Текст книги "Граф Сен-Жермен"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 30 страниц)

Ольга Володарская
Граф Сен-Жермен

«Монсеньор,

Не будете ли Вы так добры уделить несколько минут тому, что я намереваюсь ныне открыть Вам…»

Граф отложил в сторону перо и задумался. Мысли постепенно уносили его все дальше от действительности. Конечно, будущего никому не дано знать. Но неуемная жажда заглянуть в то, что еще не настало, живет в каждом, потому-то так падки люди на всякого рода прорицателей, гадалок, оракулов и прочих ясновидцев, которые говорят о том, что еще не пришло, так уверенно, как будто оно уже свершилось. А потом, когда проходит время, и подчас очень много времени, люди записывают их предсказания. Предсказания о том будущем, что на момент записи уже стало прошлым. А молва подхватывает их и передает из уст в уста. И конечно же, это исполнившиеся предсказания. Правда, по прошествии времени они уже не так свежи в памяти записывающего, и она невольно подправляет воспоминания. И в предсказаниях появляется та определенность, какой они первоначально вовсе не имели. Пылкое воображение рассказчика еще расцвечивает коротенькое предсказание живыми деталями, а у каждого нового пересказывающего оно обрастает все новыми и новыми подробностями, немыслимо далеко отклоняясь от скромного оригинала…Услужливый ум подсказывает точные приметы, почерпнутые из недавнего опыта, и предсказание приобретает характер непреложной истины, верной до малейшей черты и неотвратимой.

А это совсем не так! Ведь будущее – это множество возможностей, это «может быть», а не «будет». И от очень многих воль зависит, какая же из возможностей станет действительностью. Надо выбрать и иметь смелость следовать своему выбору до конца, не отступая. Путь выбран, жребий брошен!

…Да, но за одним выбором последует нескончаемая вереница других новых и новых выборов. Как в магическом стекле калейдоскопа: один малейший поворот, одно крохотное движение – и узор совершенно иной, непохожий на предыдущий, и прежнего не вернуть. А замереть, остановиться, прервать это бесконечное круговращение невозможно.

Но выбор не фатально предопределен. И хоть к одному главному выбору ведет долгий путь менее важных выборов, всегда на распутье, на точке поворота приходит помощь. И чем труднее сделать выбор, тем значимее эта помощь. Совет, предостережение, пример из другой жизни или история из другой эпохи, притча, порою всего одно слово… Это никогда не будет прямое указание, что делать, запрет или приказ. Но это будет пища для размышления, чтобы мысли приняли совсем иное, неожиданное направление, и внутри самого человека, в его сердце, родилась истина, как озарение, как свет воссиявший.

…Как легко решить, что человеком или человеками кто-то управляет! Кто-то незримый, непознаваемый, чья природа неизмеримо выше человеческой. Или что-то, не имеющее рода, атрибутов, признаков, не поддающееся определению? Некая сила, которую люди зовут Провидением, или Высшей Волей, или Высшим Разумом, или Верховным Божеством. Слушай это высшее существо и покоряйся его воле? А если она неявная? Как узнать, в чем состоит эта Высшая Воля? Молиться? А если молитвы остаются бесплодными, на них нет ответа? Прибегать к посредникам, которые лучше умеют понимать волю Божью? А если святые отцы дают разноречивые ответы, и ни один из них не кажется приемлемым, молчит и внутренний голос, и сердце не дает на это одобрения? Тогда где искать ответ? Опять же вопрошать пророков и гадателей? А как истолковать их темные и смутные пророчества?

Порой возникает вопрос: почему не сбывается пророчество? Пророк просто ошибся, и предсказание было неверным? И что значит – ошибся? Нечетко расслышал «глас глаголющий» свыше? Или не так его истолковал и, вместо того, чтобы служить «устами Бога», провещал Божественную истину устами человеческими, исказив или извратив ее? И пророчество перестало быть Божественной истиной, а стало всего лишь одной из гипотез, причем неудачных.

И вообще, что такое пророчество? Это предугаданный результат, тот результат, который должен получиться, исходя из данных исходных условий. А если некоторые условия неизвестны, это та самая переменная, математический икс, значение которого пока не вычислено? Тем более если в уравнении приходится оперировать несколькими неизвестными. Неверно подставленное значение одной из переменных сводит на нет весь тонкий и хитроумный расчет, и в итоге выходит вовсе не то, что требовалось доказать в ответе к задаче.

А если развить сравнение и вместо математических формул взять за основу химические и уподобить пророчество тому эмпирическому результату, который должен получиться по данной формуле из данных ингредиентов? Что до того, что ранее опыт, как это требуется строгими научными критериями, был многократно повторен разными учеными независимо друг от друга и во всех случаях давал один и тот же расчетный результат! А вот в данном случае полученный результат не совпал с предсказанным из-за некоей непредсказуемой случайности. Пробирка, или реторта, или колба, или другой химический сосуд был не чисто промыт, в нем присутствовали невидимые глазу следы от предыдущего эксперимента, всего лишь самая малость, но эта крохотная примесь кардинально изменила результат эксперимента и поставила в тупик и самого экспериментатора, и свидетелей его опыта. Что такое пророчество? Это предсказание ожидаемого результата для стерильно чистой посуды и стерильно чистых ингредиентов. Малейшая погрешность – и результат обескураживает. Или наоборот, как в сказке про Карлика Носа, повар не добавил в блюдо всего лишь одну-единственную травку – и вот уже вкус совсем не тот, которого желал гурман-герцог, а незадачливому повару грозит плаха.

…Вот и его считают пророком. Провозвестником грядущих бед и несчастий. Людям почему-то запоминаются только недобрые вести о будущем, предсказывающие грозные беды. Интересно, право, каким же он останется в памяти современников и какой образ донесут они до далеких потомков? Вестником горя, пророком недальновидности людской, гневным бичевателем тех, кто завел страну в пучину бедствий? Или кудесником, магом и алхимиком, подчинившим себе силы природные? Или человеком, который никогда не умирал, потому что владел эликсиром бессмертия, а свою смерть инсценировал? Или баснословно богатым человеком, чьи безупречные бриллианты были лучше королевских? Или аскетом, который никогда не грешил чревоугодием и был весьма неприхотлив и скромен в быту? Или человеком необычайного кругозора, владеющего обширными познаниями чуть ли не из всех областей науки? Или талантливым композитором и музыкантом, сочинившим немало грациозных вещиц и виртуозно владевшим скрипкой? Или художником и ценителем искусства, который заставлял драгоценные камни на своих картинах сиять как настоящие, сам превосходно разбирался в живописи и владел подлинным Рафаэлем? Или предпринимателем, промышленником, который щедро делится своими производственными секретами и рецептами и берет под свое покровительство других изобретателей? Или путешественником, «гражданином мира», который объездил чуть не весь свет и везде был как дома, бегло и непринужденно говорил на местном языке, как уроженец страны, и был вхож в дома самых высокопоставленных вельмож и правителей? Или необыкновенно одаренным существом, чьи таланты и умения столь высоко превознеслись над тем, что природой отпущено ординарной посредственности, а потому вызывают столько злобной зависти и клеветы, желания осмеять и очернить? Или проходимцем, авантюристом, ловким шарлатаном, дурачившим доверчивых людей сказками о своем якобы высокородном происхождении, хвастуном, беззастенчиво преувеличивавшим свои более чем скромные данные? Героем памфлетов, забавных историй, сплетен, анекдотов и пустых россказней, которыми потчуют слушателей, когда ни о чем серьезном говорить не могут? Или посвященным высшей ступени, бессмертным розенкрейцером, масоном, тамплиером – членом тайных лож и секретных орденов, которые много веков невидимо вершат историю Европы и Нового Света? Или Учителем, Владыкой Желтого Луча и Фиолетового Пламени, высшим существом, посланцем тех верховных сил – «Верховной Иерархии» Учителей Мудрости, что правят миром, ведают его судьбами и вершат высший суд над человечеством?

Да-да, все это он. Тот, кто вошел в историю как граф Сен-Жермен.

Глава 1
Корреспондент Ханса Слоуна

Был конец ноября. Стояла обычная для этого времени года промозглая сырость, серое небо хмурилось, и вскоре из низко нависших над островерхими крышами туч посыпался колкий снежок. Скудный свет с улицы едва освещал многочисленные фолианты на плотно заставленных полках, рядами заполнивших кабинет вдоль всех четырех стен и достававших до самого потолка, тускло отсвечивало золотое тиснение на кожаных корешках. Лондонский антиквар и страстный собиратель редких книг Ханс Слоун положил перед собой письма, полученные с утренней почтой. Одно из них привлекло его внимание. Оно было из-за границы. Отправлено из Голландии, написано по-французски. Антиквар перевернул листок: подпись и имя приславшего письмо были совершенно ему незнакомы. Хм, интересно, интересно…

Он стал читать строки, написанные убористым мелким почерком:

«Гаага, 22 ноября 1735 г.

Сэр,

Давно зная Ваше пристрастие к редким книгам и ту заботу, которую Вы проявляете о постоянном пополнении Вашей прекрасной и обширной библиотеки, я подумал, что доставлю Вам удовольствие, рассказав об одной чрезвычайно редкой и необычной книге; это копия второй в мире книги, напечатанной подвижными литерами. Первой такой книгой, как Вам, несомненно, известно, была «Латинская Библия», о которой в 1450 г. говорит в своих «Annales Hispagnienses» Тритем, после него об этой книге также упоминают Мастер Шевилье, Мэртер и многие другие. Вторая книга, как раз та, о которой идет речь и которую я могу для Вас достать, – это Catholicon Joannis Januensis; о ней не известно никому из библиотекарей, кроме отца Кветифа и отца Эшара, которые именно это сообщают о ней в своих Scriptores Ordinis Praedicatorum recensiti, том 1, стр. 462, в чем Вы можете сами убедиться: altera («другая» – лат.); а первым печатным изданием была та же самая книга, набранная на деревянных блоках, что явилось первой настоящей работой Гутенберга, Фуста и Шеффера; за ней последовала «Латинская Библия», набранная в подвижных литерах: altera ex Arte Typographica tum perfecta, tarnen absque Numeris, Signaturis, Reclamationibus, Anno Loco; Nomine Typotheace; absque Litteris etiam initialibus, quae omnes additae et pictae: quam Noguntiae prodijsse conjiciunt. Extat ejusce Exemplaar Parisiis, in Genovaafira Bibliotheca, in folio maximo, Charta Regia. [1]1
  Другое весьма великолепное произведение типографского искусства, содержащее, кроме того, числа, подписи, возражения, год и место издания, имена типографов; а помимо этого литеры и инициалы заглавные, кои все снабжены орнаментом и раскрашены; а произведено сие в Ногунтии (?). Предназначено в Париж, библиотека Св. Женевьевы, размер in folio maximo, королевский пергамент (лат.).


[Закрыть]

Копия, которая у меня есть, в точности соответствует этому описанию, и совершенно очевидно, что она из Майнца и вышла из-под пресса трех первопечатников, сделавших «Библию» и «Мир», так как бумага, на которой она напечатана, имеет такие же значки, как и та, на которой Шеффер, уже работая в одиночку, напечатал свой Decretum Gratiani в 1472 г. Шрифт этой книги имеет точно такую же форму, но размер его немного меньше, чем у шрифта «Латинской Библии» 1462 г., а страницы книги значительно выше и шире, причем каждый столбец содержит 65 строк, тогда как столбцы «Библии» – только 48 [sic]. Доказательством того, что этот Catholicon старше «Библии», может служить тот факт, что в нем есть только один-единственный знак препинания – точка, там, где в книге автор разделяет знаки на запятую, или точку с запятой сверху; двоеточие или точку без запятой; и Periodum, или точку с запятой внизу; тогда как в «Библии» 1452 года повсюду встречаются точка, две точки, вопросительный знак и т. д. Таким образом, очевидно, что эта книга была закончена несколькими годами ранее, еще до начала в 1455 г. судебного процесса между печатниками, и до того, как они начали датировать выпуски своих книг; самая ранняя из всех датированных книг, «Латинская Псалтирь», была напечатана Фустом и Шеффером в 1457 г., до нее печатники, с того самого времени, как они начали работать отдельно от Гутенберга, даты на свои книги не ставили. Здесь я изложил для Вас историю этой публикации.

Копия, которая у меня есть, в прекрасной сохранности, переплет ее деревянный, обложка из тисненой свиной кожи, вся усеяна лилиями, каждая из которых окружена четырьмя розетками и бриллиантами, расположенными в виде тройных полос, пересекающихся друг с другом крест-накрест по диагонали по всей высоте тома; эти полосы сами окружены рамкой или бордюром из драконов, которые разделены длинной зигзагообразной полосой; на этой обложке когда-то были уголки и выступы, следы от которых все еще видны. Книга имеет вид старинной из-за своего обреза, сама же она прямоугольная и разлинована не только, как обычно, по полям вокруг каждой страницы, но и особенным образом – возле каждой строки; инициалы-буквицы, стоящие в начале глав и предложений, украшены цветами и листьями, раскрашены киноварью и лазурью, а буквы в начале всех заголовков этой «Энциклопедии», количество которых несчетно, от первой до последней раскрашены попеременно теми же цветами. Два тома ин-фолио образуют книгу чрезвычайного размера и толщины. В ней, в отличие от большинства старинных книг, внешний вид которых испорчен рукописными вставками, нет ни одного написанного от руки слова.

Такова, сэр, книга, о которой я имею честь писать Вам и по поводу которой я не осмелился бы Вас беспокоить, но думаю, что эта вещь, редкостная и необыкновенная, целиком заслуживает того, чтобы занять место в столь известной и прославленной библиотеке, как Ваша. Для того, чтобы Ваши доверенные лица могли ознакомиться с ней, я позволю себе указать после подписи мой адрес.

Ваш почтительный и покорный слуга, П. М. де Сен-Жермен в доме вдовы Венсан, в Nieue-laan, что в de Twyn-laan Гаага, 22 ноября 1735 г.

Эту книгу можно найти исключительно в библиотеке Св. Женевьевы, в Париже».

Ханс Слоун отложил письмо в сторону. Пожалуй, он не станет посылать никаких доверенных лиц за море в Гаагу, чтобы купить эту диковину у человека, чье письмо показалось ему каким-то подозрительным. Вне всяких сомнений, тот, кто его написал или продиктовал своему секретарю – а если он действительно граф, как явствует из подписи, который может себе позволить остановиться в фешенебельном предместье Гааги, то у него должно быть довольно прислуги и наверняка есть личный секретарь – любит старинные книги. Если же он любитель древностей и неплохо разбирается в инкунабулах, заполучить одну из которых в свою коллекцию мечтает любой библиофил, то как же страсть коллекционера позволяет ему столь легко расстаться с ценнейшим экземпляром из своего собрания?

Слоун вынул из потайного ящика свою гордость – каталог, где есть и про «Библию» Гутенберга, открыл… Так и есть: неизвестный ошибся, в ней вовсе не 48 столбцов, а только 42. Потому-то знатоки и зовут ее 42-строчной Библией. Значит, он никогда не держал ее в руках, а лишь читал о ней. И остальные сведения о первопечатниках и публикации книги как-то отрывочны и поверхностны для такого высокообразованного человека, каким он желает себя выставить. Нет, он, конечно, осведомлен об истории первопечатных книг, ему знакомы и имена ученых библиотекарей, но что-то тут не так. Он или дилетант, или… А может быть, это подделка, с помощью которой некий авантюрист желает выманить у него кругленькую сумму? Впрочем, он же откровенно пишет, что у него имеется копия, а оригинал можно найти только в Парижской библиотеке Св. Женевьевы. И латынь его слишком безукоризненна для авантюриста… Странно все это!

Есть и другие несообразности. Граф так расхваливает свою книгу, всячески подчеркивает ее уникальность и пр. А ведь у него, Ханса Слоуна, «Католикон» есть. Ну да, вот он, рядом с другими манускриптами родом из XV века. Правда, это не первопечатная книга, а рукописный список на пергаменте. Это энциклопедия, словарь-глоссарий Summa grammaticalis quae vocatur Catholicon, написанный для «правильного» понимания Библии. Сей колоссальный труд составивший его монах-доминиканец Джованни Франческо Бальби из Генуи (Johannes Januensis de Balbis) закончил 7 марта 1286 года. Потом труд отца Иоанна Бальбуса переписывали сотни трудолюбивых монахов в скрипториях многочисленных католических обителей по всей Европе. Особенно любили этот универсальный справочник в Баварии и в Силезии. Вот и его рукописный экземпляр происходит из уничтоженного Реформацией в 1548 году монастыря картузианцев в Легнице [2]2
  Легница – крупный город в Нижнесилезском воеводстве в Западной Польше. Одна из столиц Силезского княжества первой польской княжеской и королевской династии Пястов. В 1248 году стал столицей независимого Легницкого княжества. Монастырь картузианцев основан в 1423 году, уничтожен в 1548 году. После пресечения Лигницкой ветви Пястов со смертью 15-летнего князя Георга-Вильгельма I, в 1675 году отошел к Австрии и был в ее составе до 1742 года, затем отошел к Пруссии.


[Закрыть]в Нижней Силезии и датирован 1418 годом. Поэтому, наверное, популярный «Католикон» и был выбран печатниками, чтобы стать первой большой печатной книгой нерелигиозного содержания. Ну-ка, ну-ка, в каталоге вроде было ее подробное описание… А, вот! «Печатная книга состоит из 373 страниц, напечатанных в две колонки довольно непримечательным шрифтом Gothic Antiqua. Буквы мелкие, но хорошо читаемые, только слегка стилизованы под готическое письмо. На странице две колонки, в каждой колонке по 66 строк, каждая по 40 литер». Эта книга была, если можно воспользоваться таким выражением по отношению к произведению XV века, широко распространенной. Копия с первого издания имелась, например, в библиотеке Христофора Колумба.

Графа могло ввести в заблуждение то, что, как он заметил, книга была напечатана более ранним шрифтом, чем Гутенбергова «Библия»… Иоганн Гутенберг работал над печатанием «Библии» вместе с двумя другими мастерами, Иоганном Фустом и Петером Шеффером. Позднее эти двое отделились от него и предъявили ему судебный иск. «Католикон» был напечатан в Майнце в 1460 году, спустя четыре года после выхода «Библии». Хотя существует много доводов в пользу того, что печатание этой книги можно приписать Гутенбергу, но твердой уверенности в этом все еще не существует…

Нет, определенно, он не будет отвечать этому графу, который, тем более, не указал своего полного имени. Может, это вымышленное имя?

И Ханс Слоун спрятал письмо в свой обширный архив.

…Он не мог знать, что в 1973 году очень похожая на это описание книга с переплетом из свиной кожи была продана на аукционе за 34 000 фунтов, а значит, это вполне могла быть та самая книга…

Глава 2
Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…

1739 год. Во всех странах своего зарубежного вояжа путешественники из Альбиона считали своим долгом нанести визит соотечественникам, представлявшим родину в этой стране. Но сегодняшнее посещение британской дипмиссии тяготило его и заставляло сожалеть о предпринятом визите и потраченном на это времени. Поэт Томас Грэй явно скучал. Его взгляд рассеянно скользил по драпировкам, гобеленам, коврам. Он давно не следил за беседой и даже не делал вид, что предмет беседы его занимает. Зато эти двое, два Горацио, упивались обществом друг друга. Один вещал, другой слушал, как завороженный. Рассказ тянулся бесконечно, плавно переходя от одной темы к другой, делая зигзаги, иногда уклоняясь от основной нити, иногда возвращаясь к сказанному, которое вдруг давало повод углубиться в пропущенные подробности. О, рассказчик знал столько, а о скольких вещах красноречиво умалчивал, как это свойственно дипломатам…

Горацио Манн сызмала стремился пробиться в благородное сословие и подвизаться на более достойном поприще, нежели его отец. Презренная коммерция его не интересовала, хотя именно благодаря капиталам отца, успешного торговца из Челси, он и смог поступить в Итонский колледж, а затем и в Кембридж. Ну а уж оттуда открывалась прямая дорога к карьере, а затем и к титулу. И слабое здоровье не стало помехой. Наоборот, поездив по Европе для поправки здоровья, к тридцати годам он определился. Честолюбивый Горацио избрал дипломатическую стезю, которая в 1755 году и принесет ему желанный титул баронета. Как раз в феврале 1737 года британский министр в Великом герцогстве Тосканы Чарльз Фейн взял способного молодого человека секретарем в дипмиссию. Этот шаг оказался верным выбором и определил течение всей его дальнейшей жизни. Уже через год он – поверенный в делах Британии во Флоренции, а благодаря гостеприимству и щедрости его открытого для британских посетителей дома его имя известно по всему Апеннинскому полуострову. А его склонность к представителям своего, а не противоположного пола, которая почти испортила было его репутацию для пуританского Лондона, здесь, в Тоскане, никого не шокирует. Всем ведь известно, что последний Великий герцог и его старший брат тоже были любителями мальчиков, вот потому-то славный род Медичи и обречен на угасание без наследников мужского пола. Последняя из Медичи, палатина Анна-Мария Луиза, вдова Иоганна Вильгельма II, курфюрста Пфальцского, тоже осталась бездетной в браке с мужем-сифилитиком и вот уже двадцать лет тому назад вернулась из Дюссельдорфа назад, в родительское гнездо.

– Я, – рассказывал Горацио своему благодарному слушателю, – начал свою службу в Тоскане в поворотный год ее истории. Спустя несколько месяцев после поступления в дипмиссию, 9 июля 1737 года, Великий герцог Джованни Гастоне умер, и не очень-то ладившей с ним сестре перешло все баснословное богатство Медичи, в том числе сокровища искусства, которые династия собирала и копила без малого триста лет своего правления в Тоскане. Но не власть над Тосканой, право на престол которой так хотел передать дочери, своему среднему ребенку в обход младшего сына, Козимо III в написанном за шесть дней до своей кончины 25 октября 1723 года распоряжении. Судьбы Тосканы решали уже не ее Великие герцоги, это был вопрос европейского масштаба. Еще 4 апреля 1718 года Англия, Франция и Голландская республика (а затем и Австрия) выбрали Дона Карлоса, старшего ребенка Элизабет Фарнезе и Филиппа V Испанского, наследником тосканского престола. Когда Великим герцогом Тосканским стал Джованни Гастоне, он признал в качестве своего наследника Дона-Карлоса Испанского. И с 1731 года в подтверждение его намерений в Тоскане стояли испанские войска. Но ведь европейская большая политика так изменчива! Это бесконечные компромиссы, династические браки, интриги, войны, в результате которых одни территории вымениваются на другие, короли и курфюрсты отказываются от своих владений в надежде занять троны более могущественных держав, разрушаются прежние альянсы и создаются новые. А за наследство когда-то сильных, а ныне захиревших держав бьются другие монархии, то воюя и силой оружия вырывая друг у друга лакомые куски, то торгуясь за итоги войны. Вот и в ходе Войны за польское наследство 1733–1735 годов для Великого герцогства Тосканского все опять несколько раз поменялось, пока император Священной Римской империи Карл VI не заявил окончательно и бесповоротно, что Тоскана должна отойти к его дочери – Марии-Терезии. В октябре 1735 года Франция, Англия, Голландия и Австрия по предварительному мирному договору пришли к соглашению, что после смерти Джованни Гастоне Тоскана должна перейти к Марии-Терезии, но при этом ей надлежало стать супругой герцога Франциска (Франца Стефана) Лотарингского, а он должен был отказаться в пользу Франции от наследования Лотарингии (после смерти польского «короля без королевства» и будущего последнего герцога Лотарингского Станислава Лещинского) в обмен на наследование Тосканы. Свадьба состоялась 12 февраля 1736 года. И в январе 1737 года теперь уже называющийся Габсбургско-Лотарингским императорский дом направил в Тоскану армию численностью даже не 50 000, а все 60 000 человек, которых тосканцы ненавидели и с презрением звали «лотарингцами». Джованни Гастоне умер 9 июля 1737 года, и после заключенного в 1738 году между основными противниками по Войне за польское наследство Францией и Австрией окончательного мирного договора, к которому некоторое время спустя в 1739 году присоединились и прочие участвовавшие в войне страны – Сардиния, Испания и Неаполь, тосканцы получили в качестве своего Великого герцога мужа Марии-Терезии. Так началось владычество Австрии над Тосканой.

Последняя из Медичи при новом правителе могла снова спокойно жить в левом крыле дворца Питти, откуда после восшествия на престол своего младшего братца была вынуждена съехать в Виллу La Quiete. Более того, она добилась подписания 31 октября 1737 года «Семейного пакта», благодаря которому все фамильные сокровища Медичи сохранялись нераздельными и навсегда оставались во Флоренции, на радость будущим поколениям почитателей искусства.

Обо всем этом Горацио Манн и рассказывал своим гостям из Лондона: поэту Томасу Грэю и сопровождавшему его младшему сыну премьер-министра Роберта Уолпола, своему тезке Горацио Уолполу. Когда при их знакомстве выяснилось, что 21-летний юноша только что окончил Кембридж, как и дипломат Манн, более того, до этого тоже учился в Итоне, старший Горацио воспылал к смазливому путешественнику еще большей симпатией, которая потом переросла в прочную дружескую связь. Правда, потом злые языки называли ее не совсем дружеской, а несколько более близкой… Как бы там ни было, но когда Уолпол покинул Италию в 1741 году и больше не встречался с Манном лично, они продолжали переписку еще без малого двадцать лет. За это время Горацио Уолпол, который позже получит почетный титул «принца эпистолярного искусства», написал Горацио Манну 170 писем! В этих посланиях, которые на первый взгляд или человеку далекому от политики могут показаться просто собранием светских сплетен и забавных анекдотов, он с неподражаемой легкостью, занимательностью и веселостью пишет об основных событиях, волновавших современную ему Европу. А ведь Горацио Уолпол вслед за своим отцом тоже стал депутатом парламента от партии вигов и занимался политикой всю жизнь. Правда, в отличие от отца политических амбиций не имел, его больше привлекали искусства (и потому он стал известным антикваром и коллекционером) и литература. В письмах Уолпол отточил свой литературный талант настолько, что в 1764 году выпустил (анонимно) роман «Замок Отранто», якобы перевод с итальянского оригинала, вышедшего из-под пера некоего Онуфрио Муральто. Он стал первым образцом готического «романа ужасов». Тут неповторимый стиль Уолпола, который отличали причудливая смесь комичного и возвышенного, раскрылся в полной мере.

Если бы Горацио Уолпол относился к своим письмам Манну настолько же легкомысленно, насколько легкомысленными они казались, то, получив их обратно после смерти своего адресата 6 ноября 1786 года, разве переписал бы он их все с такой образцовой тщательностью, расположив в хронологическом порядке, пронумеровав, снабдив вполне серьезными пояснениями о местах, событиях и действующих лицах и завещав опубликовать только после своей смерти? И разве не стали бы они основой для его мемуаров «Заметки о дворе Георга I и Георга II»?

Вот и теперь, спустя четыре года с того достопамятного визита, положившего начало их многолетней связи, Горацио Манн пишет другу Горацио Уолполу в Лондон письмо о последних событиях во Флоренции, где он к тому времени дослужился до ранга министра: «В ночь с 18 на 19 февраля 1743 года вдовствующая палатина Анна-Мария Луиза де Медичи умерла от «тяжести в груди». Простые люди убеждены, что она опочила, когда поднялся ураганный ветер, один из самых неистовых, какие мне довелось видеть; он начался сегодня утром и продолжался около двух часов, а сейчас солнце светит так ярко, как никогда…» По воле покойной ее тело было помещено в усыпальницу в не совсем еще готовом левом приделе базилики Сан-Лоренцо, строительство которой началось при ее пращуре Фердинандо I в 1604 году и было завершено за счет пожертвований последней из Медичи, поступавших, согласно завещанию, и после ее кончины.