Текст книги "Гильдия. Трилогия"

Автор книги: Ольга Голотвина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 84 страниц)

Пасынки Гильдии

Посвящается моей верной читательнице Анне Зангиевой, запустившей в Подгорный Мир чешуйчатого ползуна

1

Аргосмир просыпался – присмиревший, нарядный и умытый, словно ребенок, которого родители ведут в храм. Он и был сейчас ребенком, этот город, вспомнивший, что люди – не высшее и не главное в мире, сотворенном богами. Святилища, куда весь год горожане шли со своими горестями и надеждами, в этот день стали средоточиями силы и власти, семью сердцами города, семью престолами Безликих Повелителей, в грозном молчании ожидающих почестей, положенных им от сотворения мира.

Но далеко не все в столице Грайана были настроены столь благостно и мирно. Например, никакого праздничного оживления не читалось на худом, с острыми чертами лице женщины, что сидела на заросшем мхом большом камне. Холодный ветер с моря, долетавший сквозь бедные окраинные дворы на этот пустырь, заставлял ее кутать плечи в старую шаль. Женщина делала это рассеянно, не отводя взгляда от лежащей у ее ног груды небольших свертков из темной материи.

Обступив валун полукольцом, несколько мужчин ожидали, когда она заговорит.

Окажись на пустыре случайный прохожий – кинулся бы наутек при виде разбойничьих рож этих оборванцев. И прав был бы этот прохожий: от такого сброда лучше держаться подальше. Целее будешь.

Но сейчас бродяги держались с почтительностью, которая плохо вязалась с их не внушающим доверия видом.

Наконец женщина спросила сурово:

– Хватит огня-то?

– Хватит, королева! – первым успел отозваться смуглый парень с перебитым носом и черными сальными патлами. – А надо будет – и кровью город умоем!

– Грозный какой выискался! – строго и насмешливо одернула его женщина. – Сегодня огонь дороже крови. Жабье Рыло насчет резни приказа не давал… Проверили, как эти штуки горят? Что-то у меня нет веры этому алхимику.

Бродяги истово закивали, хором заверяя «королеву», что да, сожгли они один запал – хорошо горит, искры рассыпает… не угодно ли ей самой убедиться?

– Нет, они нам понадобятся все, – улыбнулась женщина уголками губ. – Увижу, как они горят, уже в деле. Сама одну штучку понесу, под шалью ее легко будет спрятать. Мне, пожалуй, нужен будет спутник, вроде как муж, чтобы отвлечь внимание.

– Я!.. – истово выдохнул смуглый парень с перебитым носом.

Женщина скользнула по нему равнодушным взглядом:

– Не с твоей рожей… Со мной пойдет Мордастый, только его надо одеть поприличнее. Собирайте это богатство в мешок, парни, поделите между кем надо. Не подведите Жабье Рыло! Пусть пожары начнут перемигиваться меж собой из конца в конец города!

Бродяги поспешно принялись укладывать свертки в рогожный мешок. А «королева», встав с валуна, отошла на несколько шагов и небрежно поманила рукой оборванца со сломанным носом. Тот ринулся к ней, словно верный пес, которого позвала хозяйка.

– Пойдешь к Шершню, – приказала женщина. – Скажешь ему: Гиблая Балка отзывается на слово Жабьего Рыла не хуже, чем Бродяжьи Чертоги. Скажешь: мы помним, кто наш господин.

Сияющая улыбка фаворита разом исчезла со смуглой физиономии оборванца.

– Шершень! – Он произнес это имя так, словно выплюнул что-то ядовитое. – Ну на кой Жабье Рыло поставил над нами чужака? Своих, аргосмирских не нашлось?

– Вот пойди и спроси у «ночного короля», – насмешливо посоветовала женщина.

Оборванец был так рассержен, что не обратил внимания на издевку.

– И чудные они какие-то, Шершень с его дружками. Сами с собой разговаривают – сдохнуть мне без погребального костра, если вру!

– Да, – посерьезнела «королева». – Разговаривают. Трактирщик, у которого они живут, на всякий случай за ними подглядывает да подслушивает. Так он мне сказал, что в Шершня и его подручных вселились души каких-то колдунов.

– Это как? – От изумления парень даже забыл про злость.

– Сама не понимаю, – честно ответила «королева». – Но когда они сами с собой разговаривают – это не сами с собою, а… – Тут женщина спохватилась: – А вообще не наша это забота. Лучше пригляди, чтобы все свое дело знали: и те, кто поджигают, и те, кто огонь тушить мешают, и те, кто подстрекают аршмирский люд на мятеж!

* * *

Шерайс Крылатая Мысль, молодой жрец Того, Кто Хранит Всякую Неразумную Тварь, еще с вечера навел порядок в своем маленьком деревянном храме. Даже смахнул пыльные полотнища паутины, которые обычно не трогал, объясняя это тем, что паук – неразумная тварь, а стало быть, здесь даже ему кров и защита.

Это, конечно, было отговоркой. Шерайсу просто лень было тыкать метлой по темным углам. Да и для кого особенно стараться?

Год назад Шерайс впервые перешагнул этот порог и хозяйским взглядом обозрел каменную плиту с углублением, в котором горел огонь, кувшин с вином на одном углу плиты, бронзовую чашу с зерном – на другом, ящик с растопкой в углу полутемного помещения… ах, как счастлив он был тогда!

Прежде, будучи учеником, Шерайс обязан был возносить молитвы всем Безымянным. Он был ничей, он не знал, кто из богов призовет его на службу.

По обычаю, который за века освятили благосклонным молчанием Безликие, ученик может стать жрецом лишь в двух случаях: либо где-то умрет жрец и опустеет место у жертвенника, либо будет воздвигнуто новое святилище. И как же боялся Шерайс, что придется ехать в глухомань среди болот и принять жертвенник в старом сарае, куда приходят крестьяне из дальних деревень совершать свадьбы и погребальные обряды, а расплачиваются туесками с клюквой да крынками козьего молока. Это страшило Шерайса даже больше, чем возможность проторчать в учениках чуть ли не до старости.

Сказочной удачей казалось принять служение в одном из семи храмов столицы!..

Угу. В самом жалком из храмов.

Во всем городе только два святилища, где служит лишь по одному жрецу. Вот одно из них Шерайсу и досталось. Конечно, на все воля богов, но ведь обидно же!..

Какие толпы молящихся ежедневно стекаются в храм Того, Кто Зажигает и Гасит Огни Человеческих Жизней! Шестеро жрецов служит там! Шестеро!

Как охотно сыплют моряки серебро и медь на жертвенник Того, Кто Колеблет Морские Волны! А потом они спешат в храм Того, Кто Повелевает Ветрами, а оттуда идут почтить Того, Кто Движет Светилами.

Щедрые приношения получает и Тот, Кто Одевает Землю Травой. Правда, в столице растений всего-то – маленькие садики возле богатых домов да ящики с овощами на крышах у рачительных хозяек. Но горожане помнят, кому они обязаны ковригой хлеба на столе.

Чаще пустует святилище Того, Кто Потрясает Землю. Но разве можно совсем пренебречь таким грозным божеством! Если поток пожертвований оскудевает, жрец (единственный в своем храме, как и Шерайс в своем) заводит суровые, темные речи о страшных приметах, о медленно зреющем гневе Безымянного Господина. И Хранитель Аргосмира, а то и сами правители спешат прислать в святилище дар. Город не забывает день, когда утес Акулий Зуб, казавшийся незыблемым, рухнул в море, унося с собою дюжину рыбацких хижин.

А ему, Шерайсу, чем устрашить народ? Повальным мором кур? Нашествием крыс?

О, крысы – это мысль, надо обдумать! А то жизнь такая, что хоть запирай храм, иди к соседнему святилищу да садись у входа с нищими!

Кстати, о нищих… вон, наползли уже, пристроились возле распахнутой двери! Их меньше, чем у других храмов, не такое хлебное место, но все же сидят, на что-то надеются.

Вот будет позор, если в храм вообще никто не завернет…

Да не может такого быть! Все-таки и коз горожане держат, и лошадей, кое-кто и коров, уж не говоря о домашней птице. Каждый день за скотину богов не молят, но в праздник-то…

О, идут первые жертвователи! Старик с мальчонкой, оба чистые, нарядные. У деда в руках узелок, у внука – корзина.

Старик поклонился жрецу, чинно развязал узелок, учтиво подал маленький праздничный хлебец с узорами из теста на верхней корке. Шерайс милостиво принял дар.

Затем дед обернулся к заробевшему внуку:

– Ну, что ж ты? Твой зверь, тебе и милости для него просить!

Мальчик шагнул вперед, застенчиво передал жрецу из ладони в ладонь теплый медяк. Затем поставил корзину наземь и двумя руками вынул из нее крупного серого щенка.

– Вот… благословить… чтоб вырос большой…

«А чего и не вырасти большим, с такими-то лапами? – умилился Шерайс, принимая щенка из рук маленького хозяина. – Хороший песик, толстопузый, упитанный, глаза ясные. И шустрый: вон как в руках вертится!»

– Как зовешь своего пса? – спросил жрец с напускной серьезностью.

– Дракон.

«Ух ты…»

Будь в храме другие верующие, Шерайс велел бы мальчику, как положено, бросить в огонь несколько зерен и капнуть вина. На этом бы обряд и завершился. Но пока никто не подошел, и жрец (больше для собственного развлечения) благословил неразумную тварь так, словно это был лучший охотничий пес с королевской псарни: призвал Безликих даровать чутье носу Дракона, силу лапам, остроту зубам, зоркость глазам и преданность сердцу. А потом, вернув в корзину животное, на которое снизошла милость богов, Шерайс поднял мальчика к плите, чтобы тому было сподручнее принести жертву огню.

Обряд был закончен, но старику неохота было уходить, а Шерайсу не хотелось остаться одному (если не считать своры нищих за порогом). И завязался разговор, чинный и солидный, какой приличествует вести в святом месте и в праздничный день. Постепенно разговор съехал на «а вот в былые времена»… Заправлял беседой старик. Если верить ему, некогда Гурлиан был страной, населенной богобоязненными людьми, усердными в труде, скромными в поведении и почитающими старших… и куда все это сейчас делось?

Мальчик тихонько слушал, время от времени запуская руку в корзину и гладя свое лохматое сокровище.

Старик увлекся и принялся бранить иные народы за то, что поклоняются ложным богам. Бегло прошелся по поводу наррабанцев с их Единым-и-Объединяющим, нехорошо помянул ксуури (о которых, как выяснилось, не знал ничего) и жителей Проклятых островов (к которым имел лишь одну претензию: почему дали Грайану завоевать себя?). А затем перешел на Союз Семи Островов – Берниди. И тут уж пошел браниться обстоятельно и со вкусом, ибо буйные соседи крепко насолили Аргосмиру в давние времена и продолжали пакостить во времена нынешние.

– Бернидийцы поклоняются Морскому Старцу, – гневался твердый в вере дед, – и его дочерям, этим хвостатым девкам – дори-а-дау! А храмов истинных богов у них и вовсе нету! Так ведь?

Шерайс усмехнулся про себя (да в Гурлиане все побережье втайне молится Морскому Старцу!), но ответил серьезно:

– Не совсем так, добрый человек. Храмы истинных богов есть на каждом из Семи Островов, хотя древняя ложная вера действительно сильна в сердцах наших заморских соседей. И Круг подает своим подданным дурной пример. Чего стоит, например, кощунственный обычай, заведенный на острове Вайаниди Тагиором: сегодня, в день, когда Гурлиан, Грайан и Силуран благодарят богов за их милости, на Вайаниди начались собачьи бои! Да-да, именно в этот день, раз в два года, начинаются состязания, ради которых со всего света приезжают на Высокий остров любители боевых псов со своими питомцами!

– Тьфу, срамота! – осерчал дед.

Внезапно от входа послышалось:

– Оно, конечно, срамота, а только и нам гордиться нечем. На Вайаниди, небось, храмы каменные, а не вроде дровяного сарая!

Старик и жрец разом обернулись. Оба были изумлены так, словно с ними заговорил дверной косяк.

Нищий, нагло посмевший влезть в их разговор, ничуть не смутился под взглядом жреца. Это был средних лет бродяга, тощий, смуглый, с грязными черными патлами до плеч и сломанным носом. Шерайс никогда не видел его возле своего храма.

– Что, не так? – хладнокровно продолжил нищий. – Весь город говорит, что жрецы просили у короля денег на каменные храмы, а король отказал.

Шерайс растерялся, а старик зло поджал губы: как смеет всякая шваль лезть в его благородную беседу со жрецом?!

– Идем! – скомандовал он внуку и, подхватив корзину со щенком, надменно прошествовал мимо сидящих на земле нищих.

Шерайс проводил его взглядом, затем посмотрел на медяк, лежащий на краю жертвенника. У жрецов есть примета: первую полученную монету надо отдать нищим, тогда весь день будут щедрые пожертвования…

Он подбросил медный кругляш на ладони и швырнул за порог. Нищие бросились ловить подачку, но проворнее всех оказался смуглый наглец. Он левой рукой поймал монету на лету, а правой ударил рябого горбуна, который чуть не перехватил медяк. Как ни странно, нищие не набросились на него с гневными воплями – отшатнулись, притихли… Странно! Сколько раз видел Шерайс, как эта воронья стая с бранью гнала прочь чужаков…

А смуглый нищий поднял на жреца холодные, недобрые, совсем не нищенские глаза.

Мороз пробежал по спине Шерайса. И он подумал, что старая примета может солгать…

* * *

– В этом году процессия не только обойдет храмы, но и спустится к морю, на верфи…

– Знаю, корабли благословлять. Дурацкая отцовская затея…

Принц Ульфест лежал на ложе, накрытом медвежьей шкурой. Руки забросил за голову, злой взгляд устремил в потолок. Серая шелковая маска валялась рядом на полу.

Венчигир не удивлялся скверному настроению двоюродного брата. Тот вообще терпеть не мог парадные церемонии, а уж перед торжественным шествием по городу вообще готов был рычать на каждого, кто попадется под руку.

А из-за чего рычать? Такое красивое зрелище! И делать ничего не надо, знай сиди в носилках, отделанных перламутром, да поглядывай на толпу сквозь прорези маски.

Венчигир прикрыл глаза и представил себе толпу, галдящую, веселую, напирающую на выставленные вдоль улицы деревянные ограждения… а стражники шугают самых настырных зевак…

Интересно, как все это выглядит сверху, с перламутровых носилок? Каково это – быть в сердце шествия… нет, самому быть этим сердцем?

Впереди – музыканты, за ними – нарядные дамы и кавалеры… жрецы восьмого, дворцового храма… но все взгляды прикованы не к ним, а к носилкам, что плывут над толпой.

На золотых – король, правящий страной.

На черных – король-отец, еще при жизни, по гурлианскому обычаю, уступивший сыну престол и помогающий ему в правлении мудрыми советами.

На перламутровых – наследник, приобщающийся к мудрости отца и деда.

Трое соправителей. Фигуры на носилках, застывшие в пышном величии, истинное воплощение власти: вот она, совсем близко – но взгляд обрывается на жесткой парче, на сверкающих драгоценных камнях, на масках, скрывающих лица.

Правители Гурлиана не появляются перед подданными без масок. Ульфест сказал как-то, что в основе этой традиции лежит трусость: трое правителей боятся сглаза. Может, и так, но как она красива, эта традиция, как впечатляюще смотрятся повелители!

Рядом с каждыми носилками, приотстав на шаг, медленно едут верхом по две придворные красавицы, жены или дочери приближенных короля, цвет и гордость двора. В народе их прозвали Щедрыми Дамами. У каждой к седлу приторочены два парчовых кошеля. Дамы осыпают носилки пшеничными зернами, а в толпу швыряют пригоршни мелких монет. Как утверждают летописцы, этот древний обряд символизирует дары, которые народ приносит трем правителям, и благодеяния, которыми правители оделяют свой добрый народ.

Звучит это достойно и выглядит благородно. Но что творится перед праздником, когда избираются шесть счастливиц, которым предстоит украсить собою процессию… Вот где интриги, вот где борьба, вот где хитросплетения уловок, вот где бьющие фонтаном зависть, ненависть и ревность! До убийства, правда, пока не доходило, но снотворные и слабительные зелья соперницам подливались неоднократно, да и расцарапанными хорошенькими мордашками дворец было не удивить.

Каждый год перед праздником аргосмирская золотая молодежь веселилась, держа пари: какой из красавиц удастся на этот раз стать Щедрой Дамой?

Но на одну женщину никто не ставил. Неинтересно. И так все знали, что Айла Белая Ночь поедет слева от перламутровых носилок на длинногривой золотисто-рыжей лошадке.

Венчигиру показалось, что прекрасная всадница рядом, смотрит на него сверху вниз… нет, не на него, куда-то за плечо, словно он, Венчигир, не один из самых блестящих придворных юношей, а пустое место.

Ну и ладно. Не очень-то и надо. Ему и самому, может, совсем другая по душе!..

– Ульфест, – спросил принца его кузен, стараясь, чтобы голос не дрогнул, – а кто сегодня поедет рядом с твоими носилками?

Принц нахмурился, припоминая.

– Поедет Юнверта, племянница Хранителя города. И старшая внучка советника по торговле… забыл, как ее зовут. Она недавно при дворе. Хорошенькая.

– Да ты что?.. – изумился Венчигир. – Неужели Айла в этом году поедет возле золотых носилок? Вы что, поссорились?

– Айла вообще не поедет, – равнодушно отозвался принц. – У нее зубы болят.

Последовало короткое молчание, затем Венчигир неуверенно сказал:

– Шуточки у тебя… какие-то…

– У меня? Шуточки? – обиделся принц. – Меня собираются таскать по городу, как дрессированного медведя! Я должен буду в семи храмах совершать один и тот же обряд, жест в жест! Причем обязательно молча, потому что какой-то идиот выдумал, что это не к добру – заговорить во время шествия… И ты считаешь, что меня тянет на шуточки?

– Ульфест, если бы ты сказал, что на дворцовую площадь прискакала Клыкастая Жаба и человечьим голосом потребовала топорик твоего отца, я, может, и поверил бы. Но чтобы Айла… из-за какого-то зуба…

– Сразу видно, что у тебя никогда не болели зубы, – хмыкнул принц.

Венчигир недоверчиво покачал головой и перевел разговор на другую тему:

– Ты посылал вчера к трактирщику Арузу? Что он тебе ответил насчет «невидимой стражи»?

Принц оживился, сел на постели:

– Прислал писульку… эх, надо бы его самого во дворец приволочь, чтобы вслух про каждого человека объяснил!

– Во дворец его часто водить опасно. Заметят, начнут задавать вопросы…

Венчигир опасливо повел плечами. Ему не нравилась затея двоюродного брата о восстановлении городской сети осведомителей. Уж очень нервно относится к «невидимой страже» король-отец, дед Ульфеста и Венчигира.

– Знаю. Ничего, вот схлынет маета с праздником, я все-таки с мерзавцем разберусь.

– А что с его письмом не так?

– Все не так. Значится у него в списке нищий по кличке Говорун. Рядом с именем приписано: «Глухонемой, но читает по губам, а я его понимаю».

– Если это правда, то хорошо придумано. Глухонемых обычно не замечают.

– Еще в списке некая Юнтагилла Маленькая Звезда, почтенная матушка пекаря с Тележной улицы…

– Ну и что? У пекаря наверняка полно покупателей… где и поболтать, как не в лавке? Такие тетушки-сплетницы много знают…

Венчигир умолк под насмешливым взглядом принца.

– А хочешь, – предложил Ульфест, – побьемся об заклад, что пошлю я завтра Прешката на Тележную улицу – и окажется, что почтенная матушка пекаря либо от дряхлости растеряла последний ум, либо давно хворает и из комнаты не выходит?

– Нет, об заклад биться не стану. Думаешь, он тебе нарочно подсовывает калечных-увечных?

– Просто называет таких людей, которых не так просто проверить. Ну, как проверишь немого нищего?

– А зачем ему морочить нам голову?

– Скорее всего, боится моего отца… и деда, особенно деда. Для старого хрыча что «невидимая стража», что чума во дворце!

– Осторожничает…

– Трусит!.. – Внезапно лицо принца расплылась в мечтательно-хитрой улыбке. – Может, подбросить дедуле подметное письмо: мол, государь-отец, злодеи вынашивают коварный план: когда процессия пойдет по одной из улиц, убийца с крыши выстрелит в твою царственную персону… Не отменит ли дедуля с перепугу треклятое шествие?

– Эй, забудь! – встревожился Венчигир. – Представляешь, какой шум поднимется? Каждый за каждым следить начнет… ни ты, ни я шагу не ступим без присмотра! А я, между прочим, собирался… э-э… устремиться туда, куда влечет меня нежное сердце!

– Счастливец! – позавидовал принц. – Захотел по бабам – пошел по бабам. Лишь бы из дворца незаметно выскользнуть, а дальше сам себе хозяин. А мне придется весь день изображать чучело в парадных носилках! Хотя мне, между прочим, тоже есть куда устремиться!

– Вечером устремишься, – утешил кузена Венчигир. – Вот шествие вернется во дворец, все устанут, не до тебя будет…

– Вечером… – сказал принц тоскливо. Он поднял с ковра серую шелковую маску, украшенную длинной бахромой, и посмотрел на нее так, словно не мог понять, как эта мерзкая вещь попала в его спальню.

* * *

– Нет, о упрямая коза, ты не пойдешь в город в этих штанах и рубахе! Сегодня праздник, даже последний мусорщик старается выглядеть наряднее. И пусть я умру от удара ослиного копыта и буду похоронен в одной яме с дохлым шакалом, если отпущу дочь великого правителя из дома в столь жалком виде!

– Я не упрямая коза, о дерзкий Рахсан! Уважай дочь своего повелителя! И не говори мне, что притащил сюда праздничный наррабанский наряд! Я не надену алые шаровары, расшитые золотой нитью! И башмачки с загнутыми носками! И атласную кофту с колокольчиками на рукавах! И платок с павлинами и цветами! Сам напяль на себя все это, о старец, растерявший ум на тропах жизни!

– Будь ты моей дочерью или внучкой, о позор породившего тебя, я знал бы, как наказать тебя за эти слова. Чем тебе не по нраву одежда, которую носят достойные девушки, истинное украшение твоей родины?

– Будь я твоей дочерью или внучкой, о Рахсан-дэр, я взмолилась бы богам, чтобы они превратили меня в мышь! Эта одежда не нравится мне тем, что во всем Аргосмире такое надену только я! Не хочу, чтобы прохожие оглядывались на меня и радовались приезду бродячего цирка!

– Я боялся, что ты так и скажешь, о проклятье моей старости! Потому и не принес наряд, достойный твоей высокой крови. Но взгляни на это покрывало, о жемчужина моего старого сердца! Разве оно не нарядно, разве не радует взгляд изысканными узорами? Оно даже нищенку превратит в принцессу, если та набросит его поверх лохмотьев!

Шенги, стоя на пороге, любовался спором девчонки и старика. Охотник не так хорошо знал наррабанский, чтобы понять орлиный клекот вельможи и сорочье стрекотание девочки. Но уж очень забавно выглядели эти двое.

Да, Рахсан-дэру не позавидуешь! Нелегкую ношу возложил на него Светоч Наррабана – разыскать юную принцессу, сбежавшую из дворца, чтобы стать ученицей Подгорного Охотника. И не вернуть ее домой (с этим старый вельможа справился бы легко), а остаться при ней и взять на себя заботу о том, чтобы девочка выросла достойной дочерью своего царственного отца.

Оба заметили Шенги, смутились, замолчали.

– Доброе утро, почтенный Рахсан-дэр! – улыбнулся Охотник. – Как видишь, эта пичуга здорова. Я же обещал тебе это вчера!

Нитха и впрямь выглядела чудесно. На смуглом личике алел румянец, темные глаза весело блестели… ну, никаких следов того, что вчера она, измученная до полусмерти, брела по плечи в ледяной воде. Гильдия знала толк в целебных снадобьях!

– О да! – сварливо отозвался наррабанец. – Она здорова, чего не скажешь обо мне! После каждой беседы с этим юным чудовищем я чувствую, как черные щупальца Гхуруха оплетают мою измученную душу.

– Не жди от меня сочувствия, почтенный Рахсан-дэр. Ты заботишься об одном юном чудовище, а у меня в учениках их трое… Чем на этот раз тебе не угодило это невозможное существо?

Рахсан-дэр коротко изложил суть спора и предъявил покрывало.

– Ты совершенно прав! – твердо сказал Охотник. – Если в праздник мои ученики появятся на улице в старой одежде, весь город будет говорить, что Совиная Лапа обнищал, а Гильдия разорилась. Я как раз привел портного с соседней улицы и его подмастерьев. Они принесли ворох одежды и подгонят ее на нас, чтоб ловко сидела. Кстати, девчонка, сегодня ты будешь в платье. Штаны и рубаха – дорожная одежда!

По личику Нитхи скользнула раздраженная гримаска: за три года она так и не привыкла носить платье. Каким бы длинным оно ни было, юной наррабанке казалось, что ее ноги обнажены. Но девочка не стала спорить, ответила кротко:

– Да, учитель.

– И покрывало, я думаю, к платью отлично пойдет, – улыбнулся Шенги.

Старик поспешил закрепить свою маленькую победу:

– Полагаю, почтенный Охотник, Нитхе-шиу ни к чему посещать храмы чужих богов. Пока ты вместе с юношами будешь приносить жертвы, мы с дочерью Светоча займемся чем-нибудь достойным, полезным и приятным. Например, посетим лавку книготорговца и приобретем несколько книг, которые оросят душу благородной девицы дождем мудрости.

– Такая лавка есть рядом с храмом Того, Кто Повелевает Ветрами, – кивнул Шенги.

Нитха заставила себя произнести милостивым тоном королевы:

– Ты прав, Рахсан-дэр, так и поступим… – И тут же все испортила, ляпнув: – Подожди, я сбегаю наверх, возьму котомку, чтоб было в чем тащить книги.

Рахсан-дэр посерел от негодования.

– И я слышу такое из уст дочери Светоча?! Разве Нитха-шиу не видит, что со мною нет слуг? Неужели мне доведется увидеть, как царственная дева… подобно рабыне… своими руками… О-о, Гарх-то-Горх, видишь ли ты это?! О-о, пусть мне, жалкому псу, отрежут ухо в знак позора и поношения, раз я не сумел внушить моей госпоже такие простые понятия!..

– Нет-нет, – поспешно поправилась Нитха. – Я хотела сказать – отдам распоряжения! – И побежала вверх по лестнице. Вслед ей полетело гневное:

– Скажи мне, о недостойная дочь великих предков, что говорит «Тропа благочестия и добродетели» о ноше знатных девушек?

– Сейчас-сейчас! – донеслось сверху. – Только распоряжусь!

* * *

Тощий надменный подмастерье портного был оскорблен, словно вельможа, которому велели взять вилы и убрать навоз в хлеву. Ему, почти что уже мастеру, приказано было принарядить раба! Но заказчик есть заказчик. И подмастерье орудовал иглой, дошивая прямо на белобрысом юнце рубаху и стараясь, чтобы ворот не слишком открывал ошейник.

Дайру не мог дождаться, пока портняжка закончит работу. Надоело стоять не шевелясь, а при любом движении игла злорадно вонзалась в кожу. Да еще портняжка начинал вопить, что ему мешают работать. Позади скрипнула дверь, и знакомый голосок торопливо произнес:

– Как пойдем в город, не забудь взять свою котомку.

– Это еще зачем? – поинтересовался Дайру, не поворачивая головы.

– Рахсан-дэр грозится купить мне кучу книжищ.

– А я их должен за вами таскать? Угу. Мечтаю об этом, как об удавке палача.

– Да-а-айру!

– Что – «Да-а-айру»? Хочешь мною командовать – выходи замуж за Витудага. Станешь мне хозяйкой – ну, тогда…

– Ой, траста гэрр, что ты такое бренчишь? Ну Дайру!.. Ну, пожалуйста!..

– И не старайся. Нургидана попроси.

– Ты что, Нургидана не знаешь? Ну Да-а-айру!

– Не скули.

– А давай так: вот пойдем за Грань, будет твоя очередь костром заниматься – я вместо тебя хворост соберу.

– И приготовишь еду.

– Вымогатель!

– Не хочешь – как хочешь, – пожал плечами Дайру – и тут же его клюнула мстительная игла.

– Стой смирно! – прошипел подмастерье портного.

– Договорились! – поспешно сказала Нитха. – Ой, чуть не забыла… что сказано в «Тропе благочестия и добродетели» о ноше знатных девушек?

Дайру с ходу процитировал на хорошем наррабанском:

«О дочь высокородного отца, руки твои не должны знать ноши тяжелее, чем цветок или веер, и лишь тогда, когда рядом нет служанки, дозволено тебе держать над собою зонт…»

– Ах да, спасибо…

Нитха не закрыла за собою дверь, и Дайру услышал ее удаляющийся голос:

– Все в порядке, Рахсан-дэр, я отдала приказание. Кстати, ты спрашивал меня об этом красивом отрывке из «Тропы благочестия и добродетели»…

* * *

Аруз Золотая Муха, пыхтя, приставлял к стене длинную лестницу. Приставил, пнул для надежности – крепко ли встала?

– И зачем она тут? – поинтересовался за его плечом знакомый голос.

На лице хозяина трактира мелькнуло раздражение, но сразу исчезло. Аруз обернулся, его круглая физиономия засветилась доброжелательностью и благодушием:

– Да хранят тебя Безликие, Щегол… и тебя, Кудлатый, тоже! Да отвратятся ваши души от дурного!

– Э-э… спасибо, тебе того же… – Щегол растерянно обернулся к своему плечистому спутнику. – Слушай, нам Аруза не подменили? Что-то очень приветливый.

– Подменили? – хохотнул Кудлатый. – Разве что из чужих земель двойника привезли, в Гурлиане второе такое брюхо вряд ли сыщется. А что ласков, так ведь сегодня праздник!

– А-а!.. Ну, и тебя со светлым днем, Аруз, да не допустят Безымянные твоего разорения. А все-таки зачем лестница?

Аруз любовно окинул взглядом бревенчатую стену с прислоненной к ней лестницей.

– Это я сегодня крышу продаю. Всего два медяка – и карабкайся наверх. Не сейчас, а когда мимо пойдет шествие.

– Так разве ж оно мимо твоего трактира пройдет?

– Ну, почти… По Тележной улице направятся в храм Того, Кто Колеблет Морские Волны, это третье святилище на их пути будет, – снизошел трактирщик к неосведомленности парня, который в столице бывал от случая к случаю. – И хвала богам, что не мимо нас, а то бы у меня толпа ограду снесла! А с крыши как раз главное и можно разглядеть…

– Любопытно бы глянуть, а? – покосился Щегол на своего молчаливого спутника.

Ответная ухмылка почти утонула в курчавой бороде:

– Я бы пожалел на это зрелище пары медяков.

– А я – нет, – мечтательно сощурился синеглазый юноша. – Ни разу же не видел! Король – в золотой парче, в маске с рубинами… а Щедрые Дамы… эх! – Он глянул на хозяина цепко и пристально, заговорил деловым тоном: – У меня к тебе дело, Аруз!

– Никаких дел! – испугался тот. – Не желаю из-за тебя гневить Жабье Рыло. Сегодня праздник, люди радуются, а я должен от страха трястись? Дай ты мне хоть завтрашнее утро встретить без ножа под лопаткой!

– Даже этим дело пахнет? – встревожился Кудлатый.

– А то! Щегол сопляк, но ты-то взрослый мужик! Должен соображать, что это такое – разгневать «ночного короля».

Аруз последний раз пытался образумить дерзкого юнца. Да, мальчишка – удачливый и наглый вор, но трактирщик знал, как быстро иссякает удача у тех, кто идет против воли Жабьего Рыла. К тому же Щегол и Кудлатый были в городе чужаками, появлялись неизвестно откуда и пропадали невесть куда, а потому вдвойне должны были опасаться гнева воровского «правителя».

– «Ночной король» только в городе хозяин, а мне скоро отсюда сваливать, – примирительно вставил юнец. – За городскими воротами меня никакое Рыло не достанет.

– Ты сначала дойди до ворот, мальчишка! – не удержался Аруз.

– Хозяин дело говорит, – кивнул Кудлатый. – В городе сейчас неразбериха да сумятица. Получим в толпе по клинку в бок – не увидим, от кого и за что…

– И покупать я у тебя ничего не стану! – твердо подвел черту Аруз.

– А кто-то что продает? – изумился Щегол. – Я хотел кое-что узнать, и не задаром!

На ладони нахального юнца сверкнула золотая монета. Глаза трактирщика сверкнули ответным блеском.

– Это мне та компания дала, – ухмыльнулся Щегол. – Ученики Совиной Лапы, с которыми мы у тебя трапезную разнесли.