Текст книги "Гильдия. Трилогия"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 84 страниц)

– Ага, сделали, что велено?.. Ну, молодцы, молодцы, при расчете не обижу!

Шершень подошел к Дайру, жестко глянул пленнику в лицо:

– Помнишь меня, крысенок?

Дайру мысленно пообещал себе: если выживет, обязательно научится драться левой рукой. И ответил спокойно и учтиво:

– Помню, господин. Остров Эрниди.

– Ага, недурная была драка, – скупо бросил Шершень (который из той драки еле ноги унес). И сразу перешел к делу: – Где рукопись?

– Какая рукопись? – не понял юноша.

– Не хитри, крысенок. В землю вобью. Сам знаешь, что мне нужно.

– Не та ли рукопись, которую в Издагмире у нас кто-то пробовал украсть?

– Та самая. Не прикидывайся дурнем.

– Ах, эта… Эту можете взять хоть сейчас. Только жарковато будет доставать.

– Что?!

– Я ее дома не оставлял, везде при себе носил, – сообщил Дайру с честным взором. – Она была в котомке. А вот эти двое меня по руку ударили, котомка вылетела – и в пламя…

Шершень обернулся к своей незадачливой армии. Страшен был его взгляд. Зубастые уличные звереныши, воображавшие себя грозными хищниками, поджали хвостики, заскулили и пустили лужицу…

В этот миг раздался тревожно-радостный голос:

– Дайру! Ты здесь, сынок! А где Нитха, ты же с нею был? А я Нургидана потерял, хожу, ищу…

Расстановка сил резко изменилась: на поле боя появился Шенги Совиная Лапа.

Одним взглядом окинул он оборванцев, стоящих вокруг его ученика. Бросил Шершню одно лишь тяжелое слово:

– Помню.

И перенес внимание на юных грабителей:

– Эй, старые знакомые! У тебя, паренек, новая дубинка? Помнишь, как я прежнюю-то – в щепки, а?

Чердак и Айрауш, не сговариваясь, развернулись и со всех ног дунули в переулок. Шершень с бессильной ненавистью поглядел вслед дезертирам.

– А у тебя, приятель, и дубинки нет… – посочувствовал Охотник последнему неприятелю. – А вот я никогда не бываю безоружным!

И выразительно продемонстрировал разбойнику лапу со стальными когтями.

Шершень отпрянул. Ему доводилось слышать баллады о том, как прославленный Подгорный Охотник схватился в бою с демоном – и рука его превратилась в когтистую лапу.

Баллады балладами, а мало радости было глядеть на эти страшные когти возле своего лица.

– Они у меня рукопись требовали, – наябедничал Дайру, потирая онемевшую руку. – И по локтю камнем…

– Камнем, да? – переспросил Шенги негромко. – А вот если я ему сейчас этот камень вколочу в…

Шершень не стал дослушивать, куда знаменитый Охотник собирается ему вколотить камень. Просто исчез, как будто его здесь не было. Перед кем было атаману геройствовать?

* * *

Толпа, стараниями Лейтисы доведенная до экстаза, двинулась к верфям, оставив храм догорать. Месть – вот что звенело в каждом сердце! Свою прекрасную предводительницу горожане несли на плечах – так же, как другая толпа несла жреца Шерайса.

Айсур шел с толпой, весело насвистывал и думал о том, что эта яростная людская река движется по его воле. Каждый из этих людей побрезговал бы даже дать пинка уличному воришке из мелкой банды. А вместе они – тупое стадо, и он, Айсур Белый Плавник, гонит это стадо куда хочет, словно пастух…

Внезапно юнец увидел человека, прижавшегося к стене дома, чтобы пропустить толпу. У человека была приметная внешность – рыжие волосы при очень смуглой физиономии. Но не это привлекло внимание уличного воришки, а кошелек на поясе незнакомца. Дорогой кошелек, из хорошей кожи, причем явно не пустой…

Что ж, если этот умник не желает топать в стаде – пусть расплачивается. Сегодняшние грозные события укроют мелкую кражу!

Поравнявшись с незнакомцем, Айсур ловко сдернул кошелек с пояса и привычно ввинтился в толпу. Ведь не погонится же за ним этот прилично одетый горожанин, которому лишь бы ввязаться в неприятности!..

Но Айсур крепко ошибся. Не знал он Фитиля. И не знал, что значит для Фитиля этот кошелек. Эту дорогую, памятную вещь подарил учитель в день, когда Фитиль надел гильдейский браслет. И сказал: «Держи, сынок, пусть он у тебя всегда будет набит по завязку!»

Первый раз довелось тогда Фитилю услышать слово «сынок». И подарок тоже был первым и последним в жизни…

Эти мысли Охотник додумывал, уже догоняя толпу.

Плевать ему на верфи, на корабли, на вопли о мести! Поймать карлика-воришку, выдрать ему соломенные патлы и отобрать заветный кошелек!

* * *

Голубиный переулок был не по-праздничному пуст. Ворота, украшенные лентами и деревянными цветами, были наглухо заперты. И ни одного прохожего – хотя, казалось бы, люди должны спешить к Тележной улице, чтобы хоть краешком глаза увидеть блистательное шествие трех правителей. Да и дым над храмом, похоже, совсем не заинтересовал здешних жителей. Забились в дома, как зверье забивается в нору, чуя облаву.

Тхаи нетерпеливо огляделась. Изгибы извилистого переулка не позволяли увидеть, что происходит за три дома отсюда.

– Пойдем скорее, дитя! Нам нужна Те-ле-дж-ная улица!

Нитха отстранила руку женщины, тронувшую ее локоть.

– Мне страшно, – сказала она негромко, каким-то чужим голосом.

Будь здесь ее напарники, они не удивились бы этим словам. Только насторожились бы, зорче глянули по сторонам. Передряги в Подгорном Мире давно отбили у них охоту смеяться над тем, что когда-то они называли «девчачьей трусостью».

Не удивилась этим словам и Тхаи – но по другой причине. Юная девушка в чужом городе, а рядом ни отца, ни брата… как тут не оробеть!

– Не бойся, моя ласточка, Тхаи сумеет защитить тебя! Пойдем же!

Нитха мимолетно улыбнулась при мысли о том, что эта женщина собирается защищать Подгорную Охотницу. Но тут же вновь посерьезнела:

– Что-то здесь не то… и расспросить некого. О Гарх-то-Горх, пошли нам прохожего!

И тут же – словно ответ на эти слова – послышался шум, подобный рокоту набегающей волны. С криком и топотом в переулок хлынула толпа, вооруженная камнями, палками, кое-кто размахивал даже мечом, что в городе и в будни-то не дозволялось, не то что в праздник.

Женщин отшвырнули к забору. Тхаи вовремя ухватила Нитху за руку, только поэтому их не разбросало в стороны, как два листа в бурю.

– О Гарх-то-Горх, – изумленно пробормотала Нитха, – спасибо тебе, но это уж чересчур!

– Отомстим за храм! – вопила толпа. – Исполним волю богов! На Тележную улицу! Они заплатят за свои грехи, эти разряженные чурбаны! На Тележную! Бей стражу!

Обе наррабанки пытались удержаться возле забора, но людской поток тащил их вдоль высоких некрашеных досок, тащил медленно, но неотвратимо. Обе понимали, что впереди ждет что-то ужасное, и не хотели очутиться там, где начнет расправу обезумевшая толпа.

Нитха скользила ладонями по доскам, обдирая пальцы, пытаясь уцепиться хоть за широкую щель, хоть за торчащий гвоздь. Под ладонь подвернулся венок из деревянных цветов. Девочка вцепилась в него… ах да, это уже не забор, это ворота, массивные, высокие. Тхаи тоже уцепилась за венок, но наррабанки понимали, что долго им так не удержаться.

Нитха глянула наверх. Вскарабкаться бы на ворота! Но не достать до верхней планки!

От сильного толчка рядом рухнул на колени бородач в потрепанной матросской куртке. Скверно бранясь, он заворочался, но встать на ноги ему удалось не сразу.

А удалось ему это не сразу потому, что Нитха проворно, как белка, вскарабкалась сзади ему на плечи и, как со ступеньки лестницы, влезла на забор. Вдогонку полетело пожелание сдохнуть от дурной болезни, сопровожденное кратким изложением родословной наглой черномазой девки. «Наглая черномазая девка» не обратила на это внимания. Ругнув свое неудобное платье, а также учителя и Рахсан-дэра, обрядивших ее в этот мешок, Нитха уцепилась за резной столбик над воротами, склонилась как можно ниже и протянула руку спутнице.

Увы, девочке не под силу было втащить наверх толстушку Тхаи. Наоборот, та стянула бы ее наземь. Но на помощь неожиданно пришел бородатый моряк. Сообразив, в чем дело, он сменил гнев на милость. Подхватил завизжавшую Тхаи, подсадил на ворота и пустил вслед добродушно-озорную фразу, в которой единственными пристойными словами были: «…так хоть подержаться!»

Бородатый благодетель двинулся дальше, широкими плечами раздвигая толпу, а наррабанки остались восседать на заборе, словно две птицы… пожалуй, словно две курицы. Зрелище было нелепым и забавным.

Тхаи, резко побледнев и вцепившись в левый резной столбик, изо всех сил пыталась не свалиться. Время от времени она тихонько причитала, что опозорена навеки.

Схожие мысли одолевали и Нитху, которая держалась за правый столбик, морщилась, слыша, какие шутки летят из толпы (счастье Тхаи, что та их не понимала) и пыталась угадать, что сказал бы Рахсан-дэр, увидев сейчас дочь своего повелителя. Пожалуй, ничего не сказал бы, умер бы на месте…

Чтобы отвлечься от неприятных размышлений, девочка глядела туда, где сверху видна была перегороженная стойками Тележная улица. Собственно, стойки были уже опрокинуты, и стража, сомкнув щиты, сдерживала озлобленную толпу…

* * *

Городские беспорядки были продуманы хоть и на скорую руку, но толково.

Толпа от храма Того, Кто Хранит Неразумных Тварей, шла уже громить верфи. Ее догоняла другая толпа, еще более грозная, – та, которую вела Лейтиса.

А возле изящного, похожего на раковину храма Того, Кто Колышет Морские Волны, почти не упоминались верфи и корабли. Зато в избытке было бунтарских речей о правящей троице, своей скупостью навлекшей на город гнев богов.

Пожар был потушен, но толпа уже взбудораженно выкрикивала мятежные призывы. Она двинулась навстречу шествию, сметая деревянные ограждения и расшвыривая стражу.

Расчет Жабьего Рыла был прост: остановить хорошо охраняемую процессию, заставить ее повернуть во дворец. Потому что «крысоловы» и «щеголи» общими силами могли бы разогнать бунтарей у верфей.

Когда толпа вышла к Тележной улице, шествие остановилось. Придворные были в смятении – не из трусости, а от неожиданности. Нет, разумеется, навстречу шествию, опередив толпу, прибежал гонец и закричал о мятеже, но всерьез никто не верил, что в День Всех Богов город мог взбунтоваться.

Стражники подняли щиты, прикрывая сгрудившихся придворных. Над щитами летели камни и оскорбления.

Нарядная, еще недавно такая веселая знать содрогнулась, услышав рычание города.

* * *

Люди давили друг друга, протискиваясь к месту драки. Голубиный переулок под ногами женщин, сидящих на воротах, превратился в кипящий котел. Наррабанки со страхом глядели вниз и думали: что будет, если они сорвутся в клокочущее «варево»?

«Я-то ладно, – тревожилась Нитха, – но долго ли удержится на узкой планке Тхаи?»

Внезапно сзади их окликнул спокойный, с ленцой голос:

– И что же это за яблочки выросли на моем заборе?

Нитха осторожно, чтобы не потерять равновесия, обернулась. Снизу вверх на нее смотрел молодой русоволосый мужчина с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой и холеными усами. Плечистый, крепкий, в расстегнутой праздничной куртке, из-под которой видна была яркая рубаха, и в добротных штанах с вышитым поясом, он стоял, уперев руки в боки, и с прищуром разглядывал сидящих на воротах смуглянок.

– Ба, да это не яблочки, это персики заморские!

И тон, и поза, и выражение лица – все говорило ясно и недвусмысленно: «Я зажиточный горожанин, я стою на своем дворе, я хозяин всего, что видит глаз: и дома, и сарая, и бани, и поленницы под навесом, и грядок у дальнего забора. Хозяин всего добротного, солидного владения!»

– Мы прячемся от толпы, господин, боимся, что раздавят, – жалобно объяснила Нитха. – Там, в переулке, такое творится…

– Слышу я, что там творится, – пренебрежительно отозвался хозяин дома. – Дураки кричат и палками машут, умные люди по домам сидят. Вон я замок повесил – и пусть они хоть полопаются от крика!

Глянув вниз, Нитха увидела, что ворота и впрямь заперты на массивный висячий замок.

– Долго так сможете высидеть? – с усмешкой поинтересовался хозяин.

– Сколько получится, господин, – вздохнула Нитха.

– Ладно, курочки, – подмигнул мужчина, – прыгайте с насеста. Разрешу переждать заварушку в доме.

– Нельзя нам в доме, господин, у нас спешное дело.

– В такой день – спешное дело? – удивился мужчина. – Ладно, прыгайте. Выпущу через заднюю калитку в другой переулок. Там тоже была драка, но вроде уже буяны разбежались.

Нитха колебалась. Предложение было заманчивым, но девушке не нравился взгляд мужчины – цепкий, насмешливый.

Тхаи молча вслушивалась в разговор на чужом языке. Она не понимала почти ни слова, но догадывалась, о чем идет речь.

В это время из гущи боя раздался пронзительный, душераздирающий крик, переходящий в вой. Это голосил из-под чужих тяжелых каблуков бедняга, которого угораздило споткнуться. От этого вопля Тхаи дернулась и едва не сорвалась вниз.

Это помогло Нитхе решиться. Да, опасность может настигнуть их по обе стороны забора, но здесь все-таки есть надежда.

Девушка перекинула ноги через планку ворот и спрыгнула во двор. Прыжок вышел довольно ловким, если не считать того, что проклятое платье задралось чуть ли не до пояса. Под веселым взглядом мужчины Нитха быстро поправила подол.

Смуглое лицо Тхаи стало бледно-серым от страха, но остаться на воротах одна она не решилась. Судорожно сжимая резной столбик, она перенесла ноги через планку и замерла.

– Прыгай, я тебя поймаю! – подбодрил ее мужчина.

Тхаи поняла не слова, а жест – вскинутые вверх руки.

Зажмурив глаза, она выпустила столбик, коротко вскрикнула и мешком полетела вниз. Хозяин дома подхватил ее на лету, бережно поставил на землю. Но когда пришедшая в себя наррабанка попыталась отстраниться от мужчины, объятия не разомкнулись.

В это время скрипнула дверь дома.

– Эй, братишка, – послышался с крыльца точно такой же лениво-насмешливый голос. – Что тут еще такое?

Тот, кто вышел на крыльцо, был точной копией мужчины, позвавшего наррабанок во двор. Разве что старше, в плечах пошире… ну, еще борода длиннее. Зато остальное – один к одному: и черты лица, и фигура, и это выражение «я-хозяин-всего-что-вокруг». В руке широкогорлый глиняный кувшин – праздновал человек, из-за стола встал.

– Две голубки из Голубиного переулка, – весело объяснил ему младший брат, не выпуская онемевшую от страха Тхаи. – Подарочек к празднику.

– Ты обещал выпустить нас через вторую калитку, – напомнила Нитха.

– Выпущу, не себе же оставлю! Только сначала вы нам с братишкой отплатите за нашу доброту…

Обрамленные бородой губы расплылись в ухмылке – злой, властной, обнажившей оскал ровных белых зубов.

«Ах ты, шакал!..» – взвыла про себя Нитха. Перевела взгляд на крыльцо – и увидела на втором лице ту же хищную, похотливую, беспощадную усмешку.

* * *

Король в смятении решал: что делать? Вернуться во дворец? Или приказать охране атаковать толпу, которая свирепо настроена, но скверно вооружена? Ведь надо завершить обряд обхода храмов!

– Отходим! – каркнул Эшузар с черных носилок. – Отступаем!..

Зарфест почувствовал нечто вроде благодарности: теперь легче было принять решение. Какой там обход храмов, если нарушено ритуальное молчание! Причем нарушено не им, а отцом, будет на кого свалить вину!

Рука с золотым топориком поднялась, указывая на восток, в сторону дворца.

– Отступаем! – зычно приказал командир «щеголей», перекрывая крики толпы.

Продолжая держать щиты поднятыми и сомкнутыми, стражники принялись шаг за шагом отходить по Тележной улице.

Толпа, наседая и рыча, следовала за ними, выталкивая, выдавливая прочь этих нарядных, ухоженных, блистающих драгоценностями людей. Если бы кто-то мог взглянуть на схватку сверху, ему бы показалось, что на улице идет битва меж двумя гигантскими змеями – и серая змея гонит золотую прочь.

Придворные (по обычаю, безоружные) за спинами стражников образовали второе кольцо обороны, прикрывая собой женщин. Щедрые Дамы, еще недавно с милостивыми улыбками бросавшие в толпу медь, теперь сами стали мишенью для всякой дряни, летящей из толпы. Бедняжки покинули седла и юркнули под носилки.

И лишь фигуры трех правителей оставались на виду, неподвижные и величественные, словно ничего не произошло. Страх напоказ – слишком большая роскошь для короля.

Те, кто купили место на крыше «Шумного веселья», не жалели о потраченных медяках. Зрелище стоило куда дороже.

* * *

– Что ж ты, Уншис, смугляночек во дворе держишь? – попенял старший брат младшему. – Зови в дом, найдется чем угостить.

– Говорил паук мухе: «Зайди ко мне, красавица, в кружева одену!» – ответила Нитха наррабанской пословицей.

Старший брат, сощурившись на дерзкую девчонку, поднес к губам кувшин, сделал глоток, неспешно спустился с крыльца и зашагал к Нитхе, не сводя с нее хищных глаз.

– Люблю таких бойких, – сообщил он. – В постели ой как хороши!

– Господин, – взмолилась Нитха, – мы порядочные девушки, беда привела нас на этот двор! Ради ваших богов… ну сегодня же праздник… пожалуйста, отпустите нас!

– Сказано уже: отпустим, не съедим, – хохотнул хозяин дома. – А что праздник, так вместе праздновать веселее. Я как раз Уншису говорил: «Еда есть, вино есть – баб нету!» Вот пойдем в дом, мы с тобой в одну старую игру поиграем, а Уншис с твоей подружкой позабавится. Потом винца выпьем, закусим – да и поменяемся. Ты братишку моего приласкаешь, а я с другой смуглянкой потолкую… Верно, Уншис?

– Верно, – отозвался Уншис. Не выпуская толстушку-наррабанку и обернувшись к старшему брату, он с удовольствием слушал его. Бедная Тхаи, сжавшись, боялась пошевелиться в его объятиях и молча молилась всем богам, которых могла припомнить.

Девочка судорожно глотнула воздух пересохшим ртом. Ах, почему на ней дурацкие мягкие башмачки, а не сапоги с ножом за правым голенищем? Ух, она бы тогда…

А негодяй продолжал с той же обстоятельностью:

– Визжать и звать на помощь не советую. Вон как в переулке кричат. – Он кивнул в сторону забора, из-за которого и впрямь неслись вопли, сливаясь в вой. – На выручку никто не прибежит, у этих дурней своих забот хватает. А я послушаю визг, да и осерчаю…

И снова поднес ко рту широкогорлый кувшин.

И тут Нитха с яростью и отчаянием ударила в глиняное дно!

Голова негодяя метнулась назад, края кувшинного горла впились в лицо, ломая переносицу и круша зубы.

Ручищи взметнулись к разбитому лицу, кувшин упал к ногам хозяина, горлышко отбилось. Нитха поспешно подняла разбитый кувшин – хоть по башке насильника ударить…

Из глотки хозяина вырвался вой, который захлебнулся в вине и превратился в хриплый кашель. По ухоженной бороде на чистую рубашку хлынуло вино пополам с кровью.

Одновременно с воплем старшего брата раздался крик младшего.

До сих пор тот, обернувшись, слушал умные речи. Но когда брат произнес слово «поменяться», Уншис не выдержал: крепче сграбастал пухленькую гостью – пока еще не надо меняться! – и приблизил усатую похотливую рожу к ее помертвевшему личику.

Тут наррабанка очнулась и забарахталась в крепких объятиях. Отбивалась она молча – голос отказал от ужаса. А когда совсем обезумела от смрадного дыхания на своем лице – вцепилась зубами насильнику в нос!

Уншис, не ожидавший такого отпора от робкой толстушки, взвыл (тут-то его голос и слился с воплем брата) и, выпустив жертву, закрыл лицо руками. Тхаи не стала ждать, пока этот ужасный человек опомнится. Она завизжала и припустила наутек.

Поминая всех демонов, Уншис кинулся вслед за ней. Нос его побагровел и кровоточил, глаза тоже налились кровью – от злобы. Перед глазами металась по женской спине длинная черная коса. Намотать эту косу на кулак…

Бедная толстушка с немыслимой для себя ловкостью полезла на высокую поленницу – единственное место, которое казалось ей спасением.

И тут же сильная мужская рука поймала ее за левый башмачок, потянула вниз…

Вот это Уншис сделал зря. Ой, зря!

Наррабанка истошно завопила, забарахталась, вырываясь… и на голову стоящему внизу незадачливому насильнику хлынула штормовая дровяная волна! Накрыла, опрокинула, повергла навзничь!

На поленнице спал, пригревшись на солнышке, громадный серый котяра, раскормленный так, как нельзя разъесться на мышах, – дело явно не обошлось без молока, сметаны и прочих хозяйских припасов. Хвостатый лодырь так разоспался, что даже ухом не повел на поднявшуюся во дворе суету. И пробудился лишь тогда, когда из-под него посыпались поленья.

Кот шмякнулся на раскатившиеся дрова, почуял под когтями что-то мягкое (щеку и плечо хозяина), от потрясения это мягкое крепко разодрал и с дурным мявом дунул через двор к бане.

Оглушенный неожиданным градом тяжелых поленьев и резкой болью, Уншис тупо заворочался, попытался сбросить с себя дрова и сесть… и тут на него рухнула Тхаи. Прямо на голову – своей увесистой задницей.

Это зрелище так потрясло Нитху, обернувшуюся на крик, что она едва не упустила момент, когда ее собственный враг, пересилив боль, протянул к ней окровавленные лапищи, дрожащие от ненависти.

Замахиваться и бить мерзавца кувшином по голове было поздно. Охотница резко, снизу вверх выплеснула врагу в рожу то, что еще уцелело в кувшине.

Крепкое вино обожгло глаза и свежие раны, негодяй пошатнулся. Нитха метнулась прочь. Пробегая мимо разворошенной поленницы, девушка схватила за руку Тхаи:

– Живо! Бежим!

Обе наррабанки не перебежали – перелетели двор! Но у калитки их ждало страшное разочарование: на крепких петлях висел тяжелый замок.

Братья основательно защитили свое хозяйство от царящего снаружи беспорядка!

В запале Нитха рванула замок… глупо, конечно же, глупо…

– Сзади! – прокричала по-наррабански Тхаи.

Охотница обернулась.

На нее надвигался старший из насильников-братьев. Страшный, окровавленный, с разбитым лицом и багровыми глазами. В руках он держал топор, прихваченный у поленницы.

Шла месть. Шла смерть.

Тхаи, прижавшись к калитке, молилась вслух.

Нитха быстро огляделась. У забора, ближе к грядкам, стояла оставленная кем-то лопата с налипшими комьями земли. Охотница бросилась к ней, схватила с тем же чувством, с каким воин перед битвой выхватывает из ножен меч.

Топор взлетел и опустился. Нитха увернулась от удара и нанесла свой. Она целила в голову ребром лопаты, она била, чтобы убить!..

Рукоять крутанулась в ладонях, непривычное оружие ударило плашмя. Впрочем, и плашмя по сломанной переносице… о-о, это не было нежной лаской!

Насильник без чувств грохнулся к ногам юной наррабанки.

– Второй! – пронзительно крикнула Тхаи, прервав молитву.

Нитха сама уже видела, что через двор к ней бредет Уншис – с распухшим носом, с расцарапанной рожей.

Это зрелище не казалось девочке забавным. Что за дрын в руке у гада? Оглобля, что ли? Да, от этого лопатой не отмашешься!

И тут юную Охотницу осенило: она приставила лопату к горлу лежавшего без сознания насильника:

– Шаг сделаешь – и у тебя нет брата!

На миг обожгла ужасная мысль: а если младший мерзавец обрадуется случаю стать единственным хозяином дома и двора?

Но, похоже, братья жили дружно. Младший остановился и прохрипел с черной злобой:

– Не трожь, сучка наррабанская! Я за него тебя в клочья порву и свиньям скормлю!

– Обойдемся без крови, – жестко сказала Нитха. – Принеси ключ. Мы отопрем калитку и уйдем.

Уншис чуть помешкал, затем молча швырнул оглоблю наземь и направился к дому.

Тхаи тихонько заплакала.

– Держись! – сердито сказала Нитха. Она догадывалась, что сейчас рабыню нельзя жалеть. – Разнюнишься – косу выдеру!

Тхаи перестала хлюпать носом.

Ждать им пришлось недолго. Уншис спустился с крыльца, подошел к калитке, швырнул под ноги «гостьям» ключ. Тхаи поспешно подняла его, загремела замком.

Когда калитка распахнулась, открывая путь к свободе, Тхаи осмелела настолько, что выдала гневную фразу по-наррабански и зло плюнула себе под ноги.

Нитха с наслаждением перевела:

– Да отвиснут ваши мужские причиндалы жалко и бессильно, подобно раздавленным жабам, и да станут они посмешищем для той, которая не побрезгует разделить ваше ложе!