Текст книги "Крылья распахнуть!"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)

Лите не очень пришелся по душе этот замысел: она была верной поклонницей Острой Шпаги. Но из учтивости девушка спросила:

– И как же вы думаете назвать эту бесстрашную даму?

– До сих пор я этого и сам не знал. Перебирал яркие имена: Дельфира, Арианелла, Эсферальда. Но теперь я прошу у вас позволения назвать ее Литой.

Девушка растерялась, смутилась:

– Я… ох, ну, что вы… Но если вам угодно, то, конечно, пожалуйста… Не кажется ли вам, что я засиделась? Вы позволите приоткрыть ставни?

Не дожидаясь разрешения, она скользнула к окну (от волнения едва не опрокинув бутылку с подоконника), стукнула крючком, толкнула ставню, выглянула в щель.

– Да, уже светает, заговорились мы. Я бы хотела уйти до прихода ваших слуг. Сами понимаете… сплетни…

– Я понимаю, но как же эти Каракелли? Что, если они подкараулят вас на улице?

– Днем? Не настолько они сошли с ума, чтобы гоняться за мной на глазах у прохожих!

Анри вздохнул:

– Кажется, закончилось мое единственное в жизни приключение…

– И я никогда его не забуду! – искренне и горячо отозвалась Лита.

* * *

И правда, чего утром-то бояться на улице тихого джермийского городка? Редкие прохожие хоть заспанны, но дружелюбны, учтиво улыбаются встречной девушке. Старик-метельщик поклонился ей, она радостно закивала в ответ: как же, знакомый повстречался! Несколько дней назад объяснял ей, как пройти к мастерской башмачника!

Лита простила Фейхштаду ночное равнодушие, наглухо запертые двери. В это утро ей нравилось все – и город, и прохожие, и даже хмурое небо с тяжелыми тучами, угрожающее снегопадом. (Лита, маг-погодник, знала, что снегопада не будет.) Сейчас ее занимала девушка со страниц ненаписанного романа. Какой она будет? Красавицей, разумеется. И никто-никто не узнает, что эта великолепная героиня названа в честь повара со шхуны «Миранда»…

– Простите, сударыня, можно вас на минутку?

Какая славная девушка остановила Литу! По виду – чья-то служанка. Под наброшенным на плечи тулупчиком – аккуратное платьице, белый фартук.

– Моя сестра Минна родила. И меня послали за ворота – заговорить с первой встречной женщиной. Ну, вы же знаете… обычай…

Да, Лита знала этот обычай. Если рождалась девочка – останавливали первую женщину, проходящую мимо дома, если мальчик – мужчину. Спрашивали имя – и называли этим именем младенца. «Второй раз за такой короткий срок у меня просят мое имя!» – усмехнулась про себя сеорета, а вслух сказала:

– Счастья и богатства новорожденной Лите!

– Прошу, скажите это сами над колыбелькой! – взмолилась девушка. – Это рядом, зайдите на минуту! Вам это ничего не стоит, а девочке принесет удачу!

– Ну, хорошо, – сдалась Лита. – Но только на минуту: меня ждут на шхуне…

* * *

На шхуне Литу не дождались.

4

 
Ужель не поможешь сегодня ты мне?
Ужель не поскачешь на быстром коне
Вдогонку за наглым злодеем?
 

(В. Брюсов)

– Это вы называете безупречно порядочным городом? Этим гордитесь? За это берете деньги с тех, кого должны охранять? – Голос Бенца был негромок, но страшен.

Бургомистр Фейхштада с трудом пытался противостоять его напору:

– Но позвольте, капитан…

– Не позволю! Когда я ставил шхуну на зимовку в гавани, вы похвалялись, что во всей Джермии нет более спокойного города. Вы говорили, что улицы патрулируются бдительными и неподкупными стражниками… я правильно повторяю ваши слова, геер Вестерхост? Как же могло случиться, что в вашем благополучном городе бесследно исчезла девушка?

– Может быть, она сама… с кем-нибудь… – вякнул геер Вестерхост. Но оборвал фразу, взглянув в бешеные глаза небохода. Бургомистр понял: еще одно неосторожное слово – и его начнут бить, да так, что никакая стража не выручит.

– Прежде чем порочить доброе имя девушки, – сжал и разжал кулаки Бенц, – примите к сведению, что говорите о сеорете из старинного иллийского рода, имеющего вес при дворе короля Анзельмо!

Круглое лицо бургомистра стало бледным, как ломоть сыра. Он даже не подумал спросить, что делала сеорета на борту шхуны. В панике он воспользовался средством, которое всегда выручало его в трудные моменты: обернулся, ища глазами секретаря.

И Петер Зельц, как всегда, не подвел хозяина. Неприметный, тощенький человечек, не поднимая взора, вклинился в разговор бургомистра с капитаном:

– Установлено, что улицы между лавкой галантерейщицы Маргеты Штуур и Зимней гаванью в эту ночь должны были патрулировать стражники Ян Шугман, Михель Добермейер и халфатиец Ахмар. В начале дежурства они зашли выпить по кружке пива в трактир «Копченая селедка». Некий незнакомец заявил, что почтет за честь угостить стражников. То ли угощение было обильным, то ли, как утверждают стражники, незнакомец что-то подсыпал в пиво… Так или иначе, все трое уснули прямо в «Копченой селедке» и проспали дежурство.

– Уволить мерзавцев! – взревел бургомистр.

– Уже уволены, геер Вестерхост.

– Вот! – победно глянул бургомистр на капитана.

– Мне плевать, что вы сделаете с вашими лоботрясами-стражниками, – огрызнулся Бенц, – уволите или медаль дадите. Я хочу знать, что произошло с сеоретой диль Фьорро.

– Следствие ведется, – поспешно сказал секретарь.

– Вот, – с облегчением повторил бургомистр. – Следствие ведется!

* * *

– Следствие ведется, – мрачно сообщил Бенц своей взволнованной команде.

Шхуна стояла у причала, с борта была сброшена широкая сходня. В бухте, огражденной волноломами от капризов зимнего моря, было тихо и спокойно. «Миранда» не толкалась в причал бортом, на котором на всякий случай подвешены были мешки с песком, чтобы смягчить удары.

Мара сидела на сходнях. Лицо пастушки было бледным и злым. Ее мучило желание искать подругу. Но вахтенному нельзя отлучаться с корабля.

Остальные члены экипажа тут же, у сходней, сгрудились вокруг капитана, слушая рассказ о его визите к бургомистру.

– Следствие ведется, – угрюмо подтвердил Отец, – и ведем его мы с боцманом. Подкараулили этих уволенных стражников, когда их из допросной выпустили. Тоже задали парочку вопросов – Хаансу попробуй не ответь! Стражники описали щедрого незнакомца – ну, который в «Копченой селедке» им пиво ставил. У того типа оказались две приметы: иллийский выговор и вмятина на лбу, словно от давнего удара конским копытом… А позапрошлым летом, когда «Облачный конь» стоял в Порт-о-Бонито, Лита мне жаловалась, что на рынке за нею шел один из слуг Зиберто диль Каракелли, она тогда еле убежала. Девочка запомнила его по вмятине на лбу.

– Каракелли! – выдохнул Дик с яростью. Он ни разу не встречался с сеором Зиберто, но уже ненавидел его всем сердцем.

– Ну, иди же! Иди, кому говорю! Не то по шее дам!

Все обернулись на голос юнги, звучавший с непривычной решительностью.

Отсутствие парнишки прошло незамеченным: не до него было. И теперь команда с удивлением глядела, как Олух тащит к сходням мальчишку примерно своего возраста. Еще и грозится отлупить… да, изменился юнга, определенно изменился!

– Вот! – воскликнул Рейни, толкая подростка к капитану. – Это Курт! Он знает!

– Что знает? – встрепенулся капитан.

– Про Литу знает!

И юнга взволнованно высыпал на товарищей по команде ворох бессвязных фраз. Леташи поняли главное: Курт – мальчик на побегушках из припортовой лавки. Олух с ним сдружился за время стоянки. Сегодня утром Курт похвастался перед приятелем новеньким блестящим делером и заявил, что монету ему подарила старшая сестра. Такая, мол, добычливая да ловкая: помогла каким-то иллийцам заманить одну девчонку туда, куда этим иллийцам было надобно.

Курт, крепыш с короткими волосами цвета соломы, уставился на кончики своих башмаков и не отвечал на вопросы взволнованных леташей.

Боцман предложил тряхнуть упрямого щенка, чтобы все секреты из него высыпались, как труха. Но Отец велел боцману заткнуться и посулил мальчику делер, если тот расскажет что-нибудь о судьбе девушки, попавшей в лапы иллийцев.

– Угу, делер, – хмуро просипел Курт. – А сеструху мою – в допросную, да?.. Ничего я вашему юнге не говорил, врет он все.

– Да не нужна мне твоя сеструха! – горячо воскликнул Бенц. – Нам нужно отыскать Литу! Мы не будем жаловаться властям, сами с иллийцами разберемся!

Курт поднял глаза, уставился на трехцветный шнур, обвивающий талию Бенца:

– Капитан?

– Капитан.

– Вот и дайте ваша милость, твердое капитанское слово. И скажите: «Пускай подохнут мои лескаты, если я причиню какой вред Паулине Шмид».

Бенц дал твердое капитанское слово и поклялся жизнью своих лескатов, что не станет доносить на сестру Курта.

Успокоившись, мальчишка рассказал про иллийцев, которым его отец на несколько дней сдал комнату. Сегодня они покинули город. С ними была девушка – та, которую Паулина на рассвете заманила в дом. Девушке дали какое-то снадобье, она была как во сне: ходила, глядела перед собою открытыми глазами, но ни с кем не разговаривала, а взгляд был такой пустой, что даже страшно. Один из подручных сказал главарю иллийцев: мол, зелья мало осталось. А тот ответил: главное, за ворота выехать, а там они и без зелья с барышней управятся.

– Они не говорили, куда собираются идти? – вмешался Отец.

– Делер, – твердо сказал осмелевший Курт.

Монета тут же была вручена юному вымогателю. И мальчишка сообщил, что подслушал разговор постояльцев. Те собирались в Шварцвельд, к герцогу Конраду, – «на весь срок помолвки», как они говорили.

Больше мальчишка ничего припомнить не смог и был отпущен с миром.

– Со сроком помолвки все ясно, – задумчиво сказал Отец. Заметив недоуменное лицо Райсула, пояснил: – Знатные господа не могут этак просто пожениться в первом же храме. Сначала заключают помолвку. Для этого не нужен даже жених, достаточно его представителя. Обычно это кто-то из родни.

– Сеор Зиберто, – кивнул Бенц.

– Ну да. Свадьба должна произойти не раньше чем через полгода. Куда им на это время барышню спрятать? К себе в поместье? Или в Белле-Флори, к дядюшке? Там мы в первую очередь будем искать. А Шварцвельд – глухомань.

– Это Джермия? – наморщил лоб Райсул.

– Нет. Это вольное княжество в Хэдданских горах. Думаю, Каракелли подкупили князя, чтобы тот позволил спрятать пленницу на своих землях.

– Немедленно отправляемся в погоню! – в запале решил капитан.

– А куда? – хмыкнул Отец. – А если они повезут Литу не в княжеский замок, а в какую-нибудь лесную деревушку?

– В лесу? – звонко чирикнул илв. – Я найду!

Все оглянулись на Филина.

– Я не умею искать в городе. Дома каменные, мертвые, молчат… улицы покрыты битым камнем, землю ни о чем не спросишь. А в лесу каждая травинка даст ответ. А до леса я пойду по запаху, если узнаю, через какие ворота увезли Литу.

– Это так, – солидно подтвердил боцман Хаанс. – У нашего илва такое чутье, что собака от зависти сбесится.

– А если мы их быстро не настигнем? – спросил капитан. – Если придется гнать гадов до Хэддана? Как же ты – без и-ллиу?

Бенц уже знал тайну илва.

– Вы – моя стая, а стая – это часть и-ллиу, – ответил Филин.

Боцман хохотнул, услышав про стаю, но ничего не сказал.

– Дорога может оказаться дальней, – прикинул капитан. – Надо быстро закупить припасы и покинуть город до того, как закроют ворота. Так, кто со мною пойдет?

Вопрос был чисто риторическим, заданным самому себе. Но тут же капитан понял, что сделал ошибку, высказав его вслух.

Идти хотели все. Поднялся такой галдеж, что проходящий по пристани стражник покосился на шумных леташей.

– А ну, уймитесь! – перекричал капитан свою команду. – Цыц, я сказал! Никакой дисциплины, хоть разгоняй эту гусиную стаю!.. Райсул, там же придется – на лыжах! Тебе лыжи хоть видеть доводилось?

– Мара тоже не умеет на лыжах, – наябедничал Отец. – А вот я на лыжах вас, молодых, обставлю!

Капитан кивнул:

– Хорошо, втроем и пойдем: ты, я и Филин…

– Втроем?! – ахнул боцман. – А я? Да я на лыжах… Да я этих Каракелли…

– А ты откуда с каторги бежал? – напомнил Отец. – Надо тебе в Хэддан возвращаться?

– Да я не из тех краев сорвался, клянусь Эном Изначальным, я из Угольного Крыла! Да ежели драка начнется, разве ж мои кулаки лишними будут?..

Капитан покосился на поросшие волосом кулачищи боцмана.

– Лишними точно не будут… Ладно, рискнем.

– А я? – пискнул юнга.

– А ты останешься охранять «Миранду». Вас будет всего трое, Райсул – за старшего… И помните про эдона Манвела!

5

 
Ну, разве покажет убогая книга
Такой полновесный удар кулаком?
 

(М. Светлов)

В непроглядной вечерней воде не видно было плоских туш лескатов. Но Мара знала, что они у мостков, рядом со сваями. Зависли над самым дном, наслаждаются сытостью и спокойствием. Мара, встав на колени на мостках, впитывала их сонное блаженство. На ее душу, измученную тревогой, впервые за день снизошел покой.

Только что она смеялась, наблюдая за веселой возней Простака и Лапушки. Девушка широким черпаком забрасывала в их ротовые отверстия смесь вяленой требухи и сушеных водорослей, а проказники норовили отпихнуть друг друга от черпака.

Пастушка охотно побыла бы еще со своими любимцами. Но уже вечерело. Не ночевать же тут, в загоне!

Поднявшись на ноги и подхватив деревянное ведро, Мара пошла прочь от берега – вдоль забора, к будке сторожа. Как и многие пастухи, она оставляла в сторожке черпак – зачем таскать туда-сюда тяжелую длинную штуковину?

– Припозднилась ты, красавица, – сказал сторож, принимая черпак. – Не боишься в сумерках по улицам идти? Впрочем, городок у нас тихий, беды с тобою не случится.

«Лита тоже так думала», – мелькнул в голове у Мары желчный ответ. Но она промолчала, чувствуя, как возвращаются напряжение и тревога.

Простившись со сторожем, она вышла за ворота, но не пошла по улице, а свернула в проход меж двумя заборами, чтобы не делать круг по городу, а выйти к побережью и вдоль моря добраться до Зимней гавани. Пустое, но тяжелое ведро било по ногам. Но ведро в сторожке не оставишь: завтра снова нести в загон корм.

Сегодня Мара и впрямь припозднилась с кормежкой: собирала в путь леташей, которые отправлялись спасать Литу. Сейчас они уже за городскими воротами.

В любой другой вечер Мару проводил бы до загонов и обратно Филин, он заботливый. Он вообще лучше всех на свете. Был бы человеком, мужчиной – Мара бы в него влюбилась. Вот видит ее сердце Лаина Ласковая, не даст соврать – влюбилась бы!

Вот и сейчас… В погоню за Каракелли ушли трое, им грозит опасность. И Паучок, бедняжка, в лапах у мерзавцев. За всех Мара переживает, всем желает удачи, но больнее всего щемит сердце за илва.

Может, это потому, что когда-то Мара сама привела Филина на палубу «Облачного коня». Пожалела илва, попавшего в чужой человеческий город… где это было? Уже и не вспомнишь, где-то во Франусии. За Филином бежали уличные мальчишки, кричали всякие гадости, швырялись камнями. Мара изловила двоих паршивцев, надрала уши. Остальные разбежались. Спасенный бедолага поблагодарил Мару, а та удивилась: надо же, илв по-нашему разговаривает! Мало тогда она знала про лесной народ.

А та случайная встреча оказалась началом долгой дороги вместе. Капитан Джанстен сначала и слышать не хотел о том, чтобы «собачью морду» взять в экипаж, но передумал, когда увидел, что когтистые лапы плотника-илва умеют делать с деревом…

Тут воспоминания оставили Мару, потому что она больно споткнулась о лежащую поперек дороги палку…

Да это не палка! Это деревянная лопата! Старая, выщербленная, наполовину расколотая – а все же вещь! Кто ее здесь оставил?

Оглядевшись, Мара хмыкнула: на прибрежных камнях почти не было снега. Ну, ближе к морю – это понятно, там сугробы не залеживаются, их ветром сдувает. Но вот здесь, у длинного забора, что окружает лесосклад, ей пришлось бы топать в снегу. А кто-то аккуратно этот снежок расчистил!

А не ворье ли это поработало? Может, беднота нашла в заборе доску, что плохо держится, и лазает на склад за дровами. А чтоб следов не оставлять и не выдавать лаз, который их кормит, убрали снег вдоль всего забора. Ну и спасибо им, Маре легче пройти!

Усмехаясь, пастушка взяла лопату, положила ее в сторонке на камнях и пошла себе вперед. Но прошла лишь несколько шагов: забор лесосклада кончился, а из-за угла вывалились трое явно подвыпивших мужчин. Один из них хрипло окликнул Мару.

* * *

Ян Шугман, Михель Добермейер и халфатиец Ахмар заливали горе кислым джермийским вином.

Утром их, заспанных, ничего не понимающих, растолкали в трактире «Копченая селедка», приволокли в ратушу и принялись допрашивать: почему они пропьянствовали свое дежурство и допустили, что была похищена барышня?

Трепали их до полудня, а потом, убедившись, что ничего полезного незадачливые стражники больше не скажут, вышвырнули за порог, сообщив, что место свое они потеряли. А поскольку все трое – наемники, чужаки, не имеющие в городе дома и прочей собственности, то должны они не позже завтрашнего дня покинуть Фейхштад. В мирном, спокойном и тихом городке, откуда и нищих-то гонят взашей, бургомистр не потерпит троих бродяг без работы и жилья. И шпаги, мол, не забудьте сдать, они казенные…

Всю вторую половину дня бывшие стражники прощались с городскими кабаками. Потом, всласть напрощавшись, побрели наугад, рассуждая о том, как глупо поступил бургомистр, из-за ерунды уволивший троих бравых наемников. Кто остался в страже? Избалованные маменькины сынки из местных. Сопляки, которым лень заниматься отцовским ремеслом, сапожным да портняжным. Долго ли теперь продержится их хваленый городской порядок?

Ян Шугман, невысокий и щуплый, сверкая выкаченными, широко поставленными глазами, предсказывал друзьям небывалый взлет преступности в Фейхштаде. Михель Добермейер, пухлый увалень, отнюдь не похожий на матерого наемника (и действительно бывший новичком в своем ремесле) вставлял в речь приятеля соленую брань в адрес бургомистра и его верного пса Петера Зельца. Коренастый угрюмый Ахмар время от времени высказывал свое мнение одним коротким словом: «Так!» (Халфатиец не очень хорошо знал чужой язык и чаще всего изъяснялся двумя выражениями: «так» и «не так».)

Забор, вдоль которого брели наемники, внезапно кончился. Перед парнями открылось побережье. По плоским валунам неторопливо шла красивая девушка с деревянным ведром.

– Вот! – негромко и веско сказал Шугман. – Идет себе девица, любой может к ней прицепиться. Потому что мы уже не стражники.

– Или компания, – уточнил Добермейер, поправляя веревочный пояс на штанах.

– Чего?..

– Или компания может прицепиться.

– А… да. Или компания.

– Так! – выразил согласие Ахмар.

Шугман прибавил шагу, встал на пути у девушки.

– Слышь, красотка… Брось ты это ведро, пошли с нами. Мы щедрые и веселые.

* * *

Мара не испугалась. Не видала она пьяных, что ли? А что рассердилась – того не показала. Ответила добродушно:

– Вы-то веселые, да я-то по уши занята. Дайте пройти, добрые господа, а то спешу.

– К чему спешить такой красавице? – удивился тощий пучеглазый нахал.

– Отдохни, побудь в славной компании, – подхватил пухлый пьяница и поддернул веревочный пояс на штанах.

– Так! – пробасил хмурый халфатиец, пожирая девушку горящим взглядом.

Мара пожалела, что не взяла с собой черпак. Ведро – штука тяжелая, но для драки неудобная. Не размахнешься толком, дужка в руках вертится. Вот черпаком бы она эту «славную компанию» отделала!

– Парни, – холодно сказала она, – лучше вам идти, куда шли.

– А мы уже пришли, – глупо хихикнул толстяк и поддернул веревочный пояс на штанах.

– Так, – согласился халфатиец.

– Не так, – раздался вдруг звучный, выразительный голос. – Девушка не хочет с вами разговаривать. Ступайте своей дорогой, да хранит вас в пути Виарита.

«Славная компания» разом обернулась. Мара вскинула глаза – и застыла, потрясенная.

Как он сумел так неслышно возникнуть из-за угла, этот незнакомец, самый красивый мужчина из всех, кого Маре доводилось встречать?

Спандиец. Определенно спандиец. И выговор спандийский, и кожа золотистая, и черные волосы схвачены кожаным шнурком. Высокие скулы, ямочка на волевом подбородке. А какие невероятные, неповторимые темные глаза! Глаза, в которых можно заблудиться…

Небрежно так подошел от забора – и каждый его легкий шаг отзывался трепетом в сердце пастушки.

Одет хорошо, кожаная куртка не стесняет движений, шляпа с павлиньим пером сидит чуть набекрень, шпага на поясе явно не для красоты висит… Вот смотрела бы Мара да смотрела, любовалась бы да любовалась!

– Что за господин сыскался? – хмыкнул тощий наглец. – Указывать нам будешь?

– Да кто ж вам укажет, как не я? – повел широкими плечами незнакомец. – Неужели позволю у меня на глазах обидеть девушку, тем более такую красавицу?

«Бертран Острая Шпага!» – ахнула про себя Мара.

Нет, она понимала, что любимый герой не шагнет к ней с книжных страниц. И все же стоящий на прибрежных камнях красавец с этого мгновения стал для нее Бертраном.

Троица наглецов не разделяла восхищения девушки. Злобно бранясь, они взялись за оружие. Шпаг при них не было (а незнакомец не замедлил выхватить из ножен свою). Но три длинных ножа были опасны для человека со шпагой – храброго, но одного!

Эта мысль обожгла Мару. Девушка вскинула ведро и с маху надела его на голову тощему нахалу. Тот взвыл, схватился за ведро. А Мара метнулась назад – туда, где оставила на камнях лопату.

Подхватила «оружие», азартно обернулась – и увидела, как негодяи, словно два пса, с двух сторон кинулись на красавца. А тот, небрежно уйдя от двойной атаки, взмахнул шпагой. Клинок чиркнул по животу пухлого противника. Девушке показалось, что из разрубленного брюха сейчас вывалятся кишки. Вместо этого штаны мерзавца упали наземь, стреножив хозяина.

«Пояс разрубил!» – восхитилась Мара.

Пухлый наглец суетливо натягивал штаны и для драки не годился. Поэтому Мара набросилась на коренастого халфатийца и принялась охаживать его лопатой. Халфатиец, не ожидавший от красотки такой прыти, шарахнулся прочь, вопя:

– Не так! Не так!

Тем временем тощий пучеглазый наглец сдернул с головы ведро и теперь держал его в левой руке, донцем к противнику, как щит. В правой руке у него был длинный нож. В таком героическом виде он двинулся на спандийца, надеясь поймать кончик его шпаги на деревянное донце ведра, а потом расправиться с обезоруженным врагом.

Но ведро – не щит, и наглец в этом быстро убедился.

Из нижнего выпада ловкий спандиец уколол противника в ногу (в опасной близости к паху). Взвизгнув, тощий опустил ведро, закрывая пах, – и тут же клинок противника тронул его горло.

Спандиец забавлялся, как кошка, прижавшая лапой мышь.

Пучеглазый наглец это понял, в отчаянии швырнул в противника ведро, промахнулся и бросился наутек. К нему присоединился халфатиец. Их третий приятель, который все еще старался завязать пояс узлом, удрать не успел – и понял, что придется отдуваться за троих.

– Будем извиняться перед девушкой? – приветливо спросил его спандиец.

Протрезвевший наглец пробубнил извинения.

– Отпускаем? – обернулся спаситель к Маре.

Та царственно кивнула.

– Пошел вон, – беззлобно бросил тот, кого Мара про себя называла Бертраном.

Укрощенный нахал не заставил себя упрашивать. Подхватив обеими руками штаны, он улепетнул вдоль забора.

А победитель изящно поклонился Маре.

– Позволю себе представиться: Ференандо ду Вега-Тьерра. А как мне называть прекрасную воительницу, которая управилась бы с этими тварями и без меня?

Девушка подумала, что от волнения не сумеет вытолкнуть ни слова из горла. Но речь полилась с неожиданной гладкостью, спандийка словно со стороны услышала:

– Меня зовут Мара Монтанилья. Я пастушка со шхуны «Миранда». И я благодарна вам, эдон Ференандо, за спасение.

«И все равно Бертран Острая Шпага!» – упрямо подумала она.

– Пастушка?! – ослепительно заулыбался «все-равно-Бертран». – Рад встретить родную душу. Я, знаете ли, погонщик лескатов.

«Так он еще и свой!» – мысленно возликовала Мара.

– Я без работы. Деньги пока имеются, но к весне буду искать палубу. Потому и приехал в Фейхштад. Хочу разузнать на зимующих кораблях, где нужен погонщик.

– Нам, кажется, нужен, – ответила Мара, вспомнив, как Отец жаловался капитану: мол, трудно весь рейс без подмены работать с Простаком и Лапушкой. – Но «Миранда» – всего-навсего маленькая шхуна. Вряд ли у нас на борту можно хорошо заработать.

– И все же интересно потолковать с вашим капитаном.

– Он сейчас не в городе, но как вернется – я вас познакомлю.

– Отлично. А сейчас позвольте проводить вас до гавани.

В одурманенное сознание Мары пробился тонкий лучик здравого смысла.

– Только до «Копченой селедки», – поспешно сказала она.

У пристани пастушку должна ждать шлюпка. Если встречает юнга, это ничего. Но если Райсул… Вредный халфатиец, увидев Мару с провожатым, изведет ее насмешками.

– Как прикажете, – покладисто отозвался эдон Ференандо (который, видимо, все понял правильно). Он нагнулся, чтобы поднять ведро.

Одновременно наклонилась и Мара. Их пальцы встретились на дужке ведра – и девушке показалось, что она родилась и жила ради этой минуты.