Текст книги "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

«Ромео и Юлии»

Не всем везло, как Яньковым. У многих супругов привычка не переходила в чувство более сильное, и лишь религиозный запрет удерживал порядочных людей от падения. Любовь, вспыхнувшая до брака, считалась, как мы видели, предосудительным бесстыдством. Но что же делать, если молодые люди, вопреки всему, выбирали себе предмет по склонности и пытались настоять на своем? Нередко это вызывало гнев родителей и приводило к разрыву с семьей. Проклятие старших родственников в те времена вовсе не было пустым звуком. Даже простой отказ в благословении ставил молодых в крайне щекотливую ситуацию.

Бывало, что, боясь запрета родителей, влюбленные венчались тайно, в надежде потом упасть к их ногам и вымолить прощение. Это не всегда удавалось. Княгиня Е. Р. Дашкова описала в мемуарах, каково было матери узнать от чужих людей о свадьбе сына. Как-то, выходя от государыни, она встретила одного из вельмож, который сказал ей: «Я получил письмо из Киева, в котором мне пишут, что ваш сын женился». Знакомый хотел поздравить княгиню, но увидел, что она бледна, как мел.

«Я чуть не упала в обморок, – вспоминала Дашкова, – но собралась с силами и спросила имя невесты. Он мне назвал фамилию Алферовой и, видя, что со мной делается дурно, не мог понять, почему его слова так на меня подействовали.

– Ради Бога, стакан воды, – сказала я.

…У меня сделалась нервная лихорадка, и в течение нескольких дней мое горе было столь велико, что я могла только плакать. Я сравнивала поступок сына с поведением моего мужа относительно своей матери, когда он собирался на мне жениться; я думала, что всевозможные жертвы, принесенные мною детям, и непрерывные заботы о воспитании сына… давали мне право на доверие и почтение с его стороны… Два месяца спустя я получила письмо, в котором он просил у меня разрешения жениться на этой особе, тогда как весь Петербург уже знал о его нелепой свадьбе и обсуждал ее на всех перекрестках. Я уже собрала сведения о всей семье его жены и чуть с ума не сошла от горя, получив это письмо, как бы в насмешку испрашивающее у меня разрешения на уже совершившийся факт» [395]395
  Дашкова Е. Р.Записки. 1743–1810. С. 165–166.


[Закрыть].

Действительно, князь Павел Михайлович Дашков был наследником немалого состояния и мог рассчитывать на блестящую партию. То, что мать разузнала об «этой особе», способно было бросить в дрожь и менее впечатлительную женщину. «Невеста не отличалась ни красотой, ни умом, ни воспитанием, – категорично пишет княгиня. – Ее отец был в молодости приказчиком и впоследствии служил в таможне, где сильно воровал; мать ее была урожденная Потемкина (не родственница светлейшего князя. – О.Е.), но была весьма предосудительного поведения и вышла замуж, не имея ничего лучшего, за этого человека». Итак, на лицо мезальянс. Богатый аристократ и девушка очень сомнительного происхождения.

Окружающие пытались успокоить княгиню и склонить к примирению с сыном. Не тут-то было. Командир Павла Михайловича фельдмаршал П. А. Румянцев попытался заступиться за молодых. «Одновременно с его письмом я получила и послание от фельдмаршала графа Румянцева, в котором он говорил мне о предрассудках, касающихся знатности рода, о непрочности богатства и как будто преподавал мне советы». Это еще больше распалило Екатерину Романовну. «Я никогда не давала ему ни повода, ни права становиться между мною и моим сыном в столь важном вопросе. Я ответила ему в насмешливом тоне, скрытом под изысканной вежливостью, уверяя его, что в числе безумных идей, внедренных в моей голове, никогда не существовало слишком высокого мнения о знатности рождения».

Княгиня лукавила. Читая ее мемуары, легко убедиться, что к своему высокому происхождению она относилась очень щепетильно. Между тем ее собственная мать, супруга Романа Илларионовича Воронцова, тоже не была дворянкой. Марфа Ивановна Сурмина происходила из богатой купеческой семьи. Может быть, поэтому, перечисляя прекрасные качества покойной – доброту, чувствительность и великодушие, дочь не назвала в «Записках» ее имени. Зато указала на дружбу с императрицей Елизаветой. В первом же абзаце мемуаров Дашкова обрушивает на читателя каскад блистательных имен своих родных и покровителей: «Императрица Елизавета… держала меня у купели, а моим крестным отцом был великий князь, впоследствии император Петр III. Оказанной мне императрицей чести я была обязана не столько ее родству с моим дядей, канцлером, женатом на двоюродной сестре государыни (А. К. Скавронской. – О.Е.), сколько ее дружбе с моей матерью, которая с величайшей готовностью, деликатностью и скажу даже – великодушием снабжала императрицу деньгами в бытность ее великой княгиней, в царствование императрицы Анны» [396]396
  Там же. С. 3.


[Закрыть].

Идея близости с августейшими особами красной нитью проходит через мемуары Дашковой. Эта черта ярко проявилась в ее ссоре с А. Д. Ланским. Фаворит упрекнул княгиню за то, что в редактируемых Академией наук «Санкт-Петербургских ведомостях» после имени императрицы упоминается только имя Екатерины Романовны. И получил гневную отповедь: «Милостивый государь, как ни велика честь обедать с государыней, но она меня не удивляет, так как с тех пор, как я вышла из младенческих лет, я ею пользовалась. Покойная императрица Елизавета… бывала у нас в доме каждую неделю, и я часто обедала у нее на коленях, а когда я могла сидеть на стуле, то обедала рядом с ней. Следовательно, я вряд ли стала бы печатать в газетах о преимуществе, к которому я привыкла с детства и которое мне принадлежит по праву рождения» [397]397
  Там же. С. 162.


[Закрыть].

Могла ли такая дама принять в семью дочь таможенника Алферова? «Сыну своему я написала только несколько слов: „Когда ваш отец собирался жениться на графине Екатерине Воронцовой, он поехал в Москву испросить разрешения на то своей матери; я знаю, что вы уже женаты несколько времени; знаю также, что моя свекровь не более меня была достойна иметь друга в почтительном сыне“» [398]398
  Там же. С. 167.


[Закрыть].

Ларчик между тем открывался просто, но мелодия его замка была очень печальной. Несмотря на все жертвы, которые княгиня действительно принесла во имя воспитания детей, ее своенравный характер вызывал у сына страх. Оба ребенка Екатерины Романовны оказались несчастливы в браке. И дочь, которую мать выдала замуж по своему усмотрению. И сын, венчавшийся тайно, без ее разрешения. Отношения так и не восстановились в полном объеме. Через несколько лет Павел Михайлович разъехался с женой. Он бывал в доме у Екатерины Романовны, но княгиня наотрез отказывалась видеть невестку. Впервые они встретились только после смерти Дашкова в 1807 году.

Кэтрин Вильмот, гостившая у Екатерины Романовны, оставила несколько идеалистичное, но полное сочувствия описание этого события: «На сцене появился новый персонаж – приветливая и очаровательная молодая княгиня Дашкова… Двадцать лет назад 15-ти лет от роду Анна Семеновна вступила на изменчивую жизненную тропу, начав с блестящего замужества с князем Дашковым. Однако радужные перспективы вскоре превратились в надгробный памятник… Тому причиной был гнев свекрови, а не поведение мужа, ибо помолвка была осуществлена без ее ведома и одобрения; в то время княгиня была столь могущественна при дворе, что могла устроить ему гораздо более выгодную партию. Прошло четыре года без всякого намека на примирение, княгиня даже не хотела видеть сына; потом было временное улучшение отношений. Однако все это время люди, окружавшие княгиню, злобно клеветали на ее невестку, желая польстить княгине, подтвердив правильность ее решения…

Князя постоянно уговаривали порвать отношения с женой, обратившись с прошением о разводе, но он наотрез отказывался от этого. Правда последние 7 или 8 лет обстоятельства вынудили его отдалиться от нее». Здесь нужно сделать пояснение, что в царствование Павла I у Дашкова сложилась карьера, но являться при дворе с женщиной столь невысокого происхождения он не мог. Отсюда и раздельная жизнь супругов. «Все же последние мысли князя были о жене. Представления Анны Семеновны о князе как о божестве поддерживали ее во всех муках и горестях; надежды угасли лишь с его смертью… У Анны Семеновны оставалась бумага князя на право наследования, но при мысли о том, что ей выпало пережить мужа, она разорвала ее в припадке отчаяния. Несколько дней Анна Семеновна пребывала в состоянии полнейшей апатии, даже в мечтах не представляя себе тех изменений, которые произошли в мыслях свекрови: получив прискорбное известие о смерти сына, княгиня решила передать Анне Семеновне часть того, что по праву принадлежало ему…

Представь себе встречу двух княгинь и первое чувство взаимной симпатии, рожденное общей скорбью… Слава Богу, ныне я могу говорить о них как о матери и дочери, рожденных для счастья друг друга. Молодая княгиня заняла апартаменты под крышей и будет нашей соседкой до октября, когда она переедет в чудесный дом, который княгиня купила для нее» [399]399
  Дашкова Е. Р.Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 320–321.


[Закрыть]. Однако сближение произошло слишком поздно. Тот, кого любили обе женщины, уже лежал в могиле. Старуха княгиня, человек трагической судьбы и незаурядных талантов, могла бы закончить жизнь в окружении любящих детей, а не целого выводка приживалок.

Но бывали истории еще печальнее. Уже знакомая нам Сабанеева поместила в свои мемуары целую главу под красноречивым названием «Ромео и Юлия в селе Богимове». Как-то раз в детстве отец показал ей хранившуюся в бюро реликвию. «Вот работа моей матушки – единственное оставшееся мне о ней воспоминание», – сказал он. Это был кисет из белого атласа, который украшали два ландшафта, вышитые волосами: хижина в лесу у ручья с мостиком и аллея сада, а на поляне мавзолей с двумя колоннами. «Работа эта была такая изящная и художественная, что я никогда в жизни не встречала ничего подобного», – заметила мемуаристка. Позднее мать рассказала ей о романе ее деда.

«Владимир Алексеевич служил долго в Остзейском крае… В Ревеле молодой Прончищев полюбил девушку по фамилии Борнеман и женился на ней. Ей было тогда 16 лет. В брак Владимир Алексеевич вступил, не спрося дозволения у родителей. Затем молодая чета приехала в Богимово; они бросились к ногам Алексея Ионовича, умоляя о прощении и прося их благословить. Но не таков был прадед, чтобы ему прощать: ему было свойственно порицать и наказывать. Он прогнал сына и невестку с глаз долой и повелел им занять избу на скотном дворе…

Бабушка Екатерина Алексеевна рассказывала, как трогательна и прелестна была молодая супруга ее брата, как хорошо воспитана, кротка и наивна. Бабушка сердечно к ней привязалась и старалась, чем могла, смягчить горькую участь молодых людей.

Прошло несколько месяцев, срок отпуска из полка моего деда кончился, а отец не снимал опалы с сына… Так и уехал Владимир Алексеевич в полк, поручив жену бабушке. Взять же ее с собой он не решился, ибо она была в тягости и очень слаба здоровьем». Через некоторое время гневный прадед получил из Ревеля письмо. Полковой командир сына извещал его, что Владимир Алексеевич, не доехав до места службы, заболел тифом и скончался. Это известие сильно поразило старика. Он смягчился к невестке, отвел ей покои в доме, приняв почтительно и даже нежно. Вскоре у бедняжки родился сын, после чего Юлия Ивановна начала таять на глазах. Прадед мемуаристки приказал, чтобы тело Владимира Алексеевича было доставлено для захоронения в Богимово.

«Тогда Юлия Ивановна начала сильно томиться и все ожидала, когда привезут тело покойника, она просила не разлучать ее с мужем в могиле, пожелала перейти в лоно нашей церкви (героиня истории была лютеранкой. – О.Е.), и таинство присоединения к православию успели над ней совершить. Желание ее лечь в одну могилу с мужем исполнилось: она скончалась, когда показался на горе мимо нашей старой церкви гроб с останками ее супруга. И так их и отпели вместе и положили в одну могилу в нашем семейном склепе… Предание говорит, что прадед смягчился после потери сына и невестки. Перед колыбелью внука он плакал и молил Бога простить ему жестокосердие. К внуку тоже сильно привязался и воспитывал его как единственного наследника» [400]400
  Сабанеева Е. А.Указ. соч. С. 368–369.


[Закрыть].

Не все родители проявляли деспотизм и упрямство. Некоторые любовные интриги с тайным венчанием имели прямо-таки водевильный финал. Среди работ Д. Г. Левицкого есть два портрета одной и той же женщины. Они отстоят друг от друга на несколько лет, но какая перемена! На первом, датируемом 1776 годом, изображена веселая девушка, полная и круглощекая с простодушным, милым лицом, тронутым нежной полуулыбкой. Модель как бы придвинута к зрителям, точно готова выглянуть из рамки. Белое девическое платье и светло-зеленая лента в волосах немного не гармонируют с пышными, явно женскими формами портретируемой. Кажется, что она старше наряда, который на ней надет. Это Мария Алексеевна Дьякова, ее образ часто воспроизводится в художественных альбомах русской живописи XVIII века.

На втором портрете, относящемся к 1786 году, нас приветствует светская дама, сдержанная, величавая, чуть отклонившаяся в глубину холста. У нее приятное, полное достоинства лицо с печатью усталости. На первом портрете глаза девушки опущены долу, тем не менее зритель находится в прямом контакте с изображенной, точно ее близкий знакомый. Вторая дама смотрит прямо, ее взгляд сосредоточен на наблюдателе, при этом ощущается дистанция. Пропали простота и свежесть. Явились опыт и спокойная оценка людей. Вместо сочных красок юности тона на втором холсте приглушенные и холодноватые. Перед нами супруга известного архитектора Николая Александровича Львова, хозяйка салона, где собирались поэты, музыканты, художники.

История свадьбы Львовых замечательна как ловким обманом родителей, так и счастливым для влюбленных героев концом. Мария Александровна была дочерью обер-прокурора Сената и вместе с сестрой Дарьей начала выезжать в свет в конце 70-х годов XVIII века. Молва гласит, что обе обращали на себя внимание великого князя Павла Петровича. Однако ни одна не ответила цесаревичу взаимностью. Дарья согласилась на предложение Г. Р. Державина, став его второй женой. Именно ее поэт воспел под именем Милены. А Мария полюбила молодого и тогда безвестного архитектора Львова.

Со стороны ее отца не могло и речи идти о согласии. Кандидат был всего на четыре года старше невесты и еще ничего не добился. В 1780 году молодые тайно обвенчались в маленькой церкви на окраине города в Галерной гавани. После чего новобрачная вернулась в родительский дом и продолжала жить барышней, ожидая, пока ее суженый достигнет жизненного успеха. Так прошло три года, имя Львова стало известно, у него появились такие солидные покровители, как А. Р. Воронцов и А. А. Безбородко, его принимали при дворе, в 1783 году он сделался членом Российской академии, позднее почетным членом Академии художеств, совершил в свите Екатерины II путешествие в Могилев.

Наконец чиновный родитель Дьяковой дал согласие на брак Свадьбу решили устроить в Ревеле. Когда пробил час идти в храм, молодые объявили родным правду – они уже несколько лет обвенчаны. Вместо них к алтарю пошла другая влюбленная пара – лакей и горничная, а затем гости отправились за праздничные столы отмечать две свадьбы сразу. Львовы прожили счастливую жизнь, полную любви и взаимного понимания. Николай Александрович скончался по современным меркам рано, пятидесяти двух лет от роду, в 1803 году. А через четыре года за ним последовала супруга. Ее оплакал весь тогдашний русский литературно-художественный мир. «Возрыдали вдруг Эроты, / Всплакал, возрыдал и я…» – писал об этом горестном событии Державин.

Влюбленные кузены

Пример Львовых ободрил многих. Он доказывал возможность с успехом выйти из трудных коллизий. Казалось, стоит только проявить упорство, и сердца родителей растают. Некоторые влюбленные пары продолжали бороться вопреки самым неблагоприятным обстоятельствам. И добивались своего, потратив несколько лет жизни, пожертвовав высоким положением и даже правом проживать в столицах. Такова история дочери гетмана К. Г. Разумовского – Елизаветы и графа П. Ф. Апраксина.

Елизавета Кирилловна унаследовала яркую южную красоту своих казацких предков. У нее было множество поклонников, но выбрала она графа Петра Федоровича Апраксина, бравого генерал-поручика и кавалера, участника только что отгремевшей войны с Турцией. Ему юная фрейлина тоже успела вскружить голову, но Апраксин был женат на графине А. П. Ягужинской. Брак оставался бездетным, и, жалея влюбленных, супруга Апраксина решила уйти в монастырь. Казалось бы, никаких препятствий больше нет. Однако Разумовские и Апраксины, как тогда говорили, «считались родством». Племянница Кирилла Григорьевича Софья Осиповна, урожденная Закревская, была замужем за братом П. Ф. Апраксина, к тому времени уже покойным. Влюбленные не могли соединиться, поскольку браки в такой степени родства Церковь не позволяла.

Между тем положение молодых людей стало критическим. Елизавета ждала ребенка. В марте 1774 года Разумовская и Апраксин написали Г. А. Потемкину, который был очень дружен с отцом невесты. Они умоляли о помощи, надеясь, что Григорий Александрович сумеет выступить посредником между ними и гетманом [401]401
  РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. № 946. Ч. I. Л. 84.


[Закрыть]. Однако личный разговор не помог. Узнав о бесчестье дочери, граф был в ярости. Он не только не собирался прощать виновницу, но и отправил гневное письмо императрице. Гетман заявил, что в лице его дочери оскорблена не только вся его фамилия, но и сама государыня, поскольку Елизавета была ее фрейлиной. Он требовал примерно наказать Апраксина, а дочь постричь в монастырь.

Екатерина оказалась в непростой ситуации: были нарушены и установления православной церкви, и этикетные правила двора. Влюбленным все сочувствовали, но никто не мог помочь. Государыня пообещала гетману Апраксина «за бесчестье, учиненное двору… запереть на полгода в крепости… или на год в Свирский монастырь, чего сам изберет». Однако что касается Елизаветы, то здесь сердце императрицы смягчилось. Конечно, девушка была исключена из числа фрейлин, но Екатерина запретила отправлять ее в монастырь. Потемкин должен был передать Разумовскому, «чтоб он дочь свою не постриг, ибо по молодости ее летам, я рассуждаю, что сие жестоко и законам противно – до сорока лет женщин не постригать» [402]402
  Русская старина. 1903. № 10. С. 65–68.


[Закрыть].

Апраксин жаждал скорейшей встречи с возлюбленной, поэтому выбрал полгода в Петропавловке. 5 января 1775 года срок заключения истек. Государыня очень хотела избежать продолжения скандала. Она попросила Потемкина передать обер-коменданту Петропавловской крепости А. Г. Чернышеву повеление освободить Апраксина и взять с него подписку «никакого приезда ко двору не иметь и с домом графа Разумовского нигде не съезжаться» [403]403
  РГАДА. Ф. 7. № 2410. Л. 8.


[Закрыть].

Потемкин сам отправился встречать Апраксина и получил от него нужную бумагу. Видимо, тогда же между ними состоялся разговор, в котором граф признался, что не может жить без Елизаветы и в покое ее не оставит. Потемкин же не видел другого выхода, как венчаться тайно, а потом кинуться в ноги Кириллу Григорьевичу, прося прощения грехов. Судя по делу «О генерал-поручике графе Петре Апраксине, увезшем дочь графа Разумовского», то же самое Елизавете советовали ее сестра Наталья Загряжская и племянница гетмана Софья Осиповна [404]404
  Там же. Л. 10.


[Закрыть].

Апраксин тайно увиделся с невестой сразу после выхода из крепости, а потом последовал за ней в Москву, куда на празднование Кючук-Кайнарджийского мира отправился двор. 10 июля 1775 года ему удалось увезти возлюбленную и венчаться с ней в одной из подмосковных церквей. После чего молодожены спешно направились в Смоленскую губернию в имение друга Апраксина князя В. В. Долгорукова, надеясь там тихо пересидеть грозу. Не тут-то было. Узнав о случившемся, Екатерина II велела изловить беглецов, Апраксина арестовать, Елизавету вернуть отцу. Потрясенный еще большим непослушанием дочери, Разумовский отрекся от нее. Апраксин был отправлен на покаяние в один из тобольских монастырей. Его жену тоже ждал дальний путь в какую-нибудь из северных женских обителей.

Потемкин уговорил императрицу сначала поместить несчастную женщину в Новодевичьем, а затем и вовсе отпустить на жительство к замужней младшей сестре А. К Васильчиковой. Через два года Апраксин был выпущен из монастыря и переведен служить в Казань, где жена смогла с ним увидеться. Между тем гнев Кирилла Григорьевича мало-помалу утих, сменившись тоской и осознанием собственной несправедливости. В 1779 году бывший гетман, наконец, согласился на уговоры родных простить Елизавету и помириться с зятем. Однако лишь в 1783 году Апраксиным разрешили жить во внутренних губерниях России [405]405
  Осьмнадцатый век. Исторический сборник // Под ред. П. И. Бартенева. М., 1868. Кн. 1. С. 148.


[Закрыть].

Пережитая семейная драма многому научила Кирилла Григорьевича. Не случись у его дочери роман с Апраксиным, не страдай они так долго и жестоко, неизвестно, как сложилась бы судьба Григория Григорьевича Орлова, полюбившего свою двоюродную сестру.

Параллельно с несчастьем в семье бывшего гетмана разразился другой придворный скандал. Г. Г. Орлов, несколько лет назад покинувший пост фаворита и находившийся в отставке, решил, наконец, жениться. Он давно был влюблен в свою кузину Е. Н. Зиновьеву, фрейлину императрицы, красивую, юную и одаренную особу, писавшую стихи и романсы. Екатерина Николаевна отвечала ему взаимностью. Ходили слухи, что в 1776 году Зиновьева ждала ребенка от Орлова, и князь был вынужден подыскивать ей жениха, но в последний момент раздумал. Несчастная девушка вытравила плод, на некоторое время уехала в Москву, а когда вернулась в столицу, их роман с Орловым вспыхнул с новой силой [406]406
  Эйдельман Н. Я.Письма Екатерины II Г. А. Потемкину // Вопросы истории. 1989. № 9. С. 102.


[Закрыть].

Влюбленные не знали, что делать. Наконец Григорий Григорьевич решился на тайное венчание. В феврале 1777 года Орлов увез невесту, но дело открылось. Молодых супругов разлучили, Зиновьева под полицейским караулом была препровождена из дворца Орлова к себе домой, началось судебное разбирательство. Обоим грозило пострижение в монастырь.

Государственный совет постановил осудить Григория Григорьевича и сослать его в отдаленную обитель. Против такого решения гласно выступил только Разумовский. «Для решения этого дела, – заявил он, – недостает только выписки из постановления о кулачных боях. Там, между прочим, сказано: лежачего не бить. А как подсудимый не имеет более прежней силы и власти, то стыдно нам нападать на него» [407]407
  Бантыш-Каменский Д. М.Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов. СПб., 1840. С. 244.


[Закрыть].

Потемкин на этом совете не присутствовал, однако и он заступался за Орлова в личной записке Екатерине, ответ на которую сохранился. Потемкин просил сделать Екатерину Николаевну статс-дамой и тем самым признать брак и оградить молодых от грозившего им приговора. Ситуация была серьезная, на Орлова ополчились все его прежние враги. Синод тоже был в возмущении. Екатерина какое-то время колебалась. Ее ответная записка отражает эту нерешительность. «Я люблю иметь разум и весь свет на своей стороне и своих друзей, – пишет она, – и не люблю оказывать милости, из-за которых вытягиваются лица у многих. Это увеличит число завистников князя и заставит шуметь его врагов» [408]408
  РГАДА. Ф. 1. № 54. Л. 16.


[Закрыть].

Однако колебания Екатерины продолжались недолго. Она не стала утверждать решение Государственного совета об осуждении молодоженов, заявив, что ее рука отказывается подписать подобную бумагу. Княгиня Орлова получила шифр статс-дамы, брак признали законным, но молодые были вынуждены на некоторое время удалиться от двора, чтобы разговоры утихли. Сначала они отправились в подмосковные имения Орлова, затем на воды в Швейцарию. Счастливая Екатерина Николаевна писала: «Всякий край – с милым рай».

Браки в близкой степени родства вообще представляли собой серьезную проблему. Они запрещались Церковью, а между тем большое число кузенов и кузин, посещая дома друг друга, участвуя в общих праздниках, танцуя сначала на детских, а потом и на взрослых балах, попадали в силки Амура. При этом подчас трудно было определить, кому можно, а кому нельзя венчаться. Апраксин не состоял с Разумовскими в кровном родстве, однако так называемое духовное родство через брак с близкими родственниками считалось тогда не менее важным. А вот Яньковы и Корсаковы находились в отдаленном кровном родстве, однако оно было сочтено несущественным. «По Татищевым батюшке приходился мой жених правнучатым братом и был мне, следовательно, дядей. По нашим понятиям о родстве думали, что нужно архиерейское разрешение: жених ездил – не умею сказать – к викарию ли, или к самому митрополиту, и когда он объяснил, в чем дело, то ему сказали, что препятствия к браку нет и разрешения не требуется» [409]409
  Янькова Е. П.Указ. соч. С. 50.


[Закрыть].

Яньковы еще счастливо отделались. Сама Елизавета Петровна с крайним осуждением отзывалась о браках близких родственников: «Теперь уже двоюродные на двоюродных женятся, скоро родных сестер и братьев брать станут!» Это было согласно с мнением всего дворянского общества. Одним из выразителей традиционных ценностей был историк М. М. Щербатов. Он беспощадно критиковал екатерининское царствование за все, от «роскошества в столе» вельмож и развращенности женщин до присоединения Крыма и разделов Польши. Дозволение браков между родственниками – особый пункт обвинений в памфлете «О повреждении нравов в России»: «Терпение, или лучше позволение противным закону бракам, яко князей Орлова и Голицына на двоюродных их сестрах и генерала Боура на его падчерице… доказует, что нерушимая подпора совести и добродетели разрушена стала» [410]410
  Щербатов М. М.Указ. соч. С. 388.


[Закрыть].

Когда Г. Г. Орлов с молодой женой проезжал через Москву, направляясь в имение, их карету закидали камнями. На свадьбе гуляли одни крепостные. Люди высшего круга отвернулись и не принимали у себя нарушителей церковного закона. Дальнейшая трагическая судьба четы Орловых стала в глазах света подтверждением преступности их союза. Несмотря на длительное лечение за границей, Екатерина Николаевна умерла в 1781 году от чахотки. Это настолько потрясло Григория Григорьевича, что он потерял рассудок. Братья привезли несчастного в Москву и поселили во дворце в Нескучном саду, где вдовец скончался менее чем через два года после любимой.

Казалось бы, эти события должны были послужить другим «беззаконным парам» страшным уроком. Но нет, «добродетели не толь есть удобны к подражанию, сколь пороки», говоря словами Щербатова. Кузены и кузины продолжали робкие попытки соединиться у семейного очага. Тем более что отказ от любви во имя закона не сулил молодым людям счастья. Долгие годы любил свою двоюродную сестру Анну Михайловну Строганову, урожденную Воронцову, ее кузен Семен Романович Воронцов, в будущем известный дипломат и посол в Англии. Свои чувства он выражал с крайней благопристойностью, но от этого они не становились менее горячи: «Что касается до Анны Михайловны, то после сестры Елизаветы Романовны я другой сестры не имею, по крайней мере, которая б меня так любила» [411]411
  Архив князя Воронцова. М., 1885. Т. 31. С. 77.


[Закрыть].

Брак с веселым, но легкомысленным Александром Сергеевичем Строгановым, устроенный по настоянию императрицы Елизаветы Петровны, не принес Анне счастья. Муж был ей не по сердцу. Бракоразводный процесс, затеявшийся вскоре после переворота 1762 года, всколыхнул тщательно скрываемые чувства кузена, Семен Романович воспрянул духом и писал родным письма полные надежд, что Строганова вскоре освободится. «Можно сказать, что ничего не могло счастливее учиниться для всей фамилии и всех тех, кои искренно любят Анну Михайловну… Я крайне опасался, зная его (Строганова. – О.Е.) легкомыслие, чтоб не переменил своего мнения о разводе, чем Анна Михайловна навеки опять несчастною сделалась» [412]412
  Там же. С. 83–84.


[Закрыть]. Однако рассмотрение в Синоде шло не бойко, и в 1769 году Строганова скончалась. Семен Романович впал в отчаяние и лишь спустя 13 лет решился обзавестись семьей.

Некоторые кузены так на всю жизнь и оставались холостыми, довольствуясь дружеским расположением обожаемых родственниц. Эпоха сентиментализма принесла новое понимание сердечных горестей: свои чувства, особенно грустные, принято было лелеять. Печаль о разбитом сердце вошла в моду. От нее не старались избавиться, а, напротив, призывали и возводили на пьедестал. Сабанеева описывала одного из своих родных, не женившегося после потери любимой.

«Григорий Ильич Раевский приходился двоюродным братом бабушке Екатерине Алексеевне по Бахметевым. Я хорошо его помню. Он сохранял в своей внешности и манерах формы и приемы дворянина времен императора Павла Петровича. Речь его была цветиста, он отличался утонченной вежливостью и некоторою сентиментальностью… Редко можно было видеть такого изящно-красивого старца. Матушка моя была расположена думать, что в его жизни должен был произойти какой-нибудь роман… Как близкий родственник он был вхож в дом, часто бывал и гостил в Богимове. Затем он страстно влюбился в старшую сестру бабушки Евдокию Алексеевну, но в те времена мысли о браке между такими близкими родственниками и быть не могло… Евдокия Алексеевна сделалась княгинею Несвицкой. С великим прискорбием и борьбой вынес Григорий Ильич потерю любимой девушки; он уезжал тогда куда-то на долгое время и не возвращался в их семью, пока не пережил острого периода своего горя, затем должен был покориться действительности, и княгиня, которая была женщина суетная и тщеславная, не оценила его страданий» [413]413
  Сабанеева Е. А.Указ. соч. С. 366–367.


[Закрыть].

Однако покорность судьбе – не то чувство, которым могли довольствоваться влюбленные. Увоз и тайное венчание остались единственной доступной формой протеста. Нужно было попасть в отчаянные обстоятельства, чтобы решиться на похищение невесты. Тогдашнее дворянское общество не считало венчание после увоза в полном смысле слова браком и чуралось таких семей. Двери порядочных домов закрывались перед ними. «У Мещерской было несколько дочерей, – вспоминала Янькова об одной из своих родственниц, – из которых одна замужем за Ильиным. Отец и мать не желали этого брака; тогда княжна обратилась к своему дяде. Он сперва уговаривал Мещерских, чтоб они позволили дочери выйти замуж, те не хотели об этом и слышать; тогда он помог племяннице бежать и даже благословил ее образом Спасителя. У Ильиных была только одна дочь Елизавета… В то время побег считался великим позором, и потому Мещерские не очень долюбливали Ильину, вспоминая, что ее мать не вышла замуж, а бежала» [414]414
  Янькова Е. П.Указ. соч. С. 37.


[Закрыть].