушаем, словам твоим не верим и такого оброка платить не хотим и никак не станем!»

Управляющий попытался увещевать толпу ссылкой на другие деревни, где размер оброка никого не возмутил, но это не помогло.

«– Вольно-ста им, – закричали они, – но мы того не хотим!

А Роман, как ерш, растаращив глаза и опять подбежав к крыльцу, и прямо мне в глаза закричал:

– Ну не хотим-ста, не хотим; это все твои плутни, не слушаем!» После чего зачинщик кинулся на Болотова с кулаками. «Признаюсь, что минута сия была для меня весьма критическая», – писал Андрей Тимофеевич. Но тут подоспели солдаты, отодвинули управляющего, выхватили «свои шпажонки» и закричали народу:

«– Цыц! Бездельники, не шевелись никто с места, всех перерубим…

Неожидаемое явление сие так всех испугало, что они, все оцепенев, почти в один миг замолчали и никто в самом деле не смел поворошиться». Пришедший в себя Болотов приказал приказчику и его брату схватить Романа и посадить под караул, а к остальным обратился с предложением послать к Волконскому депутатов:

«– Ах, дурачье, дурачье! Что это вы затеяли, и не с ума ли вы сошли, что дали сему бездельнику себя соблазнить и возмутить? Выберите между собою двух или трех человек, кому вы поверить можете, я сейчас отправлю их в Москву к князю, пускай спросят они сами и услышат, от себя ли я это взял или так сама государыня приказала.

– Хорошо-ста, хорошо! – сказали они в несколько голосов. – Это дело; мы-ста тотчас выберем».

Управляющий написал Волконскому рапорт «изображением живейшими красками всего сего происшествия». Князь «сколько ни был тих и кроток, но не преминул дать на представленных к нему депутатов превеликий окрик, и уверив сих дураков, что оброк наложен не инако как с воли государыни… сказал потом им, что все они за дерзость… заслужили то, чтоб всех их передрать кнутом или, по крайней мере, детей… отдать в зачет в рекруты. Но на сей раз из единого человеколюбия их милует». Романа же было приказано «при собрании всех старост и лучших в волости людей наказать плетьми нещадно».

Но Романа наказание не проняло. «Он вытерпел все сечение, не произнеся не только ни малейшего вопля, но ниже одного слова, и кипел злобою». Отпустив его восвояси, Болотов установил за буяном надзор. «И как вскоре после того времени прибыл из Петербурга в Москву двор, то услышав, что государыня находится в Москве, затеял он было иттить и подать ей на князя и на меня челобитную». На розыски жалобщика был послан солдат, «который почти не отходил от дворца, и не успел Роман только показаться, как раба божия тотчас и спеленали и вместе с написанною самой глупейшею челобитною представили к князю». Возмутитель крестьян был сослан в Сибирь на поселение, «чрез то успокоилась и вся волость» [564]564
  Там же. С. 456–465.


[Закрыть], – заключает рассказ Болотов.

По словам мемуариста, дело закончилось благополучно. Но эта история совсем не так проста, как он хочет показать. Почему мужики восстали, если их оброк не изменился по сравнению с прежним? Дело в одной тонкости, которую не проговаривает управляющий. Поскольку земли были куплены императрицей, то жившие на них крестьяне посчитали себя государственными и захотели такой оброк, как в соседней Богородицкой волости, населенной казенными мужиками, то есть четыре рубля. Но им оставили прежний – шесть. Ведь Екатерина приобрела Киясово в частное владение для сына. Обитатели всех деревень, за исключением Спасской, поняли это и не возмутились. Спасских же крестьян подбил на выступление сельский богач Роман, видимо, пользовавшийся среди них авторитетом.

Казалось бы, чего проще – разъяснить мужикам ошибку и отпустить с миром. В их сомнениях насчет оброка не было ничего удивительного, если учесть, что многие управляющие, порой без ведома владельцев, набивали себе карманы. Однако Болотов называл пришедших к нему крестьян и «негодяями», и «сволочью», и «бунтовщиками». На взгляд нашего современника, его стремление заткнуть мужикам рты, чтобы они не могли «и кукнуть», – в корне неверно. Бросается в глаза, что управляющий желает сначала подавить возмущение, а уж потом вступить в переговоры. Сама жалоба квалифицируется как мятеж.

Чтобы понять логику Болотова и князя Волконского, надо принять во внимание реалии двухсотлетней давности. Малейшее неповиновение каралось не по причине кровожадности властей, а потому что крестьяне воспринимали уступку, торг и переговоры как признак слабости. За этим могло последовать возмущение больше прежнего. Поэтому сопротивление старались подавить в зародыше, а уж потом разбираться, кто прав, кто виноват. Любопытно поведение солдат – вчерашних выходцев из крестьянской среды. Они не чувствуют «классовой солидарности», напротив, угрожают «перерубить» мужиков шпагами. И дело здесь не в «неразвитости» сознания, а в заметном изменении его социальной составляющей. Служивые ощущают себя частью административного аппарата. Может показаться странным, но с высокостоящими над ними Болотовым и князем Волконским они связаны больше, чем с крестьянами чужого села.

Вполне объясним и страх управляющего, что неугомонный Роман все-таки доберется с жалобой до императрицы. Подача челобитных в собственные руки монархини была запрещена. Однако после наказания ретивых доносчиков власти непременно принимались за разбор жалобы. Даже если Болотов и Волконский были чисты, в процессе расследования вскрылись бы неизбежные упущения и злоупотребления – у кого их не было? При любых обстоятельствах ревизия – дело крайне нежелательное. Потому-то Романа и «спеленали» у самого дворца. Раздражение Андрея Тимофеевича против него не утихло и с течением лет. Ведь Роман был не простым буяном, а инициативным ходоком с амбициями главы мирского самоуправления. Заработанное богатство его не удовлетворяло, он нуждался в повышении своего статуса. Стань спасские мужики в самом деле государственными, и такой человек мог встроиться в низовую систему власти. Однако среди помещичьих крестьян он был явно опасен. При малейшем неповиновении подобные личности оказывались на гребне волны, командовали и распоряжались восставшими. Управляющие всеми силами старались избавиться от потенциальных вожаков крестьянского бунта, что и произошло с Романом.

«Чтоб то мужикам было безобидно»

А теперь из уголовных глубин поднимемся в мир обыденных отношений между помещиками и крепостными. Там не обязательно царила взаимная любовь, но и до смертоубийств дело чаще всего не доходило. Было бы неверно сказать, что государственная власть обращала внимание на то, как барин управляет хозяйством, только в случае смерти холопа. На самом деле крепостные находились полностью в сфере ответственности господина: он должен был гарантировать императору их повиновение, взимание подушной подати, сбор рекрутов, исполнение важных работ общероссийского масштаба, таких как прокладка дорог, строительство мостов или дежурство на заставах во время противоэпидемических карантинов.

Ни власти, ни помещик не были заинтересованы в том, чтобы разорять крестьян. Если крепостные ударялись в нищенство, их задерживала полиция и отправляла к господину с требованием, чтобы он приспособил своих людей к работе и дал пропитание. Из переписки А. В. Суворова со своими управляющими видно, как решались дела о повышении благосостояния, а значит, и платежеспособности крестьянского двора. «У крестьянина Михайлы Иванова одна корова! – с возмущением писал полководец. – Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что они допустили Михайлу Иванова дожить до одной коровы. На сей раз впервые и последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких, у кого много малолетних детей. Того ради Михайле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль».

Круговая порука сельского мира и личная ответственность хозяина служили своего рода социальной гарантией от бедности. Из отчетов и писем видно, что расслоение происходило не столько внутри общины, сколько между разными деревнями. Были села работящие и пьющие, справные и влачившие жалкое существование. Многое зависело от географического фактора: качества земли, близости проезжих дорог и т. д. У каждого помещика имелась своя Рузаевка – вечная головная боль, заноза в сердце. Для Суворова предметом постоянных нареканий стала деревня Ундол неподалеку от Владимира.

«Ундольские крестьяне не чадолюбивы, – писал он управляющему Степану Кузнецову, – и недавно в малых детях терпели жалостный убыток. Это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу невиновен. В оспе ребят от простуды не укрывали, двери и окошки оставляли полые и надлежащим их не питали, и хотя небрежных отцов должно сечь нещадно в мирском кругу, а мужья – те с их женами управятся сами. Но сего наказания мало; понеже сие есть человекоубийство… Порочный, корыстолюбивый постой проезжих главною тому причиною, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут… А потому имеющим в кори и оспе детей отнюдь не пускать приезжающих, и где эта несчастная болезнь окажется, то с этим домом все сообщение пресечь, ибо той болезни прилипчивее нет».

Порой кажется, что барин объясняет крестьянам самые простые вещи, понятные любому. Но не стоит забывать, что ясны они сейчас, а в тот момент требовались постоянное напоминание и принуждение, чтобы исполнялись элементарные правила: не водить больных в людные места, ухаживать за простудившимися детьми, не надеясь, будто хворь пройдет сама, не бросать, ради угождения постояльцу, своих близких без обеда…

Александр Васильевич был строгим, но не суровым барином, отлично понимавшим особенности деревенской психологии: лень, стремление увильнуть от работы, алчность до легких денег, доверчивость и простодушное лукавство. Ундол являлся одним из самых обширных имений полководца, он стоял на тракте, и его жители много зарабатывали, обслуживая путешественников. Сельский труд приносил им меньше, и они почти забросили пахать землю. Готовя для проезжающих еду, ундольцы резали скот, отчего оставались без навоза, и пашня с каждым годом давала все меньше и меньше. «Лень рождается от изобилия, – писал им барин. – Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать землю без навоза, отчего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Суворов потребовал от жителей имения возобновить разведение скота: «Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком» [565]565
  Лопатин В. С.Потемкин и Суворов. М., 1992. С. 82–83.


[Закрыть].

С той же деловитостью, с какой Александр Васильевич отдавал распоряжения о размножении лошадей и коров, он беспокоился о «размножении» холопов. Управляющему Семену Румянцеву полководец писал: «Многие дворовые ребята у меня так подросли, что их женить пора. Девок здесь нет, и купить их гораздо дороже, нежели в нашей стороне. Чего ради прошу вас для них купить четыре девицы, от 14 до 18 лет, и как случится, из крестьянок или из дворовых. На что употребите оброчные мои деньги от 150 и хотя до 200 рублей. Лица не очень разбирать, лишь бы были здоровы… Да не можно ль, государь мой, выбрать из моих крестьянских тако-ж дворовых людям в невесты девочку-другую, только чтоб то мужикам было безобидно… Сих девиц извольте отправлять в Ундол на крестьянских подводах без нарядов, одних за другими, как возят кур, но очень сохранно» [566]566
  Рыбкин Н.Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность. М., 1874. С. 28.


[Закрыть].

Оборот – «как возят кур» – способен возмутить современного человека, но в сущности он не заключал в себе ничего обидного, речь шла о том, что невест можно отправить спокойно, без охраны, в простых крестьянских телегах. Обращает на себя внимание другая фраза: «чтоб то мужикам было безобидно». Имеется в виду недостаток девиц в селе. Если таковой есть, то лучше крестьян не волновать и не отбирать тех, на которых они уже рассчитывают. Кроме того, за обиду родители могли почесть сам факт перевода их дочери из крестьян в дворовые. Это считалось болезненным вопросом, и Суворов в данном случае предпочитал не употреблять барской власти, если семья будет возражать.

Следует пояснить, что крепостные XVIII века слились из множества категорий зависимых людей. Основными были холопы, принадлежавшие барину, и собственно крестьяне, жившие на земле и постепенно закрепленные за ней. В 1718–1724 годах в России прошла подушная перепись, которая соединила холопов с крестьянами в одном сословии. Отныне закон отказывался видеть между ними разницу. Однако в реальности различие сохранялось до самой отмены крепостного права. В крестьянской среде бытовало твердое убеждение, что дворовые – суть хозяйские рабы. А хлебопашцы привязаны не к владельцу имения, а к земле как таковой. Уточним не всегда понимаемую нашими современниками тонкость: дворового холопа можно было продать (в том числе в розницу, хотя практически все объявления предлагают купить семейного слугу вместе с домочадцами и выставляют для них общую цену). Крестьянин же подлежал продаже только вместе с землей [567]567
  Пайпс Р.Указ. соч. С. 198.


[Закрыть]. Однако помещик имел право переводить жителей деревень из крестьян в дворовые, чего им, конечно, не хотелось.

На первый взгляд более благополучная жизнь в барских хоромах была предпочтительнее. Но земледельцы так не считали. Для них уход в дворовые являлся понижением статуса. Марта Вильмот описала случай, когда княгиня Дашкова подарила ей крепостную девочку в качестве горничной. «Вечером приехала маленькая Пашенька, и княгиня объявила, что отныне она навечно моя собственность. Бедняжка. Но она никогда не испытает того, что понятие собственность я употреблю во зло. Напротив, я с радостью приняла власть, которую смогу использовать, чтобы дать девочке свободу или, если она ко мне привяжется, взять ее в ту часть света, куда отправлюсь сама. Теперь я считаю себя ответственной за счастье и благополучие своего ближнего. Дай Господи, чтобы я смогла хорошо исполнить свой долг» [568]568
  Письма сестер М. и К. Вильмот из России // Дашкова Е. Р.Записки. М., 1987. С. 271.


[Закрыть].

Обратим внимание, с какой торжественной серьезностью британская путешественница отнеслась к случившемуся. Произнеся в предыдущих письмах на родину длинный ряд инвектив против рабства, сама Марта не удержалась от соблазна стать владельцем живого человека. Правда, ей казалось, что она приступает к делу с наилучшими намерениями – воспитать крепостную свободной, увезти из страны деспотизма и подарить вольную. Вскоре выяснилось, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Одиннадцатилетняя девочка не только не была готова следовать за новой госпожой в другую «часть света», для нее невыносимым оказалось расставание с родной деревней в двух шагах от имения Дашковой.

«Пашенькина радость от новых платьев была недолгой, – сообщала Марта в следующем письме. – Она сказала мне, что ей здесь очень скучно и что она хочет вернуться домой. Я обещала отпустить ее вечером навестить маму. Это осушило ее слезы, и она стала повторять со мной алфавит» [569]569
  Там же.


[Закрыть].

Надежды сделать ребенка счастливым с каждым днем таяли. «Бедная Пашенька постоянно плачет, и я начинаю сомневаться в своем праве удерживать ее. Если она не перестанет лить слезы, я безусловно отправлю девочку к маме, хоть и знаю, что княгиня будет этим чрезвычайно недовольна. Нарядные платья, куклы и т. д. не могут заменить ребенку потерю душной жалкой хижины, где она свободна и в самый холод может отправиться бегать по улице. И конечно, чужие люди не могут заменить мать…

Крестьяне не хотят принимать во внимание преимущества положения горничной и считают несчастьем, если ребенка забирают в господский дом. Мадемуазель Исленева однажды попробовала взять себе шестнадцатилетнюю девушку. Та ежедневно проливала потоки слез, и, наконец, Анна Петровна вынуждена была отправить девушку под предлогом болезни. Через год она вышла замуж за бедного крестьянина и до сих пор радуется тому, что сумела избавиться от принудительной службы в большом доме, сознавая при этом, что хозяйка ее очень хорошая и добрая» [570]570
  Письма сестер М. и К. Вильмот из России… С. 272.


[Закрыть].

На взгляд крестьян, холопы, находящиеся при господах и не ведшие своего хозяйства, были имуществом в гораздо большей степени, чем деревенские жители. Даже помещичий крестьянин пользовался некоторой долей независимости. Он покупал землю, оставлял наследство, заключал сделки, а главное – не был постоянно на виду. Чем дальше от барина, тем больше фактической свободы. Марта вскоре сама столкнулась с этим. «Сегодня мы обедали в деревне Гостешево у патриарха села, богатого крестьянина, семья которого разрослась до 34 человек, и все они каждый день садятся за общий стол, – рассказывала она в одном из писем матери. – У крестьян в обычае жить вместе. Поскольку все богатство они зарабатывают собственным трудом, возделывая землю, которая у них в изобилии, многочисленные семьи становятся более состоятельными. Один или двое сыновей отправляются в город торговать. Выращивая хлеб, мужики продают его в Москве небольшими партиями, но в больших количествах… Семья крестьянина Сорокина увеличилась настолько, что ей пришлось покупать много земли, причем купчая совершается на имя помещика» [571]571
  Там же. С. 262.


[Закрыть].

Возражая иностранным авторам, полагавшим, будто в России крестьяне лишены собственности, издатель журнала «Беседующий гражданин» М. И. Антоновский в конце 80-х годов XVIII века писал: «Крестьянин каждый имеет свою собственность… Что крестьянин вырабатывает или ремеслом своим достает, остается точно ему принадлежащим. Тем владеет он во всю жизнь свою спокойно, отдает в приданое за дочерьми, оставляет в наследство. Без такой свободы и безопасности не могли б крестьяне наживать по сто тысяч рублей и более капитала, чему есть много примеров в России» [572]572
  Антоновский М. И.Новейшее повествовательное землеописание // Радищев. Материалы и исследования. М.; Л., 1936. С. 250.


[Закрыть]. За строкой остается важное уточнение: такая собственность основывалась на традиционном праве, скрепленном устным договором, так как большинство крестьян не умели писать. Если их помещик оказывался бессовестным человеком, то он, невзирая на свидетелей, мог отнять имущество крепостного. Правда, такое происходило нечасто, но было возможно, без нарушения закона.Ибо собственность крепостных в юридическую сферу не входила.

Однако дворовые не могли похвастаться даже такими, устно оговоренными и освященными традицией правами. Жестокому обращению хозяина-самодура в первую очередь подвергались слуги, бывшие под рукой. Газетные объявления о продаже касались именно холопов. Между крестьянином и барином стоял мир, их отношения не были прямыми. Что же касается дворового, то он, вступая с владельцем в повседневный контакт, полностью зависел от его настроения. Потому-то крестьяне с недовольством относились к переходу их детей из «душной хижины» в чистые и светлые барские хоромы. Чтобы устроить дело «безобидно», родителям забираемого ребенка нужно было заплатить. Это и приказывал Суворов своему управляющему. В понимании деревенских отцов и матерей их дети были имуществом, принадлежавшим семье. Иной раз многодетные родители оказывались вовсе не против избавиться от лишнего рта, но следовало уважить их, предложив хорошую цену. Процедура продажи крестьянами детей показывает, насколько глубоко в повседневной жизни укоренилось представление о естественности торговли людьми. Николай I говорил, что «крепостное право, как гвоздь, вбито в русскую шкуру». Сознание аморальности подобных действий приходило в общество медленно и не снизу, от несчастных, а сверху, от образованных.

Не следует думать, будто одни крепостные торговали своими детьми. Томас Димсдейл описал случай продажи мальчика и девочки бедными горожанами столицы. Отправляясь в Москву, доктор решил привить оспу паре ребятишек и взять их с собой, чтобы на месте не испытывать недостаток в «материи». «С помощью денег, – вспоминал он, – нам достали одного мальчика около шести лет от роду, сына матросской вдовы, и девочку около десяти лет, дочь обер-офицера из немцев. Отца ее не было в живых, а мать, вступив во второй брак, уехала со своим новым мужем, оставив девочку на попечение своей матери, старухи чрезвычайно бедной и бывшей не в состоянии ее содержать. Она заложила свою внучку в восьми рублях одному дворянину. Сумму эту заплатили кредитору, и обоим детям привили оспу» [573]573
  Димсдейл Т.Указ. соч. М., 2003. С. 84–85.


[Закрыть]. Если бы Аннушку, как звали маленькую пациентку Димсдейла, не выкупил врач, то она, дочь обер-офицера, стала бы дворовой приобретшего ее барина.

С отменой крепостного права торговля детьми отнюдь не ушла в прошлое, как можно было бы надеяться. Напротив, если прежде она происходила от случая к случаю, то в условиях обнищания крестьянства после потери значительной части земли по реформе 1861 года продажа бедными родителями своих чад приняла массовый характер. Детей отдавали путешествующим торговцам с уговором пристроить в городе «в хорошие руки» – в магазин или швейную мастерскую. Там, зарабатывая, они могли помогать оставшейся в деревне семье [574]574
  Илюха О.Котя, котя, продай дитя… // Родина. 2004. № 11. С. 79–82.


[Закрыть]. Но вернемся к временам сытого рабства.

И Суворов, и Дашкова были очень хозяйственными помещиками и добились процветания своих имений. Но, как мы видим, совершенно по-разному смотрели на некоторые аспекты отношений с крепостными. Александр Васильевич не позволял себе ни слова прекраснодушных рассуждений в просвещенческом ключе о благоденствии своих «подданных». Его приказы управляющим деловиты, здравы, без эмоций. Тем не менее он опасался вызывать недовольство крестьян переводом их дочерей в дворовые. Екатерина Романовна, по свидетельству Марты, плакала от умиления всякий раз, когда наблюдала сытых и довольных крепостных. В то же время княгиня без малейшего колебания забрала крестьянскую девочку в господский дом, хотя уже имелся отрицательный опыт подобного шага.

Так же по-разному решали Дашкова и Суворов вопрос об отсылке рекрутов. Для любой деревни это был крайне напряженный момент, грозивший вызвать неудовольствие. Марта описала один из случаев: «Княгиня обязана представить правительству рекрут. В этом году из каждых 500 человек забирали четырех мужчин, в прошлом году – в половину меньше. Мужчина, которого берут в армию, в семье считается как бы умершим. В числе рекрутов оказался Пашинькин дядя, и она утопает в слезах, оплакивая потерю родственника. Из-за огромных размеров империи, плохой почты и неграмотности крестьян родным невозможно получить какие-либо известия от солдата. Его близкие сначала безутешны, а потом совершенно о нем забывают. Для добрых помещика или помещицы это тяжелое время, поскольку, несмотря ни на что, они обязаны удовлетворить требование властей. Пашенька ушла плакать вместе с родными» [575]575
  Письма сестер М. и К. Вильмот из России… С. 281.


[Закрыть].

К счастью для семьи Паши, ее дядю забраковали. «В деревню вернулся староста и с ним семеро из десяти рекрут, – продолжала Марта. – Несколько дней назад он отвозил их в Калугу, где капитан гвардии, присланный из С. Петербурга, должен принять рекрутов и забраковать тех, кто не подходит по росту, ширине груди и т. д. Возвратился и Пашенькин дядя, поскольку оказалось, что грудь у него на полдюйма уже, чем требуется, хотя он – красивый, хорошо сложенный молодой мужчина. В деревне вечером было семь счастливых семей, потому что быть забракованным – это счастье. Однако семерых, признанных негодными, нужно заменить другими, что тяжело для княгини, которая сегодня нездорова и взволнована мыслью о беспорядках, какие могут произойти среди несчастных крестьян. Удачлив тот, кто хром, глух, слеп или искалечен. Случается, что мужики отрубают палец или причиняют себе другие увечья, лишь бы избавиться от солдатской службы» [576]576
  Там же.


[Закрыть].

Княгиня возлагала вину за возможное волнение крестьян на государство, требующее рекрутов. Со слов ее гостьи ситуация выглядела так, будто помещик ничего не мог сделать, чтобы предотвратить неудовольствие. Но осторожные хозяева находили способ и удовлетворить власть, и не потревожить собственных крепостных. Они приобретали в качестве рекрутов чужих дворовых, которых можно было найти у менее щепетильных соседей или по газетным объявлениям. Вот несколько предложений из «Московских ведомостей»: «Желающие купить двух человек из крестьян хорошего поведения и годных в рекруты… могут спросить в приходе Трех Святителей на Кулишках у домоправителя Ивана Шутова». Или: «Продается дворовый человек холостой с матерью вдовою: ему от роду 24-й год, ростом 7 верш., не дурен собою, грамоте знает, хороший лакей и способен быть гусаром или егерем; а матери 55 лет, верная ключница; оба смирного поведения. Цена им 1000 рублей» [577]577
  Коваленский М.Указ. соч. С. 115–116.


[Закрыть].

Именно так поступал Суворов, прекрасно понимавший, что такое рекрутский набор и с какими он сопряжен трудностями. В «Регистре о наказаниях крестьян», присланном барину управляющим прапорщиком М. И. Поречневым, сказано: «Алексей Медведев пойман с краденым сеном, за оное сечен. Оный же Медведев после того, убоясь солдатчины, палец себе отрубил». Отметка Суворова гласила: «Вы его греху причина… Знать, он не слышал, что от меня не велено в натуре рекрут своих отдавать, а покупать их миром на стороне, чтобы рекрутчины никто не боялся. Разве не помните, что в третьем годе я у вас застал? За недоимку по налогам вы управляли людей в рекруты, за что и были от меня наказаны» [578]578
  Там же. С. 114.


[Закрыть].

Чтобы мир мог купить рекрутов, нужно было понизить оброк Ведь деньги требовались немалые. Александр Васильевич на это шел. Екатерина Романовна поступать так не хотела. Вероятно, обвинения княгини в скупости все-таки имели под собой некоторую почву. Она предпочитала сохранить доход, даже сознавая, что рискует всякий раз, когда в ее имениях проходит набор.