Текст книги "Граф Сен-Жермен"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Другое лицо, бесконечно важное для успеха нашего дела, был Панин, воспитатель великого князя; в руках его были вся сила и влияние, соединенные с таким отличным постом. В продолжение весны я видела его у себя, и он навещал меня так часто, как только позволяли его придворные занятия. Я намекала ему насчет вероятности и последствий революции, которая могла бы дать нам лучшего правителя, и мимоходом старалась выпытать его собственное мнение. Он всегда охотно рассуждал об этих предметах и иногда высказывал любимую мечту – посадить на трон своего юного питомца, установив форму правления на основаниях шведской монархии…

Я также согласилась с ним, что императрица взойдет на престол не иначе, как с правом регента на время малолетства ее сына; но я не допускала его сомнений относительно второстепенных вопросов реформы. «Дайте совершиться, – сказала я, – и никто не заподозрит его в ином стремлении, как в настоятельной необходимости свергнуть зло с переменой настоящего правления». Тогда я назвала ему главных участников моего замысла – двух Рославлевых, Ласунского, Пасека, Бредихина, Баскакова, Гетрофа, князей Барятинского и Орловых.

Между иностранцами, искателями счастья в Петербурге, был один пьемонтец по имени Одарт, который по милости моего дяди служил адвокатом в коммерческой коллегии. Он был средних лет, человек болезненный, живой и острый, хорошо образованный и ловкий интриган, но по причине незнания русского языка, произведений и внутренних сообщений счел себя бесполезным на этом месте и желал занять какую-нибудь должность при императрице. С этой целью он просил моего ходатайства; я рекомендовала его государыне в качестве секретаря. Но так как переписка ее ограничивалась одними родственниками, она не хотела принять его, тем более что считала опасным поручать эту обязанность иностранцу. Впрочем, я выхлопотала ему при ней место смотрителя некоторых доходов, определенных Петром III.

Я заговорила об этой личности потому, что между ложными фактами, распространенными о революции, Одарта считали моим главным руководителем и советником. В одном из писем императрицы будет видно, что я познакомила его с ней; правда и то, что я ради его здоровья доставила ему случай находиться при графе Строганове, когда тот был изгнан императором на свою дачу. Но Одарт отнюдь не был моим поверенным, и я редко его видела, ни одного раза за три недели до переворота. Я была очень рада помочь ему, но никогда не спрашивала его совета. И я думаю, что он знал меня настолько, что не осмелился сделать тех предложений со стороны Панина, которые возвели на него некоторые французские писатели в своих бессмысленных брошюрах.

…Грозная тишина воцарилась до 27 июня, до того знаменитого дня, когда приливы надежды и страха, восторга и скорби волновали грудь каждого заговорщика. Когда я размышляю о событиях этого дня, о славной реформе, совершенной без плана, без достаточных средств, людьми различных и даже противоположных убеждений, подобно их характерам, а многие из них едва знали друг друга, не имели между собой ничего общего, за исключением одного желания, увенчанного случайным, но более полным успехом, чем можно было ожидать от самого строгого и глубоко обдуманного плана, – когда я размышляю о всем этом, нельзя не признать воли Провидения, руководившего нашими шаткими и слабыми стремлениями. Если бы участники искренне сознались, как много они обязаны случаю и удаче, они должны бы менее гордиться собственными заслугами. Что касается меня, я, положа руку на сердце, говорю, что, хотя мне принадлежала первая роль в этом перевороте – в низвержении неспособного монарха, вместе с тем я изумляюсь факту: ни исторические опыты, ни пламенное воображение восемнадцати веков не представляют примера такого события, какое осуществилось перед нами в несколько часов.

Но довольно об этом злосчастном государе, которого природа создала для самых низших рядов жизни, а судьба ошибкой вознесла на престол. Нельзя сказать, что он был совершенно порочен, но телесная слабость, недостаток воспитания и естественная склонность ко всему пошлому и грязному, если бы он продолжал царствовать, могли иметь для его народа не менее гибельные результаты, чем самый необузданный порок.

После нашего обеда и отъезда Петра III в Ропшу мы отправились в Петербург… Когда мы въехали в столицу, проходя по ней торжественной процессией, улицы и окна были усеяны зрителями, радостные приветствия оглашали воздух. Военная музыка и звон колоколов сливались с веселым говором толпы, бежавшей за поездом. Двери церквей были отворены настежь, и в глубине виднелись группы священников, стоявших за блистательными алтарями: религиозная церемония освятила народный восторг!

Как, однако, ни была поразительна сцена воодушевления вокруг меня, но она почти меркла перед моей собственной мыслью, полной энтузиазма. Я ехала возле императрицы, участвуя в благословениях революции, не запятнанной ни одной каплей крови. Вместе с тем об руку со мной была не только добрая монархиня, но и первый мой друг, которому я содействовала ценой жизни освободиться от гибельной неволи и взойти на престол возлюбленной Родины.

На следующий день Панин получил графское достоинство с пенсионом в пять тысяч рублей; князь Волконский и граф Разумовский – тот же пенсион, а прочие заговорщики первого класса – по шести сот крестьян на каждого и по две тысячи рублей – или вместо крестьян – двадцать четыре тысячи рублей. Я удивилась, встретив свое имя в этом списке, но решила отказаться от всякого подарка. За это бескорыстие меня упрекали все участники революции. Мои друзья, впрочем, скоро заговорили другим тоном. Наконец, чтобы остановить всякие сплетни и не оскорбить государыню, я расписалась в бесчестии. Составив счет всем долгам моего мужа, я нашла, что сумма их равняется почти двадцати четырем тысячам рублям, и потому перенесла на его кредиторов права получить эти деньги из дворцовой казны».

Впрочем, сама Екатерина Великая в письме к Станиславу Августу Понятовскому от 2 августа 1762 года спустя всего несколько недель после переворота изложила события несколько иначе, признавшись, что сама стояла во главе заговора, и дала Дашковой и ее участию в перевороте совсем другую оценку: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елисаветы Воронцовой, хотя и очень желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести вследствие своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста, и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все ко мне проходило через ее руки, однако все лица имели сношения со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень нелюбима нашими главарями; только ветреные люди сообщили ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности. И. И. Шувачов, самый низкий и самый подлый из людей, говорят, написал, тем не менее, Вольтеру, что девятнадцатилетняя женщина переменила правительство этой Империи; выведите, пожалуйста, из заблуждения этого великого писателя».

Имя Одарта упоминается и в переписке великой княгини с Екатериной Дашковой, причем о нем идет речь в четырех из двадцати пяти сохранившихся и опубликованных вместе с «Записками» писем Екатерины периода правления Петра III незадолго до его свержения Екатериной, то есть в период интенсивной подготовки переворота. Относятся они к месяцам не ранее января 1762 года, поскольку из «Записок» Дашковой известно, что именно в этом месяце ее мужа, князя Михаила Ивановича Дашкова, распоряжением Петра III отправили посланником в Константинополь. Дат на письмах нет, а некоторые детали позволяют предположить, что они написаны, как это было заведено тогда, в иносказательной манере, то есть условным языком намеков и недосказанностей, понятных только тем двоим, кто писал письма. Некоторые имена опускаются, заменяются указанием «что же касается до другого» или первой буквой фамилии, или многоточием. Эта предусмотрительность не лишняя, поскольку император просматривает письма своей супруги: «Император прочитал каждое письмо и знает все, что нужно знать». Как пишет великая княгиня Екатерина Дашковой в конце того же самого письма, откуда взята эта цитата, «я предаю огню все ваши письма» (с. 307). Тем более удивительно, сколько внимания уделено в этих письмах Одарту. Письмо № 13: «Что же касается до Одарта, я не могу отвечать положительно: не имея у себя ни одного учреждения, я не могу назначить его в другое ведомство». Эта фраза явно подразумевает, что это ответ на предшествующие хлопоты Дашковой об этом человеке. Письмо № 19: «Кажется, услуги Одарта будут полезны мне, и я надеюсь найдти ему какое-нибудь место. Но во-первых, скажите мне, не можете ли вы заставить своего дядю рекомендовать его мне? Если нет, то пусть дело идет своим порядком. Я предоставляю вам устроить с ним денежные условия; но пока он не оставит своего перваго поста, пусть об этом никто не знает, кроме нас. Я, в самом деле, мало знакома с его обстоятельствами, чтобы решится назначить ему когда и как; он всегда пользовался покровительством вашего дяди, то не мешало бы посоветоваться с ним. Между тем место, предназначенное ему, останется незанятым» (с. 309). Письмо № 20: «Милая княгиня, я только-что получила ваше письмо и вполне одобряю ваш поступок, только пусть будет так, чтобы меня не обвиняли в удалении Одарта от должности. Как бы вы ни устроили с ним, я безусловно во всем розписываюсь, и могу обещать, что он не умрет с голоду при мне» (с. 309). Письмо № 25: «Одарта я рада видеть. Сегодня в манеже был со мной один из ваших забавных рыцарей, граф Строгонов».

Впрочем, Одарту – иногда называемому Одаром; в осьмнадцатом веке Дидро ведь тоже именовался у русских Дидеротом! – Екатерина не очень-то доверяла. В своем письме к Понятовскому осенью 1762 года она специально просит его передавать важные вещи не через этого человека: «Не давайте отнюдь письма Одару…».

Согласно сведениям русского историка И. Давидовича (Половцова), Михаил (Мишель) Одар (Michel Odart) родился в Пьемонте; при Елизавете Петровне прибыл в Россию и был определен канцлером Михаилом Илларионовичем Воронцовым в чине надворного советника на службу в Коммерц-коллегию, но по незнанию русского языка оттуда скоро ушел, и тогда Екатерина Романовна Дашкова, племянница канцлера, рекомендовала его для секретарских занятий императрице. Однако это ходатайство не было удовлетворено, так как императрица не хотела иметь секретарем у себя чужеземца, да к тому же и иностранная переписка ее была невелика, и Одар был назначен лишь управляющим одного небольшого собственного имения великой княгини Екатерины Алексеевны. По словам самого Одара, а также по свидетельству канцлера Воронцова и иностранных писателей об июньских событиях 1762 года, Одар принимал участие в перевороте, «как весьма разумный человек и поведение свое осторожно имеющий», в качестве, по всей вероятности, посредника в сношениях императрицы с преданными ей лицами, или – по выражению тогдашнего австрийского посланника Мерси д'Аржанто – в роли как бы «секретаря заговора». (Впрочем, Дашкова умаляет размеры участия Одара в перевороте.) Затем Одар поступил на службу в Кабинет императрицы в качестве библиотекаря; в это время (в конце 1762 года) Одар, между прочим, по поручению императрицы, участвовал в письменных переговорах с Даламбером относительно приглашения последнего в качестве воспитателя цесаревича. В 1763 и 1764 годах Одар был назначен членом комиссии для рассмотрения коммерции Российского государства и особого при ней собрания для рассмотрения проектов, касающихся до торговли, и был употребляем для составления соображений по предполагавшемуся торговому трактату с Англией. В 1764 году Одар оставил Россию и умер в Ницце около 1773 года.

В Государственном архиве хранятся две записки Одара: 1) «Memoire sur le commerce de Russie, á M. le procureur general le 26 juin 1761» и письмо его к княгине Дашковой, при котором послана была ей эта записка и 2) «Sentiment du conseillier de la cour Odar sur le Riglément qu'on pretent établir, relativement á la saisie (en cas de faillite) des effets envoyés en commission pour Stranger, le 2 décembre 1761». Первая из этих записок напечатана без имени автора Бюшингом в «Magazin für die Historie und Geographie», Halle, 1777, XI, 439–464. [187]187
  См.: Кобеки Д. Ф. // Журнал Мин. Нар. Просвещ., 1883, № 6. С. 56–59 // Истории. Вестн. 1884, № 4. С. 109–111.


[Закрыть]

Вслед за упоминавшимися Дашковой «бессмысленными брошюрами некоторых французских писателей» конца XVIII века многие прочие читавшие ее опубликованные по-французски «Записки» французские писатели [188]188
  Лермье Пьер. Таинственный граф Сен-Жгрмен. Париж: изд-во Кольбер, 1943. С. 167–205. Жан де Керделанд. От Нострадамуса до Калиостро. Париж: изд-во Сельф, 1945. С. 191–201.


[Закрыть]уже в веке XX из-за важной роли в дворцовом перевороте 1762 года упорно отождествляли Одара, или Одарта, с графом Сен-Жерменом, о чем упоминает Поль Шакорнак. Но если принять во внимание все рассказанные выше и известные русской исторической науке сведения об этом персонаже, то отождествлять его с графом Сен-Жерменом не представляется возможным.

Достоверные факты о пребывании Сен-Жермена в России очень скудны и известны в основном благодаря книгам о Сен-Жермене Изабель Купер-Оукли и Поля Шакорнака. В российских исторических источниках подтверждений приведенным ею фактам не нашлось.

Граф приезжал в Санкт-Петербург по приглашению своего давнего друга – известного итальянского художника графа Пьетро Антонио Ротари, который в то время жил в Графском переулке возле Аничкова моста. Родившийся в Вероне 30 сентября 1707 года Ротари вплоть до 1734 года учился у лучших мастеров Италии: в художественных мастерских Р. Ауденарде и у Д.Б. Пьяцетты в Венеции, затем у Антонио Балестра и Франческо Тревизани в Риме и у Солимена в Неаполе. Начинал с росписей церкви в родной Вероне и картин на религиозные темы, хранящихся ныне в Падуе и Риме. В 1750 году переехал в Вену ко двору Марии-Терезии, затем некоторое время жил в Мюнхене и был придворным художником саксонского двора в Дрездене. В 1756 году художник был приглашен ко двору императрицы Елизаветы Петровны и оставался в России до конца своих дней. Жил в Петербурге, имел множество заказов, пользовался большим почетом. Его моделями были знатнейшие вельможи и дамы, в том числе императрица Елизавета Петровна (по мнению современников, портрет кисти Ротари, изображающий ее в черной мантии с черной кружевной наколкой, самый похожий из всех портретов) и великая княгиня Екатерина Алексеевна (три портрета), сохранились также два портрета И.И. Шувалова, цесаревича Павла Петровича в раннем детстве, канцлера М.И. Воронцова, графа Г.Г. Орлова. Однако вошел в историю в первую очередь типажными образами юных девушек, покрывающими стены целых интерьеров («Кабинет мод и граций» в Большом дворце в Петергофе-Петродворце, «кабинеты Ротари» в Китайском дворце в Ораниенбауме-Ломоносове с 22 картинами и в Гатчинском дворце, «Салон Ротари» в поместье Юсуповых в Архангельском). Женские головки Пьетро Ротари были в большой моде у русской знати и сделались обязательным украшением почти каждого царского или княжеского дворца. «Головки» имели и большое педагогическое значение, поскольку в их создании принимали активное участие русские подмастерья итальянского художника (Ротари организовал частное художественное училище и в России). Среди его учеников был А.П. Антропов; несомненное влияние Ротари испытали И.П. Аргунов и Ф.С. Рокотов. После скоропостижной смерти художника, последовавшей 31 августа (11 сентября) 1762 года, Екатерина II скупила у его вдовы все (триста сорок) оставшиеся в его мастерской картины и приказала разместить их в особом зале Большого Петергофского дворца, в так называемом «Кабинете мод и граций».

В сопровождении художника граф Сен-Жермен посетил самые известные семейства Санкт-Петербурга – Разумовских и Юсуповых. И снова, как в Лондоне, очаровал своих слушателей виртуозной игрой на скрипке, «из которой он извлекал звуки, напоминающие звуки оркестра». Утверждают, будто граф посвятил им же написанную пьесу для арфы графине Остерман.

За то недолгое время, что он прожил в русской столице, граф Сен-Жермен познакомился с адвокатом из Женевы Пиктетом, который также был принят во многих домах. Последний был родом из Женевы и служил полицейским магистратом. Из-за своего молодого возраста он не вошел в Совет Ста и уехал в Париж. Отсюда вместе с каким-то русским он пропутешествовал по Европе в течение трех лет. В Вене он встретился с Григорием Орловым и уехал вместе с ним в Санкт-Петербург. Там он познакомился с торговцем Маньяном, на сестре которого он женился, и стал его компаньоном. Из-за сомнительной аферы, в которую он оказался втянутым, его репутация была подпорчена, хотя он и был невиновным. При этом он был умен и образован.

Граф Сен-Жермен общался не столько с самим Пиктетом, сколько с его родственником Маньяном, который занимался скупкой и продажей драгоценных камней. Он откладывал все дефектные камни и давал их графу с тем, чтобы тот им придавал искомый блеск. [189]189
  См.: Кавалер Коберон. Дневник. Париж: изд-во Плон, 1901. Т. II. С. 193—


[Закрыть]

Изабель Купер-Оукли пишет об этом периоде:

«…существуют различные не подлежащие сомнению исторические доказательства того, что уже в 1762 году граф побывал в Санкт-Петербурге, где и подружился с Орловыми. Тем более, находясь в России, мы узнали о том, что наш мистик гостил в Архангельском у княгини Марии Голицыной 3 марта 1762 года.

Нижеследующая информация была обнаружена в России и предоставлена нам одним нашим русским другом:

«Граф Сен-Жермен был в этих краях в эпоху Петра III и покинул Россию по восхождении Екатерины II на престол. Господин Пыляев, [190]190
  М.И. Пыляев – сотрудник «Нового Времени», автор книги «Старый Петербург».


[Закрыть]впрочем, полагает, что это произошло гораздо ранее царствования Екатерины.

В Санкт-Петербурге Сен-Жермен жил вместе с графом Ротари, известным итальянским художником, автором прекрасных портретов, украшающих Петергофский дворец.

Проживали они, предположительно, в Графском переулке близ Аничкова моста, по соседству с дворцом на Невском. Сен-Жермен был восхитительным скрипачом, он играл «как оркестр». В «Истории Разумовских» сообщается об Алексее Р., утверждавшем, что Сен-Жермен обладал прекрасным лунным камнем.

Господин Пыляев видел своими глазами (но не может вспомнить где и при каких обстоятельствах) нотный листок с несколькими мелодиями для арфы и посвящением графине Остерман, сделанным рукой Сен-Жермена. Нотная тетрадка переплетена была превосходной ало-коричневой кожей. Имеющаяся дата указывала на 1760 год.

Господин Пыляев полагает, что Сен-Жермен не бывал в Москве. Он утверждает, что у Юсуповых в сундуках хранится великое множество рукописей, и уверяет в том, что Сен-Жермен был каким-то образом связан с князем Юсуповым, [191]191
  Возможно, речь идет о князе Юсупове (Николае Борисовиче, 1750–1831) – государственном деятеле, посланнике в Турине с 1783 по 1789 год. В разное время он был министром уделов и сенатором. Правда, в 1762 году ему было всего 12 лет. Однако именно после его смерти в Архангельском, которое он приобрел у Голицыных в 1810 году, из принадлежавших «старому князю» картин в его бывшем кабинете наследниками был составлен «Салон Ротари».


[Закрыть]которому дал эликсир долголетия. Сообщает он также и то, что в России Сен-Жермен не известен под именем Салтыкова (Солтыкова), а вот в Вене, напротив, он очень хорошо известен именно под этим именем.

Что же касается нотной тетрадки с автографом Сен-Жермена, то господин Пыляев припоминает ныне, что некогда она принадлежала ему самому. Ему посчастливилось ее купить на каком-то аукционе, и некоторое время он держал ее при себе. Затем эту тетрадку он подарил прославленному композитору Петру Чайковскому. Она и поныне, вероятно, покоится где-то в бумагах Чайковского. Однако великий музыкант славился своим небрежением к порядку, и поэтому господин Пыляев считает почти безнадежным делом найти ее, тем более что после внезапной кончины Чайковского не осталось никаких прямых указаний на то, как поступить с оставленным имуществом».

В главе 2 своей книги о графе Сен-Жермене Изабель Купер-Оукли сообщает еще несколько кратких сведений о пребывании графа в России:

«Пребывание нашего мистика в Санкт-Петербурге отмечено также одним анонимным автором книги, которая носит примерно следующее название: «Несколько слов о первых сподвижниках Екатерины II (XVIII. Кн. 3. 1869. С. 343). [192]192
  Возможно, имеется в виду книга Лонгинова М.Н. «Несколько известий о прямых сподвижниках Екатерины И» («Осьмнадцатый век», кн. 3), упоминающаяся в одной из статей энциклопедии Брокгауза и Эфрона. Однако нам удалось найти только краткую (на с. 3) заметку Лонгинова под таким названием.


[Закрыть]

Автор данной книги имеет в своем распоряжении некоторые другие детали его пребывания в Петербурге, однако, как утверждает автор, они пока не проверены и в некотором роде фрагментарны, поэтому лучшим выходом из положения будет повременить с их публикацией и дождаться появления более точной информации, которую автор намеревается незамедлительно представить на суд читателя. Как бы то ни было, существующих данных вполне достаточно, чтобы допустить возможность краткого пребывания Сен-Жермена в России. Как мы уже сообщали, принцесса Анхальт-Цербстская, мать Екатерины II, была весьма дружна с ним, что подтверждает тот факт, что он много времени проводил в ее доме, будучи в Париже».

Спустя три месяца, попрощавшись с графом Ротари, с которым он больше не увидится, граф вернулся в Юбберген к своим трудам.