Текст книги "Граф Сен-Жермен"

Автор книги: Ольга Володарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Глава 9
В Россию

Секретную дипломатическую переписку, проливающую свет на миссию Сен-Жермена в Голландии и его последующие действия, нашла и опубликовала в наиболее полном виде женщина, посвятившая исследованиям о Сен-Жермене всю свою жизнь – Изабель Купер-Оукли. О ней известно немного. Родилась в Амритсе, штат Пенджаб, Индия, в апреле не то 1853-го, не то 1854 года, в семье английского офицера колониальных войск Генри Купера. Отец, человек прогрессивных взглядов, сделал все для того, чтобы дочь получила прекрасное образование. В 1877 году в результате несчастного случая юная Изабель оказалась на два года прикована к постели. Она использовала это время для интенсивного самообразования, в частности, прочла книгу Е.П. Блаватской «Разоблаченная Изида». Это предопределило ее дальнейший жизненный путь.

Оправившись после болезни, мисс Купер отправилась на континент и поступила в Кембриджский университет (Girton College, Cambridge). Там в 1882 году она познакомилась со своим будущим мужем Э. Дж. Оукли, а также Арчибальдом Найтли и его женой. Весной 1884 года все четверо вступили в Теософическое общество и вскоре стали приближенными соратниками его основателей Блаватской и полковника Олкотта, которых сопровождали в их поездке по Индии. После смерти Блаватской в 1891 году владевшая несколькими европейскими языками госпожа Купер-Оукли стала главным международным пропагандистом теософии.

Первая книга Купер-Оукли «Следы сакральной традиции в масонстве и средневековой мистике» (1900) посвящена изучению Грааля и традиции тамплиеров с теософской точки зрения. В 1907 году преемник Блаватской, Анни Безант, назначила Изабель Купер-Оукли на пост президента Международного комитета по исследованиям в области мистических традиций. Эзотерическая и мистическая история Запада стала главной темой ее исследований, а бесспорным венцом ее научной деятельности стала книга о графе Сен-Жермене, в которой она собрала весь известный материал об одном из наиболее красочных и интригующих оккультных символов всех времен, в чье венгерское происхождение она свято верила. А потому и окончила свой жизненный путь 3 марта 1914 года в столице Венгрии Будапеште.

Будучи ближайшей сподвижницей Блаватской, Изабель Купер-Оукли не могла обойти своим вниманием связь Сен-Жермена с Россией.

0 ключевом в истории России XVIII века событии 28 июня 1762 года и всем том, что этому предшествовало, написаны горы литературы как научной, так и беллетристической. Но касаясь в повествовании о жизни графа Сен-Жермена его краткого пребывания в России как раз около этой поры и знакомства с Алексеем Орловым, никак нельзя обойтись без рассказа об этом событии и его предыстории. Здесь поможет современный историк и писатель Евгений Викторович Анисимов, автор книги «Елизавета Петровна». [184]184
  Анисимов Е.В. Елизавета Петровна. М.: Молодая гвардия, 2005. Жизнь замечательных людей. Выпуск 1138 (938).


[Закрыть]

Когда в 1741 году Елизавета Петровна стала императрицей всероссийской, то первое, что она сделала, это вызвала из Киля – столицы Голштинии – своего племянника, сына старшей сестры, Анны Петровны, герцога Карла Петера Ульриха. Он был сиротой. Его двадцатилетняя мать умерла вскоре после рождения сына 10 февраля 1728 года, а отец, герцог Карл-Фридрих, скончался в 1739 году, оставив престол 11-летнему сыну. В январе 1742 года голштинский герцог был привезен в Россию.

Мальчика вскоре перекрестили в православную веру, нарекли Петром Федоровичем, и 7 ноября 1742 года он был объявлен наследником русского престола, «яко по крови нам ближнего, которого отныне великим князем с титулом «Его императорское высочество» именовать повелеваем». В церквях Петра отныне поминали сразу после императрицы, при встрече не только он прикладывался к руке Елизаветы, но и она целовала его руку.

Но не одной политикой руководствовалась императрица в отношениях с ним. Карл Петер Ульрих был не просто голштинский герцог, волею судьбы наследник русского престола, но и сын так рано умершей и такой любимой Елизаветиной сестрицы, Аннушки. В его жилах текла кровь Петра Великого, этот мальчик был для Елизаветы единственным родным человеком. Поэтому императрица встретила его с распростертыми объятьями и поначалу даже полюбила его, вела себя как нежная мать. Зимой 1744–1745 года Петр Федорович внезапно слег с оспой в Хотилове на пути из Москвы в Петербург. Его невесту – будущую великую княгиню, а потом императрицу Екатерину И, которая ехала вместе с женихом, – немедленно отправили в Петербург, подальше от заразы. Елизавета, узнав о болезни племянника, поспешила в Хотилово и все два месяца его болезни не отходила от его постели, а когда больной поправился, вернулась вместе с ним в Петербург.

Очевидно, государыня испытывала любовь и жалость к этому несчастному 13-летнему мальчику, единственному родному ей существу. Когда его привезли из Киля и представили тетушке, то все были поражены, до чего же он худосочен, забит, не развит. В 1745 году Елизавета даже распорядилась, чтобы русский посланник в соседней с Голштинией Дании H.A. Корф собрал сведения о детстве наследника русского престола. Сведения эти оказались неутешительными. Мальчик с ранних лет попал в руки своего воспитателя графа Брюммера. Худшего наставника для юного герцога трудно было и придумать: как пишет назначенный Елизаветой ему в воспитатели Якоб Штелин, он относился к мальчику «большею частию презрительно и деспотически», издевался над ним, бил его, привязывал за ногу к столу, заставлял стоять коленями на горохе, лишал ужина.

Отец мальчика, Карл-Фридрих – личность вполне ничтожная, – повлиял на сына только в одном смысле: приучил его с ранних лет к шагистике, муштре, которые буквально впитались в душу ребенка. Впрочем, в ту пору было принято поручать воспитание принцев простым офицерам, ибо считалось что им ведом секрет изготовления из хилых и изнеженных няньками принцев великих полководцев. Так что голштинские офицеры, по указанию герцога взявшие семилетнего Карла Петера Ульриха в оборот, учили его тому, что знали сами: уставу, ружейным приемам, маршировке, дисциплине, порядку. Кстати, точно так же, но только с пяти лет, определил в рекруты своего сына Фрица – будущего Фридриха Великого – прусский король Фридрих-Вильгельм I.

Императрица Елизавета оставила при Петре Брюммера, а также назначила учителей, которые начали заниматься с наследником. Главным учителем Петра стал академик Якоб Штелин. В своих записках о Петре III он подробно рассказывает о том, как много он работал с юношей и каких успехов тот достиг. Из них видно, что Петр не был ни бездарным, ни слабоумным. Все, в том числе Екатерина II, посвятившая немало страниц «разоблачению» своего незадачливого супруга, признавали, что у него была редкостная память. Он много знал, с увлечением занимался точными науками, хорошо выучил русскую историю и мог без запинки «пересчитать по пальцам всех государей от Рюрика до Петра I». По многу часов он проводил в своей библиотеке, привезенной из Голштинии. Больше всего мальчик любил военное дело и, как писал Якоб Штелин, «видеть развод солдат во время парада доставляло ему гораздо больше удовольствия, чем все балеты, как сам он говорил мне в подобных случаях». Он же сообщает, что Петр имел успехи в учебе и в том, что ему нравилось, бывал особенно прилежен. Кроме того, Петр был музыкален, любил итальянскую оперу и прекрасно играл на скрипке.

Самым важным этапом в жизни наследника Елизавета считала его женитьбу. Тут требовался тонкий династический расчет, потому что речь шла о продолжении рода Романовых. В подобных случаях при всех дворах обычно составлялся «реестр невест», основанный на донесениях посланников в иностранных государствах, – длинный аннотированный список девиц из королевских, герцогских и княжеских семейств, пригодных к браку с наследником. В этом реестре давались характеристики каждой девице, оценивалась чистота происхождения и состояние родителей, их политическое значение в обществе, а также приводились сведения о недостатках и порочащих кандидатку обстоятельствах.

Женить наследника спешили во всех странах. Во-первых, нужно было «продублировать» правящего государя возможно большим числом внуков, во-вторых, созревшему к сексуальной жизни юнцу нельзя было позволить завести опасный адюльтер на стороне или увлечься мужчинами. Внешность кандидатки при выборе ее в невесты особой роли не играла, тем более что знакомство (и даже помолвка) было заочным, по присланному портрету юной особы. О личной привязанности, любви при выборе невест для наследников думали в последнюю очередь. Императрица Елизавета отнеслась к выбору невесты для племянника с большим вниманием. Кандидатки отвергались одна за другой по разным соображениям политического порядка, пока не возник новый вариант.

София Августа Фредерика – таким было от крещения по лютеранскому обряду имя новой кандидатки. Она происходила из древнего, хотя и бедного, княжеского рода Ангальт-Цербстских властителей. Это – по линии отца, князя Христиана Августа. По линии же матери, княгини Иоганны Елизаветы, ее происхождение было еще выше, ибо Голштейн-Готгорпский герцогский дом принадлежал к знатнейшим в Германии. Брат матери, Адольф-Фридрих (или по-шведски– Адольф-Фредрик), впоследствии, в 1751–1771 годах, занимал шведский престол.

София Августа Фредерика (по-домашнему – Фике) состояла в родстве со своим будущим мужем. Карл Петер Ульрих приходился Фике троюродным братом. Схема их родства была такова: в конце XVII века Голштейн-Готторпский герцогский дом имел две линии – от старшего и младшего братьев. Старший брат герцог Фридрих II Голштинский погиб на войне в 1702 году. После него на голштинский престол вступил его сын, Карл Фридрих – муж цесаревны Анны Петровны и отец Карла Петера Ульриха.

Родоначальником младшей ветви голштинского дома был младший брат Фридриха II Голштинского, Христиан Август. Он-то и приходился дедом Фике, ибо его дочь Иоганна Елизавета (1712 года рождения) являлась ее матерью. У Иоганны Елизаветы был брат Адольф-Фридрих, епископ Любекский. После смерти Карла Фридриха он, дядя Фике, был назначен регентом при малолетнем голштинском герцоге Карле Петере Ульрихе. И по иронии судьбы он стал в 1751 году шведским королем вместо имевшего не меньше прав на этот трон своего подопечного, который – увы! – был назначен наследником совсем другого престола…

К моменту рождения принцессы Софии отец ее командовал расквартированным в Штеттине (ныне Щецин, Польша) прусским полком, был генералом, а позже – в немалой степени благодаря брачным успехам своей дочери – стал, согласно указу Фридриха II, фельдмаршалом и губернатором. То, что он не сидел на троне в своем крошечном Цербсте, а состоял на службе у прусского короля, было в Германии делом обычным. Титулованные германские властители были много беднее какого-нибудь российского Шереметева или Салтыкова, и потому им приходилось идти на службу к могущественным государям – французскому, прусскому, русскому. Фике родилась на свет 21 апреля 1729 года в сохранившемся до сих пор Штеттинском замке.

Детство Фике было обычным для ребенка XVIII века, пусть даже и из княжеского рода. Между родителями и детьми с ранних лет не было близости. Отца – человека пожилого, занятого делами служаку и домоседа, дети видели редко. Мать же, княгиня Иоганна Елизавета, выданная замуж за 42-летнего Христиана Августа в 14 лет, постоянно путешествовала по многочисленным родственникам, жившим в разных городах Германии. Фике и ее младшего брата Фридриха Августа часто возили вместе с матерью. Так однажды, в 1739 году, 9-летняя девочка впервые встретилась с 11-летним Петером Ульрихом, своим троюродным братом и будущим суженым.

Конечно, домашнее образование, которое получила Фике, было отрывочным и несистематичным. В 14–15 лет принцессе Софии предстояло стать женой какого-нибудь принца или короля, и девочку издавна готовили к будущему браку, обучая этикету, языкам, рукоделию, танцам и пению. К последнему предмету Фике оказалась абсолютно непригодной из-за полного отсутствия музыкального слуха.

И вот наступил долгожданный день, решивший судьбу принцессы. 1 января 1744 года было получено письмо обер-гофмаршала голштинского герцога, тогда русского великого князя, в котором от имени императрицы Елизаветы он приглашал княгиню Иоганну Елизавету приехать в Россию под предлогом изъявления благодарности ее величеству за все милости, которые она расточала ее семье. Известия были ожидаемыми. Иоганна Елизавета уже давно занималась устройством своей дочери: посылала императрице Елизавете льстивые поздравления, портрет ее старшей сестры, голштинской герцогини Анны Петровны, а в марте 1743 года брат Иоганны Елизаветы, голштинский принц Август, лично привез в Петербург портрет принцессы Софии кисти художника Пэна. Фике устраивала Елизавету и заочно. Во-первых, девица была протестанткой, а это, как считала Елизавета, облегчало переход в православие, и, во-вторых, происходила «из знатного, но столь маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезет или привлечет за собою, не произвели в русском народе ни шума, ни зависти. Эти условия не соединяет в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская, тем более что она и без того уже в родстве с Голштинским домом». Так императрица объясняла свой выбор вице-канцлеру А.П. Бестужеву-Рюмину.

Бестужеву кандидатура не понравилась. Он опасался, что Фридрих II попытается использовать этот брак для усиления своих позиций в России. Однако открыто возражать императрице вице-канцлер не посмел.

После многомесячной изнурительной дороги 9 февраля 1745 года невеста с матерью оказались в Москве, в Анненгофе – дворце на Яузе, где их сердечно приняла императрица Елизавета. Еще раньше состоялась встреча с великим князем – не дав гостьям раздеться, тот прибежал и сразу же стал болтать с Фике, как со старой знакомой. И правда, детьми они уже виделись шесть лет назад в Эйтине, в Германии. Потом начались смотрины, окончившиеся с благоприятным для кандидатки результатом. А когда в начале марта Фике внезапно и тяжело заболела, императрица прервала богомолье в Троице-Сергиевом монастыре и поспешно вернулась в Москву. Екатерина вспоминала, что, очнувшись, она увидела себя на руках императрицы. Был огорчен болезнью Фике и великий князь, уже сдружившийся с нею. После этого эпизода сомнений не оставалось: все поняли, что кандидатура Фике утверждена высочайшей волей. Принцесса была безмерно рада перемене своей участи.

Впрочем, радость была недолгой. Мечты о предназначенном ей принце, которого она должна была любить, довольно быстро рассеялись. Принц-то имелся, но любить его было невозможно, ему нельзя было отдать свое сердце – он в этом не нуждался, он этого даже не понял бы, потому что, несмотря на свои 17 лет, оставался ребенком, к тому же капризным и грубым…

Вот такой принц стал мужем Екатерины. В пятницу 21 августа 1745 года (1 сентября по новому стилю) в Казанском соборе прошло венчание, торжества по случаю бракосочетания наследника длились десять дней.

В первые месяцы жизни Фике в России Петр сдружился с ней, но это не была та дружба юноши с девушкой, которая перерастает в любовь. Петру нужна была не жена, а, как писала в своих воспоминаниях Екатерина, «поверенная в его ребячествах». Она такою для Петра и стала, но не более того. Молодой человек долгие годы скрывал один физический недостаток, который не позволял ему вступать в половую связь с женщиной и который легко устранили, как только об этом узнал придворный хирург. Но до этого момента прошло девять лет!

В мемуарах Екатерины Петр, увиденный ее глазами, предстает грубым, несдержанным, капризным, болтливым, шумным и докучливым. В своих воспоминаниях Екатерина особенно много и с презрением пишет о постоянных играх наследника русского престола с куклами и игрушечными солдатиками. В 1743 году императрица подарила Петру Ораниенбаум – бывшую усадьбу А.Д. Меншикова, где Антонио Ринальди построил дворец и крепость Петерштадт. И там Петр целиком отдавался постоянной военно-полевой игре, которая заменяла ему жизнь, он создал соединение голштинских войск и летом в окрестностях Ораниенбаума проводил с ними маневры, походы, парады, разводы, научился (с большим трудом) курить трубку, лихо пил водку, но быстро пьянел и терял контроль над собой. Он превратился по виду в настоящего вояку, всегда дышавшего воздухом казармы.

Еще в 1747 году прусский посланник Финкельштейн провидчески писал Фридриху И: «Русский народ так ненавидит великого князя, что он рискует лишиться короны даже и в том случае, если б она естественно перешла к нему по смерти императрицы». Когда же в 1761 году великому князю исполнилось 33 года, французский посланник Лефермиер писал о нем то же самое: «Великий князь представляет поразительный пример силы природы или, вернее, первых впечатлений детства. Привезенный из Германии тринадцатилет, немедленно отданный в руки русских, воспитанный ими в религии и в нравах империи, он и теперь еще остается истым немцем и никогда не будет ничем другим… Никогда нареченный наследник не пользовался менее народной любовью. Иностранец по рождению, он своим слишком явным предпочтением к немцам то и дело оскорбляет самолюбие народа и без того в высшей степени исключительного и ревнивого к своей национальности. Мало набожный в своих приемах, он не сумел приобрести доверия духовенства». [185]185
  Лефермиер. С. 194.


[Закрыть]

Петр демонстративно вел себя не так, как было принято и как от него, внука Петра Великого, ждали. Он не считался с общественным мнением, которое, несмотря на подавленность русского общества, существовало в России и всегда оказывало сильное воздействие на поведение людей и власти. Неосторожность, легкомыслие – это самое мягкое, что можно сказать о поведении такого человека. Даже когда наследника стали допускать к обсуждению государственных дел, он не сумел достойно проявить себя. Петр одевался в прусский мундир, открыто высмеивал православие, не терпел гвардии (что, между прочим, естественно, поскольку до этого именно гвардия дважды во время дворцовых переворотов возводила на престол императриц, и Петр это прекрасно знал), но зато любил привезенных из Голштинии солдат и офицеров, напоминавших ему далекую родину. В последние дни своей жизни, когда Екатерина свергла его с престола в результате переворота 28 июня 1762 года, он в одной из своих записок просил, чтобы его выслали за границу, в Голштинию.

Трагедия Петра III в том и состояла, что он был не только голштинский герцог, но и наследник российского престола. Его ждала корона одного из могущественных государств мира. Ему просто не повезло с судьбой, со страной. Останься он в Голштинии – и прожил бы, наверное, долгую жизнь, потом умер бы, оплаканный своими добрыми подданными как примерный герцог, ведь по характеру он совсем не был жестоким человеком. Возможно, что его жизнь сложилась бы несравненно лучше и в том случае, если бы он стал наследником шведского престола и после смерти короля Фредрика I в 1751 году сел на шведский трон. Но он попал в Россию, где за ним упрочилась обидная слава немца, ненавистника России, любителя муштры, самодура, глупца и «шпиона».

Постепенно наследник превратился в почти открытого противника России. С началом Семилетней войны он не скрывал своих симпатий к Фридриху II, радовался успехам прусского оружия. Ненависть и сопротивление всему, что исходило от Елизаветы, России, русских, делало его глухим к тому, что сообщали о войне в России. В письме Фридриху II уже после своего вступления на престол он писал, благодаря короля за похвальные отзывы о нем: «Яв восторге от такого хорошего мнения обо мне Вашего величества! Вы хорошо знаете, что в течение стольких лет я вам был бескорыстно предан, рискуя всем, за ревностное служение вам в своей стране с невозможно большим усердием и любовью».

Иной путь выбрала Екатерина. Она была рассудочна, эгоистична и с ранних лет честолюбива. Как она писала впоследствии, уже в молодости она поставила перед собой задачу сделать политическую карьеру и прилагала к этому много труда. Не получив правильного образования, она пополняла свои знания и развивала ум непрерывным чтением научной литературы. Не будучи русской, она усвоила ценности русского народа и искренне полюбила страну, которая так много ей дала и властвовать над которой (при муже или без него) она так хотела. Она писала в мемуарах: «Я, ставившая себе за правило нравиться людям, с какими мне приходилось жить, усваивала их образ действий, их манеру; я хотела быть русской, чтобы русские меня любили». Оказавшись среди чужих людей, веселая и внимательная, она постепенно приобрела немало друзей, и вокруг нее сложился кружок близких ей по духу приятелей и приятельниц, с которыми она, тайно убегая из дворца, проводила время. Некоторая свобода у великой княгини появилась, когда она исполнила свое предназначение – после двух неудачных беременностей наконец родила сына.

Мальчик родился 20 сентября 1754 года и рос при дворе Елизаветы, которая фактически отобрала ребенка у родителей. Вокруг происхождения Павла существует немало слухов. Наиболее распространено мнение, согласно которому истинным отцом будущего императора Павла I был не великий князь Петр Федорович, а Сергей Васильевич Салтыков, камергер двора великого князя. На это имеются недвусмысленные намеки и в «Чистосердечной исповеди» самой Екатерины, которая, вероятно в 1774 году, написала ее для своего фаворита Григория Потемкина.

Несомненно, 26-летний Сергей Васильевич Салтыков – сам, кстати, человек женатый, – нравился Екатерине и был ее первым увлечением, расставание с которым стало потом причиной «великой скорби». Он, «прекрасный, как день», появился в поле зрения великой княгини в 1752 году, что согласуется с последующей хронологией любовников по «Исповеди».

Рассказ о Салтыкове в мемуарах Екатерины овеян романтическим флером, так часто свойственным воспоминаниям о первой, самой чистой и возвышенной, любви. А их объяснение на охоте, беллетризированное впоследствии мемуаристкой, и вовсе выглядит как сцена из романа. И все-таки слух о его отцовстве Павла I был запущен Екатериной и выгоден прежде всего ей самой, поскольку давал ей моральное право оставаться на троне вместо «бастарда».

С рождением сына отношения с мужем у Екатерины прекратились. Зато ей удалось наладить тесные связи с верхушкой русского общества. Для этого она использовала все свое обаяние, хитрость, умение нравиться, быть простой и доброжелательной. Постепенно к ее умным речам стали прислушиваться и высокопоставленные сановники. Многие из них, видя характер наследника Петра Федоровича, его прусские симпатии, понимали, что будущее царствование может плохо для них кончиться.

Особенно глубоко призадумался канцлер Бестужев-Рюмин. Приход к власти Петра III означал бы для него катастрофу. И опытный интриган искал выход из положения, который бы спас его. Постепенно оформились несколько идей, которые предполагали некий план действий. Он сводился к тому, что в случае смерти императрицы Елизаветы Петровны на престол должен вступить не Петр III, а Павел I – сын Петра и Екатерины. Последняя же должна была стать регентшей при мальчике-императоре. Канцлер вел об этом тайные беседы с великой княгиней, составлял проекты будущего нового порядка, в котором с неизменностью отводил себе главное место при неопытной регентше.

Но он не знал масштабов честолюбия Екатерины. Она уже созрела для власти и готова была пуститься в плаванье самостоятельно. Она отдавала себе отчет в том, что ей предстоит серьезная борьба, что ходят слухи о замысле Шуваловых провозгласить императором Павла, а его негодных родителей немедленно выслать в Голштинию. Этого Екатерина опасалась более всего – Россия для нее давно стала родиной, полем ожидаемой и бессмертной славы. Поэтому она все время готовила себя к борьбе, особенно когда примерно с 1756 года Елизавета стала болеть и многие боялись, что она умрет. Екатерина установила связи с английским послом Чарльзом Уильямсом. В письме от 12 августа 1756 года великая княгиня подробно рассказывала послу, как она будет действовать в день и час смерти императрицы Елизаветы, когда Шуваловы попытаются возвести на престол Павла и устранить от власти ее с мужем.

Екатерина была убеждена, что ее час близится и Бог на ее стороне. Препятствие только в больной Елизавете, которая все никак не помрет. Об этом Екатерина извещает своего следующего после Салтыкова любовника, Станислава Августа Понятовского, будущего короля Польши, появившегося в России в 1755 году в качестве посланника польского двора.

Однако Елизавета поправилась. Суета, поднявшаяся в кругах «молодого двора» и в окружении Бестужева-Рюмина, насторожила императрицу, и до ее ушей дошли некоторые сведения об интригах против ее власти. Елизавета Петровна приказала начать расследование. Дебют Екатерины-заговорщицы оказался крайне неудачным: сговор Бестужева и Екатерины был раскрыт, и хотя следователям ничего не удалось раскопать о проектах старого канцлера и молодой предприимчивой дамы, дела обоих пошли как никогда плохо. На следствии Бестужев-Рюмин защищался хорошо и отверг все обвинения (тем более что улик против него не нашли). Тем не менее прежним доверием он уже не пользовался, и весной 1759 года Бестужева сослали в подмосковную деревню, откуда его вызволила только ставшая императрицей Екатерина II. Пострадали и другие люди, причастные к этому делу, которое явно квалифицировалось как заговор с целью захвата власти. Связанный с заговорщиками фельдмаршал Степан Апраксин умер на допросе в августе 1758 года, послы Понятовский (отец внебрачной дочери Екатерины – Анны, которая родилась 9 (20) декабря 1758 года и вскоре умерла от оспы) и сэр Чарльз Хенбюри Уильямс были высланы за границу, а близкий Понятовскому Иван Елагин – в Казанскую губернию. Петр Федорович, страшно испуганный происшедшим, окончательно отвернулся от жены, избегая ее, как чумную. И завел себе фаворитку – придворную даму жены, княжну Елизавету Воронцову.

«Бедная великая княгиня в отчаянии», «дела великой княгини плохи» – вот рефрен донесений иностранных дипломатов о Екатерине после падения Бестужева. Несколько месяцев она находилась в совершенной изоляции, фактически под домашним арестом. Наконец Елизавета смилостивилась – в мае 1758 года Екатерине позволили бывать в обществе. Опаснейшая угроза всему ее существованию миновала.

Тоска Екатерины постепенно стихает, скука незаметно улетучивается, и в 1760 году у 28-летней великой княгини появляется новый любовник – красавец, воин, сорвиголова отчаянной смелости: Григорий Григорьевич Орлов, артиллерийский капитан 25 лет, только что вернувшийся с войны в Пруссии, один из пяти братьев Орловых, известных своими подвигами на поле брани и успехами среди петербургских дам.

Орлов оказался подлинной находкой для Екатерины: за его широкой спиной можно было надежно спрятаться от невзгод жизни. Она обрела счастье в любви к нему – Орлов, настоящий рыцарь, мог за свою возлюбленную пойти в огонь и воду. Екатерина платила ему тем же. Летом 1761 года она забеременела от Орлова.

Но от своих честолюбивых планов не отказывалась. Свой лозунг «Я буду царствовать или погибну!» она не забыла, но терпеливо ждала своего часа…

И наконец, в 2 часа пополудни 25 декабря 1761 года (5 января 1762-го по новому стилю) императрица Елизавета Петровна умерла…

Ползли слухи о намерении императрицы воспользоваться правом самодержицы по собственному усмотрению распорядиться престолом и передать трон «мимо родителей» цесаревичу Павлу Петровичу. Но завещания императрица не оставила, и трон перешел к наследнику, который был провозглашен императором под именем Петра III. Однако правил новый император всего 186 дней.

Мнения историков по поводу правления Петра III расходятся. В последнее время возобладала тенденция не давать его правлению однозначно негативную оценку, которая безраздельно господствовала в официальной российской и затем в советской историографии. Сейчас этого императора стало модным представлять чуть ли не последовательным реформатором, продолжателем дела Петра I, мудрым и дальновидным правителем, который пользовался поддержкой дворянства за свой «Манифест о вольности дворянства» от 19 февраля 1762 года (его положения потом были подтверждены законодательным актом Екатерины II от 21 апреля 1785 года в известной «Жалованной грамоте дворянству») и народной любовью. Не случайно же народ пошел за Емельяном Пугачевым, который провозгласил себя «государем Петром Федоровичем». Все те «грехи», «проступки» и «преступления», которые вменяются ему в вину, берут начало от Екатерины II и призваны оправдать носивший характер дворцового переворота захват ею престола и отстранение от власти законного императора, а затем и его сына.

Но как бы то ни было, 28 июня 1762 года история государства Российского вновь сделала крутой вираж – в результате дворянского заговора под давлением своих офицеров Семеновский и Измайловский гвардейские полки присягнули «Императрице и Самодержице Всероссийской».

Никто не расскажет об этих событиях лучше той, кого называли «душой революции» – близкая подруга и доверенное лицо великой княгини Екатерина Романовна Дашкова, урожденная Воронцова, младшая сестра фаворитки Петра III, которой на момент известных событий 1762 года было всего 19 лет. На склоне лет, в 1805 году, она написала – на английском языке! – свои «Записки», где немало страниц посвятила истории переворота: [186]186
  См.: Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. Репринтное воспроизведение издания из серии «Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева». М.: Наука, 1990.


[Закрыть]«Я не щадила никаких усилий, чтобы одушевить, вдохновить и укрепить мнения, благоприятные осуществлению задуманной реформы. Самыми доверенными и близкими ко мне людьми были друзья и родственники князя Дашкова: Пасек, Бредихин – капитан Преображенского полка, майор Рославлев и его брат, гвардейский Измайловский капитан… Как скоро определилась и окрепла моя идея о средствах хорошо организованного заговора, я начала думать о результате, присоединяя к моему плану некоторых из тех лиц, которые своим влиянием и авторитетом могли дать вес нашему делу. Между ними был маршал Разумовский, начальник Измайловской гвардии, очень любимый своим корпусом… Однажды, навестив английского посланника, я услышала отзыв, что гвардейцы обнаруживают расположение к восстанию, в особенности за датскую войну. Я спросила Кейта, не возбуждают ли их высшие офицеры. Он сказал, что не думает: генералам и старшим военным чинам нет выгоды возражать против похода, в котором га ожидают отличия. Я воспользовалась этим обстоятельством и переговорила с некоторыми офицерами полка Разумовского, уже верившими в меня, – с двумя Рославлевыми и Ласунским, коротко известными маршалу. Все шло по моему желанию, и наш стратегический план увенчался полным успехом.