Текст книги "Граф Сен-Жермен"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц)

14 февраля 1760 года военный министр маршал Бель-Иль передал графу Сен-Жермену подписанный Людовиком XV незаполненный бланк французского королевского паспорта, и граф отбыл в Голландию.

20 февраля 1760 года граф Сен-Жермен приехал в Амстердам и остановился в «Восточной звезде» – одной из лучших гостиниц. После короткого отдыха он отправился к братьям Адриану и Томасу Хопам – самым богатым торговцам города, которые оба были директорами Вест-Индской компании. [123]123
  Один из братьев Хоп был первым депутатом города Амстердама, оба они были директорами Вест-Индской компании.


[Закрыть]На следующий день Сен-Жермен был представлен братьями Хопами мэру Амстердама, Жерару Арну Хасселаару, который с удовольствием принял его, и уже через день граф встречался за одним столом с представителями самых богатых семейств «Северной Венеции». Между делом граф также нанес визит двум торговцам, господам Коку и Вангиену, друзьям вдовы Ламбер, его парижского банкира.

Также он нанес визит д’Астье, военно-морскому атташе Франции в Амстердаме, который сообщил об этом д’Аффри, так что д’Аффри, по возвращении из Франции в Гаагу назначенный послом, пишет Шуазёлю: [124]124
  Paris, Minist Hre des Affaires EtrangHres, Hollande, 503, f. 154.


[Закрыть]

«Гаага, 22 февраля 1760 г.

Господин Герцог,

…Господин д’Астье прислал мне сообщение, что в Амстердаме находится граф де Сен-Жермен; я думаю, это тот самый человек, который долгое время прожил в Англии и который действует столь странно. Этот человек говорит о наших финансах и о наших министерствах совершенно необыкновенным образом. Он заявляет, что ему доверено важное поручение касательно наших финансов.

….Имею честь оставаться, господин герцог, вашим покорным и преданным слугой,

д'Аффри».

Необыкновенной в манере говорить о французских финансах у Сен-Жермена была, по-видимому, та откровенность, с которой он подчеркивал их дефицит. Хотя это было написано человеком, который стоял по другую сторону барьера, между этим письмом и письмом от фон Хеллена королю есть некоторые совпадения, в том смысле, что Сен-Жермен был озабочен именно финансами Франции и плохим их управлением. Мирная инициатива, которая привела его в Голландию, не была единственной его целью, и очевидно, часть своего времени он использовал здесь для того, чтобы попытаться радикально улучшить состояние финансов Франции.

В среду, 5 марта, Сен-Жермен вместе с мадам Гелвинк и мадам Хасселаар направился в Гаагу в карете Адриана Хоупа, а там поселился в гостинице «Принц Оранский». Начиная с этой даты и вплоть до 16 апреля, то есть до момента, когда Сен-Жермен вынужден был покинуть Голландию, его действия, встречи и беседы документированы буквально по дням. Это произошло потому, что отчет о его инициативах отправляли в своих депешах представители всех аккредитованных в нейтральной Гааге дипломатических миссий стран – противниц по Семилетней войне. Представим их по порядку.

Больше всего о Сен-Жермене говорится в переписке графа д’Аффри и герцога Шуазёля, что и понятно, так как Сен-Жермен выполнял тайную миссию французского короля, противоречившую политическим целям министра иностранных дел.

Затем о Сен-Жермене много пишут друг другу представители второй стороны, с которой Франция намеревалась тайно заключить сепаратный мир, возможность чего должен был прощупать Сен-Жермен: это генерал-майор Джозеф Йорк, посол Англии в Гааге, и его адресат в Уайтхолле лорд Роберт Холдернесс, граф Дарси, статс-секретарь по делам Севера. Ему же слал отчеты Эндрю Митчелл, британский посол в Берлине при прусском короле, в чьих письмах тоже есть сведения о миссии Сен-Жермена в Гааге.

Свои оценки миссии Сен-Жермена сообщал член Военного Совета граф Каудербах, саксонец, постоянный представитель короля Польши (и одновременно курфюрста Саксонии). Он состоял в переписке с князем Александром Голицыным, [125]125
  Князь Александр Михайлович Голицын (6 ноября 1723–15 ноября 1807, Москва) – сын генерал-адмирала М. М. Голицына от брака с Т. К. Нарышкиной. В 1742 году начал службу в посольстве России в Голландии. В 1755–1761 годах – посол в Лондоне. Способствовал вступлению на престол Екатерины II. Вице-канцлер, вице-президент Коллегии иностранных дел, кавалер ордена Александра Невского (1762). Действительный тайный советник (1764). В 1774 году получил орден Андрея Первозванного и стал сенатором; обер-камергер (1775). В 1778 году ушел в отставку и жил в Москве, занимаясь благотворительной деятельностью. Почетный опекун Московского воспитательного дома. Построил Голицынскую больницу. Собрал галерею произведений искусства, которая была распродана с аукциона в 1817–1818 годах. Умер в Москве, похоронен в церкви Голицынской больницы.


[Закрыть]послом России в Лондоне.

О Сен-Жермене информирует в своих реляциях премьер-министру Кауницу барон Тадцаус фон Райшах, бывший до октября 1782 года чрезвычайным и полномочным послом Австрии в Гааге, который также присутствовал при некоторых беседах Сен-Жермена о союзах Франции с Венским двором.

Наконец, о деятельности Сен-Жермена в Гааге короля Фридриха уведомляют сразу несколько корреспондентов: посланник в Гааге Бруно фон Хеллен, посол в Лондоне барон Книпхаузен и… Вольтер, который состоял в переписке с прусским монархом.

Совершенно очевидно, что господа дипломаты истолковывают события, а также намерения и слова Сен-Жермена по-разному, порой диаметрально противоположно. Кроме того, дипломатическая переписка частично зашифрована, частично написана так, чтобы написанные фразы имели иносказательный смысл: «Это письмо, как и прочая корреспонденция, написано в мнимой манере». [126]126
  Граф Холдернесс – генералу Йорку. (Секретно.) Уайтхолл, 28 марта, 1760 год // Купер-Оукли И. Граф Сен-Жермен. Тайны королей. М.: Беловодье, 1995. С. 185.


[Закрыть]

Есть и свидетельства Казановы, который именно в этот период оказался в Гааге, тоже выполняя некое деликатное финансовое поручение французской короны. Однако его свидетельство – это ложь от начала до конца, и только чтобы в этом убедиться, приведем историю Казановы в Гааге, как ее излагает Поль Шакорнак.

«По неожиданному стечению обстоятельств, там же находился и Казанова. Этот мошенник не впервые приезжал в Гаагу. В первый раз он сюда приехал в конце 1758 года. Благодаря помощи госпожи Рюмен ему удалось заполучить рекомендательное письмо от виконта Шуазёля герцогу Шуазёлю. Начало письма уже само по себе стоит того, чтобы быть процитированным: «Вот уже некоторое время господин Казанова – венецианец, писатель, путешествует для того, чтобы обучаться литературе и торговле. Поскольку он намеревается уехать в Голландию и помнит проявленную к нему в прошлом году доброту г. д'Аффри, тем не менее господин Казанова хотел бы иметь рекомендательное письмо герцога Шуазёля послу д'Аффри, чтобы быть уверенным в хорошем приеме. Виконт Шуазёль просит герцога Шуазёля не отказать г. Казанове в этой любезности и передать ему письмо для посла». [127]127
  В работах Капона (Казанова в Париже. Париж: изд-во Шмидт, 1912. С. 420) и Ж. ле Гра (Экстравагантная личность Казановы. Париж: изд-во Грассэ, 1922. С. 105) тексты этого письма приводятся разные.


[Закрыть]

Казанова получил письмо для господина д'Аффри, но д'Аффри в ответ передал герцогу Шуазёлю, что «он ошибается насчет личности Казановы: этот человек играет с крупными суммами денег, он приехал в Гаагу ради какого-то денежного интереса, а именно – для того, чтобы продать французские ценные бумаги». [128]128
  Иностранные дела Голландии, 502, лист 202.


[Закрыть]

И действительно, министр финансов господин Буллонь поручил Казанове обналичить бумажные деньги на двадцать миллионов франков. Казанова быстро справился с этой задачей, и французская казна получила 18 миллионов двести тысяч ливров, частью наличными, частью в виде отличных ценных бумаг. [129]129
  Согласно самому Казанове, «эта операция навредила Франции, и ожидали банкротство» // Воспоминания. Т. III. С. 458. И тем не менее Ж. ле Гра пишет: «Казанова не претендует на грандиозный размах Сен-Жермена»(!). Цитир. произв. С. 63.


[Закрыть]

Таким образом, Казанова снова был в Гааге, на этот раз для того, чтобы обсудить вопрос о предоставлении кредита под 5 %, но тут его «подставил» господин д'Аффри, написавший герцогу Шуазёлю: «Казанова ведет себя безобразно, налево и направо болтает о своих личных похождениях и о том, что творится при дворе, он крайне невоздержан на язык». На что герцог Шуазёль ответил, что «лично он не знаком с Казановой, и лучше будет, если г. д’Аффри закроет свою дверь перед этим интриганом». [130]130
  Иностранные дела Голландии, 502. Тем не менее Казанова утверждает, что господин д'Аффри его принял: «Господин д'Аффри спросил, знаю ли я некоего графа Сен-Жермена, недавно приехавшего в Гаагу, и добавил: «Я его никогда не принимал, несмотря на то что он приехал-де с поручением от короля по поводу стомиллионного займа. Когда ко мне обращаются за справкой об этом человеке, мне приходится говорить, что я его не знаю, ибо боюсь скомпрометировать себя. Как видите, мой ответ (не) может повлиять на исход его переговоров, но не моя в этом вина, а его. Почему же он мне не привез письма от господина де Шуазёля или от маркизы? Я думаю, что он – самозванец. В любом случае, через несколько дней я буду знать…» // Воспоминания. Т. III. С. 459.


[Закрыть]

Казанова нанес визит графу Сен-Жермену и оставил об этом посещении рассказ: «Графу доложили обо мне. У него в прихожей сидели два гайдука. Когда я зашел, он сказал мне: «Вы опередили меня, я как раз собирался объявиться у Вас. Я уверен, Вы приехали сюда для того, чтобы сделать что-нибудь в интересах нашего двора. Но Вам будет очень трудно, ибо биржа взбудоражена после операции этого сумасшедшего Силуэтта. Надеюсь, тем не менее, что эта заминка не помешает мне найти сто миллионов. Я обещал это королю Людовику XV, которого могу назвать своим другом, и я его не обману. Недели через три-четыре дело будет сделано».

– Думаю, г. д’Аффри Вам поможет.

– Я не нуждаюсь в его помощи. Наверное, даже и не встречусь с ним, иначе он похвастается, что помог мне, а я этого не хочу. Раз вся работа будет моей, пусть и вся слава достанется мне.

– Вы, наверное, бываете при дворе, герцог Брауншвейгский может быть там Вам полезен.

– Что же мне там делать? Что до герцога Брауншвейгского, он мне не нужен, я даже не желаю знакомиться с ним. Мне всего лишь нужно съездить в Амстердам. Моей репутации достаточно. Люблю я короля Франции, ибо во всем королевстве нет человека честнее его. [131]131
  Казанова. Цитир. произв. Т. III. С. 459–460.


[Закрыть]

Самолюбивый и грубый тон ответов, вложенных Казановой в уста графа Сен-Жермена, делает такой разговор маловероятным.

Объективнее всего о миссии Сен-Жермена в Голландии написал Виллем Бентинк, граф ван Роон. Именно ему 5 марта 1760 года по прибытии в Гаагу граф Сен-Жермен нанес первый визит. Это был человек исключительно утонченный, а его семья играла заметную роль в европейских делах еще со времен Средневековья. Его отец Ганс Виллем Бентинк вместе с принцем Оранским участвовал в походе на Англию, в результате которого принц стал королем Вильгельмом III и за свои заслуги получил титул графа Портландского. Георг II возвысил его старшего сына, сделав его герцогом Портландским; три его сестры были выданы замуж за английских аристократов – графа Сассекса, лорда Байрона Ньюстеда и первого графа Кингстона, и через этот брак Бентинки породнились с семьей герцога Кингстонского. Виллему Бентинку, младшему ребенку от второго брака, достались только владения отца в Голландии, куда он переехал из Англии, но хотя он и занимался голландскими делами, но навсегда сохранил свою связь с Англией. Теперь он был членом Генеральных штатов и одним из регентов инфанта принца Вильгельма V. Жил Бентинк в Лейдене, на полпути между Гаагой и Амстердамом.

Сен-Жермен показал Бентинку письмо от своего старого друга Линьера, где тот писал, что Бентинк хотел бы с ним встретиться. Этот Линьер из Франш Конте был автором замечательного изобретения – машины по очистке русла рек, портов и каналов, а Сен-Жермен как его возможный компаньон продвигал это изобретение, чтобы учредить компанию. Бентинк принял графа, и между ними сразу возникли доверительные отношения, переросшие позже в дружбу.

У Бентинка была привычка вести нечто вроде дневника на французском языке, записи в свой блокнот с отрывными листами он вносил не ежедневно, а время от времени, когда случалось что-то особенное, о чем он хотел сохранить свои впечатления, записанные по свежим следам. Сразу после знакомства с Сен-Жерменом он записал содержание их беседы в виде краткого конспекта: [132]132
  The Hague, Koninklijk Huisarchiv, Bentinck Papers.


[Закрыть]

«[Сен-Жермен сказал мне], что с английской стороны проблем быть не должно, трудности появятся со стороны Франции. Что король Англии облек полным доверием двух человек, герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла, которые оба страстно желали мира.

Что король Франции и мадам Помпадур, весь двор и вся Франция страстно желают его; что один человек воспрепятствовал ему. Это был герцог Шуазёль, перешедший на сторону венского двора (королевы Венгрии); это могло показаться невероятным, но это правда. Что король был человеком добрым по натуре и никого никогда не хотел огорчать. Что господин де Берни начал работу над новым планом, будучи послом в Венеции, где он не отслужил положенных трех лет на этой должности; что в 1754 году Берни был очень занят и трудился, подобно муравью.

Что все волнения и беды Европы возникли из-за Версальского договора 1756 года, который был только следствием Венецианского договора.

Что существовала секретная статья, по которой Фландрия должна была перейти к инфанте в обмен на побежденную Силезию, которая, в свою очередь, должна быть уступлена и гарантирована королеве Венгрии; что весь проект провалился; что война стала несчастьем для Германии; что план был по сути нелепым, так как ни Англия, ни эта республика [Нидерланды] никогда не согласятся с уступкой Фландрии французскому принцу или принцессе, или вообще кому бы тони было. Что, кроме того, его было невозможно реализовать из-за охвативших Францию волнений; что эти бедствия были, возможно, к счастью, так как, если бы вместо потерь Франция приобрела новые территории, ей бы потребовались целые армии, чтобы удерживать и защищать их, что привело бы к еще большему истощению ее сил.

Что мир мог быть заключен год назад, при этом Англия приобрела бы Луисбург, а Франция – Минорку; но такой мир никого бы не устроил – никто не хотел взваливать на себя расходы на содержание такого приобретения.

Что был только один путь выхода из этого положения, и что это был мир между Англией и Францией; что обычный метод предварительных переговоров, конгрессов и конференций привел бы к затягиванию дела на неопределенный срок и привел к началу новой кампании, даже мысль о которой вызывала дрожь. Что он был убежден, что если бы некий честный человек, которому люди могли бы доверять, выдвинул бы несколько приемлемых предложений, то заключение мира, необходимого как Англии, так и Франции, было бы вполне возможно.

Что король и мадам де Помпадур страстно и горячо желали этого мира; что король Англии хотел мира ничуть не менее; что герцог Ньюкасл и лорд Гранвилл поддерживали его; что Питту, который в настоящее время был тесно связан с ними обоими, до настоящего момента удавалось мешать им, но король Питта ненавидел; что он понимал выгоду от популярности Питта, которая страховала его от оппозиции нижней палаты, но понимал он и то, что слава Питта, растущая благодаря его военным успехам, возбуждала зависть других министров, и это заставляло короля ненавидеть его еще больше.

(Говоря о Честерфилде, он сказал: «Честерфилд – это ничтожество», с твердостью и прямо глядя мне в глаза, чтобы видеть, как я приму это.)

Что у него было дело в Амстердаме, где он ожидал писем от двора; что Линьер [sic] предложил ему приехать и нанести мне визит, и настоятельно порекомендовал мне и самого этого человека, и его проект. Что он на самом деле совсем не знач д’Аффри, который оказал Линьеру очень плохой прием; что он виделся с д’Аффри в то утро и спросил его, почему он так дурно принял Линьера; Линьер был не авантюристом, а джентльменом и человеком достойным.

Что д’Аффри был креатурой Берни, а не человеком, приближенным ко двору.

По поводу мира, который мог быть заключен год назад, некий шотландец по имени Граммон, который жил в Лондоне, а потом переехал в Париж, получил из Амстердама от некоего Невиля письмо, предупреждавшее его о другом письме, которое и на самом деле пришло ему – через Брюссель; что это письмо содержало идеи о сепаратном мире между Францией и Англией; что исходили они от герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла; что это письмо было передано ему мадам де Помпадур (причем при неких особых обстоятельствах, лежа в постели); что радость ее была велика; что она просила его рассказать об этом письме Шуазёлю; что он высказал возражения, но повиновался; что Шуазёль отверг все, заявив, что они могли продолжать войну еще 4 или 5 лет. «Что? С кем, по-Вашему, Вы говорите? Разве я не знаю состояние ваших дел? Достаточно одного-единственного года, и вы разорены».

Что события даже слишком хорошо подтвердили его правоту; что теперь бедность и упадок были таковы, что они уже не знали, где еще искать помощи.

Касательно Амстердама: его величие, число его жителей, богатство и денежное обращение; его превосходство в этом отношении перед Лондоном, Парижем или любым другим городом мира, и по величине капиталов; если сравнить Лондон и Париж, то первый был только столицей, а второй – торговым городом; он очень подробно говорил о [французских] провинциях, уменьшении числа их жителей, разорении дворян-землевладельцев, естественно влекущем за собой и разорение крестьян, обрабатывающих землю, – что все это вызвано диспропорцией между столицей и страной; что результат этого теперь очень заметен, потому что отсутствие поступления зарубежных прибылей и разорение торговли истощили ресурсы, обеспечивавшие и провинцию, и неумеренную роскошь Парижа.

Что меня считали человеком, настроенным проанглийски; что барон Соэле хвастался, что до конца дней своих будет поддерживать Францию.

Он спросил меня, часто ли я видел д’Аффри, хорошо ли я его знал и что это был за человек, и был изумлен, когда я сказал ему; что в действительности я едва знал его, никогда с ним не встречался, за исключением обмена официальными визитами; что д'Аффри никогда не говорил со мной ни о чем серьезном и что, в положении, мной занимаемом, мне было бы неудобно затрагивать серьезные темы с министром, который никогда ни о чем подобном со мной не говорил, причем д’Аффри пользовался доверием государства, а я его доверия не имел».

В этой дневниковой записи, сделанной Бентинком для себя, нет причин сомневаться. Все факты и цитаты тут наверняка подлинные, и для государственного сановника уровня Бентинка речи Сен-Жермена показались столь любопытны, что он поспешил перенести их на бумагу. И правда, обширность его сведений, глубина и серьезность суждений выдают человека, прекрасно разбиравшегося в политике и имевшего собственное, весьма незаурядное мнение по ее ключевым вопросам.

Интересен комментарий Сен-Жермена по поводу ситуации, когда ни Англия, ни Франция в действительности уже не желали отвоевывать друг у друга территории, стоимость содержания которых обеспечить они не могли. Очевидно, бросается в глаза и четкий социально-экономический анализ национальной политики Франции, как будто сделанный современным историком. Сен-Жермен вскрывает предпосылки и причины будущей Французской революции: отсутствие равновесия в пропорциях распределения расходов: слишком много на войну, в которой победить невозможно; слишком много на содержание двора в Версале, роскошь которого, в то время когда нищета в стране все углублялась, вызывала возмущение; слишком мало тратилось на страну; налоги, взыскиваемые для покрытия военных расходов, деньги на содержание двора, уменьшавшие возможности землевладельцев вкладывать средства в обработку земли, что могло бы обеспечить урожай и поддержать тех, кто работал на этой земле; тотальное банкротство государства и тотальное отсутствие веры в законы в верхах. Все это Сен-Жермен понимал, намного опередив свое время. Можно предположить, что он говорил об этом и с мадам де Помпадур, и с Людовиком, точно так же, как теперь он говорил с Бентинком.

Прекращение разорительной войны с Англией, хотя и самое неотложное, должно было послужить только началом выправления ситуации.

Больше чем через месяц в том же дневнике появилась запись, которая объясняет предысторию знакомства Бентинка с графом Сен-Жерменом: [133]133
  The Hague, Koninklijk Huisarchiv, Bentinck Papers.


[Закрыть]

«Несколько месяцев назад Йорк настоятельно рекомендовал мне одного старого знакомого, господина Виретта, по национальности швейцарца, связанного родственными узами с семейством Стэнли из Англии, с которым господин Йорк был в очень дружеских отношениях. Этот господин Виретт приехал сюда просить патент на изобретенную им машину и по рекомендации Йорка обратился ко мне. Его также очень настойчиво рекомендовал мне господин дела Куадра [секретарь испанского посольства в Гааге], от имени господина д’Альбре из Лондона. Из почтения к этим влиятельным лицам я несколько раз приглашал господина Виретта к себе на обед. Когда я попросил его рассказать подробнее об этой машине, ответить мне он не мог, ему пришлось обратиться к господину Линьеру [sic] из Амстердама, изобретателю, с которым Виретт и еще некоторые другие были связаны. Господин Виретт представил его мне, и я объяснил ему, к кому он должен обратиться, через какие формальности ему придется пройти, и т. д. Некоторое время спустя господин д’Аффри заехал ко мне, отвечая на визит, который я нанес ему ранее, и после нескольких незначительных слов долго говорил о господине Линьере, который, как он сказал, по его сведениям, был моим гостем; среди всего прочего он сказал мне, что господин Линьер поддерживал отношения с графом Сен-Жерменом.

Это имя поразило меня и привлекло мое любопытство, так как я много слышал о нем в Англии. Я задач господину д’Аффри несколько вопросов, в том числе спросил о том, кто такой был граф Сен-Жермен; я добавил, что в Англии, где он долгое время вращался в самом высшем обществе, никто не знач, кто он; что в Англии, где у них так мачо полицейских, это меня не удивляло, но меня поразило то, что и во Франции о нем ничего не известно. На это д'Аффри ответил, что во Франции это знал только король, но, по его мнению, в Англии об этом должно быть известно также герцогу Ньюкаслу. Я рассказал господину д'Аффри то, что о нем слышал: о его великолепном умении держаться, безупречных манерах, регулярной оплате счетов в Англии, где довольно дорого поддерживать такой стиль жизни. Господин д Аффри сказал мне, что действительно, это был человек замечательный, о котором рассказывали множество историй: что он обладал философским камнем, что ему более ста лет, хотя выглядел он сорокалетним, и т. п. Я спросил его, был ли он знаком с ним лично, и он ответил, что да, что он часто встречался с ним в доме принцессы де Монтобан и что его очень хорошо принимали и знали в Версале и часто видели в обществе мадам де Помпадур; что он вел чрезвычайно роскошную жизнь, рассказывал о своем богатстве в виде коллекции живописи, драгоценных камней и прочих любопытных вещей, о которых я сейчас уже не помню, как не помню и остальных вопросов, которые я ему задал тогда, при этом вовсе не думая, что я когда-либо сам увижу графа Сен-Жермена.

В моей памяти запечатлелось то, что граф д’Аффри казался изумленным не меньше, чем я, когда слушал рассказываемые им подробности, и что мы говорили о том мнении, которое создалось о личности Сен-Жермена в Англии и во Франции, и он не сказал мне ничего предосудительного в отношении графа Сен-Жермена. Для поддержания разговора я упомянул о нем господину Йорку, когда рассказывал о Виретте. Господин Йорк описал его как очень веселого, очень изысканного человека, который сумел попасть в число приближенных мадам де Помпадур и которому король Франции подарил Шамбор; мое любопытство было крайне возбуждено всеми этими необыкновенными и удивительными вещами, о которых мне рассказали.

Я узнал, что граф Сен-Жермен находился в Амстердаме и разговаривал с господином Линьером, а то, что рассказал мне Линьер, произвело на меня еще большее впечатление, и я сказал ему, что мне было бы чрезвычайно интересно встретиться с графом Сен-Жерменом, и попросил его, когда он будет писать ему, сообщить, что я был бы счастлив познакомиться с ним. Через несколько дней, в начале марта месяца, Сен-Жермен приехал в Гаагу. Как его просил в своем письме Линьер, он нанес мне визит. Беседа с ним мне чрезвычайно понравилась, разговор наш был блестящий, разнообразный, полон подробностей о различных странах, где он побывал, и очень интересных историй, мне также очень понравилось его мнение о разных людях и местах, мне знакомых; манеры его были необычайно изысканными, и говорил он как человек, который по рождению принадлежит к высшему обществу…».

9 марта Бентинк продолжает записи в своем дневнике:

«Его беседа, во всем столь разнообразная и полная особых подробностей и интересных историй, вместе с необыкновенностью самого человека и окружающих его обстоятельств, о которых я слышал главным образом от Йорка и д'Аффри, в частности, о его отношениях с королем и мадам де Помпадур, меня совершенно поразили, и первое, что пришло мне в голову, – что я должен сделать все от меня зависящее, чтобы как можно лучше разобраться во всем, отстранить лживую информацию, поступившую от людей, не достойных доверия и думающих только о себе, и исправить распространенное здесь ложное впечатление об этих личностях, чтобы таким образом самому получить определенный контроль над делом, в котором очень важно четко разобраться и от которого меня пытались отстранить. Поэтому я задал Сен-Жермену множество вопросов, на которые он отвечал с готовностью и ясно (так как он говорил с такой легкостью, как будто он человек болтливый и легкомысленный, хотя пока я не могу понять, так это или нет); я высказывался с полнейшей беспристрастностью в отношении всех стран, кроме моей собственной. Я сказал, что стремился к миру из гуманности, и выразил понимание личной озабоченности короля по поводу состояния французской нации, картину которого он нарисовал очень живо и подробно, при этом он говорил все время как человек, который знал гораздо больше других, был очень точен в описании личностей, поэтому я продолжал нашу беседу так же, как в начале.

То, о чем я рассказал ему: моих собственных желаниях, глупейших слухах и смехотворно оскорбительных историях о людях и событиях, которые министры иностранных государств, живущие здесь, пересказывают своим хозяевам, столь фальшивых по сравнению с реальностью, которую он привез мне прямиком из Франции, – заставило его сказать, что он напишет об этом мадам де Помпадур и что это будет самой лучшей новостью, которую он сможет ей сообщить. Не видя основания для возражений, я не стал высказываться против его намерения сделать это и далее поощрял его продолжать беседу, что было совсем не трудно, при этом я стремился подтолкнуть его идти дальше, в том же направлении, в котором он начал».

Следующим визитом Сен-Жермена, по-видимому, был визит к д’Аффри, который уже был осведомлен о пребывании Сен-Жермена в Амстердаме и его разговорах по поводу финансовых дел Франции и даже отписал об этом в Париж своему патрону. 10 марта д’Аффри написал Шуазёлю [134]134
  См.: Paris, Ministere des Affaires Etrangeres, Hollande, 503, fF. 212–214.


[Закрыть]о том, что его посетил Сен-Жермен, который нарисовал «устрашающую картину положения наших финансов», и сказал, что хотел бы «предложить проект их восстановления» через получение кредита для Франции от голландских банкиров, что позволит «в двух словах, спасти Королевство». Он был плохого мнения о предшественниках Бертена, министра финансов, и «мне показалось, что он особенно был настроен весьма враждебно против господ Пари: де Монмартеля и дю Верни». В доказательства своей миссии граф показал писанные ему в Голландию письма от Бель-Иля, о доказательной силе которых д’Аффри отозвался весьма пренебрежительно. На его вопрос, знал ли Главный ревизор Бертен о его плане, граф ответил, что пока нет, но на следующий день д’Аффри в своем постскриптуме к написанному в день визита письме добавил, что Сен-Жермен только что еще раз зашел к нему и сказал, что теперь план «известен господину Бертену и даже рекомендован им».

В этот день Сен-Жермен пишет мадам де Помпадур в своем роде отчет: [135]135
  См.: Там же, ff. 215 г—216.


[Закрыть]

«11 марта 1760 г.

Мадам,

Моя чистая и искренняя привязанность к королю, к благосостоянию вашей возлюбленной страны и к вам не изменится из-за того, что я нахожусь сейчас в другой части Европы, и нет такого мгновения моего пребывания здесь, который не доказывал бы вам это во всей чистоте, всей искренности, во всей силе.

Теперь я нахожусь в Гааге, в доме графа Бентинка ван Роона, с которым у меня установились близкие отношения. Я так хорошо все устроил, что думаю, что у Франции нет более мудрого, искреннего и надежного друга, чем он. Рассчитывайте на это, мадам, что бы вам ни говорили в доказательство обратного. Этот дворянин здесь имеет очень большую власть, а в Англии он – великий государственный деятель, ион – человек абсолютно честный. Он полностью доверился мне. Я рассказывал ему о восхитительной маркизе де Помпадур, от всего моего сердца, полного чувствами, которые для вас, мадам, давно уже известны, и которые достойны доброты сердца и красоты души, которые их вызвали. Он был очарован и воспламенен, одним словом, вы можете рассчитывать на него, как на меня самого.

Думаю, что король может ожидать от него очень большой помощи, учитывая могущество этого человека, его искренность и прямой характер… Если король считает, что мои отношения с ним могут хоть в чем-то быть ему полезными, я не пожалею усилий, чтобы оказать ему услугу, а моя добровольная и бескорыстная привязанность к его священной особе должна быть ему известна. Вам также должна быть известна преданность, в которой я поклялся вам, мадам; прикажите, и я вам повинуюсь. Вы можете дать Европе мир, не тратя силы на конференции, которые отнимают так много времени.

Ваши приказания дойдут до меня надежным путем, если вы адресуете их графу ван Роону в Гаагу, или, если вам удобнее, господам Томасу и Адриану Хоупам, у которых я проживаю в Амстердаме. То, о чем я имею честь писать вам, кажется мне столь интересным, что я упрекаю себя, что не сказал вам этого ранее, мадам, – вам, от кого я никогда ничего не скрывал и никогда ничего скрывать не буду. Если у вас нет времени написать мне лично, прошу вас послать мне ответ через кого-нибудь, кому вы доверяете; но не упускайте момент, заклинаю вас именем всей той привязанности и любви, которую вы питаете к лучшему и добрейшему из всех королей.

Остаюсь и т. д.

P.S. Прошу вас, мадам, обратить ваше внимание на решение суда по поводу наложения ареста на «Аккерман» – самое несправедливое и скандальное из всех морских дел; вы знаете, что мною было вложено в это дело 50 000 экю, и компания «Эмери и К» из Дюнкерка уполномочена возместить убытки за судно. Я еще раз прошу вас добиться для меня справедливости в Королевском Совете, в который будет передано это чудовищное дело. Позвольте мне напомнить вам, что прошлым летом вы обещали мне, что не допустите несправедливости по отношению ко мне».

Приписка к этому письму интересна тем, что показывает, что кроме химических исследований Сен-Жермен вел и самые обычные торговые дела, куда он вкладывал довольно значительные суммы.

Однако важнейшие для мадам де Помпадур новости относились к Бентинку. Он был влиятельным человеком, и его влияние могло иметь большое значение. Бентинка всегда считали настроенным антифранцузски, но он завоевал расположение Сен-Жермена, и это могло быть очень важно. Сен-Жермен, по-видимому, сразу же рассказал Бентинку о своем письме мадам де Помпадур, потому что в тот же день Бентинк записал в своем дневнике: [136]136
  См.: Paris, Ministere des Affaires Etrangeres, Hollande, 503, ff. 217r—218r.


[Закрыть]

«Вторник, 11 марта 1760 г.

Он рассказал мне, что написал мадам де Помпадур о нашем разговоре и послал письмо в торговом конверте, запечатанном торговой печатью, и что письму ничто не угрожало, что за почту отвечал Жанель, который не посмеет вскрыть его письмо, и что послание, написанное им мадам де Помпадур, будет передано ей человеком, одетым в ливрею его прислуги, хорошо известную в Версале, что как только он получит ответ, который обязательно должен прийти, он покажет его мне; что он написал также министру. Я спросил его, как, по его мнению, министр это воспримет, и он сказал, рассмеявшись, но уверенным тоном, что скоро в Версаче будут перемены, давая мне понять, что Шуазёль уже недолго будет оставаться в положении, дающем ему возможность противодействовать заключению мира».

На следующий день он добавил к этой записи:

«Среда, 12 марта 1760 г.

Что он говорил обо мне с д’Аффри и сказал ему, что он был неправ и, пренебрегая мною, предавал интересы своего венценосного хозяина».