Текст книги "Крылья распахнуть!"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

8

 
Приятно быть актрисой,
Клянусь Святою Девой!
Вчера была маркизой –
Сегодня королевой.
А завтра целый вечер
Венерой буду я:
Пройдусь в одной рубашке –
И публика моя!
 

Ю. Ким

Здание, снятое под театр, было и не узнать. Маляры разрисовали одну его стену под буйный таумекланский лес. С другой стены взгляд тешили щедро намалеванные голубые колонны, перевитые виноградными лозами, на которых восседали золоченые птицы. На прочие стены тратить краску не стали: одна граничила с забором, другая смотрела на глухой тупик. Зато этот великолепный угол, так удачно выходящий на перекресток, привлекал внимание прохожих, как пышный торт в витрине кондитера привлекает голодных мальчишек.

Хотя было еще утро, но собралась уже небольшая толпа зевак. Задрав головы, слушали они паяца в цветастом наряде, который во все горло орал с балкона:

– Сегодня последний день идет «Прекрасная таумекланка»! Последний раз вы, горожане славного Порт-о-Ранго, можете увидеть потрясающее, трогательное, увлекательное действо о любви отважного спандийского капитана и дочери свирепого вождя! Не пропустите восхитительное зрелище, добрые горожане! Тайны далекого материка Фламмарэйди! Буря на побережье! Шаманские обряды! Пляски юных дикарок! Схватка двух леопардов – я, как впервые увидел, чуть со страху не помер! Заходите, заходите, завтра вы этого уже не увидите!

Краем глаза актер углядел, что на крыльцо вышел Джош Борха, а следом – его племянничек Генн, доносчик и гад ползучий. А потому паяц перебросил ногу через перила балкончика (зеваки заспорили: прыгнет или нет?) и заголосил еще пронзительнее:

– А завтра вас ждет пьеса трогательная, утонченная, умилительная! Нежные дамы прослезятся, а мужчины посочувствуют судьбе принца Алонзо, полюбившего цветочницу по имени Чаровница Мариэтта!..

Тем временем Джош Борха, выпятив круглый животик, обтянутый фиолетовым камзолом, и поигрывая золотой цепочкой для кошелька, сказал племяннику:

– Хороший город. И арендная плата не такая уж высокая. Здесь можно всю зиму давать представления. Публика стадом прет. И глотает, что ни дай.

– Мы же на отделку дома потратились, – поддакнул дядюшке Генн Борха, смазливый брюнет с холеными усиками. – Пусть краски да доски окупятся.

– Принца Алонзо играет Генн Сердцеед! – кричал с балкона паяц. – Первый красавец труппы, чей томный голос пробирает женщин до глубины души, а глаза сияют, как бриллианты! А Чаровницу Мариэтту играет несравненная Сибилла Лебедушка, любимица четырех королевских дворов!

– Этой «любимице дворов» давно пора метлу в руки – и дворы мести, – прожурчал из-за приоткрытой двери нежный голосок. – Здесь театр, а не храмовый приют для старух.

Пышная девица с длинными желтыми кудрями высунула за дверь свой хорошенький носик. Розабелла не собиралась выходить на улицу без прически и должного наряда, но разве утерпишь в коридоре, когда рядом нахваливают твою соперницу?

Джош Борха степенно пригладил короткую острую бородку и задумчиво кивнул:

– Ты права, красивая змейка. Сибилла уже не та, что прежде.

Розабелла не обиделась: змеями хозяин называл всех актрис.

– Генн, – спросил неспешно Борха-старший, – сколько осталось до конца контракта несравненной Лебедушки?

– Шесть дней, – не задумываясь ответил дядюшкин наследник, будущий хозяин театра.

– Вот и славно, вот и не будем возобновлять. Отыграет в «Фиалке и кинжале» – и до свидания. Вон рядом, в Порт-о-Бонито, гастролируют «Неслыханные зрелища», пусть туда порхает.

– А может, ее комической старухой оставить? – исполненным милосердия голосом предложила Златокудрая Розабелла, которая не прочь была поиздеваться над поверженной соперницей.

Джош Борха засунул ладони за пояс (сразу стал похожим на преуспевающего лавочника) и немного подумал.

– Нет, – сказал он наконец. – Играла Чаровницу Мариэтту – а потом сразу выйдет в морщинах и с горбом? Публика не поймет.

Сверху упала тень. Хозяин театра недовольно поежился, подумав, что будет дождь. Но тут паяц на балконе замолчал, а зрители загалдели, указывая в небо.

Борха глянул вверх – и обомлел.

Над улицей, почти над театром, завис корабль. Он парил так низко, что можно было разглядеть скобы на нижней поверхности крыльев.

– Охамели небоходы! – возмутился Генн. – Скоро на крыши начнут садиться!

Зрители тоже хором возмущались – до тех пор, пока с неба не загремел усиленный рупором голос:

– Сибилла Лебедушка! Краса театра, гордость сцены! Выйди на балкон!

Толпа притихла, предвкушая что-то восхитительно интересное. Что-то такое, о чем будет судачить весь город – а они увидят своими глазами.

– Волшебница! – незримым дождем падало с небес. – Сибилла, белая лебедь! Выйди на балкон, яви высокую милость!

Сибилла Крэй услышала призыв – да и кто бы не услышал?

Она вылетела на балкон – и, моментально поняв, что происходит, эффектным жестом простерла красивые белые руки к кораблю. В стареньком платье, с наброшенной на плечи шалью, Сибилла была в этот миг прекрасна, как одна из Младших богинь.

Паяц тут же умелся с балкона: он никогда не портил сцены товарищам по труппе.

С корабля полетела длинная веревочная лестница. По ней ловко принялся спускаться молодой человек в черном с серебром камзоле. Небоход был без шляпы, ветер трепал его черные волосы.

Рядом с небоходом на тонкой веревочке спускался большой сверток, к которому был привязан букет цветов.

Зеваки одобрительно загалдели, наслаждаясь бесплатным представлением. Толпа заметно выросла. Из окон соседних домов гроздьями торчали головы. Жильцы перекликались, пытаясь узнать друг у друга, что происходит.

Джош Борха шумно вздохнул.

– Ах, проказница! – растроганно произнес он. – Да об этом слух уйдет в Спандию и Джермию! Мы бы с тобой, Генн, до такого не додумались. Да и шхуну нанять – дорогое удовольствие. Как же она все это обстряпала, а? Вот что значит матерая театральная змея!

Племянник, никогда не споривший с хозяином театра, поспешил восхититься:

– Опыт есть опыт, дядя. Нашим свистушкам у нее еще учиться.

– Продлишь ей контракт, – распорядился Джош.

В коридоре пискнула Златокудрая Розабелла. Мужчины не обратили на нее внимания.

Капитан поравнялся с балконом, с небрежной грацией циркача спрыгнул на перила, а оттуда – на балкон. Он завел конец веревочной лестницы за перила и опустился перед актрисой на одно колено. Та царственным жестом протянула ему руку для поцелуя.

Толпа восхищенно завопила.

– Контракт подпишешь сегодня, – деловито уточнил хозяин. – За шесть дней весть об этом балагане дойдет до «Неслыханных зрелищ». Не увели бы у нас золотую змейку… Если начнет трепыхаться, разрешаю увеличить жалованье. Не перестарайся… так, прибавь немножко…

На балконе молодой небоход поднялся на ноги, по-кошачьи точным движением поймал спущенный на веревке сверток с привязанным букетом, оборвал веревку и с изящным поклоном положил подарок перед красавицей. Та милостиво кивнула, принимая подношение.

– Из этого небесного галчонка вышел бы неплохой актер, – усмехнулся Борха-старший.

А племянник оценивающе глянул на расшумевшуюся толпу, прикинул, как каждый из этих людей понесет по городу новость, и хмыкнул:

– Сегодня Порт-о-Ранго будет аплодировать не прекрасной дочери вождя, а ее сопернице-шаманке.

Небоход на балконе уже взялся за веревочную лестницу… и вдруг выпустил ее, обернулся к Сибилле, заключил красавицу актрису в объятия и крепко поцеловал.

Рев толпы достиг высшего накала. Люди размахивали руками, орали что-то одобрительное; многие, не сдержавшись, целовали стоящих рядом женщин, а те не визжали и не вырывались. Всех накрыли своим крылом чары яркой романтической сцены.

Джош Борха покрутил головой, глянул на толстяка в окне напротив, который стиснул в объятиях свою грудастую супругу, и твердо заявил:

– В «Любимце богов» королеву будет играть Сибилла. Как кивнула-то… всем змеям змея!

За дверью послышался жалобный вскрик и звук падения. Джош Борха глянул за порог и буднично сказал:

– Обморок тебе надо отработать. Плохо теряешь сознание, невыразительно.

А небоход уже поднимался по лестнице на борт, ловкий, легкий, красивый, и все женщины, даже старухи, тихо и жадно стонали, провожая его взглядами.

Чуть кренясь на правое крыло, шхуна неспешно заскользила в воздушном потоке на юг, оставляя позади вольный город Порт-о-Ранго. Впереди и внизу лежал горизонт, иззубленный Хэдданскими горами.

Ожерелье-III. Паутина

1

 
В дворцах и самые шпалеры
Подчас владеют даром речи.
Ты знаешь, почему на них
Изображаются фигуры?
Чтобы напомнить: кто-то хмурый,
Быть может, за ковром притих.
 

Лопе де Вега

Холлис Айланн, офицер дворцовой гвардии его величества Аргента Второго, нервно поглядывал то вдоль пустой и мрачной Гобеленовой галереи, то на огромную вышивку в двух шагах от себя. Красивое лицо с рыжеватыми усиками было бледно, а на лбу, под форменным гвардейским беретом, выступили крупные капли пота.

Гобелен, на который эрл Холлис бросал полные страха и отвращения взгляды, отнюдь не заслуживал таких чувств. Пышнотелая дева с бронзовой кожей, наряженная лишь в передник из перьев заморских птиц, жеманно протягивала в сторону раздраженного Айланна букет цветов. Гобелен назывался «Покорение Альбином Таумеклана», и покоренная дева всем своим видом показывала, что ничего не имеет против завоевателей – и, надо полагать, особенно против красавчика-гвардейца.

Но голос, идущий от гобелена, был не страстным, не томным, не покорным… и, что самое неприятное, голос этот был мужским.

– Сколько дней ее высочество пребудет в Андерхилле?

– Либо три, либо четыре.

– Разве время принцессы не расписано по часам? Почему «либо три, либо четыре»? – строго поинтересовалась таумекланка.

Айланн заколебался.

То, что он делал до сих пор, было… ну, некрасиво. Выдавать тайны, доверенные ему царственнородной любовницей… да еще ради денег… а человек, который беседует с ним сквозь гобелен, вряд ли желает добра ее высочеству…

Нехорошо, ах, как нехорошо…

Но поймать на этом благородного гвардейского офицера вряд ли сумеют. Конечно, о поездке принцессы известно узкому кругу придворных, но в этот круг кто только не входит! И высокопоставленные лица, организовавшие сговор принцессы Эннии с принцем Джиакомо, и командир охраны, и лейб-медик, сопровождающий принцессу в поездке, и статс-дама, и парочка фрейлин. А фрейлины могли проболтаться своим дружкам, так что служба графа Данкерна будет иметь богатый выбор подозреваемых.

А вот то, что принцесса шепнула любовнику ночью, знают только он, она и подушка…

Человек за гобеленом правильно истолковал сомнения молодого офицера.

– Вы, конечно, можете отказаться сотрудничать с нами, – произнес он сухо. – Но тогда мы не гарантируем конфиденциальности. Графу Данкерну будет весьма любопытно узнать о вашей былой разговорчивости.

– Я… нет… я…

– И тогда вексель с поддельным поручительством, который сейчас у меня в руках, станет лишь каплей в море ваших неприятностей.

На молодого гвардейца накатило безрассудное, словно со стороны нахлынувшее желание: выхватить шпагу и с криком «Крысы!» пронзить гобелен.

Вместо этого он горячо воскликнул:

– Я не отказываюсь!

Тут же эрл Холлис спохватился и закончил негромко:

– Ее высочество намеревается, сославшись на нездоровье, задержаться в Андерхилле и тайно от свиты посетить Стрекозиные пруды.

– Что-о?.. – Голос человека за гобеленом впервые прозвучал растерянно. – Стрекозиные пруды? Дочь государя?..

– Дочь государя хочет воспользоваться случаем, который вряд ли когда-нибудь повторится. Не каждый день альбинская принцесса путешествует инкогнито.

– Но… Стрекозиные пруды… ужасное место… Если о выходке ее высочества станет известно, ее помолвка с принцем Джиакомо не состоится.

– И вас это сильно огорчит? – не удержался Айланн.

Ответа не было.

Холлис Айланн замер, не решаясь окликнуть человека, которого боялся и ненавидел.

Молчание затягивалось.

В душе молодого альбинца опаска уступила место обиде. В конце концов, он, Холлис Айланн, – не прислуга и не раб, чтобы обходиться с ним столь неучтиво! Гвардеец уже хотел резко поинтересоваться, окончен ли разговор…

Но тут в щели под гобеленом показался уголок серого бумажного листа. С легким шорохом бумага скользнула по гранитному полу к ногам офицера.

Эрл Холлис выждал несколько мгновений. Затем нагнулся, поднял грязный, с прилипшими нитями паутины лист и перевернул его.

Сердце заколотилось, как после долгого бега. Молодой дворянин держал в руках свой вексель на семьдесят два золотых, выданный им старому стервятнику, маркизу Джинглесси, после безумного дня за карточным столом. Вексель, на котором Айланн собственноручно изобразил поручительскую надпись от имени своего командира.

Пальцы эрла Холлиса дрожали, когда он рвал в мелкие клочки проклятую бумагу.

* * *

Двуцвет боком протискивался меж узкими кирпичными стенами. Кирпичи от времени выщербились, частично растрескались в пыль, но невероятной прочности раствор жесткими швами выступал из стены, царапал руки, цеплялся за одежду.

Идти приходилось в темноте. Изредка впереди мрак редел, словно свет сочился сквозь частое сито, а Двуцвет радовался передышке: ниши, затянутые гобеленами, были довольно просторными. И дышалось там немного легче.

Возле каждой из ниш Двуцвет вызывал в памяти план, за который пришлось щедро заплатить, и облегченно вздыхал: он шел правильно.

Про переходы в толще стен знали во дворце все. Даже поварята на кухне пугали друг друга рассказами о призраках и чудовищах, что населяют «дворцовую изнанку». Мол, в толще стен развелись огромные пауки, которые охотятся на крыс, а ночами порой выбираются в залы, утаскивают кошек и комнатных собачек. А еще в стене обитает дух короля Гордреда Мрачного, в правление которого строился дворец.

Ну, про пауков – это глупые выдумки. А вот дух Гордреда… где ему обитать, как не в этих проходах, проложенных по его приказу? Если уж не пустила его в свои владения Гергена Гостеприимная, то здесь он и бродит. Подглядывает сквозь отверстия в гобеленах за придворными, как подглядывал при жизни. Или, задержавшись до рассвета в дворцовых залах и заслышав шаги гвардейцев, делающих утренний обход, крысой ныряет в одну из ниш – как при жизни собирался удирать от заговорщиков…

В живот уперся острый осколок камня. Зашипев от боли, Двуцвет втянул пузо. Как жаль, что нельзя поменять облик! Приходится ползать в тесноте этаким толстячком. Но ничего не поделаешь. Основных обликов у него четыре, но все неизвестны во дворце. А незнакомец в королевских чертогах… нет, допрос с пытками совсем ни к чему. А вот добродушный, румяный, простоватого вида дворцовый служитель знаком охране. Даже если его обнаружат выходящим из потайного хода, есть шанс отболтаться. Мол, случайно обнаружил лаз, сунулся туда из любопытства – а там темно и страшно. Только перемазался, дурень, с ног до головы…

Но что это стукнуло там, впереди?

Двуцвет затаил дыхание.

Голоса!

Нет, не померещилось. И не призрак Гордреда.

Угораздило нарваться на «темный обход»!

Тот, кто продал Двуцвету карту, предупредил: время от времени граф Данкерн посылает самых неболтливых гвардейцев с магическими светильниками проверить, не обрушились ли ненадежные стены в переходах и нет ли других неожиданностей.

Вот они и получат неожиданность…

Двуцвет проверил свои запасы магической силы – и словно очутился в кольце догорающих костров: не в полной он силе, но и опасности нет, можно творить чары.

Да только какие чары? Двуцвет умеет лишь менять обличья…

Вернуться в ближайшую нишу, прорезать кинжалом гобелен?.. Но в дворцовых залах скрыться не проще, у охранников есть псы, обученные брать след. К тому же Двуцвет поставит под угрозу срыва свою игру, с таким трудом подготовленную.

Крепкая, тренированная память развернула перед внутренним взором Двуцвета план переходов.

Назад нельзя: загонят в тупик. Спасительная развилка впереди, но опасность идет навстречу. Вряд ли Двуцвет достигнет развилки раньше, чем там окажутся гвардейцы.

Но он же миновал только что еще одну развилку?

Да, но это не спасение. Коротенький коридор ведет резко вниз, к потайным казематам в природных скальных кавернах, где Гордред замучил не одного своего врага.

Ну и что? Двуцвет не собирается там жить! Ему надо лишь переждать опасность. Когда гвардейцы уйдут…

А если не уйдут? Если незадачливый интриган сам себя загоняет в ловушку?

Что ж, у него есть последнее средство.

Другие, опасаясь пыток и мучительной смерти, покупают яд и носят при себе быструю кончину. А чародей носил при себе спасение…

Двуцвет осторожно отступал по коридору. Но как он ни старался быть бесшумным, все же вывернул из старой кладки обломок раскрошившегося кирпича.

Услышали! Замолчали!

Ну, теперь один выбор: вниз…

Узкий «крысиный отнорок» принял беглеца с неохотой. Стены так негостеприимно сжали Двуцвета, что он вынужден был, отчаянно выдохнув воздух, с силой протискиваться вперед.

Внезапно каменная хватка разжалась, из-под ног исчезла опора, и Двуцвет куда-то провалился…

Испугаться беглец не успел: сразу шмякнулся на камни. Неглубокий «скальный пузырь» подвернулся, да? Вот и славно. И даже почти не ушибся, только запястье в кровь оцарапал. Хорошее место, чтобы пересидеть опасность. Когда патруль уйдет, можно будет выбраться.

А если стены окажутся отвесными, если не выручит ловкость (да и какая ловкость с таким брюхом?), тогда придется раздавить стеклянный шарик, зашитый в пояс.

Ах, как не хочется! Ценная вещь, подарок Алмаза! Всего один раз высвободит шарик свою силу – и спасет хозяина!..

Но в чем это запутались ноги? Словно связка веревок брошена на каменный пол…

Двуцвет с отвращением пнул невидимую во мраке гадость. Гадость оказалась упругой и, похоже, прилипла к башмаку.

Встревоженный маг присел на корточки и, преодолевая брезгливость, протянул руки к полу.

Да, веревки, грубые, толстые… почему-то липкие…

Двуцвет яростно дернул ногой – и ощутил сопротивление. Веревки не желали его выпускать.

Неожиданным кошмаром ударило в мозг слово: «Паутина!»

Дождавшись своего злого часа, зашуршали в памяти страшные рассказы о хищных подземных пауках.

Запястье ободрано… почуют кровь… придут…

Двуцвет, запаниковав, выхватил из ножен на поясе кинжал и принялся полосовать чудовищную паутину.

И тут сверху упала на голову и плечи вторая сеть – тяжелая, липкая. Двуцвет рванулся, задергался – но понял, что сам себя заматывает в кокон, и замер. Только сейчас он сообразил, что в короткие мгновения, когда от ужаса тело было неподвластно разуму, он ухитрился выронить кинжал.

Двуцвет грязно выругался, уже не боясь, что его услышит «темный обход». Но тут же замолчал, поняв: рядом кое-кто поопаснее гвардейцев.

Сзади на левое плечо осторожно легло что-то жесткое. Двуцвет скосил глаза, во мраке почти ничего не разобрал, но заледенел от ужаса, представив себе жуткую лапу с когтями-крючьями.

Неведомое существо не спешило рвать добычу. Прикосновение было легким, проверяющим: долго ли жертва будет трепыхаться, скоро ли станет пригодной для еды?

Не-ет! Хватит! Шарик… где шарик?!

И тут Двуцвет понял, что веревочный кокон мешает ему дотянуться до конца пояса, где зашит спасительный амулет.

Паника перешла в запредельный ужас. Беззвучные истерические выклики подступили к горлу, но не вырвались наружу, встали в глотке комом, сотрясая все тело горячечной, туманящей сознание дрожью. Чародей забился в коконе, пытаясь его порвать. Невидимый во мраке хищник убрал лапу, не мешая жертве дергаться и терять силы.

Пленник сильно ударился левым плечом обо что-то твердое. Боль отрезвила, позволила пробиться сквозь вихрь смятенных мыслей одной, вполне разумной:

«Стена? Так близко? Слева?»

А ведь он сдвинул концы пояса на левое бедро, чтобы случайно не разбить шарик, протискиваясь по узким переходам… шел-то он правым боком вперед…

«Помогите, Младшие боги!»

Двуцвет изо всех сил качнулся к стене, стараясь удариться левым бедром.

И получилось, с первой попытки получилось!

Хрупкий шарик раздавился между камнем и бедром.

Послышался хлопок – словно упала деревянная крышка сундука.

Паутина дернулась – и успокоилась. Ее больше не натягивала тяжесть добычи.

Длинная хитиновая лапа недоуменно ворошила во мраке груду одежды. Паук не мог понять, куда исчезла горячая, живая тварь, так аппетитно пахнущая кровью и страхом.

* * *

Хмурое северное небо показалось ослепительно ярким человеку, очнувшемуся на берегу моря.

Он лежал, нагой и беспомощный, на холодных камнях и глядел на чайку, летящую в вышине. И на двоих верзил в меховых куртках и штанах, держащих наготове тяжелые копья. Широкие наконечники целили в грудь распластавшемуся на камнях человеку.

Все это Двуцвет принял за обморочный морок. Но чайка улетела, а верзилы остались – и поневоле пришлось признать их явью.

Но загадкой при этом они не стали. Достаточно посмотреть на их рожи. Не просто тупость, а полное отсутствие мысли. Как мертвецы… впрочем, мертвецы и есть. Колдовское дерево Изумруда выпило из них жизнь, оставило самую малость – чтобы могли выполнять господские приказы.

А значит, чары перебросили его к Семибашенному замку.

– Копья уберите! – рявкнул чародей. – Хозяин вернулся! Я Двуцвет, болваны!

Ничто не дрогнуло в лицах охранников. И копья не пошевелились… Да, верно, его же здесь еще не видели в этом облике!

И что теперь? Мерзнуть здесь, пока к полудохлым уродам не придет смена?

Но вовремя вспомнились слова Изумруда:

«Если эти твари не будут подчиняться – иногда на них такое находит, – скажи вот так…»

И прочирикал на своем языке переливчатое словцо.

К счастью, память у Двуцвета твердая, а слух – впору музыканту. Нужную трель он прощебетал верно.

– Уберите копья, дурачье!.. Вот так. А теперь помогите мне встать!