Текст книги "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 43 страниц)

«Каменная лихорадка»

Однако всякому дамскому рукоделию Екатерина предпочитала слепки с камей. На этом многолетнем хобби следует остановиться подробнее, так как оно захватило не одну государыню, а, как водится, двор, свет и всех, кто мог себе позволить дорогое увлечение.

В детстве Екатерине очень хотелось заниматься живописью. Позднее она сожалела об упущенных возможностях: «Я охотно писала бы и рисовала; меня почти не научили рисовать за неимением учителя» [181]181
  Там же. С. 80.


[Закрыть]. В течение всего царствования императрица собирала разнообразные коллекции – книжные, живописные, минералогические. Но настоящей ее страстью стали «резные камни», что вполне соответствовало вкусу века.

Их принято было называть «антиками», вне зависимости от того, в какую историческую эпоху они создавались [182]182
  Гореликова-Голенко Е. Н.Увлечение Екатерины II и Екатерины Дашковой драгоценными камнями и минералами // Е. Р. Дашкова и ее современники. М., 2002. С. 61.


[Закрыть]. Коллекция Екатерины положила начало собиранию гемм русскими вельможами. В конце XVIII – первой половине XIX века это превратилось почти в повальное, как тогда говорили «записное», увлечение аристократии. Ныне Эрмитаж включает собрания Строгановых, Шуваловых, Нелидовых, Юсуповых, заложенные именно в екатерининское время.

Еще в начале царствования, в 1763 году, в Кунсткамере хранилось всего 150 камей и им не придавали серьезного значения. Императрица даже была разочарована, приобретя в 1779 году знаменитую камею «Персей и Андромеда», которая перед этим оказалась не по карману испанскому королю. «Каким, однако, хламом восхищаются порой знатоки!» [183]183
  Сб. РИО. Т. 23. С. 191.


[Закрыть]– писала Екатерина барону Гримму. Задетая за живое собственным непониманием предмета новой европейской мании, государыня занялась самообразованием. Вскоре она уже неплохо разбиралась в вопросе. В 80-е годы по ее заказу в Россию были доставлены 16 тысяч слепков с «резных камней», созданных на мануфактуре шотландца Д. Тасси. Их сопровождали научные описания Р. Э. Распе, больше известного современному читателю, как автор «Приключений барона Мюнхгаузена». Археолог и собиратель, он составил объемный труд «Каталог всех европейских кабинетов гемм», с которым и познакомилась Екатерина [184]184
  Неверов О. Я.Геммы античного мира. М., 1983. С. 20.


[Закрыть].

Страстными любителями «антиков» были два фаворита императрицы А. Д. Ланской и А. М. Дмитриев-Мамонов. Они во многом спровоцировали в ней азарт коллекционера. В 1782 году Екатерина, по рекомендации княгини Дашковой, купила собрание шотландского художника Д. Баэрса, 25 лет приобретавшего в Риме произведения искусства. Камеи привозились из Англии, Франции и Италии. В 80-е – начале 90-х годов коллекция значительно пополнилась за счет французского собрания д’Эннери, английского – лорда А. Перси, венского – нумизмата И. Франца, хранителя Венского кабинета древностей. В 1787 году в Россию прибыло полторы тысячи гемм – так называемая коллекция Орлеанского дома, собиравшаяся несколькими поколениями принцев. После Французской революции множество «резных камней» хлынуло в Петербург из разоренных коллекций эмигрантов. Государыня охотно приобретала их, называя свою страсть «обжорством» или «каменной лихорадкой».

Ланской обратил внимание Екатерины на то, что камни Сибири и Урала могут быть использованы для резки современных гемм. В результате были созданы Колывановская и Екатеринбургская императорские фабрики «каменного художества». Императрица собственноручно делала оттиски из папье-маше, ее невестка Мария Федоровна успешно обучилась резьбе, выполнив портреты свекрови и супруга. Известен портрет Екатерины, вырезанный Мамоновым. В медальном классе Академии художеств было открыто отделение «резьбы по крепким камням» – аквамарину, сапфиру, изумруду – им руководил немецкий мастер И. К. Эгер [185]185
  Гореликова-Голенко Е. Н.Указ. соч. С. 65.


[Закрыть]. Золотая брошь его работы хранится сейчас в Алмазном фонде. В нее вставлен крупный изумруд 36 карат с резным портретом императрицы.

«Одному Богу известно, – писала Екатерина барону Гримму, – сколько радости дается общением со всем этим, какой в них заключен источник всяких познаний» [186]186
  Сб. РИО. Т. 23. с. 329.


[Закрыть]. В 1784 году она поручила дворцовому библиотекарю А. И. Лужкову составить описание коллекции. Систематизация заняла десять лет. По завершении его труда императрица с удовлетворением сообщала корреспонденту: «Все расположено в систематическом порядке, начиная с египтян, и проходит затем через все мифологии и истории легендарные и не легендарные вплоть до наших дней» [187]187
  Там же. С. 637.


[Закрыть]. Через год не без хвастовства она добавляла: «Все собрания Европы, по сравнению с нашим, представляют собой лишь детские затеи».

Для подобной самоуверенности у Екатерины были основания. Ее коллекция к 1795 году насчитывала 10 тысяч «антиков» и еще 34 тысячи слепков. Эту «бездну», как именовала ее императрица, пришлось перевезти в новое здание Эрмитажа. Под нее отвели пять шкафов-кабинетов красного дерева по сто ящиков каждый. В «Завещании» государыня отдавала свое собрание внуку Александру [188]188
  Екатерина II.Записки. СПб., 1907. С. 719.


[Закрыть]. В связи с этим подарком современная московская исследовательница Е. Н. Гореликова-Голенко справедливо отмечала: «Если поверить, что человек в такие минуты думает о главном, мы можем оценить значимость для Екатерины ее камней и антиков» [189]189
  Гореликова-Голенко Е. Н.Указ. соч. С. 66.


[Закрыть].

Увлечение из Зимнего перекочевало во дворцы других вельмож. Одной из первых русских собирательниц была княгиня Дашкова. Во время длительного заграничного путешествия она информировала императрицу обо всех примечательных вещах, которые встретились ей по пути. Так, посетив ризницу Мадонны в Лоретто, княгиня описывала собранные там богатства: великолепные изумруды, присланные испанским монархом, драгоценные регалии шведской королевы Кристины, которые та пожертвовала Пресвятой Деве, отрекшись от престола и переехав в Италию.

Самой Дашковой принадлежал крупный опал королевы Кристины, который купил Н. И. Панин, будучи в молодые годы послом в Стокгольме, а затем подарил племяннице. По прошествии многих лет княгиня в знак дружбы передала камень Марте Вильмот [190]190
  Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 408.


[Закрыть]. Кристина Шведская – одна из первых августейших последовательниц просветительской философии, ранний вариант «мудреца на троне». Поэтому ее вещи – драгоценности, камеи, перстни – имели в глазах образованной дамы XVIII века особый смысл.

Как и Екатерина, Дашкова увлекалась собиранием гемм. В Риме она взяла для себя и своих детей несколько уроков гравирования и вечерами много занималась с резцом [191]191
  Лозинская Л. Я.Во главе двух академий. М., 1983. С. 70.


[Закрыть]. Став в Петербурге директором Академии наук, княгиня организовала общедоступные публичные лекции по основным отраслям знания. Важное место в программе занимала минералогия, которую читал профессор В. М. Севергин. Для наглядности Дашкова передала ему одну из личных коллекций минералов. Большим собранием «ископаемых минералов и раковин», найденных на Урале, владел старинный знакомец княгини – П. Г. Демидов, который даже подарил кое-что из раритетов Дени Дидро во время его приезда в Москву в 1773 году [192]192
  Там же. С. 59.


[Закрыть].

Прогулки

Мы уже говорили, что, изучая день Екатерины, не стоит ограничиваться «Записками» Грибовского. Он познакомился с императрицей за четыре года до ее смерти и, естественно, рассказывал о быте пожилой женщины. В частности, из воспоминаний секретаря бесследно исчезают прогулки. А ведь государыня была завзятым пешеходом и искусной наездницей.

«Нет человека подвижнее меня в этой местности, – писала она 25 июня 1772 года из Царского Села в Париж госпоже Бьельке. – Я была проворна, как птица, то пешком, то на лошади; я хожу по десяти верст как ни в чем не бывало. Не значит ли это испугать самого храброго лондонского ходока?» [193]193
  Сб. РИО. Т. XIII. СПб., 1874. С. 260–261.


[Закрыть]

В 1775 году в письме барону Гримму Екатерина рассказывала, как восемь лет назад впервые увидела село Черные Грязи, будущее Царицыно: «Однажды, устав бродить по долинам и лугам Коломенского, я отправилась на большую дорогу… Эта дорога привела меня к громадному пруду, связанному с другим, еще огромнейшим: но второй пруд, богатый прелестнейшими видами, не принадлежал ее величеству (покойной Елизавете Петровне. – О.Е.), а некоему князю Кантемиру, ее соседу. Второй пруд соединялся с третьим прудом, который образовал бесчисленное множество заливов. И вот гулявшие, проходя из пруда к пруду то пешком, то в карете, очутились за семь длинных верст от Коломенского, высматривая имение своего соседа» [194]194
  Цит. по: Сергеев К. Н.Царицыно. М., 1995. С. 48–49.


[Закрыть].

Как видим, Екатерину не пугали расстояния. Верховой езде она выучилась в России, на родине это считали не вполне пристойным. В юности София посетила с родителями Варель, где познакомилась с графиней Бентинк, веселой 30-летней красавицей, ездившей верхом по-мужски, хохотавшей и певшей, когда захочется, а оставшись с девочкой вдвоем, пустившейся отплясывать штирийский танец. Этот образ пленил воображение юной Софии, и через несколько лет она рискнула сама усесться в седло. Екатерина сделала быстрые успехи, которые с удовольствием описывала в мемуарах. Она полюбила долгие прогулки с ружьем в окрестностях Царского и Ораниенбаума.

«В Троицын день императрица приказала мне пригласить супругу саксонского посла г-жу д’Арним поехать со мной верхом в Екатерингоф, – вспоминала Екатерина. – Эта женщина хвасталась, что любит ездить верхом и справляется с этим отлично… Арним пришла ко мне около пяти часов пополудни, одетая с головы до ног в мужской костюм из красного сукна, обшитого золотым галуном. Она не знала, куда деть шляпу и руки. Так как я знала, что императрица не любит, чтобы я ездила верхом по-мужски, то я велела приготовить себе английское дамское седло и надела английскую амазонку из очень дорогой материи, голубой с серебром, черная шапочка моя была окружена шнурком из бриллиантов… Так как я была тогда очень ловка и очень проворна к верховой езде, то, как только подошла к лошади, так на нее и вскочила; юбку, которая была у меня разрезана, я спустила по бокам лошади. Императрица, видя, с каким проворством и ловкостью я вскочила на лошадь, изумилась и сказала, что нельзя быть лучше меня на лошади; она спросила, на каком я седле, и, узнав, что на дамском, сказала: „Можно поклясться, что она на мужском седле“. Когда очередь дошла до Арним, она не блеснула ловкостью… Ей понадобилась лесенка, чтобы влезть. Наконец, с помощью нескольких лиц она уселась на свою клячу, которая пошла неровной рысью, так что порядком трясла даму, которая не была тверда ни в седле, ни в стременах и которая держалась рукой за луку. Мне говорили, что императрица очень смеялась» [195]195
  Екатерина II.Сочинения. М., 1990. С. 109–110.


[Закрыть].

И через много лет Екатерина оставалась весьма пристрастна к победам своей юности, маленьким шалостям и обманам. Например, она придумала седло, которое сочетало конструкцию дамского и мужского. Со двора великая княгиня выезжала боком, а оставшись только в обществе своих берейторов, перекидывала ногу и скакала по-мужски. Ей нравились опасные затеи, охота и дальние поездки. Возможно, неумеренным лихачеством и неженской храбростью молодая Екатерина компенсировала то приниженное положение, которое занимала в семье и при дворе Елизаветы Петровны – презрение и грубость мужа, издевательства и мелочные придирки свекрови. В этом смысле верховая езда и стрельба из ружья как никакое другое средство позволяли женщине самоутвердиться. Понятно самолюбование, с которым Екатерина вспоминала свои успехи.

До 80-х годов императрица все еще охотно ездила верхом, особенно на даче, о чем свидетельствуют ее переписка и камер-фурьерский журнал. Царская конюшня насчитывала около 1200 лошадей. Любимым жеребцом государыни был Бриллиант, «бурый, в мелкой гречке, варварийской породы». Он и другой жеребец – Каприз – позировали скульптору Фальконе, когда тот работал над фигурой «Медного всадника». По приказу Екатерины опытный берейтор Афанасий Тележников на полном скаку взлетал на помост и на мгновение удерживал коня, подняв на дыбы, а скульптор тем временем делал наброски [196]196
  Синдаловский Н. А.Легенды и мифы Санкт-Петербурга. СПб., 2001. С. 71.


[Закрыть].

Дачное катание императрица закрывала своеобразным праздником для всех, служивших на ее конюшнях. По возвращении в столицу из загородных резиденций, обычно 18 августа, она посылала офицерам по бутылке шампанского, обер-офицерам – красного вина, а простым конюхам – водку, пиво и мед. В этот день было запрещено брать лошадей из императорской конюшни и вообще беспокоить ее штат, славно потрудившийся летом при перевозке двора.

С холодами начиналась более скучная жизнь. Есть свидетельство о том, что в Петербурге императрица выезжала неохотно – раза три-четыре за зиму. Как-то у нее разболелась голова и ей посоветовали прогуляться в санях по морозному воздуху. Хворь как рукой сняло. Но на следующий день Екатерина отказалась от проверенного средства со словами: «Что скажет народ, когда увидит меня на улице два дня с ряду?» [197]197
  Пыляев М. И.Указ. соч. С. 189.


[Закрыть]Такой отзыв легко объяснить – стоило карете с государыней выехать в город, как за ней увязывались целые толпы зевак. Екатерина этого не любила. Когда в 1787 году она отправлялась в Крым, фаворит А. М. Дмитриев-Мамонов обратил ее внимание на скопление народа, провожавшего царский поезд. «И медведя кучами смотреть собираются» [198]198
  Храповицкий А. В.Памятные записки. М., 1962. С. 20.


[Закрыть], – с легким раздражением ответила императрица.

Впрочем, иногда в погожий зимний денек или на Масленицу Екатерина баловала придворных широким катаньем. Закладывалось трое больших саней по десять – двенадцать лошадей в каждые, сзади к ним цеплялись сани поменьше, и множество народу отправлялось в царском поезде за город к Чесменскому дворцу, где граф Алексей Григорьевич Орлов давал государыне и гостям обед. Затем гуляющие устремлялись проселочными дорогами к Неве. У казенной Горбылевской дачи были устроены высокие ледяные горы, с которых приехавшие катались на салазках, а императрица смотрела на них из теплого павильона на берегу реки. Вечером, накатавшись, насмеявшись и набарахтавшись в снегу, придворные «тем же поездом» ехали в Таврический дворец князя Потемкина, там ужинали и возвращались домой уже при свете факелов и осмоленных бочек. Перед санями императрицы скакал отряд лейб-гусар, такой же эскорт замыкал процессию.

В те времена в России еще не привилась привычка ежедневной пешей прогулки в любую погоду. Путешествовать на своих двоих считалось уделом простолюдинов. Человеку благородного происхождения пристало разъезжать верхом или в карете. Рассказывая о жизни в Москве у княгини Дашковой, Кэтрин Вильмот писала: «Мы с Матти каждый день гуляем по глубокому снегу неподалеку от дома, чем немало развлекаем русских, которые буквально никогда не ходят пешком». Речь, конечно, о дворянах. Но и крестьяне предпочитали выходить зимой только по делам. В имении княгини Троицком желание сестер-ирландок гулять по заваленным сугробами дорожкам парка воспринималось дворней как странная затея. «Всякого, кто не имеет привычку сидеть взаперти, считают сумасшедшим, – жаловалась Кэтрин в письме Анне Четвуд. – Тем не менее каждый день я совершаю пешие прогулки перед завтраком и перед обедом» [199]199
  Дашкова Е. Р.Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 304, 309.


[Закрыть].

Чтобы изменить отношение к такому гулянью, понадобилась мода. Традиция совершать променады, невзирая на капризы природы, пришла из Англии. Позднее она соединилась с культурой дендизма – ежедневной прогулкой лондонского денди – и так попала к нам в первой четверти XIX столетия. Петербургские щеголи испортили немало брюк, путешествуя по слякотным улицам столицы и подражая собратьям из туманного Альбиона.

Екатерина II была одной из первых любительниц пеших прогулок Весной и осенью в погожие дни она позволяла себе размяться даже в Петербурге. Джакомо Казанова, посетивший Россию в 1767 году, встретил государыню именно во время моциона в Летнем саду, где она запросто прохаживалась одновременно с другими посетителями: «Тут я увидел в середине аллеи приближавшуюся ко мне государыню, впереди граф Григорий Орлов, позади две дамы. По левую руку шел граф Панин, она беседовала с ним. Я двинулся в живую изгородь, дабы пропустить ее; поравнявшись, она, улыбаясь, спросила, пленился ли я красотой статуй…» [200]200
  Казанова Д.История моей жизни. М., 1990. С. 581–585.


[Закрыть]Казанова показался Екатерине приятным собеседником, и она еще несколько раз удостоила его разговора во время утренних прогулок По словам итальянца, они происходили «спозаранку», когда в Летнем саду было еще мало народу.

Камер-фурьерский журнал показывает, что на прогулках Екатерину часто сопровождали ее придворные дамы: графиня П. А. Брюс, графиня А. С. Протасова, А. Н. Нарышкина или камер-юнгфера М. С. Перекусихина. К последним годам царствования относится забавный случай. Как-то императрица и одна из ее пожилых подруг, мирно беседуя, сидели на лавочке в Царском Селе. Мимо прошли молодые офицеры, только что сменившиеся с дежурства, и даже не поприветствовали старушек. Спутница Екатерины окликнула невеж и устроила им разнос за непочтение к государыне. «Полно, не сердись, – остановила ее императрица. – Лет тридцать назад они бы так не поступили».

«Монастырки»

Иногда после обеда Екатерина оставляла все дела и отправлялась навестить воспитанниц Смольного общества благородных девиц. С одной из них – Александрой Лёвшиной – она даже состояла в переписке. «Черномазая Лёвушка! Я хотела садиться в карету, когда получила твое приятное письмо, и намерена была ехать прямо в монастырь тебя увидеть, – сообщала государыня. – Но, извините, великий холод меня удержал… Когда большие морозы убавятся, я приеду на целое послеобеденное время присутствовать при всех ваших различных занятиях, ежели мои то позволят» [201]201
  Русский архив. 1870. С. 530.


[Закрыть].

Со своей стороны императрица приглашала девушек к себе. Камер-фурьерский журнал запечатлел визиты смольнянок в загородные резиденции. Так, в мае 1776 года, во время траура по великой княгине Наталье Алексеевне, в Царском Селе регулярно бывали четыре воспитанницы Смольного – Александра Лёвшина, Глафира Алымова, Наталья Борщева и Екатерина Нелидова [202]202
  Камер-фурьерский церемониальный журнал 1776 года. СПб., 1866. С. 251.


[Закрыть]– все будущие фрейлины. Видимо, в грустные дни после смерти невестки императрице приятно было провести некоторое время в окружении молодых лиц. Переписка с Лёвшиной показывает, что «монастырки» катались в Царское к своей августейшей «подруге» и зимой. Как сложилась столь необычная дружба? И каким целям служила?

Устав Воспитательного общества при Воскресенском Смольном монастыре был подписан императрицей 5 мая 1764 года. В этом закрытом учебном заведении в течение 12 лет должны были воспитываться девочки благородного происхождения, но туда же сразу стали принимать и дочерей солдат и матросов, а также петербургских мещан.

Через четыре года английский посланник в Петербурге лорд Чарльз Каскарт (Каткарт) писал, что И. И. Бецкой «имел любезность показать мне так называемый монастырь, где императрица воспитывает на собственный счет 250 девиц из знатных фамилий и 350 дочерей мещан и вольных крестьян. Принимают их в заведение в четырехлетнем возрасте, а выходят они девятнадцати лет.

Воспитанницы разделены на пять классов, из которых в каждом проводят по три года, изучая все науки, полезные для будущего состояния каждой из них. Я видел их спальни и присутствовал при их ужине. Ни что не может превзойти заботливости и успеха Бецкого и дам, занимающихся в этом заведении, которое еще находится в младенческом состоянии…

Полный недостаток средств к образованию, особенно между женщинами, и множество французов низкого происхождения, сумевших сделаться необходимыми во всех семействах, вот два обстоятельства, подавших императрице эту мысль, выполняемую под ее личным наблюдением и с величайшим усердием» [203]203
  Сб. РИО. Т. XII. СПб., 1873. С. 369–371.


[Закрыть].

Программа Смольного была выдающейся для своего времени, по сложности и в наборе наук мало уступая Сухопутному корпусу, где получали образование предполагаемые мужья «монастырок». Девушки изучали Закон Божий, русский, французский, немецкий и итальянский языки, арифметику, физику, историю, географию, архитектуру, геральдику, рисование, танцы, музыку, рукоделие и даже токарное ремесло. Искусства преподавали учителя из Академии художеств.

Большое место было отведено сценическому мастерству, поскольку в Смольном существовал свой театр, где воспитанницы пели, танцевали, ставили трагедии и комические оперы. Недаром художник Д. Г. Левицкий, в 1772–1776 годах исполнявший по заказу Бецкого серию портретов смольнянок, изобразил большинство девушек именно в сценических амплуа. Е. И. Нелидова, А. П. Лёвшина и Н. С. Борщева танцуют, Г. И. Алымова играет на арфе, Е. Н. Хрущева и Е. Н. Хованская исполняют роли в комической опере итальянского композитора Кампи «Капризы любви, или Нинетта при дворе».

Воспитанницы жили в Смольном двенадцать лет. Новый прием происходил каждые три года. Внутри весь курс обучения делился на четыре ступени или «возраста» с пребыванием в каждом по три года. Девушки разных «возрастов» носили платья определенного цвета. Самые маленькие – кофейные или коричневые, поэтому на внутреннем языке Смольного наивность или ребячливость называлась «кофейностью». Второй возраст – голубые, третий – серые и, наконец, старшие одевались в белое. Эти скромные на вид наряды шились из дорогих качественных тканей. Для повседневной носки употреблялся камлот – шерсть с примесью шелка английской выделки. Для праздников шелк [204]204
  Петинова Е.Фрейлины ее величества. СПб., 2000. С. 20.


[Закрыть]. В одном из писем Лёвшиной Екатерина просила: «Поздравьте от меня ваших кофейных кукол, приголубьте голубых обезьян, поцелуйте серых сестер и обнимите крепко белых резвушек, моих старых друзей» [205]205
  Письма Екатерины II девице Левшиной // Дашкова Е. Р.Записки. М., 1990. С. 333.


[Закрыть].

Обычно забывается, что, создавая Воспитательное общество в Смольном монастыре, Екатерина имела перед глазами удачный пример подобного учебного заведения во Франции – знаменитый Сен-Сир, открытый во времена Людовика XIV. Королю подсказала создать его маркиза де Ментенон, дама просвещенная и религиозная одновременно. Внучка драматурга д’Обинье, вдова сатирика Скарона и воспитательница королевских детей от мадам Монтеспан, она стала последней любовью Людовика. Король даже заключил с ней тайный брак, причем почти с благословения супруги: умирая, Мария Терезия надела свое кольцо на палец доброй Франсуазы Скарон [206]206
  Чернова А.Эпоха великого арбитра элегантности // Мода и стиль. М., 2002. С. 162.


[Закрыть].

Маркиза учредила пансион для бедных дворянских девушек, стремясь дать им приличное образование и подыскать подходящие партии. Она сама следила за программой, часто навещала воспитанниц, иногда вместе с королем. Считается, что выпускницы Сен-Сира, выйдя замуж, внесли большой вклад в насаждение просвещенных нравов во французском обществе. Заметно, что Екатерина, опекая «монастырок» из Смольного, стремилась играть роль Ментенон и Людовика в одном лице. Она стала и августейшей покровительницей Воспитательного общества, и старшим, все понимающим другом девушек.

Одаренный педагог, императрица интуитивно почувствовала необходимость в таком друге. Находясь в стенах закрытого заведения, «пилигримки» были окружены, с одной стороны, сверстницами, равными и по положению, и по кругу знаний (вернее, незнания о внешнем мире), с другой – воспитательницами, с которыми доверительные отношения подчас были просто невозможны в силу субординации. Вне семьи отсутствовало важное звено – старший родственник-посредник, тетя или дядя, которые обычно и вводили племянников «в свет», разъясняли тонкости и условности «взрослой» жизни.

Литература Просвещения пестрит примерами, как такой родственник или мнимый друг только развращал подростков, открывая им неприглядные тайны светского общества [207]207
  Фукс Э.История нравов. Галантный век М., 1994. С. 177–178.


[Закрыть]. (Достаточно вспомнить роль маркизы де Метрей из «Опасных связей» Лакло – холодной, расчетливой львицы, из ревности погубившей неопытную Сесиль Воланж) Однако без старшего друга дело обстояло еще хуже – разрыв с семьей и традицией мог обернуться для «монастырок» полной беспомощностью по выходе из Смольного. Попытка компенсировать потерю и привела Екатерину собственной персоной в круг благородных девиц.

Смольнянки «с энтузиазмом говорили о посещениях Екатерины», нетерпеливо ждали ее. «Ах, Лёвушка! – восклицала императрица в одной записке. – …Неужели ты каждый день отмериваешь двести двадцать одну ступеньку, чтобы издали взглянуть на мой дворец, который вы не любите за то, что он так далеко разлучен с вами?» Провожая государыню, воспитанницы плакали, что несколько смущало жизнерадостную Екатерину: «Вы горюете, когда не видите меня. Вы, напротив, очень веселы, когда видите меня. Увы! погода дождливая. Путешествие в Москву печалит вас; слезы ручьем текут, и когда я видела вас в последний раз, следы их были заметны» [208]208
  Письма Екатерины II девице Левшиной // Дашкова Е. Р.Записки. М., 1990. С. 334.


[Закрыть].

Девушки нетерпеливо дожидались возвращения императрицы из дальних поездок, но особенно они ждали того момента, когда закончится их обучение и самые выдающиеся будут приняты фрейлинами ко двору. Екатерина не забывала обнадеживать младших подруг на счет этой блистательной перспективы. «Ровно через три года я приеду и возьму вас из монастыря, – писала она Лёвшиной, – тогда кончатся и слезы, и вздохи. Назло себе вы увидите, что то же Царское Село, о котором вы так невыгодно отзываетесь, понравится вам… Тогда вы будете постоянно со мной и на свободе; подобно некоторым из наших придворных сорок, выучитесь тарантить».

Образ старшей подруги – женщины искушенной, светской, способной дать ответы на вопросы, волнующие молодую девушку – не редкость ни в быту, ни в литературе того времени. В юности Екатерина сама пережила обаяние подобной личности – графини Бентинк, вдовы графа Ольденбургского – и хорошо запомнила силу этого чувства и приемы, которые производят впечатление на юную, еще неопытную душу. Когда понадобилось, императрица смогла блестяще воспользоваться своим опытом в отношении «сестриц» из Смольного.

Государыне вовсе не хотелось, чтобы воспитанницы росли дикарками. Ей нравилось показывать их публике, когда они посещали резиденции или выступали на сцене. «Я хорошо помню, как однажды в Летнем дворце прыгали рои моих белых друзей, между тем как разноперые птички летали по стенам, вскружив головы всему городу» [209]209
  Там же. С. 332.


[Закрыть], – шутила она с Лёвшиной. В Уставе Общества было записано: «Для большей привычки к честному обхождению, то есть чтобы придать девушкам приличную смелость в поведении, необходимо установить в сем обществе по праздничным и по воскресным дням собрания для приезжающих из города дам и кавалеров» [210]210
  Петинова Е.Указ. соч. С. 17.


[Закрыть].

Поэтому торжества и спектакли в монастыре были открыты для благородных господ обоего пола. Особенно пышно отмечалось окончание учебного года, которое было приурочено ко дню рождения императрицы 21 апреля. Тогда Смольный посещали высшие государственные сановники, иностранные послы и придворные во главе с Екатериной. В мае 1773 года для девиц старшего возраста специально была устроена прогулка в Летнем саду, чтобы показать их столичной общественности. Это событие отметили статьями «Санкт-Петербургские ведомости» и «Живописец» Н. И. Новикова, а А. П. Сумароков посвятил девушкам оду.

Екатерина даже была не против поддержать ухаживания придворных кавалеров за кем-нибудь из «монастырок». Коль скоро ей нравилась смуглая Лёвшина, то именно той и позволялось больше других. Покровительство императрицы исключало возможность недовольства со стороны начальницы Воспитательного общества француженки Софьи де Лафон. «Скажите от меня мадам Лафон, – писала государыня, – что высокая девица в белом платье с носом попугая и темным лицом, та самая, что приветствовала меня при входе в монастырь целой батареей охи ах… совершенно в моем вкусе». Такая близость и стала причиной, по которой Екатерина прочила Лёвушку в суженые Григорию Орлову, когда их собственный роман давно был в прошлом. «Серенада, которую вам задал князь Орлов, по моему мнению, не дурная мысль. Он любит дурачиться и очень расположен к вам, известной ему от колыбели. Он также любит отечество и ваш институт, устроенный на благо его. Он в особенности любит вас, и знаете ли за что? За то, что вас нельзя не любить» [211]211
  Письма Екатерины II девице Левшиной // Дашкова Е. Р.Записки. М., 1990. С. 333.


[Закрыть].

В образованной среде грань между жизнью и литературой была очень тонка. Сюжетные ходы и типы характеров перекочевывали из светских гостиных на страницы книг и возвращались обратно. Нельзя не заметить сходства между стилистикой иностранной переписки Екатерины и эпистолярным романом Ш. де Лакло «Опасные связи», что легко объяснить влиянием, которое на обоих авторов оказали популярные тогда «Письма г-жи де Севиньи». Но еще больше сюжетное сходство между треугольниками: Екатерина, Орлов, Лёвшина и маркиза де Метрей, виконт де Вальмон, Сесиль Воланж. Взрослая опытная дама подстрекает своего бывшего возлюбленного к ухаживанию за неопытной девочкой-институткой.

Другой вопрос, что Екатерина не строила планов погубить младшую подругу, Лёвшина была слишком жизнерадостна для жертвы, а Орлов хоть и годился на роль соблазнителя, но совершенно не отличался коварством. Роман был написан в 1782 году и никак не соотносился с мимолетной интрижкой в далекой России. Но участники треугольника – светская львица, ее отставной любовник и юная воспитанница монастыря – видимо, персонажи расхожие и, как оказалось, не чуждые Петербургу.

Альянс между Лёвшиной и Орловым не сложился. Александра Петровна окончила Смольный в 1776 году в первом выпуске, получив Большую золотую медаль и «знак отмены» – золотой вензель Екатерины II на белой шелковой ленте с двумя золотыми полосами, очень напоминавший фрейлинский шифр. Императрица не обманула ожидания «пилигримок». Пять лучших воспитанниц попали ко двору, но лишь «Черномазая Лёвушка» была назначена фрейлиной к самой Екатерине, остальные – в свиту великой княгини. За девушкой числилось всего 12 душ, но благодаря дружбе с государыней она сделала блестящую партию, выйдя через три года замуж за богача князя П. А. Черкасского. Их брак можно было бы назвать счастливым, если бы молодая не умерла всего двадцати четырех лет от роду [212]212
  Петинова Е.Указ. соч. С. 44.


[Закрыть].