Текст книги "Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины"

Автор книги: Ольга Елисеева

Именно такой образ диктовался культом Екатерины II, который возник еще при жизни императрицы. В годы царствования Павла I он существовал подспудно, в форме скрытого сопротивления политике нового монарха. А в начале XIX столетия при Александре I вспыхнул с прежней силой. В дворянских усадьбах было принято иметь портреты государыни, гобелены и вазы с ее изображениями. Считалось достойным хвалить минувшие дни и «черпать суждения» из «забытых газет времен очаковских и покоренья Крыма», что так раздражало А. С. Грибоедова. Уйдя в прошлое, золотой век еще долго отбрасывал блеск на новые дни. И самым притягательным в нем оставался образ Екатерины.

Уроки «Царь-девицы»

Рассматривая вопрос об отношениях Екатерины II с двором, мы не сможем избежать сравнения ее стиля со стилем непосредственных предшественников и ближайших преемников. На первый взгляд в описанном поведении императрицы не было ничего необычного. Она держалась с окружающими как доброжелательный и жизнерадостный человек, сокращая дистанцию лишь постольку, поскольку ей самой этого хотелось. Однако все познается в сравнении. Приехав в Россию, Екатерина не получила положительного примера того, как монарху следует строить отношения с двором, вельможами, иностранными дипломатами, путешественниками и просто со слугами. Очутившись в Петербурге 15-летней девочкой, она встретила в лице Елизаветы Петровны скорее отрицательный образчик и в дальнейшем действовала от противного, исключая из обихода все, что когда-то оскорбляло и злило ее саму.

Справедливости ради надо сказать, что Елизавета обладала добрым сердцем и много сделала для смягчения нравов в России. Накануне переворота она дала обет перед образом Спасителя никого не казнить и сдержала слово. За ее царствование не был подписан ни один смертный приговор. Однако кнут все еще мог «коснуться благородного» даже в ближнем окружении императрицы. Так, добродушный фаворит Елизаветы граф Алексей Григорьевич Разумовский, хватив лишку, становился буен и бивал гостей. Поэтому наперсница государыни Мавра Егоровна Шувалова всякий раз заказывала благодарственный молебен, если муж, один из первых сановников и богачей, граф Петр Иванович Шувалов возвращался с охоты от Разумовского невредимым.

«Доходило до того, – писал в мемуарах сын известного адмирала и сам адмирал П. В. Чичагов, – что вельможи, давая аудиенцию, в особенности иностранцам, обыкновенно старались принимать их во время туалета, когда они сменяли сорочки, дабы те видели, что на плечах знатного барина не было никаких рубцов от телесного наказания» [14]14
  Чичагов П. В.Записки. М., 2002. С. 20.


[Закрыть].

Современники сравнивали царствование Елизаветы с куда более суровыми временами Анны Иоанновны и естественно находили разительные перемены к лучшему. Прежде кровавые расправы с князьями Долгорукими или казнь А. П. Волынского наводили страх. Теперь откровенное злословие на весьма болезненную для государыни тему – ее незаконнорожденность и низкое происхождение матери – каралось весьма сдержанно: битьем кнута, урезанием языка и ссылкой в Сибирь. Именно так в 1743 году Елизавета поступила со своей старой соперницей придворной дамой Натальей Лопухиной, взятой по делу ее сына Ивана Лопухина, якобы утверждавшего, что несчастный младенец Иван Антонович предпочтительнее нынешней императрицы [15]15
  Анисимов Е. В.Елизавета Петровна. М., 1999. С. 250.


[Закрыть].

Искренне православная и русская по складу характера Елизавета была любима подданными. Тем не менее в повседневной жизни государыня нередко вела себя как домашний деспот. Коль скоро она носила корону, то от семейного самодурства страдали не только родные, но и все, кто не вовремя подвернулся под горячую руку. «Петрова дщерь» во многом напоминала покойного родителя, она держала двор, как дворню, была страшна в гневе и не терпела возражений. Не получив хорошего воспитания, государыня не имела внутреннего стержня, заставившего бы ее контролировать свой беспокойный нрав. Внешних же сдерживающих факторов в лице уважающего себя общества у самодержавной монархини в тот момент не было. Жаловаться на царскую волю казалось не только бесполезным, но и неприличным. Придворные втихомолку роптали, но подчинялись.

«Было множество тем для разговора, – вспоминала Екатерина, – которые она (Елизавета. – О.Е.) не любила: например, не следовало совсем говорить ни о короле прусском, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках – все эти предметы разговора ей не нравились. Кроме того, у нее было множество суеверий, которых не следовало оскорблять; она также была настроена против некоторых лиц и склонна перетолковывать в дурную сторону все, что бы ни говорили, а так как окружающие охотно восстанавливали ее против очень многих, то никто не мог быть уверен в том, не имеет ли она чего-либо против него. Вследствие этого разговор был очень щекотливым». Вот и сидели гости за столом большей частью молча, что тоже вызывало гнев государыни, и она нередко удалялась, рассерженная отсутствием оживленной беседы.

Одна из красивейших женщин своего времени, Елизавета Петровна не терпела соперничества, не выносила успеха других дам, болезненно переживала натиск времени и неизбежное увядание. Часто Елизавете в вину ставят ее «тиранию» в области моды: она запрещала высокие прически, длинные шлейфы, горностаевый мех, именными указами диктовала фасоны платьев и расцветки тканей. Современного человека обычно возмущает сам факт подобной бесцеремонности: какое государю дело, во что одет и как завит подданный?

В этом видят некое коренное свойство русского самодержавия – стремление контролировать не только поступки, но и мысли людей, их вкусы и духовные запросы. Перед нами явное вторжение в частную жизнь и посягательство на права личности. Но эпоха абсолютизма еще только начинала задумываться над такими понятиями. В повседневном быту даже очень образованных и знатных господ они оставались отвлеченными и бесплотными, никак не связанными с реальностью.

Мода, диктовавшаяся сверху, от лица монарха, была в порядке вещей и пришла в Россию из Европы. Величайшим и весьма требовательным законодателем изящного вкуса являлся Людовик XIV, которому позднее подражали все просвещенные государи. Он ввел в наряд своего времени множество новшеств (например, знаменитые красные каблуки – символ благородного происхождения) и жестко регламентировал придворный костюм посредством весьма чувствительных запретов. Так, только сам король имел право носить парик-инфолио из натуральных белокурых волос или длинный кафтан-жюстокор из пурпурной парчи с золотым шитьем [16]16
  Мода и стиль. Современная энциклопедия. М., 2002. С. 155–156.


[Закрыть]. Суровым диктатом в области одежды не брезговал ни один двор, и следует признать, что Елизавета Петровна была в этом ряду скорее правилом, чем исключением.

Однако приказной тон, бестактность и даже жестокость, с которыми государыня внедряла свои вкусы, действительно заставляют вспомнить о тирании. Привлекать взоры могла только сама императрица – нестареющая богиня, хозяйка сказочной страны и ее счастливых обитателей. Когда Елизавета неудачно покрасила волосы и их пришлось обрить, последовал немедленный приказ всем петербургским дамам сделать то же самое. С плачем русские Венеры стригли косы и надевали присланные из дворца «черные, плохо расчесанные парики». Ни одна гостья не могла чувствовать себя при дворе спокойно. Если наряд шел ей, она рисковала получить выговор от государыни и приказание никогда впредь не надевать «этого платья». Как-то на балу Елизавета срезала золотыми ножницами с головы графини Нарышкиной прелестное украшение из лент. «В другой раз она лично сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под тем предлогом, что не любит фасон прически, какой у них был… Обе девицы уверяли, что Ее Величество с волосами содрала и немножко кожи» [17]17
  Екатерина II.Записки. СПб., 1907. С. 122, 178.


[Закрыть].

Вряд ли подобные поступки красили государыню. Но Елизавете и в голову не приходило, что ее слуги обладают личными правами, могут обидеться, страдать. Барыня бывала то милостивой, то вздорной, но она в любом случае оставалась хозяйкой своих холопов. В этом коренное отличие Елизаветы от Екатерины. Последняя родилась слишком деликатной, чтобы не замечать вокруг себя людей. Однажды в беседе с Дени Дидро она обмолвилась, что, в отличие от философов, работающих на бумаге, которая «все терпит», ей, «бедной императрице, приходится писать на шкуре своих подданных, которые весьма щепетильны» [18]18
  Сегюр Л., де.Пять лет при дворе Екатерины II… С. 219.


[Закрыть]. Привлекательная черта Екатерины состояла как раз в том, что она давала себе труд заметить эту «щепетильность».

По словам супруги Александра I Елизаветы Алексеевны, Екатерина умела удивительно подстраиваться под других. В 1811 году она писала матери в Германию: «Врожденная способность ее применяться ко всем, понять и поддержать преобладающее чувство каждого придавало ей великое очарование» [19]19
  Русский архив. 1909. № 12. С. 431.


[Закрыть]. И именно это, а не жесткий диктат, становилось основой ее власти над окружающими.

Бывший начальник канцелярии светлейшего князя Потемкина, а позднее статс-секретарь императрицы Василий Степанович Попов вспоминал один примечательный разговор: «Дело зашло о неограниченной власти ее не только внутри России, но и в чужих землях. Я говорил ей с изумлением о том слепом повиновении, с которым воля ее везде была исполняема, и о том усердии и ревности, с какими старались все ей угождать. „Это не так легко, как ты думаешь, – сказала она. – Во-первых, повеления мои не исполнялись бы с точностью, если бы не были удобны к исполнению. Ты сам знаешь, с какою осмотрительностью, с какой осторожностью поступаю я в издании моих узаконений. Я разбираю обстоятельства, изведываю мысли просвещенной части народа и по ним заключаю, какое действие указ мой произвесть должен. Когда уже наперед я уверена об общем одобрении, тогда выпускаю я мое повеление и имею удовольствие видеть то, что ты называешь слепым повиновением. Вот основание власти неограниченной.

Но будь уверен, что слепо не повинуются, когда приказание не приноровлено к обычаям, к мнению народному, и когда в оном я бы последовала одной своей воле, не размышляя о следствиях. Во-вторых, ты ошибаешься, когда думаешь, что вокруг меня все делается, только мне угодное. Напротив того, это я, принуждая себя, стараюсь угождать каждому, сообразно с заслугами, достоинствами, склонностями и привычками. И поверь мне, что гораздо легче делать приятное для всех, нежели, чтобы все тебе угождали. Напрасно сего будешь ожидать и будешь огорчаться. Но я сего огорчения не имею, ибо не ожидаю, чтобы все без изъятия по-моему делалось. Может быть, сначала и трудно было себя к тому приучить, но теперь с удовольствием я чувствую, что, не имея прихотей, капризов и вспыльчивости, не могу я быть в тягость и беседа моя всем нравится“» [20]20
  Русский архив. 1864. Т. II. С. 750–751.


[Закрыть].

В этих словах столько же кокетства и похвалы себе, сколько житейской мудрости. Слепо не повинуются, старайся подстроиться подо всех, и тогда люди с радостью исполнят то, чего не стали бы делать по приказу – вот опыт почти сорокалетнего царствования. И это не только личный опыт Екатерины. Наблюдая за своей предшественницей, она многому научилась.

Было бы неправильно сказать, что великая императрица полностью отвергла уроки своей свекрови. Судя по «Запискам», она внимательнейшим образом остановилась именно на темных, негативных сторонах елизаветинской манеры общения с двором и сделала для себя далеко идущие выводы. Причем стиль дочери Петра навсегда укоренился в ее представлениях как «царский». Свое поведение вполне царским Екатерина не считала. В 1774 году, когда Никита Иванович Панин затеял весьма опасную интригу, грозившую продвинуть на престол цесаревича Павла, императрица писала Г. А. Потемкину: «Дай по-царски поступить; хвост отшибу» [21]21
  Этими словами в подлиннике оканчивается записка.


[Закрыть]. Имелось в виду, что заговорщикам пора показать, кто в доме хозяин. А сделать это можно было, только отказавшись от роли «доброй женщины» и выступив во всей силе самодержавной государыни. Однако такие ситуации складывались не каждый день, а монарший гнев, или лучше сказать недовольство, обрушивался на головы провинившихся весьма избирательно. Большинства придворных он не задевал.

Следует иметь в виду, что русское общество того времени отнюдь не требовало от монарха столь уважительного отношения, которое было свойственно Екатерине. Напротив, ему казалось привычнее августейшее хамство ее предшественницы. Г. Р. Державин, описывая Елизавету в поэме «Царь-девица», едва ли не с умилением рассказывал, как та била «бояр» башмачком за провинности.

 
Царь жила-была девица, —
Шепчет русска старина, —
Будто солнце светлолица,
Будто тихая весна.
 
 
И вливала чувство тайно
С страхом чтить ее, дивясь;
К ней прийти необычайно
Было, не перекрестясь.
 
 
Статно стоя, няньки, мамки
Одаль смели чуть дышать
И бояр к ней спозаранки
В спальню с делом допущать.
 
 
С ними так она вещала,
Как из облак божество;
Лежа царством управляла,
Их журя за шаловство.
 
 
Иногда же и тазала
Не одним уж языком,
Если больно рассерчала,
То по кудрям башмачком…
 

При этом образ главной героини остается возвышенным и достойным преклонения вельмож. «Все они царя-девицы / Так боялись, как огня», «И без памяти любили». Страх и любовь – два чувства, которые по понятиям того времени должен был внушать государь. Екатерина попыталась заменить их в личном общении на более привычные нам – доверие и любовь. Следует заметить, что битье слуг туфлей тогда считалось в порядке вещей. Если царица «учит» вельмож, то почему бы барыне не делать этого с сенными девушками?

В мемуарах Е. П. Яньковой есть рассказ о ее бабушке по отцовской линии, дочери известного историка В. Н. Татищева, переданный со слов няньки: «Генеральша была очень строга и строптива; бывало, как изволят на кого из нас гневаться, тотчас и изволят снять с ножки башмачок и живо отшлепают. Как накажут, так и поклонишься в ножки и скажешь: „Простите, государыня, виновата, не гневайтесь“. А она-то: „Ну пошла, дура, вперед не делай“. А коли кто не повинится, она и еще побьет. Уж настоящая была барыня: высоко себя держала, никто при ней и пикнуть не смей; только взглянет грозно, так тебя варом и обдаст. Подлинно барыня. Упокой ее Господи. Не то что нынешние господа» [22]22
  Янькова Е. П.Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово. М., 1989. С. 12.


[Закрыть].

В 40–60-х годах XVIII века такое поведение никого не удивляло, а Евпраксия Васильевна Татищева слыла «очень хорошо воспитанной и ученой», раз «говорила по-немецки». Однако уже к 90-м годам внучка вспоминает поступки родни не без осуждения. За вторую половину столетия русское общество проделало заметный путь и морально повзрослело. Немалая заслуга в этом принадлежит екатерининскому царствованию с его нарочитой, насаждаемой сверху «мягкостью нравов». Пассаж деревенской няньки с упреком «нынешним господам», де поизмельчали, порастеряли барство, можно было бы обратить и к императрице, подававшей подданным «дурной пример».

Любопытно, что стремление императрицы «церемониться» с русскими дворянами осуждалось некоторыми европейскими наблюдателями как неуместное и даже вредное для нации дикарей. Так, французский дипломат Мари Даниэль де Корберон, посетив в 1775 году Сенат, сравнивал нравы Петровской эпохи с современными ему не в пользу Екатерины II. «На столе указы Петра I, – писал он, – как вести себя на собраниях, не ругаться и т. п., правила приблизительно такие же, как в парижских бильярдных; но Петр I, великий человек по своему гению, управлял варварами, и было необходимо преподать правила приличия мужикам, из которых он хотел сделать государственных людей. Конечно, следовало иногда бить их палками, что он отлично проделывал собственноручно. Если бы государыня последовала его примеру, она совершила бы лучшие дела и больше, нежели с ее нежным и романтическим духом, который здесь не годится» [23]23
  Корберон М. Д.Записки // Екатерина. Путь к власти. М., 2003. С. 181.


[Закрыть].

Впрочем, был и за Екатериной грех. Молоденькая великая княгиня, пожив в московских и петербургских дворцах, переняла не лучшие манеры и как-то отхлестала своего камердинера Василия Шкурина по щекам. Случай был чисто женский. Екатерина хотела подарить императрице Елизавете два отреза красивых тканей и обмолвилась об этом камердинеру. Тот сообщил надзиравшей за царевной графине Марье Чоглоковой, а последняя, опередив великую княгиню, передала ткани. Произошедшее обидело Екатерину. «Я отправилась в маленькую переднюю, где Шкурин обыкновенно находился по утрам и где были мои платья; застав его там, я влепила ему изо всех сил здоровую пощечину и сказала, что он предатель и самый неблагодарный из людей… что я осыпала его благодеяниями, а он выдал меня… что я его прогоню и велю отодрать…Мой Шкурин упал на колени, заливаясь горючими слезами, и просил у меня прощения с искренним, как мне показалось, раскаянием» [24]24
  Екатерина II.Записки // Сочинения Екатерины II. М., 1990. С. 126–127.


[Закрыть].

Это единственный известный за Екатериной случай рукоприкладства, и она не без умысла поместила его в свои «Записки». Он очень характерен для атмосферы наушничества, царившей при дворе Елизаветы. Великая княгиня пощечинами вколотила Шкурину понимание, кто его истинная хозяйка, и после уже оба были абсолютно довольны друг другом. Преданность Василия не имела границ. Когда 10 апреля 1762 года его госпожа тайно рожала сына от Григория Орлова, камердинер поджег свой дом, чтобы толпа придворных ринулась смотреть пожар и на время покинула дворец. Позднее маленький бастард Алексей Бобринский первые годы жизни воспитывался в семье Шкурина. Такова оказалась цена разбитого носа.

Неприятное происшествие с девицей Эльмпт

Припомним случай с Натальей Лопухиной, злословившей Елизавету Петровну в 1743 году и потерявшей за это язык. Похожая ситуация сложилась через сорок с лишним лет. В 1785 году группа придворной молодежи – две фрейлины: баронесса София Эльмпт и Елизавета Дивова, супруг последней Адриан Дивов и ее брат граф Дмитрий Бутурлин, флигель-адъютант князя Потемкина «сделали на многих знатных людей сатиру в рисунках, с острыми, язвительными и оскорбительными надписями, в которых не пощажена и сама императрица». Пасквиль разошелся при дворе, вызвал скандал и «в удовольствие многих потерпевших… сожжен был на эшафоте палачом».

Случай открыл его составителей. Парикмахер, завивая волосы девицы Эльмпт, в поисках бумаги для папильоток «взглянул в угол и увидел разорванные лоскутки». Взяв их, он заметил рисунки, которые и передал обер-гофмаршалу. Сатира оказалась написана рукой Эльмпт, под страхом наказания она назвала соучастников. Конечно, никакого публичного сечения кнутом, урезания языка и ссылки в Сибирь к злым шутникам не применили. Но они были наказаны за оскорбление величества. Девицы лишились фрейлинского шифра. Обер-гофмейстерина, по слухам, выпорола Эльмпт розгами. Затем ее выслали к отцу в Лифляндию. Дивова и ее муж были удалены из столицы. Граф Бутурлин отставлен с запрещением въезжать в «местопребывание государыни» [25]25
  Энгельгардт Л. Н.Записки // Русские мемуары. XVIII век. М., 1988. С. 245–246.


[Закрыть].

Приведенные адъютантом Потемкина Львом Энгельгардтом подписи к рисункам выглядели довольно невинно: «Всех острее изображен был Безбородко, недавно пожалованный графом; он держал книгу с надписью: „Новый граф, обернутый телячьей кожей“». Понятно, что воспитанный молодой человек не процитировал особо хлестких высказываний.

А вот французский памфлетист Шарль Массон, некоторое время служивший при дворе в качестве учителя математики великих князей Александра и Константина, услужливо выказал свою осведомленность в скабрезных тайнах. Его описание не оставляет сомнений: государыня имела причины рассердиться. Среди карикатур «была одна, на которой Екатерина, изображенная в неприличной сладострастной позе, заставляла своего сердечного друга, графиню Брюс, делать перед собой разные телодвижения. На другой, столь же непристойной для восемнадцатилетней барышни, был изображен лежащий на софе Потемкин, а перед ним три его племянницы, тогда девицы Энгельгардт, а теперь графиня Браницкая, княгиня Юсупова и графиня Скавронская: казалось, что эти три полуголые богини, жестами и выразительными позами выставляли напоказ свои особые прелести, оспаривали друг у друга победу над своим дядюшкой, этим новым пастухом Парисом» [26]26
  Массон Ш.Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. М., 1996. С. 153.


[Закрыть].

Драматизируя картину, автор добавлял, что обеих девиц высекли до крови да еще в присутствии остальных фрейлин – в назидание. Однако после его слов удивительно не то, что ретивых Эльмпт и Дивову наказали, а то, что обе спустя несколько лет вернулись ко двору. Правда, нельзя сказать, насколько сведения Массона точны. Его книга изобилует передержками и откровенной ложью, на которой автора не раз ловили историки.

Характерно, что, говоря об участи Лопухиной, современники старались смягчить описание кары, ведь язык даме не вырвали, а лишь урезали. А вот наказание Эльмпт представлялось слишком суровым. Энгельгардт, описавший этот случай, считал, что, если бы сатира молодых шалопаев не касалась «обруганных в нравственности лиц, то, конечно, поступлено было бы более нежели снисходительно». Однако даже он сомневался, в действительности ли фрейлина была высечена. Английская исследовательница Исабель де Мадариага, автор крупнейшей на сегодняшний день монографии о России в царствование Екатерины II, с большим скепсисом высказывается о самой возможности наказания розгами при тогдашнем дворе [27]27
  Мадариага И., де.Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 892.


[Закрыть].

Тот факт, что через пару лет обе проштрафившиеся дамы приехали в столицу, а Дивова даже стала содержательницей модного салона, где собиралась изысканная публика из числа французских аристократов-эмигрантов, говорит не в пользу истории с поркой. После подобного унижения трудно было показаться в свете, тем более блистать в качестве хозяйки «маленького Кобленца», как назвали ее дом. Что касается Эльмпт, то она вышла замуж за генерал-поручика П. И. Турчанинова, статс-секретаря императрицы по военным делам. Переживи невеста такое бесчестье, как наказание розгами, и выгодный брак был бы невозможен из-за чисто светских условностей.

Нас в данном случае должна заинтересовать реакция общества. Даже неподтвержденные слухи о том, что молодую дворянку могли высечь, пусть и за дело, были уже крайне неприятны современникам. Личная мягкость Екатерины с двором сыграла роль нравственного примера. Перенимая манеру государыни, ее взгляд на окружающих, русское дворянское общество сделало значительный шаг вперед. Оно усвоило урок уважения к самому себе. Заставить людей позабыть о нем оказалось не так-то просто.

Особую пикантность случившемуся придавал тот факт, что Дивова, в девичестве Бутурлина, и ее брат были детьми Марии Романовны Воронцовой. После ранней смерти матери их воспитал дядя Александр Романович Воронцов, один из крупнейших вельмож и виднейший оппозиционер, чье критичное отношение к императрице было известно. Екатерина понимала, что вольных настроений и неприязни к ней молодые люди набрались в его доме. Однако опала племянников не отразилась на Воронцове. Он мог и дальше бравировать независимой от государыни позицией. Екатерина намеренно позволяла это.

Тот же Державин, славивший драчливую «царь-девицу», не смущался во время докладов Екатерине говорить заведомо неприятные вещи и даже настаивать на своем мнении, игнорируя ее реакцию.

Он считал себя обязаннымпоступать так, иначе страдала его совесть. Дочь архитектора Николая Александровича Львова и племянница Державина – Елизавета Николаевна – передавала случай, когда сенаторы, знакомые со вспыльчивым характером Гаврилы Романовича, уговорили его как-то не ехать в Сенат, когда там разбиралось одно щекотливое дело. Державин не знал, как на это согласиться, «желчь его расходилась», он почувствовал себя нехорошо, лег на диван и попросил одну из родственниц почитать ему что-нибудь для успокоения. Та взяла с полки книгу его сочинений, открыла первую попавшуюся страницу и начала оду «Вельможа». «Но как выговорила стихи:

 
Змеей пред троном не сгибаться,
Стоять – и правду говорить…
 

Державин вдруг вскочил с дивана, схватил себя за поседелые волосы, закричав:

– Что написал я и что делаю сегодня! Подлец!

Не выдержал больше, оделся» [28]28
  Рассказы, заметки и анекдоты из записок Елизаветы Николаевны Львовой // Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век. С. 409.


[Закрыть]и отправился в Сенат.

Не желая ронять чести, Державин-сенатор, как и Державин-поэт, был в своем праве. А Екатерина уважала это право и личным поведением не подавляла, а развивала в окружающих чувство собственного достоинства.

За 34 года царствования подданные благородного происхождения настолько привыкли считать себя людьми, европейцами и дворянами, что резкий поворот Павла I в сторону самодержавной манеры поведения шокировал и покоробил русское общество.