Текст книги "Гильдия. Трилогия"

Автор книги: Ольга Голотвина

(Это «очень, очень» было произнесено с подозрительно знакомой интонацией.)

Совиная Лапа мрачно ответил маленькой заступнице, что вся шайка должна немедленно укладываться в постели и чтоб к его приходу было слышно только сонное сопение!

– Не выйдет насчет сопения, учитель, – повеселела девчонка. – Там Старый Вояка рассказывает, какие муки ждут в Бездне всех гурлианцев. Так интересно! А у нас в Наррабане бог смерти Гхурух своими черными скользкими щупальцами...

– Цыц и брысь! – четко скомандовал Шенги. Глядя в спину удаляющейся девочки, подумал: «Вредина-то вредина, но сердечко доброе...»

Не спеша закончил сколачивать щиты. Скинул рубаху, с удовольствием вымылся холодной водой, оделся и, насвистывая, пошел к крыльцу.

Дверь без скрипа приоткрылась, и Шенги замер на пороге, поняв, что происходит в темном зале. В свете догорающих углей вершилось одно из чудес детства: звучали страшные истории.

Как любил их мальчик, которого еще не называли Совиной Лапой! Как памятен до сих пор мучительно-сладкий ужас, когда собственная тень в свете очага, обернувшись чудовищем, заставляет волосы встать дыбом; когда скрип двери отзывается в душе беззвучным воплем...

Только в детстве страх может доставлять такое острое и чистое наслаждение. Взрослый человек идет на свой страх, как на врага: или уничтожает его, или бывает сломлен сам. Правда, Лауруш говорил, что есть и третий путь, самый лучший: высмеять страх.

А эти мальки – не стоит вторгаться в их мирок! Пусть потешатся. У них редко выпадают такие мирные мгновения, без драк и взаимных злых насмешек.

Шенги сел на крыльце, прислонился плечом к новенькому сосновому косяку и с удовольствием вслушался в плывущий из тьмы голосок с мягким придыханием и нарочито низкими – для таинственности – нотками:

– Черные, шестилапые, глаза огромные, в темноте видят... Люди их в давние времена победили и загнали в подземелье, а название осталось: Наррабан – «земля нарров». Они по ночам выбираются на поверхность, днем отсиживаются в заброшенных домах. Ловят в сумраке запоздалых путников, перелезают через заборы во дворики и воруют младенцев. Лапы длинные, гибкие, могут через окна вытаскивать детей...

– Особенно непослушных, – с преувеличенной серьезностью поддакнул Дайру.

– Тебе смешно, – обиделась Нитха, – а у меня няньку-рабыню украли и съели.

Все приумолкли. Затем Дайру поинтересовался с той же мрачной серьезностью:

– Это тебе сами нарры рассказали или все-таки родители?

– И добавили, – подхватил Нургидан, – что если Нитха не прекратит озорничать, ее тоже кто-нибудь съест!

– Ну и пожалуйста! – фыркнула девочка. – В Наррабане говорят: «Беседовать с глупцом – что кормить осла халвой». Не верите – сами рассказывайте!

Ответом была тишина. Совиная Лапа решил было, что ребятам надоело болтать, но тут Дайру заговорил – негромко, неторопливо и гладко, словно читал по книге:

– Я жил в Анмире. Рядом – на севере, за горами – Силуран. Оттуда шла дорога через перевал Чаргрим. Однажды у нас заночевал бродячий сказитель. Отец любил их слушать, я тоже. Сказитель этот, Зиннигир Стеклянный Ручей, поведал историю, которая – он в том поклялся – случилась с ним самим. Он тогда был мальчишкой-поводырем при слепом певце. Они шли в Джангаш и решили сократить путь – махнули через лес. Дело к ночи, тропка по лесу кружит, из-под ног, как змея, уползает. Вдруг деревья расступились. Видит Зиннигир – стоит у ручья деревня. Бревенчатые домишки, запах свежевыпеченных лепешек...

Певец и поводырь обрадовались, постучались в первые же ворота. Хозяин пустил их ночевать, усадил за стол. После ужина стал расспрашивать старика, где ему побывать довелось, как в тех краях люди живут. А Зиннигира хозяйская дочка увела в уголок возле очага, принесла цветные камешки, и начали они играть в «лягушек и журавлей». Востроносая такая девчушка, бойкая, косички в разные стороны. Шайтира Быстрая Щука ее звали... А мальчишка устал с дороги, хотел спать. Он возьми да скажи: «Что за интерес на щелчки играть? Не хочу больше! Если б на деньги или на другое что...»

Шайтира призадумалась, а потом говорит: «Давай еще разик сыграем! Ты поставь медяк – у вас деньги есть, твой старик моему отцу хвастался. А я, если проиграю, для тебя доброе дело сделаю!»

Мальчишка согласился – и выиграл. Смеется: «Ну, делай свое доброе дело!»

Повела его Шайтира во двор, на конюшню. Внизу лошаденка в стойле дремлет, над потолком сеновал. На сеновал со двора приставная лесенка – сено наверх подавать. А в потолке люк, чтоб прямо в ясли корм сбрасывать.

– Понятно, как у нас, – перебил рассказчика Нургидан. – Дальше-то что было?

– Пока Зиннигир соображал, за каким демоном его сюда притащили, девчонка за порог выскочила и дверь закрыла. Слышно – лязгнул снаружи замок. А мальчишка успел приметить, что замок там – хоть на дверь королевской сокровищницы вешай! Большой такой, цепь железная – будто стоит в конюшне не крестьянская клячонка, а скакун астахарских кровей!

Парнишка застучал в дверь, потребовал, чтоб эта мышь деревенская бросила свои глупые шутки. А та отвечает: «Не ори! Я же проиграла тебе доброе дело, верно? У тебя над головой люк. Заложи его на щеколду и не высовывайся. До утра сиди тихо да помни: не открывай, кто бы тебя ни звал!» Ушла было, но вернулась и еще раз повторила: «Кто б ни просил – не открывай люк!..»

Зиннигир говорил, что в этот миг ему стало холодно, словно в сугробе очутился. Даже зубы застучали. Было темно, но в щели между косяком и дверью падало немного света. Мальчишка разглядел над головой люк, взял в углу вилы и рукоятью задвинул щеколду – здоровенную такую, настоящий засов. А потом забился в уголок и стал утра ждать. Страшно ему было.

Настала ночь. И слышит Зиннигир – кто-то по лестнице на сеновал поднимается. Вот доска скрипнула у кого-то под ногой... Вот лошадь в стойле прижала уши и захрапела... Зиннигир в комочек сжался, а наверху возле люка возня... И вдруг сверху голос хозяина: «Эй, паренек! Твой старик тебя кличет!»

Зиннигир обрадовался, хотел было отозваться, да вовремя смекнул: а почему хозяин сразу его не позвал? Зачем наверх полез, люк открыть пробовал? Притих мальчишка – ни словечка, ни звука. Хозяин и так, и этак, и по-хорошему, и с бранью, а Зиннигир молчит.

Слышно, спустился хозяин с сеновала. А вокруг конюшни вроде как толпа негромко переговаривается, только слов не разобрать. И вдруг голос звонкий такой, знакомый: «Эй, дурень, вылезай, я же пошутила! Тебя твой старик зовет, беги скорее!»

Зиннигир не осмелился даже ответить: мол, что ж ты дверь не отворишь, почему я через люк карабкаться должен? Трясется в углу, а рядом лошадь копытами в стену бьет, ржет от ужаса. Но человек любопытнее скотины: Зиннигир подполз к двери, глянул в щель. Видит – двор лунным светом залит, а по нему серые тени скользят. И такой голодный вой со всех сторон всколыхнулся, что бедняга потерял сознание.

Когда очнулся, в щели светило солнце. Подумал: может, примерещились ночные страхи? Вскарабкался по яслям к люку, взобрался на сеновал, стал по лесенке во двор спускаться. А на земле у лестницы сидит Шайтира. Ждет. В руках его дорожную суму держит. Испугался Зиннигир, а девчонка этак строго говорит: «Выспался? Вот твоя сума, а вот дорога. Беги, догоняй своего старика. Он тебя дожидаться не стал. Хоть слепой, а побрел понемножку – дорога-то ровная!»

Глянул мальчишка ей в лицо – а у нее на подбородке полоска засохшей крови...

От страха Зиннигир света не взвидел. Выхватил у девчонки суму и бросился бежать. Ног под собой не чуял, голова шла кругом. Бежал, пока не свалился...

Очнулся в какой-то повозке. Оказалось, его подобрали циркачи. Начал Зиннигир рассказывать про свои приключения, а они ему мокрую тряпку на лоб: помолчи, бедолага, тебя лихорадка бьет! А потом он сам поверил, что ему в бреду тот вой чудился.

Но несколько лет спустя рассказал ему кто-то легенду о Полуночной деревне. Остановился там в давние времена гость с тугим кошельком. Крестьяне позарились на золото и убили его. Умирая, тот проклял деревню. С тех пор живут там с виду люди как люди, но в полнолуние превращаются в двуногих волков. И горе человеку, который попадет к ним в лапы – растерзают и сожрут!

– Это не здесь, да? – боязливо спросила из-за занавески Нитха. – В Силуране?

– Это не здесь, – вместо Дайру ответил Нургидан. – Здесь водится кое-что пострашнее. Слыхали, что сказал чучельник? Возвратилось Совиное Божество!

– Ой! – мышонком пискнула Нитха. – То, с которым учитель сражался?

Шенги на крыльце усмехнулся, вспомнив рассказ девочки в день их знакомства.

– То самое! – подтвердил Нургидан. – Превращается то в человека, то в сову. Твари, что ему служат, прежде были людьми, но серый камень их изуродовал.

Наступило молчание. Шенги догадался: в памяти ребятишек возникла его лапа.

Наконец Нургидан хрипло заговорил:

– Когда он в человеческом облике, его можно убить. Тогда душа в образе совы улетает в лес и забывает, что она – демон.

– Да, – отозвался Дайру, – я читал... Сова летает по лесу как обычная птица, но ее тянет к алтарю, который охраняют жрецы. Садится на камень, впитывает темную силу, раз за разом, из года в год. А потом демон вспоминает, кто он такой... мечется по лесу, ударяется о грудь встречного путника, вцепляется когтями в тело, и мертвая птица падает на землю, а дух Совиного Божества вселяется в человека.

– Значит, сейчас по свету ходит... – Нитха не закончила фразу.

– Да! – зловеще сказал Нургидан. – Мужчина, женщина или ребенок. И не просто по свету, а по Издагмиру!

– Вот почему все боятся сов! – догадалась Нитха. – А можно совсем убить этого?..

– Можно, – тоном знатока заверил Нургидан. – Надо разбить алтарный камень.

– Еще можно его убить, когда он в совином обличье, – припомнил Дайру. – Только для этого нужна какая-то особенная ненависть.

– Какая еще – «особенная»? – не понял Нургидан.

– Ну... не знаю, как слышал, так и повторяю. Сказители говорят: мало обычной ярости боя – надо, чтоб сердце ядом жгла черная ненависть. Иначе удар придется мимо и сова сумеет улететь.

– И откуда эти сказители всегда все знают?! – восхитилась Нитха.

– Да им бы только красиво набрехать! – веско заявил Нургидан. – Трепотня все это! Птица, она и есть птица. Главное – ее поймать, а там разберемся.

– Поймай сначала! – фыркнула Нитха. – Да она сама тебя...

– Ну, есть у меня кое-какие мысли... – не спеша начал Дайру, но не закончил: учитель, который замерз на крыльце, отворил дверь и вошел в зал.

Занавеска «женской половины» поспешно задернулась. Воцарилась трогательная тишина. Славные, послушные детки кротко спали, очень, очень ровно дыша.

Шенги усмехнулся, стянул сапоги и нырнул под одеяло, сшитое из меховых обрезков.

* * *

Можно было ожидать, что неприятный день останется позади, плавно перейдя в тихую ночь, дарующую отдых и покой.

Как бы не так!

Где-то за полночь со двора донесся душераздирающий вопль. Шенги, вскочив, сорвал со стены меч и босиком вылетел за порог. За плечом колыхнулось что-то белое. Шенги на бегу обернулся, но тут же сообразил: это запуталась в занавеске маленькая вэшти.

В потоке лунного света посреди двора стоял Старый Вояка. В этот миг он был очень похож на живого человека, причем перепуганного до потери соображения.

На крыльцо следом за Шенги выбежал Дайру с горящим факелом.

– Что случилось? – взволнованно спросила из-за спины Дайру девочка, которая успела вырваться из объятий коварной занавески.

– Чудо-о-вище! – взвыл призрак. – Здесь... только что...

Нитха ойкнула.

– Здесь никого нет! – отозвался голос с порога конюшни: Нургидан стоял в дверях с топором в руках. – И на сеновале никого!

– Чудо-овище! – снова возопил призрак.

– Ты-то с какой стати орешь? – ответил неожиданно спокойно Дайру. – Хоть бы и впрямь чудовище – что оно тебе сделает? Покусает? Тебя пристукнули два с половиной века назад!

Призрак замолчал. Он был похож на человека, который во всеоружии примчался на поле боя и обнаружил там вместо битвы веселый деревенский праздник.

– Осмотреть двор! – скомандовал Шенги и, спрыгнув с крыльца, направился к кухне.

– Пугает нас глупое привидение! – фыркнула Нитха, перегнувшись через край сруба и заглядывая в черный провал колодца. Дайру светил ей факелом.

Поиски были недолгими и ни к чему не привели.

– Этот дохлый наемник совсем сдурел за двести лет! – дружно решили новые хозяева башни. – Тупые казарменные шуточки!

Старый Вояка был оскорблен. Даже забыл, что разговаривает со своими врагами.

– Было чудовище! – рявкнул он, свирепо топорща усы. – Вот такое!

Вместо разгневанного седого человека в лунном свете возникла тварь весьма неприятного вида – словно крупный волк встал на задние лапы... нет, спина была по-человечьи прямая, а лапы, хоть и покрытые шерстью, напоминали руки. Оскаленная морда заставила бы вздрогнуть даже покойника.

– Грозно! – оценил Нургидан. – Впечатляет! Только знаешь, будь у зверя две головы, смотрелся бы страшнее. Еще бы пену с клыков и раздвоенный язык из пасти!

– Издеваешься?! – рассвирепел призрак, но его перебил Дайру:

– Постой, постой, что-то я... ах да, понял! Это же мой рассказ. Помните, вечером, про волков-оборотней... Он нас подслушивал, а теперь решил напугать.

Призрак попытался возразить, но его возмущенный голос утонул в хохоте.

– Ты бы лучше нарром прикинулся! – кричала Нитха. – Я б до Нарра-до всю дорогу бегом, даже моря под ногами бы не заметила!

– А с двумя головами страшнее бы выглядел! – гнул свое Нургидан.

– Хватит! – приказал учитель. – Живо по кроватям! Вторую ночь толком не сплю!

– Не верите, да? Ладно, пожалеете еще! – грозно посулил Старый Вояка. – Вот будет страшилище вас жрать – и посмеюсь же я тогда!

– Договорились, тогда и смейся, – разрешил Шенги. – А сейчас уймись, хорошо? А если притащится еще какое чудище, будь добр, попроси его подождать на крылечке до утра. Я спать пошел.

8

Золотистая пышная птица в венке из красных ягод лукаво подмигивала с расписной лакированной ширмы. Левое крыло ее было приподнято, словно она хотела закрыться от взоров захмелевших гуляк, как бойкая кокетка, притворяющаяся застенчивой.

– Любят наррабанцы всякие ширмочки, занавесочки, – ухмыльнулся Киджар, откидываясь на высокую подушку и разглядывая хитрую птичку. – Не нравится им, когда человек со всех сторон на виду. Вот в наших тавернах – полсотни морд за одним столом, все жрут, пьют, орут песни, хлопают друг друга по плечам... весело!

– Северный варвар! – подделываясь под гортанный наррабанский выговор, изрек Шенги. – Гурлианский дикарь, не обозвать бы тебя и вовсе силуранцем! Боги дают тебе случай приобщиться к культуре южных земель... – Оборвав фразу, Охотник продолжил уже без акцента: – Я думал, будет больше народу.

– Так осень же! Ты бы летом сюда зашел...

Шенги взял с подноса, стоящего меж сотрапезниками, кусочек халвы и рассеянно обвел взглядом круглое помещение, разгороженное вдоль стен такими же открытыми с одной стороны «клетушками» с расписными стенками-ширмочками и с пушистыми коврами на полу. В самом зале ковров не было – гладкие мраморные плиты. Там велась игра, по традиции костяшки вытряхивались из коробок прямо на пол.

В центре зала возвышалась круглая сцена. На ней вяло танцевала тощая рыжая девица в наряде лисы – если судить по пушистому хвосту и забыть о том, что ни одна лиса не позволила бы себе щеголять в таких жиденьких клочьях меха, сквозь которые весьма откровенно просвечивает тело. Под доносящуюся сверху музыку «лиса» уныло кружилась возле спускающейся с потолка узкой винтовой лестницы. Соблазнительным зрелище назвать было трудно. Девица вертела задом, заставляя хвост виться вокруг ног, но сидящие у сцены игроки почти не поднимали на плясунью глаз.

Впрочем, игроков всего-то было четверо: толстяк с обвислым брюхом, который, судя по всему, обыгрывал дряхлого низенького старикашку, и плечистый парень, пытавшийся что-то втолковать своему пьяному партнеру. Тот размеренно кивал.

– А ну-ка, – неожиданно вскинулся стражник. – Да это же Хислат из моего десятка! Эй, Хислат! – рявкнул он так, что «лиса» на сцене подпрыгнула, а невидимые музыканты наверху сбились с ритма.

Плечистый парень изменился в лице и, уронив коробку, поспешил на зов десятника. Его покинутый партнер, ничего не заметив, продолжал тупо клевать носом.

– Где гуляет десятник, там рядовому наемнику не место! – назидательно сказал Киджар. – Был бы тут наш сотник, я бы враз исчез, а так исчезнешь ты. Понятно?

– Да, господин! Конечно, господин! Считай, господин, что я уже в казарме!

– И ни в какой ты вовсе не в казарме! – Выпитое вино прихотливо играло с голосом наемника. – Я тебе вконец испорчу вечер. Стой у входа и жди. Потащишь своего командира домой. Буду гулять во весь размах, пока ноги не откажут.

– Да, господин! Как прикажешь, господин! – И стражник испарился.

– Уважают они тебя, – хмыкнул Шенги.

– Посмели бы не уважать! Этот молодой, в страже всего ничего, а уже понимает...

– Строго ты... – Охотник не окончил фразу, лицо его стало напряженным.

В зал вошли трое. Одним из них был Урихо – все так же роскошно одетый, с тем же дерзким выражением на физиономии. Его спутников Шенги видел среди пролаз в «Счастливом путнике».

Урихо с видом принца в изгнании обвел зал брезгливым взором – и подобрался, помрачнел, встретившись глазами с Подгорным Охотником. Несколько мгновений враги обменивались взглядами. Затем Урихо резко повернулся, еще надменнее вздернул плечи и двинулся вокруг сцены. Дружки последовали за своим вожаком. Все трое уселись на противоположной стороне зала, неподалеку от черного хода, и, насколько можно было разглядеть, начали игру.

– Др-рянь, – с чувством сказал Охотник.

– Если назревает драка, – с энтузиазмом начал Киджар, – то я сегодня не на службе и могу со всем удовольствием...

– Не будет драки. На лепешку с медом спорю – не будет! Мы с ним потолковали в «Счастливом путнике» и очень, очень хорошо друг друга поняли.

– И теперь он издали любит тебя робкой, застенчивой любовью?

– Вот именно. Эта рыжая уберется когда-нибудь? Не женщина, а набор костей!

– Это ты зря. Она, конечно, не Черная Азалия, но терпеть вполне можно. Ее Клюквочкой прозвали – интересно, почему?

– Наверно, потому, что ей самое место на болоте, – мрачно предположил Шенги.

– Ну, зачем так сурово! Может, потому, что у нее вечно кислая мордашка... Во, уходит!

Не переставая вилять бедрами, девица медленно поднималась по лестнице.

– А что наверху? – заинтересовался Шенги.

– Каморки, где переодеваются красотки. И еще две комнаты, их хозяин сдает.

– Это если сговоришься с какой-нибудь девицей?

– Или из города кого приведешь. Чужую жену или... Во-во, слушай!

Сверху полилась нежная, трепещущая мелодия. По лестнице прошуршал узорчатый подол. Стройные босые ножки, мелькая в разрезе ткани, легко сбежали по ступенькам.

– Черная Азалия! – жарко выдохнул Киджар.

Посерьезнев, Охотник вгляделся в женщину... нет, в язык черного пламени, что полыхал на сцене! Как могут такие пышные формы сочетаться с легкостью и изяществом? Как может каждая линия быть такой мягкой и в то же время чистой, словно тут потрудился великий скульптор?

Глубокий, низкий, томный голос воцарился над звоном струн:

 
Ты, скупец, золотые монеты, как жизнь, бережешь,
Но взгляни мне в глаза – и свои сундуки распахнешь!
Дали имя цветка мне – душа моя с этим согласна,
Погляди на меня – и увидишь, что это не ложь.
Лепестки моих губ приоткрылись так пылко и страстно,
Небывалые ласки сулит их невольная дрожь.
Я серебряный кубок наполню вином темно-красным.
Подойди, припади – и блаженство, мой друг, обретешь.
Как ручная газель в цветнике, я нежна и прекрасна.
Уходи и попробуй забыть – но обратно придешь!
 

Восхитительный голос смолк. Струны еще вели мелодию, но их осиротевший звон казался неприятным дребезжанием. Урихо и его дружки разразились восторженными криками, к ним присоединились старик и толстяк. Только пьяный, вконец раскиснув, не поднял на певицу глаз.

Красавица оглядела зал и легко спрыгнула на мраморные плиты пола. Возвышение не осталось пустым – по лестнице спускалась бронзовокожая толстуха с невероятным количеством браслетов и цепочек и в не заслуживающих упоминания лоскутах парчи.

Черная Азалия, увернувшись от объятий старика, темной бабочкой порхнула через зал. Не успел Шенги удивиться, как обнаружил, что рядом с ним в «клетушке» на ковре сидит смуглое чудо с огромными смеющимися глазами.

– Ты – Совиная Лапа? – без предисловий поинтересовалась женщина. – Тот, про которого по всей стране ходят легенды?

– Ты – Черная Азалия? – в тон ей отозвался Охотник. – Та, про которую по всему городу ходят сплетни?

Певица фыркнула, как смешливая девчонка.

– А я – Киджар Деревянный Нож, – попытался наемник привлечь внимание красавицы. – Десятник стражи.

Певица не оглянулась. Черные миндалевидные глаза, загадочно мерцая, не отрывались от глаз Шенги.

– Я знаю балладу о тебе, Совиная Лапа. Хочешь спою? Обожаю Подгорных Охотников!

И всем телом подалась к мужчине. Вот-вот выскользнет из узорчатого платья!

Кто тут не потерял бы головы? А вот нашелся один! Мелькнувшее воспоминание разом охладило Шенги.

– Знаю, – спокойно, почти приветливо ответил он. – Но некоторые из них платят тебе не золотом, а кровью.

В глазах певицы мелькнуло недоумение. Затем она вздрогнула, побледнела.

– Зачем ты мне об этом напоминаешь? Да еще так, словно я в чем-то виновата! Разве я отвечаю за всех сумасшедших в городе? Не помню даже имени этого приезжего, только тяжелый взгляд...

– Чингир Луговой Ручей из Семейства Шагутар, – подсказал десятник, но красавица упорно не желала его замечать.

– Вот противника его помню хорошо. Такой милый юноша, такой щедрый! Авимет Светлый Шелк, из богатого Рода... ах, какой славный мальчик! Это был такой ужас! У обоих ножи, оба вцепились друг в друга, да так, что и мертвых не растащить было! – Черная Азалия махнула рукой в серебряных кольцах, отгоняя воспоминание, и сказала уже без волнения, с легкой брезгливостью: – Весь ковер в моей комнате кровью залили! – Певица вдруг засветилась детской, наивной гордостью и уточнила: – Я не сплю, где остальные девочки, у меня своя комната! Я ведь не рабыня!

– Вольноотпущенница, – уточнил Киджар, задетый ее невниманием.

Женщина впервые соизволила обернуться к нему. И уж взглянула так взглянула! Такого взгляда могла бы удостоиться шелудивая шавка, начавшая вычесывать блох в опасной близости от платья Азалии. Десятник поспешно уставился на сцену, где коричневая толстуха вызванивала своими браслетами и цепочками замысловатый ритм.

А красавица вновь расцвела навстречу Шенги:

– Забудем о печальном! Как тебе понравилась моя песня?

– Ты, госпожа моя, слишком хороша для этого убогого игорного дома, – отделался Шенги вежливой фразой, про себя удивляясь двойственному чувству, которое испытывал.

– Знаю, – спокойно сказала красавица. – Я отлично пою. И еще лучше танцую. Но главный мой талант не в этом.

Она сделала неуловимое движение и оказалась рядом с Шенги так близко, что пышная горячая грудь коснулась плеча полулежащего на подушке Охотника. Шенги ощутил сладкое дыхание.

– Мой талант, – томно вздохнула Азалия, – делать мужчин счастливыми. О, это высокое искусство! Каждый понимает счастье по-своему, а я сумею угодить каждому! Вот ты, Совиная Лапа, что считаешь высшим блаженством на свете?

Остренький язычок тронул нежные полные губы, ярко-розовые, как два лепестка шиповника.

Краем глаза Шенги заметил движение – это приподнялся на локте Киджар, готовый оставить друга наедине с женщиной.

И тут Охотника словно Хозяйка Зла за язык дернула:

– Лепешку с медом.

Он пожалел о сказанном прежде, чем закрыл рот. Но было поздно.

– Что?.. – растерялась Черная Азалия.

Ошеломленный Киджар застыл на месте.

– Ты же спросила, что я считаю высшим блаженством, – дружелюбно разъяснил певице Шенги. – Лепешку с медом. Белую. Сдобную. С детства обожаю.

И улыбнулся самой простодушной улыбкой, на какую был способен.

Надо отдать должное Черной Азалии – она повела себя великолепно. Откинула голову, рассмеялась:

– Если бы всем мужчинам было так просто угодить!

Обернулась (черный поток волос бурно заволновался) и повелительно что-то крикнула по-наррабански. Затем низко склонила голову перед Шенги:

– Твое лакомство сейчас принесут. Надеюсь, вы оба еще не раз посетите «Путь по радуге». Здесь и впрямь хорошо готовят.

Поднялась на ноги и переливающейся походкой заскользила к сцене. Легко вскочила на возвышение, изящно обогнула пляшущую толстуху и удалилась по винтовой лестнице.

– Тебя что, Охотник, – хрипло спросил Киджар, – маленьким в колодец уронили и слишком долго вытаскивали? Такая женщина на шею вешается, а ты...

– Вот именно, – негромко ответил Шенги. – Не выношу в женщинах нахальства и самонадеянности. Даже если она красива, настырность все испортит. – Он взглянул на Киджара, который ответил серьезным, дружеским взглядом. – Это с юности. Первая девушка, в которую я был влюблен, была прекрасна и горда, как северная королева древних времен. Она не знала, что такое кокетство. Но мужчин тянуло к ней со страшной силой! С тех пор меня раздражают бабы, которые уверены, что стоит им скинуть юбку – и все вокруг падут к их ногам.

– Понимаю, – задумчиво протянул Киджар. – Мужчина должен быть стрелой, а женщина – мишенью?

– Именно. А если мишень гоняется за лучником, это очень, очень странно... Кстати, что такое «газель»?

– Да коза какая-то.

– Надо же так себя обозвать... Глянь-ка, пролазы уходить собрались. Правду говорят – этот тип ходит в «Путь по радуге» только ради пения Черной Азалии.

По другую сторону сцены Урихо поднялся на ноги и двинулся к черному ходу.

– Ого! – восхитился стражник. – Через заднее крыльцо пошел! Боится мимо тебя лишний раз пройти. Хорошо ты ему... внушил.

– Их же трое было, а ушло вроде двое.

– Да ну, пересчитывать их... Ох, раздразнила меня эта газель, мысли такие сладкие... Словом, я наверх, а ты?

– Пожалуй, выпью еще.

– Ладно, скоро вернусь. Азалия мне не по кошельку, а с Клюквочкой договорюсь. Помнишь, рыжая, «лисий танец» выплясывала? Что-то захотелось проверить, крепко ли у нее хвост пришит!

Десятник направился в сторону главного входа (там в коридорчике была лестница наверх). Шенги отметил, что походка наемника осталась ровной и твердой.

Подбежала служаночка с подносом. Конечно, лепешка с медом! Девчонка еле сдерживала смех, ставя поднос перед Шенги. Охотник усмехнулся, подмигнул служанке и отломил кусок лепешки.

Рабыня пошла было прочь, но ее окликнул толстяк. Девчонка шустро подбежала к нему, присела рядом на пол, и толстяк облапил малышку. Та визгливо захихикала.

Переведя взгляд на сцену, Шенги обнаружил там новую танцовщицу, закутанную в множество полупрозрачных покрывал, – не женщина, а витрина торговца тканями! Танец заключался в том, что, плавно извиваясь под музыку, она сбрасывала покрывало за покрывалом. И далеко она намерена зайти в этом занятии? Очень, очень интересно!

– Могу я поговорить с господином?

Охотник с неудовольствием оторвал глаза от увлекательного зрелища. И как он ухитрился подойти незаметно, этот тощий, бледный человечек с черными кошачьими усишками и чахлой бородкой? Шенги только что видел его в компании Урихо. Тот самый третий спутник, что не ушел с остальными. Почему он, Совиная Лапа, гордость Гильдии, должен беседовать со всякими пролазами?

– Господин мой, это серьезно! Готовится подлое дело, могут погибнуть люди!

Вроде не врет пролаза. Надо бы его выслушать... Шенги неохотно посторонился.

Человечек, как хорек в нору, проскользнул мимо него. На ходу дернул витой шнур в углу, и сверху спустилась еще одна ширмочка, отделив «клетушку» от зала. Надо же! А Шенги думал, что этот шнурок – колокольчик для вызова прислуги...

Человечек с облегчением прислонился к расписной «стенке», закрыв собой золотистую птицу.

– Меня зовут Женби Жало Шмеля. Из Семейства Юнорчар.

– Безумно счастлив это слышать, – буркнул Шенги.

Пролаза не обратил внимания на враждебность Охотника. Он почти успокоился.

– Как считает мой господин... если я разоблачу подлые замыслы и спасу много жизней, вознаградит ли меня Хранитель города?

– Поди спроси у него, – пожал плечами Шенги.

– Я – маленький человек. Кто допустит меня к почтеннейшему Тагиарри без долгих объяснений? А дело срочное, завтра будет поздно.

– Ага, а уже темнеет. Выходит, из-за твоих россказней я должен ворваться во дворец и вытащить Хранителя из постели?

– Такой прославленный герой, как Совиная Лапа, сам может придумать, как избежать беды.

– Кончай вилять. Знаешь что-нибудь – говори. Я прикину, стоит ли платить за твой рассказ.

– Придется довериться великому Шенги. Такое дело: завтра, на рассвете...

Он не договорил – дернулся всем телом, издал странный звук, словно поперхнулся хлебной коркой. Глаза его закатились, лицо застыло.

Охотник вскочил, подхватил человечка за обмякшие плечи. Тот тяжело обрушился на руки Шенги. Из-под крыла веселой птицы – там, где к ней прислонялся пролаза – торчал окровавленный железный прут. На таких держались ширмы «клетушек».

Вцепившись в ширму когтистой лапой, Шенги рванул ее на себя. Расписная перегородочка рухнула. В соседней «клетушке» никого не было.

От рывка упала и та ширма, что загораживала от Шенги зал. Танцовщица, на которой осталось лишь одно покрывало, обернулась на шум, увидела тело с кровавым пятном на спине и пронзительно закричала, тыча пальцем в сторону разгромленной «клетушки». Толстяк, все еще тискавший служанку, и его старик-партнер обернулись. Пьяный, свернувшись калачиком, спал возле сцены, вопль женщины не разбудил его.

Эту картину Шенги окинул быстрым взглядом, а затем бросился к выходу.

В конце коридорчика, между дверью на улицу и выходом наверх, стоял молодой стражник, встревоженный несущимися из зала криками.

– Произошло убийство, – быстро и властно сказал Шенги. – Кто-нибудь только что пробежал на улицу или наверх?

– Н-нет... – отозвался юнец, хлопая глазами.

На лестнице послышались шаги – это поспешно спускались взволнованный хозяин и натягивающий на ходу рубаху Киджар.

* * *

Стемнело. Холодный ветер заставил поднять воротник куртки. А ведь Шенги собирался до утра развлекаться в игорном доме! Ничего не скажешь, развлекся.

Всю дорогу до дома Охотник пытался сообразить, куда исчез убийца. Черный ход исключался – преступник не успел бы перебежать через зал. А если бы успел, привлек бы внимание игроков и танцовщицы.

Убийство совершил один из игроков? (Или – ха-ха! – танцовщица?) Но толстяк держал на коленях служаночку. Старикашка рассыпается на глазах и для злодейств никак не годится. А пьяный оказался действительно пьяным, без подделки. Так и не удалось растолковать ему, что произошло.