Текст книги "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины"

Автор книги: Ольга Елисеева

«Пора тебя женить»

Семья начинается с брака. Брак со сватовства. Два столетия назад дело это было непростым, хлопотным, а подчас и опасным. Шутка ли: уйти в чужой род, где женская половина мигом поставит невестку под каблук? Или, напротив, взять к себе человека незнакомого, еще неизвестно как воспитанного. Какого он роду-племени, какими средствами располагает? Это в первую очередь интересовало старших членов семейства, от которых зависело решение. Взаимные же симпатии и антипатии молодых рассматривались как чувства неосновательные и в расчет брались редко. Никто не гарантировал будущей чете счастья, тут уж как Бог пошлет. Зато родные всячески старались оградить жениха или невесту от возможного обмана.

Многочисленные тетушки, подруги семейства, свахи вызнавали в мельчайших подробностях, каким состоянием обладает кандидат, каков размер приданого, безупречна ли репутация девушки, можно ли надеяться на карьерный рост суженого. Все эти вопросы имели первостепенное значение, ибо в мире чинов ранг супруга и занимаемая им должность обеспечивали право на представление ко двору, определяли длину шлейфа и число слуг на запятках кареты, позволяли есть на серебре или фарфоре, открывали двери великосветских особняков. Легкомысленные влюбленные во все времена предпочитали рай в шалаше, но их многоопытные матушки прекрасно знали, что после летних медовых месяцев наступит осень, которую лучше встречать во дворце в окружении многочисленной челяди.

Посредством браков в союз вступали не столько молодые люди, сколько их семейства. Поэтому поиск «предмета» никогда не пускался на самотек. Его контролировали старшие родственники, вернее родственницы. У отцов и дядьев, занятых службой, обычно не хватало времени подбирать партии. Вспомним знаменитые слова Фамусова из «Горя от ума»:

 
Что за комиссия, Создатель,
Быть взрослой дочери отцом!
 

Фамусов не успевает хорошенько следить за делами Софьи. А женская родня, которая могла бы опекать девушку, в пьесе А. С. Грибоедова не показана. Зато ее прекрасно видно в «Евгении Онегине». Привезенную в Москву Татьяну Пушкин поручает заботам целого мирка старых родственниц. И надо сказать, в нужный момент достойные дамы не сплоховали.

 
Шум, хохот, беготня, поклоны,
Галоп, мазурка, вальс… меж тем,
Между двух теток у колонны,
Не замечаема никем,
Татьяна смотрит и не видит…
……………
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не сводит
Какой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
– Взгляни налево поскорей. —
«Налево? Где? Что там такое?»
– Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал…
«Кто? толстый этот генерал?»
 

Конечно, генерал для Татьяны – не бог весть какой подарок. Ее сердце занято другим, а будущий избранник толст, важен и как будто в летах. Во всяком случае он заметно старше Лариной. Тетушек это смутить не может. Наоборот.

Сегодня кажется естественным брак между ровесниками. В те времена на дело смотрели по-другому. Вступив в свет, девушка должна была найти себе партию, пока юность и свежесть еще привлекали к ней внимание кавалеров. В противном случае она оставалась старой девой. Жизнь мужчины складывалась иначе. Прежде чем создать семью, он должен был добиться прочного общественного положения, выслужить чины, занять достойную должность. На это уходили лучшие годы. Некоторые, как отец Петра Гринева, женились только после отставки. В любом случае возрастной разрыв между супругами почти всегда был значителен.

Известный ученый и мемуарист А. Т. Болотов вспоминал, как его впервые назвали «женихом»: «Родитель мой издевками своими вогнал меня однажды в превеликие слезы. Идучи однажды в баню, угодно ему было взять меня с собой. Не успели мы раздеться, как вздумалось ему надо мною пошутить:

– Ну, брат Андрюша, – сказал он мне, – ты у меня теперь уже жених, и пора уже тебя женить.

Меня сие так поразило, что слезы у меня, как град, покатились, ибо природная застенчивость моя против женского пола была так велика, что я не мог рассудить, что это была одна шутка: я тогда не более как по одиннадцатому году был: женят ли кого в такие лета?» [376]376
  Болотов А. Т.Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков // Русские мемуары. XVIII век. М., 1988. С. 97.


[Закрыть]Дело происходило в 30-е годы XVIII века, и действительно тогда «по одиннадцатому году» дворянина женить уже не могли. Но еще недавно, на исходе XVII столетия, мальчику оставалось бы до брака лет пять: в Московской Руси в семейную жизнь вступали рано. Во времена империи эта традиция сохранилась только у крестьян. В дворянских семьях положение резко изменилось. Служба отнимала у мужчин почти все время. Для семьи не оставалось ничего, поэтому и заводить ее старались как можно позже.

Семь-десять лет серьезной разницей не считались. Князь Михаил Иванович Дашков был семью годами старше своей суженой Екатерины Романовны Воронцовой. Они обвенчались в 1759 году, когда жениху исполнилось 23, а невесте 16. Варвара Николаевна Голицына вышла замуж за графа Николая Николаевича Головина в 1786 году, когда ей было 19, а ее суженому 29 лет. Оба брака состоялись по взаимной страсти и первое время вызывали у окружающих умиление. «Моя молодость и семейное счастье были причиной всеобщего доброжелательства, – вспоминала Головина. – Мой брак, казалось, интересовал всех. Такое приятное чувство вызывает вид влюбленных супругов, старики наслаждаются воспоминанием, а молодежь сравнением» [377]377
  Головина В. Н.Мемуары. М., 2005. С. 22, 25.


[Закрыть].

Первые роды Дашковой, совпавшие со свирепой простудой супруга, привели к «тысяче безумств» влюбленных сердец. Постели князя и княгини стояли в смежных комнатах, но они не могли побыть вместе. «Мы с мужем испытывали муки Тантала, – писала Екатерина Романовна. – Не могли ни видеть друг друга, ни разговаривать… так что мне оставалось только плакать… Свекровь приставила ко мне старушку горничную, которая… служила нам Меркурием… Мы писали друг другу самые нежные записки, старушка носила их. Ночью, когда мой муж спал, я писала ему еще с тем, чтобы он утром, просыпаясь, мог получить письмо от меня… Это занятие, внушенное безграничной нежностью, холодным, рассудительным людям, пожалуй, покажется ребячеством» [378]378
  Дашкова Е. Р. Записки.1743–1810. Л., 1985. С. 14.


[Закрыть]. Однако сама княгиня и через сорок лет вспоминала те счастливые времена с благодарностью.

Тем горше были разочарования. И Дашков, и Головин первыми изменили своим юным женам. Подав тем самым повод для обычных в ту пору рассуждений: молодость и красота мужчин не гарантируют женщинам их верности, с более пожилыми мужьями семейные узы остались бы нерушимы. Характерны слова уже умудренной опытом Дашковой. Выдав дочь Анастасию за бригадира Андрея Евдокимовича Щербинина, который был значительно старше избранницы, княгиня писала: «Я надеялась, что он даст моей дочери тихую и мирную жизнь. Она… вряд ли могла рассчитывать, что более молодой и веселый муж станет ее любить и баловать» [379]379
  Там же. С. 96.


[Закрыть].

Это не только убеждение деспотичной матери. Это взгляд эпохи. Мужья подчас годились женам в отцы, и такое положение считалось правильным. Пятнадцать-двадцать лет – вот средний промежуток между датами рождения супругов. Но случалось и больше. Мемуаристка А. Е. Лабзина вспоминала: «Мать моя, оставшись от отца моего на тридцать втором году и любя его страстно, была в отчаянии, потерявши его». Между тем отец Лабзиной скончался на седьмом десятке. Саму же Анну Евдокимовну на тринадцатом году выдали замуж в 1772 году за Александра Матвеевича Карамышева, который был на 12 лет старше. «И с самого того дни я была в полной власти его. И сказано мне было, что от меня будут требовать непосредственного и неограниченного повиновения, покорности, смирения, кротости и терпения, и чтоб я не делала никаких рассуждений, а только бы слушала молча и повиновалась. Я все обещала» [380]380
  Лабзина А. Е.Указ. соч. М., 1996. С. 15, 47.


[Закрыть].

Иначе и быть не могло. Вспомним гневное письмо А. С. Пушкина теще Н. И. Гончаровой, пытавшейся в 1831 году настраивать Наталью Николаевну против мужа: «Обязанность моей жены подчиняться тому, что я себе позволяю. Не женщине в 18 лет управлять мужчиною 32 лет» [381]381
  Вересаев В. В.Пушкин в жизни. Минск, 1986. С. 256.


[Закрыть]. А ведь речь о временах сравнительно мягких. Тем более эти слова прозвучали бы справедливо полустолетием раньше. В «Капитанской дочке» от имени своего персонажа поэт писал: «Отец мой Андрей Петрович Гринев в молодости своей служил при графе Минихе и вышел в отставку премьер-майором в 17… году. С тех пор жил он в своей симбирской деревне, где и женился на девице Авдотье Васильевне Ю., дочери бедного тамошнего дворянина».

Бурхард Кристоф Миних – фельдмаршал императрицы Анны Иоанновны. В ее царствование дворяне получили право не тянуть лямку бессрочно, как это было при Петре I, а покидать службу по истечении 25-летнего пребывания. Следовательно, в деревню родитель пушкинского героя отправился только в сорок с небольшим, а если принять во внимание премьер-майорский чин, то и ближе к пятидесяти. Там он выбрал невесту из местных дворянских дочек Авдотья Васильевна Ю. могла оказаться под венцом и 17, и 15, и даже 13 лет от роду. Замуж в первой половине XVIII века выдавали рано. Е. П. Янькова говорила о браке своих родных, состоявшемся в 1745 году: «Жениху был двадцать пятый год, невесте пятнадцатый; по-тогдашнему это было так принято… Сказывали мне, что матушкина мать княжна Мещерская была двенадцати лет, когда выходила замуж» [382]382
  Янькова Е. П.Рассказы бабушки. М., 1989. С. 41.


[Закрыть]. Знаменитая красавица и женщина недюжинной деловой хватки, державшая на откупе почти всю Тверскую губернию, – Агафоклея Александровна Полторацкая – вышла замуж в 1751 году, четырнадцатилетней девочкой. Когда ее сватали, няня обратилась ней со словами: «Феклуша, убирай куклы, жених приехал».

Лишь к 80-м годам осмотрительные родители начинают оттягивать срок расставания девушек с домом. Средним возрастом невест становятся 20–25 лет. Это говорит и об улучшении условий жизни российского дворянства, поскольку рубеж увядания дамской прелести заметно отодвинулся, и о развитии образования в дворянских семьях. Воспитание девушки уже не считалось законченным к 15 годам. Напротив, в столичном обществе стали поговаривать о том, что рано вывозить дочерей в свет – только прежде времени их старить.

Однако превратиться в господствующую тенденцию такое отношение не могло. В многодетных семьях обычно оставалось немало старых дев, поэтому родители старались сбыть с рук кого можно. В трудном положении оказывались провинциальные невесты, если у матери не хватало средств вывезти их в крупные города или в столицу. Девушек буквально навязывали первому встречному дворянину, случайно заглянувшему в имение. Друг А. С. Пушкина – Павел Воинович Нащокин описывал знакомство своих родителей:

«Женился он (отец мемуариста. – О.Е.) тридцати лет с лишком. Жену нашел в отъезжем поле… в Курской губернии. Любя страстно охоту, он часто потешался ею в окрестностях Курска со множеством дворян и со своими офицерами… Во время одной из таких поездок застала их буря и непогода, от которой не устояли шатры отцовского стана, а дождь залил и кухонный огонь, и провиант. Отец мой послал в бывшую на виду усадьбу с спросом расположиться на некоторое время в обширной оранжерее… Поутру пошел он в господский дом благодарить за гостеприимство». Там его встретила необычного вида хозяйка, так что с первого взгляда было не разобрать, женщина это или мужчина, переодевшийся в дамское платье. «То была моя бабушка, сказывали мне, что она имела все ухватки мужские, росту была самого большого, собой сухая, лицом мужественна, с орлиным взглядом. Отец мой, думаю, не менее поразил ее. Росту он был очень малого, в плечах необыкновенно широк, такого роду сложения, как по-русски говорят, молотками сбит. Круглая голова почти без шеи лежала на могучих плечах, как на подносе». Хозяйка недолго церемонилась с заезжим генералом, позвала дочерей и представила: «Клеопатра, старшая, петербургская, тихая, умная, скромная, учена языкам и наукам. А вот эта моя вторая… Александра, деревенщина, я ее, батюшка, сама учила, и потому она такая же дура и сумасшедшая, как я, выбирай и бери себе любую». Гость не стал отнекиваться. «Посадил всех трех в карету, повез в Курск, сопутствуя им всем своим охотничьим штатом. А на другой день по приезде скромная Клеопатра сделалась женою моего отца» [383]383
  Воспоминания Павла Воиновича Нащокина // Прометей. Историко-биографический альманах серии «Жизнь замечательных людей». М., 1974. Т. 10. С. 287.


[Закрыть].

Невесту нечасто спрашивали о ее желании. Петр I трижды указами 1700,1702 и 1724 годов запрещал проводить обряд венчания без ясно выраженного согласия обеих сторон. Такое упорное повторение о многом говорит. Тем не менее картина менялась медленно. Сговора между родителями бывало достаточно. Камер-юнкер Ф. В. Берхгольц описал свадьбу, происходившую на его глазах в 1722 году. На вопрос священника: «Желают ли молодые вступить в брак и добровольно ли согласились на него?» – в церкви раздались смешки присутствующих [384]384
  Кирсанова Р.Насильный брак // Родина. 2002. № 3. С. 90.


[Закрыть].

Старшие члены семейства смотрели на детей как на своего рода подданных и чувствовали полное право распоряжаться их судьбой. А молодые люди не дерзали гласно обнаруживать своего мнения. Это выходило за рамки приличий и говорило о невоспитанности. Даже когда снисходительный и образованный жених считал своим долгом осведомиться у невесты, согласна ли она выйти за него замуж, девушки дичились и пугались. Так, А. Е. Лабзина рассказывала о времени своего обручения: «Ласки моего назначенного мужа стали ко мне открытее. Но они меня не веселили, и я очень холодно их принимала, а была больше с матерью моей, и сердце мое не чувствовало ни привязанности, ни отвращения, а больше страх в нем действовал. И он, видя это, несколько раз спрашивал, по воле ли я иду за него и не противен ли он мне? Мой ответ был: „Я выполняю волю матери“, – и убегала, чтобы не быть с ним без свидетелей» [385]385
  Лабзина А. Е.Указ. соч. С. 27.


[Закрыть].

Сами девушки не считали возможным открыто выражать свои желания. Е. П. Янькова, урожденная Корсакова, чья семейная жизнь сложилась счастливо, писала о времени сватовства: «Мне, признаюсь, Дмитрий Александрович приходился по мысли: не то чтоб я была в него влюблена (как это срамницы-барышни теперь говорят) или бы сокрушалась, что батюшка меня не отдает, нет, но дай батюшка свое согласие, и я бы не отказала» [386]386
  Янькова Е. П.Указ. соч. С. 49.


[Закрыть]. Ей вторит Е. А. Сабанеева, передавая слова своей матери, чья юность относилась к 80-м годам XVIII века: «Молодым девицам приходилось иногда слушать соображения и предположения об их судьбе, но они мало придавали тому значения. Часто случалось, что их личные склонности не согласовывались с планами родителей, однако их это не раздражало – таков был дух, таковы были нравы той эпохи. Очень может быть, что каждая имела свою сердечную тайну, которую берегла в душе и надеялась. А дальше судьба рассудит и Бог определит» [387]387
  Сабанеева Е. А.Указ. соч. М., 1996. С. 401.


[Закрыть].

Слово «роман» считалось предосудительным и означало любовную интригу с опасными приключениями. Такой-то «роман» и случился у одной из матушкиных подруг Полины Боборыкиной. «Несмотря на свою любовь к дочери, тетушка была с нею очень строга… К добру это не могло вести. Полина была, конечно, скрытна и с матерью совсем не откровенна. И вот какой тогда созревал роман. Князь Владимир Никитич Друцкой-Соколинский начал ухаживать за Полиной. Ей он очень нравился, да и мудреного тут не было ничего: он был очень хорош собою, умный и милый. Зачем бы тут быть роману?…Однако вышло так, что в один прекрасный день приезжает тетушка и объявляет, что Полина невеста. И откуда взялся тот жених, мы понятия не имели: какой-то генерал старый, дурной такой, совсем не нашего общества человек. Полина в отчаянии льет слезы, но, конечно, сказать ничего не смеет. И так скоро повелось дело. Сейчас помолвка, затем еще дня через три тетушка приехала с нами проститься перед отъездом в Петербург, чтобы там шить приданое.

Этот последний вечер в Москве Полина провела у нас и поведала нам, что она тихонько от матери виделась с Друцким у его сестры, что он избранный ее сердцем, что они поклялись друг другу в вечной любви и даже обменялись кольцами. Мы плакали над ее безумием, уговаривали или покориться матери, или же открыто противиться… Полина писала нам, и письма ее были отчаянные, она теряла всякую надежду, падала духом, а жених-генерал бывал у них в Петербурге всякий день.

В конце второй недели Боборыкины вернулись в Москву, сейчас же были у нас, и каково же было наше удивление увидеть Полину, сияющею радостью. Жениху-генералу тетушка отказала… Приданое было готово, рядная написана… В одно утро жених заехал к тетушке, и вот говорит ему Авдотья Евгеньевна: „Свадьба будет у нас на Красную Горку в Москве. Теперь позвольте вам передать рядную“. Он взял бумагу, развернул и начал читать. Как же разгневалась тогда Авдотья Евгеньевна! „Как, – говорит, – батюшка! Ты мне на слово не веришь! Ты хочешь проверять меня?“ Жених начал было извиняться…но не такова была тетушка. „Нет, милостивый государь мой, ваше превосходительство! Между нами все кончено. Вот вам Бог – а вот порог“ …Затем роман с князем Друцким окончился свадьбой весьма скоро и благополучно» [388]388
  Там же. С. 393–394.


[Закрыть].

В этой истории вздорная мать сначала создает для дочери неприемлемый брачный проект, а потом разрушает его. Рядная – договор о приданом невесты. Подробное знакомство с ним – необходимая сторона всякого сватовства. То ли «тетушка» хотела надуть генерала, то ли ее дворянское самолюбие действительно было оскорблено его поведением. Полина чудом выскользнула из тисков судьбы. В противном случае ей пришлось бы либо выйти замуж за нелюбимого, либо бежать. На последнее отваживались единицы.

«Она вздыхала о другом»

Большинство покорялось воле родителей. Именно так поступила мать Татьяны Лариной. Когда к ней посватался будущий муж, «поневоле она вздыхала о другом»:

 
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
 
 
Как он, она была одета
Всегда по моде и к лицу;
Но, не спросясь ее совета,
Девицу повезли к венцу.
 

Главный недостаток и гвардейского Грандисона, и князя Друцкого – молодость, а следовательно, невозможность как следует обеспечить семью. За интересами же юных родственниц, вступивших в свет, зорко следили не только матушки и отцы, но и вся старшая родня. Особенно славились московские кумушки, с деловитым бесстыдством атаковавшие холостых мужчин, засыпая их вопросами о чине и состоянии.

Попечитель Киевского учебного округа Е. Ф. Фон-Брадке, вспоминая времена своей молодости, описывал московские гостиные начала XIX века: «При всей внешней широте жизнь в Москве не была привлекательна… Множество старых княжон не оставляли без решительного приговора ни одного доброго имени, говорили за картами грубости своим партнерам и вообще всячески отмщали на ближних невольное свое добродетельное воздержание от проклятой брачной жизни. Они с отменным искусством и с крайним немилосердием добивались подробностей о вашем происхождении и о вашем семействе» [389]389
  Фон-Брадке Е. Ф.Автобиографические записки // Русские мемуары. 1800–1825 гг. М., 1989. С. 192.


[Закрыть]. Та же картина была и в царствование Екатерины II. Шевалье де Корберон в 1775 году писал о петербургских пожилых дамах: «Чувствуешь себя связанным по рукам и ногам и подверженным инквизиторскому допросу. Госпожа Чернышева начала коварно расспрашивать меня о Трубецкой, делая это с особенной настойчивостью, чтобы ввести меня в замешательство; я немного покраснел, что не укрылось от ее глаз и заставило меня покраснеть еще сильнее, чего она и добивалась. Говоря откровенно, я терпеть не могу этой женщины» [390]390
  Корберон М. Д.Указ. соч. С. 140.


[Закрыть].

Надо заметить, что тетушки старались не для себя. Почти у каждой имелся выводок племянниц, вдобавок к ним воспитанницы из бедной родни. Их следовало пристроить «в хорошие руки». А для матрон почтенного возраста не было более увлекательного дела, чем плетение матримониальных интриг. Это занятие наполняло жизнь смыслом, позволяя пожилым дамам чувствовать себя незаменимыми. Вот блестящая зарисовка, сделанная Сабанеевой:

«В эту зиму в Москве две тетушки, Екатерина Алексеевна Прончищева и фрейлина Александра Евгеньевна Кашкина, вывозили своих племянниц в свет. Несвицкие и Оболенские были знакомы домами, считались даже в родстве. Девицы в обеих семьях были очень дружны между собой и украшали тогдашние балы московского высшего общества. Казалось по первому впечатлению, что положение этих хорошеньких молодых девиц было тождественно. Однако… тетушка фрейлина так умело держала себя в свете, она шла таким твердым шагом по паркету московских салонов, тогда как Екатерина Алексеевна Прончищева с ее страстным нравом создавала часто тернистые пути для себя и для племянниц… Она, при всем своем уме и достоинствах, была лишена способности легко и свободно вращаться в светских сферах. Она часто сама мучилась и мучила племянниц…

В эту зиму Екатерина Алексеевна жила под влиянием двух для нее неотразимых чувств: желания выдать старшую княжну Анну замуж и страха, чтоб ее племянник, Алеша Прончищев, не женился. Он молод и богат! Мудрено ли в Москве женить такого молодца?

Когда она думала о судьбе княжны Анны, то в своем воображении намечала ей женихов из кавалеров, встречавшихся на балах и в обществе. То являлся Скуратов весьма приличной в ее глазах партией, то князья Друцкий и Щербатов, чаще же всего в этом смысле она думала об Оболенских… Затем, когда мысли Екатерины Алексеевны от племянниц обращались к племяннику, то те же Оболенские, столь желанные для одних, являлись ее воображению опасными для другого. Ей неоднократно уже мнилось, что тетушка фрейлина Кашкина имеет виды на ее Алешу…

Екатерина Алексеевна очень любила карты и вист, но вменяла себе в обязанность на всех балах являться в бальную залу в половине мазурки и взглянуть, с кем танцуют ее княжны. Мазурка имела искони особо интересное значение, она служила руководством для соображений насчет сердечной склонности – и сколько было сделано признаний под звуки ее живой мелодии!

Екатерина Алексеевна… взяла лорнет, поднесла его к глазам и начала внимательно производить инспекцию танцующих: „Кто это танцует в первой паре? А! Наш князь Алексей с княжной Урусовой. Как он хорош! Напоминает покойную сестру…“ Затем ее Алеша оказывается с княжной Варенькой Оболенской… Оба прелестны, свежи, юны! „Она – змея, – вдруг мелькнуло в голове Екатерины Алексеевны. – Она верно выбрала его в фигуре, но с кем же Алеша танцует мазурку? Конечно, не с ней же?“» [391]391
  Сабанеева Е. А.Указ. соч. С. 404–411.


[Закрыть]

Красноречивая картинка свидетельствует о литературном даровании мемуаристки. Однако для нас, помимо приятного чтения, важна точность этого наброска. Именно старшая женская половина семейства занималась подбором кандидатов для брачных партий и щепетильными вопросами сватовства. Если дамская родня оказывалась ловка и приятна в общении, для нее открывались двери самых высокопоставленных домов. Но беда, если тетушка или матушка не пользовались почтением, тогда она могла погубить тех, кому покровительствовала. Вот описание сватовства, где именно заносчивый и властный характер старшей сестры жениха едва не расстроил дело.

«Я стала ее знать в конце 80-х годов, когда ей было уже под сорок лет, – вспоминала Янькова о своей золовке. – Она была очень мала ростом; головка прехорошенькая, премилое лицо, глаза преумные, но туловище неуклюжее: горб спереди и горб сзади, и, чтобы скрыть этот недостаток, она всегда носила мантилью с капюшоном… С 88 или 89 года Анна Александровна стала у нас бывать чаще и чаще. Раз как-то батюшка и говорит за столом:

– Не понимаю, отчего это Янькова так зачастила ко мне; давно ли была, а сегодня опять приезжала; не знаю, что ей нужно, а уж верно недаром – она прелукавая.

И старший из ее братьев тоже стал у нас бывать почаще прежнего… Прошло еще сколько-то времени, приезжает к батюшке тетушка Марья Семеновна Корсакова и говорит ему:

– А я, Петр Михайлович, к тебе свахой приехала, хочу сватать жениха твоей дочери.

– Которой же?

– Елизавете, батюшка.

– Елизавете? Она так еще молода. А кто жених?

– Старший из Яньковых, Дмитрий.

– Нет, матушка сестрица, благодарю за честь, но не принимаю предложения: Елизавета еще молода; я даже ей и не скажу.

И точно батюшка мне ничего не сказал… Прошло, должно быть, с год, опять тетушка Марья Семеновна повторяет батюшке то же предложение, и опять он отказал наотрез: „Спешить некуда, Елизавета еще не перестарок; а засидится – не велика беда, и в девках останется“. И мне об этом ни слова… Думаю себе: „Стало быть, батюшка имеет какие-нибудь причины, что это ему неугодно“. Однажды я подхожу в зале к окну и вижу: едет на двор карета Яньковой; у меня отчего-то сердце так и упало. Батюшка был дома, он вышел в гостиную и Анну Александровну принял: из нас никого не позвал, они посидели вдвоем, что говорили – было не слышно, и Янькова уехала. Тут батюшка меня кликнул:

– У меня сейчас была Янькова, приезжала сватать тебя, Елизавета, за брата своего Дмитрия. Говорит мне: „Петр Михайлович, вот вы два раза говорили тетушке Марье Семеновне, что Елизавета Петровна еще слишком молода; неужели и теперь мне то же скажете, а брат мой приступает, чтоб я узнала ваш решительный ответ“. Я ей на это сказал: „И что это, право, далась вам моя Елизавета; неужели кроме нее нет невест в Москве?“ Про Дмитрия Александровича нельзя ничего сказать, кроме хорошего: человек добрый, смирный, неглупый, наружности приятной, да это и последнее дело смотреть на красоту; ежели от мужчины не шарахается лошадь, то, значит, и хорош. Родство у Яньковых хорошее, они и нам свои, и состояние прекрасное: чем он не жених? Не будь сестра у него, я никогда бы ему не отказал. Но вот она-то меня пугает: пресамонравная, прехитрая, братьями так и вертит, она и тебя смяла бы под каблук; это настоящая золовка-колотовка, хоть кого заклюет. Не скорби, моя голубушка: тебя любя, я не дал своего согласия. А быть тебе за ним, – прибавил батюшка, немного помолчав, – так и будешь: суженого конем не объедешь!

…Настала весна; мы начали собираться в деревню и часть обоза отправили уже вперед. Вот как-то утром посылает за мною батюшка: „Пожалуйте, Елизавета Петровна, в гостиную“. Спрашиваю: „Кто там?“ Говорят: „Яньков“. Вошла я в гостиную. Батюшка сидит на диване превеселый, рядом с ним Дмитрий Александрович, весь раскраснелся и глаза заплаканы; когда я вошла, он встал. Батюшка и говорит мне:

– Елизавета, вот Дмитрий Александрович делает тебе честь, просит у меня твоей руки. Я дал свое согласие, теперь зависит от тебя принять предложение или не принять. Подумай и скажи.

Я отвечала: „Ежели вы, батюшка, изволили согласиться, то я не стану противиться, соглашаюсь и я“.

Дмитрий Александрович поцеловал руку у батюшки и у меня… Потом батюшка говорит, смеясь и обняв Янькова:

– Ведь экой какой упрямец, четвертый раз сватается и добился-таки своего!» [392]392
  Янькова Е. П.Указ. соч. С. 47–50.


[Закрыть]Тем не менее отец невесты настоял, чтобы свадебный пир был в его доме, а не в доме жениха: он с самого начала не хотел позволить золовке командовать молодой семьей.

Оставался еще щепетильный вопрос о приданом. «Батюшка жаловал мне по сговорной записи: 200 душ крестьян в Новгородской губернии и двадцать пять тысяч рублей серебром, – писала мемуаристка. – В том числе были бриллиантовые серьги в 1500 рублей; туалет серебряный в 1000 рублей, столовое и чайное серебро, из кармана на булавки 2500 рублей». Такое приданое можно назвать средним. Не роскошным, но ни в коем случае и не маленьким. Прибавив его к состоянию мужа, Елизавета Янькова имела все основания считать себя обеспеченной женщиной. Михаил Александрович Дмитриев, родившийся в 1796 году, писал о приданом своей бабушки, которая выходила замуж в первой четверти XVIII века: «У меня есть приданая роспись моей бабки. Как любопытно в ней видеть, какие платья и другие предметы входили тогда в приданое! А между тем, при этом роскошном приданом дано было всего две тысячи на покупку имения.Следовательно, каковы были цены! Должно думать, что это приданое, истинно великолепное, не стоило и двух тысяч» [393]393
  Дмитриев М. С.Мелочи из запаса моей памяти // Русские мемуары. XVIII век. М., 1988. С. 423.


[Закрыть]. К концу столетия цены заметно возросли, и все же 25 тысяч Корсаковой – солидный куш.

Янькова фиксирует в мемуарах смену свадебной моды. «Подвенечное платье у меня было белое глазетовое, стоило 250 рублей; волосы, конечно, напудрены и венок из красных розанов – так тогда было принято, а это уж гораздо позже стали венчать в белых венках из флердоранж». Во второй половине XVIII века белое подвенечное платье постепенно проникает в Россию из Европы, но данью старой традиции считать красный цвет – цветом радости, счастья и красоты – остаются алые венки на головах и букеты в руках у невест.

Прежде платья могли быть любого, предпочтительно яркого цвета. Подвенечный наряд Екатерины II, хранящийся ныне в Государственном историческом музее, желтый. На парном портрете супругов Николая и Ксении Тишининых кисти И. Я. Вишнякова, написанном в 1755 году, молодая облачена в красно-розовое платье с богатой отделкой из белого кружева, ее грудь и ручку веера украшают алые розы, а в волосах кисть ягод, напоминающих рябину.

Тогда же, в конце XVIII века, в церковный обряд вошло обручение кольцами. До этого жених и невеста обменивались крестами. Янькова, вышедшая замуж в 1793 году, по всей видимости, уже надела на руку суженого кольцо. До 60-х годов XIX столетия его носили на указательном пальце правой руки и лишь позднее стали надевать на безымянный [394]394
  Кирсанова Р.Указ. соч. С. 90–91.


[Закрыть].

Брак Яньковых был, пожалуй, тем идеалом, к которому стремилась каждая дворянская семья. С одной стороны, жених оказался невесте «по мысли». С другой, чтобы удовлетворить ее родню, он был и достаточно солиден, и состоятелен, и доброго нрава, и, наконец, что немаловажно, человек своего круга. Молодые подходили по всем статьям и, может быть, поэтому их дальнейшая жизнь сложилась счастливо.