Текст книги "Дело земли"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

На то, чтобы спрятать мечи в посохи, ушло время почти до полудня – зато потом они и вправду выглядели как заправские ямабуси, и Райко успокоился насчет того, успеют ли они в нужный миг выхватить оружие.

А еще он думал о том, что госпожа Сэйсё слишком хорошо знает повадки настоящих разбойников.

Чем больше оставалось за спиной, тем труднее было Райко видеть перед собой женщину, да еще и в почтенном возрасте. Рядом с ним, плечо в плечо, шагал евнух средних лет, с проницательными глазами и горькой складкой у губ.

– Разбойники-то? Да постоянно с ними дело иметь приходится. Особенно весной, в самую голодную пору. Оставишь им какой-нибудь еды возле Дзидзо, одежду из пожертвованной, сандалии – они, глядишь, в монастырь и не лезут: берут и уходят. А с иным поговоришь – он и раскается, вступит на Путь… А когда говоришь-то, всякое слышишь… И никогда ведь не знаешь, что пригодиться может.

– А что… много разбойников, готовых раскаяться? – искренне удивился Райко.

– Посмотрите на эти поля, – посох указал на все те же знамена мисканта. – Не так давно их возделывали люди. Куда они ушли? Что с ними, с этими крестьянами, стало? Я вам скажу, сударь мой: половина умерла, половина выживших в сёэнах осела, а другая половина в разбойники подалась. Эти люди охотно вернулись бы к прежней жизни – но для большинства уже поздно. Первый-второй год человек еще стыдится обирать таких же горемык, как он сам. Но вскоре стыд притупляется, а мысль о работе от рассвета до заката делается ненавистной. Есть, конечно, и те, кто просто жесток, и ступил на эту стезю по влечению сердца, а не из-за нужды… Такие, как Монах-Пропойца. Их мало – но они имеют власть над умами вчерашних крестьян. Крестьянин ведь не хочет, да и не умеет распоряжаться собой. Здешний крестьянин, разумею… На востоке и на севере крестьяне немного другие. Не разучились еще ни защищать себя сами, ни управляться со своими делами без приказа. А здесь простому человеку нужен водитель, без него он теряет опору в мире. Поэтому многие радуются возможности отвратиться от зла. А Путь дает им рамки, без которых им страшно.

– А что же с неисправимыми негодяями? Неужели никто не пытался вломиться в монастырь, ограбить, совершить насилие?

– У нас бедная обитель, – худое плечо под кэса приподнялось, почти коснувшись края шляпы. – И об этом известно на пятьдесят ри вокруг. Большинство сестер не отличается красотой… Впрочем, попадаются и такие бандиты, которым до красоты нет дела, было бы куда корешок воткнуть. Ну, в таких случаях… этот посох у меня давно в употреблении.

– Но вы приняли обет – вам нельзя убивать!

– Убивать нельзя, – согласилась монахиня. – А вот насчет перерезанных поджилок, к примеру, я обета не давала. Да и тот же Дарума, чью траву мы сегодня пили, оружием не брезговал.

Однако! Пустить человека живым с перерезанными поджилками – интересное милосердие… В духе господина Тада-Мандзю, прямо скажем. Райко предпочитал в таких случаях убивать – на этом, по крайней мере, все мучения негодяя в этом мире заканчивались.

– Мертвец, – сказала госпожа Сэйсё, – уже не может ничего изменить ни в себе, ни в мире.

– А ваш сын сказал, что пророческого дара у вас нет.

– Нет. Это у вас все на лбу написано, господин Минамото. Человеческие мысли, как правило, просты. Чтобы читать их, не нужно владеть каким-то особым искусством.

Райко, к удивлению своему, обиделся.

А впрочем, – подумал он, – нельзя. Она перенесла такое, что по силам не всякому воину. Она уже почти полвека следует Восьмеричным путем. Она очень странная для женщины, даже для монахини – но пусть это удивляет тех, кто ничего не знает о подлинной истории дамы Стрелолист. И если она хочет прочесть его мысли – пусть читает…

Он отстал от преподобной Сэйсё (право же, все сильнее хотелось говорить «преподобного Сэйсё») и шагал молча, слушая, как Урабэ и монахиня на ходу вдвоем читают сутры наизусть. Райко завидовал им втайне. Восьмеричный путь привлекал его с детства, но он был старшим сыном, так что мысль о монастыре придется отложить до старости, а принятие обетов убасоку – по меньшей мере до рождения старшего сына.

Если ему, конечно, до этих событий суждено дожить.

Дорога неторопливо петляла по склонам гор – и день был хороший: пасмурный, но почти без ветра и совсем без дождя. Ни пыли, ни грязи. Твердая, упругая земля покорно ложилась под ноги.

Монахиня внезапно остановилась и показала вершину, видную в просвет меж двумя другими горами.

– Гора Оэ.

* * *

И снова идет по улице человек, одетый в черное – тень среди теней, на которые он старается не наступать. Мог бы поехать в повозке. Мог бы взять паланкин – но это вызвало бы вопросы: куда собрался Сэймэй в повозке либо паланкине?

Хорошо все-таки жить рядом с дворцом. Удобно. Для Сэймэя удобно. И для тех, кто его зовет. А для тех, кто не хотел бы его там видеть – неудобно крайне. Ну что ж, они и не увидят…

Паланкин, кстати, ждал его – у ворот Ёмэймон.

– Господин Сэймэй? – спросил изнутри женский голос.

– К вашим услугам, – поклонился гадатель.

– Сядьте ко мне, – прислужница откинула полог.

Сэймэй просочился внутрь. Стало тесновато, хотя и мастер Пути, и девочка-прислужница не отличались тучностью. Слуги подняли паланкин на плечи и понесли. Не в ворота Ёмэймон, а по восточной улице Оо-мия, в обход дворца.

И Сэймэй, и прислужница молчали. Паланкин свернул – по тому, как он качнулся, Сэймэй понял, что они движутся теперь вдоль Итидзё-о-дзи. А теперь – остановились у ворот Таттимон.

– Кем изволите быть? – спросил страж.

– Дама Хэй, прислужница пятого ранга, младшая помощница дамы Бэн, – девушка высунула из-за полога руку и передала записку стражнику. – По высочайшему поручению.

– Проходите, – записку вернули, и паланкин снова стронулся с места.

Присутствие гостя осталось незамеченным.

Сэймэй мог бы пройти во дворец и сам, но так было много проще.

Их остановили в следующих воротах – Кэнсюмон. Снова девица протянула записку – и снова их пропустили.

Осталось пройти третьи ворота – Сёмэймон – и они будут в Запретном городе.

– Здесь нас могут ждать, – сказала дама Хэй. – Если… что-то случилось.

«Если кто-то донес», – перевел Сэймэй.

Но их не ждали. Тот же обмен словами, показанное письмо – и они в сердце Столицы, в черте императорского дворца…

На паланкин легла тень от померанцевого дерева, посвященного Правой дворцовой гвардии. Здесь было светлее, чем снаружи – по ночам Запретный город мало спал, свет гасили уже под утро. Из церемониального дворца Сисиндэн слышались пение и смех, возле дворца Дзёкёдэн разминулись с другим паланкином, дворец Дзидзюдэн был чёрен и тих – там сейчас никто не жил, его подновляли.

Паланкин свернул ко дворцу Кокидэн – резиденции императриц и наложниц.

Императрица-мать рискует – но не очень. Неудачный оборот событий повредит ей не больше, чем бездействие. Заговорщики – ее родные братья, и кого бы ни возвели на престол – это будет ее сын. Но и тот, на которого они навели свою порчу, – тоже ее сын. А какой матери легко смотреть на страдания своего ребенка?

Сэймэй вышел из паланкина.

– Сия женщина вас покинет, – прошелестела прислужница. – Ей не дозволено восходить в жилище императрицы. Дальше извольте идти сами.

– Сэймэй, – полушепотом позвали с веранды. – Это ты?

Хиромаса.

Все повторяется, и это тоже…

Сквозь полупрозрачную ширму виден силуэт женщины в многослойных одеяниях, подсвеченный желтоватым светом. Она говорит – торопливо, забывая о своем положении, о разнице в рангах. Государь болен, и это не простая болезнь, – императрица-мать уже видала такое, и потому распознала причину сразу же, раньше придворных лекарей и гадателей. Потому и призвала Абэ но Сэймэя тайно, в обход своих братьев, положившись на верную прислужницу и господина Хиромасу.

– Я счастлив послужить Государю, – Сэймэй в поклоне опять коснулся лбом распластанных по полу рукавов. – Ваше величество позволит мне прибегнуть к искусству Пути, дабы открыть волю судеб в отношении Сына Неба?

– Конечно, – отозвалась женщина. – Повелеваю.

Сэймэй достал из рукава и развязал шелковый мешочек с тростинками. Ритуал гадания был государыне хорошо знаком – она сделала служанкам знак приподнять занавесь так, чтобы можно было показать из-под нее руки.

Пальцы, похожие на белые свечи, разделили пучок тростинок в руке Сэймэя надвое.

Он старался действовать бездумно, не примешивать свое существо к делу случая – знал, что его руки слишком быстро, слишком послушно следуют за мыслью. А когда пришел к итогу – рассмеялся. Ну и кто тут кого обманул?

– Что это значит? – женский голос слегка дрожит.

– Триграмма «Кунь», выпавшая сверху, Ваше Величество, указывает на стихию земли и желтый цвет. А нижняя триграмма гласит: «Затаи блеск и сможешь пребыть стойким. Если будешь действовать, следуя за вождем, сам не совершая ничего, то дело будет доведено до конца». В обычном случае, это гадание можно было бы толковать по-разному, но вышло так, что некоему воину, которому я гадал несколько дней назад, выпала также триграмма «Кунь» – но внизу была не третья, а шестая позиция. Как гадатель, я теперь могу твердо сказать, что есть человек, способный, при правильном стечении обстоятельств, оградить Сына Неба от нежелательного присутствия. И это тот самый человек, которому я гадал – Минамото-но Райко, сын правителя Сэтцу.

– Но если я призову его – кто-то из братьев непременно спросит, зачем…

Сэймэй не изменился ни в одной черте лица – поморщился только мысленно. Даже на это тайное свидание государыня притащила двух прислужниц, да еще в деле была дама Бэн из ведомства Найсидокоро,[73]73
  Найсидокоро, оно же Касикодокоро – помещение, где хранились Три Священных Реликвии императорского рода – зеркало богини Аматэрасу, меч бога Суса-но-о и яшма Ниниги, первого императора Японии.


[Закрыть] которая действовала не сама, а через младшую прислужницу – и государыня полагает, будто во дворце можно сделать что-то тайно?

– У недостойного гадателя появилась мысль: отчего бы не провести с целью изгнания злых духов состязания конных лучников? Повод отменный: несколько человек пало жертвой демона, необходимы очистительные обряды. А Минамото-но Райко – лучший стрелок из лука в столице. И хотя он временно оставил службу, даже его недруги согласятся, что без него в таком деле не обойтись.

– Благодарю, Сэймэй.

Государыня, закрывшись веером, дала понять, что аудиенция окончена. Прислужница, сидящая справа, задула светильники. Прислужница, сидящая слева, выдвинула из-под занавеси благоухающий короб.

Сэймэй с очередным поклоном придвинул короб к себе и начал отползать к выходу.

– Ну что? – спросил Хиромаса, когда его друг покинул комнату аудиенций.

– Сейчас посмотрю, – Сэймэй сквозь рукав взялся за крышку короба и поднял ее. – О, пара отличных черепаховых гребней с жемчугом и перламутром, и платье, шитое золотом…

– Я не об этом, Сэймэй.

– А о чем? – удивился колдун. – О том, что опять выпала «Кунь»? Сейчас такое время, Хиромаса, что все наши телодвижения ни к чему не приведут.

– Ты и вправду думаешь, что Сыну Неба может помочь только Райко?

– Конечно, я так не думаю. Сыну Неба помог бы любой хороший стрелок, а лучше – десяток. Но есть вещи, которых я не смогу объяснить Матери Державы – и разве Сын Неба потеряет от того, что при дворе на высокой должности окажется одним честным человеком больше – в случае удачи, естественно?

– А все, что ты говорил о будущих бедах…

Сэймэй повернулся к другу. Сейчас его родословную можно было прочесть на его лице – такого за человека не примешь даже случайно.

– Если завтра будет дождь, что нужно делать – чинить крышу или разметывать ее, мол, все равно протечет? Смерть и так сильнее всех – почему мы должны отдавать ей что-то даром?

* * *

– Самое странное, – сказала монахиня, помешивая в углях, где пеклась рыба, обмазанная глиной, – что я не ощущаю присутствия демонов.

– До Оэямы еще довольно далеко, – заметил Райко.

То есть, конечно же, гора Оэ была здесь – их отделяла от убежища Монаха-Пропойцы только одна долина, прорезанная речкой. Но эту долину еще нужно было миновать – и, обойдя гору извилистыми тропками, выйти к пещере…

– Я бы почувствовала, – покачав головой, женщина выкатила из костра спекшийся комочек и ногой подтолкнула его к Кинтоки. – Понимаете, меня все-таки учили.

Они жгли костер, не скрываясь – как поступили бы на их месте и ямабуси, бродящие по стране без цели, наугад.

– Да и не все, что я умела, когда сама носила в себе злого духа, ушло от меня.

– Если это так, почтенная госпожа, то не могла ли нечисть заметить вас? – спросил Райко.

– Не могла. Они не видят ни меня, ни моего сына. Вернее, не отличают нас от обычных людей. И потом, когда нечисть меня замечает – я замечаю ее. Странно все это. Похоже, здесь их нет вовсе.

Она выкатила из костра второй катышек глины – для Урабэ. Цуна свою долю уже съел, и теперь подремывал, завернувшись в дорожный плащ. Садамицу сказал, что ждать рыбы не будет, предпочитает выспаться; набил живот сушеным рисом и морской травой – и заснул.

А к Райко сон не шел. Все вокруг было плотным – земля, деревья, люди, рыба в костре, даже сам костер казался вещью, чем-то, что можно потрогать или даже унести. И в то же время ему мерещилось, что их всех нарисовал на бумажной ширме художник, да не нарисовал даже, а намалевал, как получится – и самому не понравилось, вот он и выбросил ширму на задний двор, и теперь ее шевелит ветер, поливает дождь и, если присмотреться, кажется, что фигурки двигаются, но еще весна, еще осень и краски поблекнут совсем, лес, путников и огонь смоет вода, проглотит плесень…

Котелок вскипел. Монахиня насыпала в чашку китайского листа и залила кипятком.

– Вам не предлагаю, господин Райко – вам надо поспать, – сказала она. – Первая стража за мной.

– Может быть, лучше вам не пить, почтенная госпожа? Я что-то никак не усну.

– Уснете, – улыбнулась монахиня. – Вы только позвольте себе закрыть глаза.

Райко пожал плечами – ну закроет, толку-то… послушался – и пропал отовсюду, будто его фигурку кто-то вырезал из картины. Наверное, так было к лучшему – а вдруг дождь, что разбудил его ранним утром, смыл бы его с ширмы?

Проснулись мокрые, совершенно неподобающим образом злые – и это монахи, презревшие обманы дольнего мира – и поняли, что нужно двигаться дальше: вокруг все сочилось водой.

– Не попала бы только в сакэ, – монахиня проверила тот из своих вьюков, который до сих пор не развязывала.

– Эй, матушка! А можно нам по глоточку – согреться? – вскинулся Кинтоки.

– Нельзя, – сурово ответила женщина. – Мы идем к Монаху-Пропойце. И дары несем соответственные. А что это за гость такой, который к подарку по дороге прикладывается? Такого и Будда не одобрит – и Пропойца прибьет.

Кинтоки молча признал свое поражение.

– Нам придется приложить все усилия, чтобы напоить этим Пропойцу и как можно больше его людей, – монахиня затянула вьюк. – Я вас покину ненадолго.

И исчезла среди деревьев.

– Яд? – удивился Кинтоки. – Да не может того быть.

– Сонное зелье, наверное… или что-то, что не пускает злых духов.

А почему не может быть? – подумал вдруг Райко. – Она ведь понимает, что мы будем там убивать. Не может не понимать. Что сонное зелье, что яд – все равно соучастие в убийстве. Или…

– Урабэ, – подойдя, тихонько спросил Райко. – Что ты о ней думаешь?

– Она – бодхисатва, – спокойно ответил Суэтакэ. – Святая. Мир росы уже ничего не значит для нее. Ее поступки не порождают кармы. Она достигла совершенства.

Нужно было знать Урабэ с детства, чтобы различить за ровным и холодным, как эта утренняя морось, тоном – восхищение на грани обожания.

Самурай посмотрел на Райко и добавил:

– Она помогает нам из сострадания. Из сострадания ко всем.

Монахиня, на ходу завязывая штаны, вынырнула из кустов, взяла прислоненный к стволу посох, навьючила своего угрюмого конька и коротко бросила:

– Пошли.

Шли недолго. За очередным поворотом тропы в кустах зашуршало, и тропа оказалась перегорожена страховидным мужиком, облаченным в нечто, то ли притворяющееся, то ли некогда бывшее кожаным панцирем. В руках у панцирного мужика было копье. Судя по бормотанию, шорохам и сопению, справа и слева от тропы сидело еще несколько таких же.

Мужик сплюнул через зияющую на месте передних зубов дырку и спросил:

– Эй, вы кто такие? Куда претесь?

– Славь имя Будды, – сказала госпожа… То есть, теперь, наверное – брат Сэйсё. – Мы слыхали, что Пропойца собирает на этой горе удальцов и к нему примкнуть решили.

– Славь имя Будды… – передразнил страховид. – А с чего ты взял, что ты – удалец? Пропойца всякую шелупонь не берет.

– Может, и я не удалец? – вперед выступил Кинтоки. – Тебе какую ногу сначала оторвать – правую или левую?

– Ой, какой большой, – восхитился часовой. – Шумно падать будешь.

– А ну, – Кинтоки встал напротив него. – Давай, покажи, что ты за герой.

– Нет, старший братец, – монахиня взяла Кинтоки за руку. – Позволь мне.

– Ты сначала яйца отрасти, – хмыкнул детина.

– А зачем? – сказала монахиня. – По-моему, они только мешают…

И, высоко вскинув ногу, ударила детину пяткой.

Детина закрываться-то закрывался, вот только прикрыл он пах, а пятка «брата Сэйсё» влетела ему в челюсть.

Людей Пропойца и правда подбирал неплохо. Вылетели двое из кустов – первый еще упасть не успел. Но и Райко своих не то чтобы плохо учил. Несколько минут спустя они гнали перед собой трех связанных стражей.

На развилке тропы Райко спросил:

– Куда?

– Налево, – побитый монахиней разбойник мотнул головой.

– Врешь, – спокойно возразил «брат Сэйсё». – Направо, старший братец.

Райко без злости, но сильно – чтобы знал, как обманывать – стукнул негодяя палкой по плечу. Свернули направо.

Дорога шла через ручей. На мостках несколько девушек стирали разбойничье тряпье. Увидев гостей, ахнули – и как-то съежились все, не решаясь ни бежать, ни даже глаза поднять. Райко подошел к ним вплотную и тихо спросил:

– Нет ли среди вас дочери старшего конюшего тюнагона Фудзивара?

Даже переглянуться боятся… что ж ты за человек, Пропойца? Да известно, что за человек, видели.

Одна, так и не подняв глаз, покачала головой.

Нет.

– Где она?

– В пещере, – чуть слышно ответила одна из девушек.

– Чего ты там разговариваешь? – послышался голос с другой стороны ручья. – Вали её и все дела… Эй, а ты вообще кто?

– Торговец рыбой, разве не видно? – Райко выпрямился, показал на связанных. – Вот мой товар. Мне нужен Пропойца, где он?

– А кто ты из себя таков, чтобы с тобой Пропойца разговаривал?

– Твои дружки на дороге меня уже спрашивали – хочешь, чтобы я и с тобой так обошелся?

Дружки изрядно помрачнели. Видно, Пропойца не жаловал неудачников.

С другой стороны ручья ответили:

– Ладно, топай сюда.

Залезть к тигру в пасть целиком и живым – задача непростая, но сумели же. Теперь бы выбраться еще.

Они зашагали вперед – и вскоре долина вокруг них сомкнулась в узкую лощину, а лощина уперлась в пещеру, где стояла загородка из бамбуковых кольев и колючего кустарника, охраняемая еще одной линией стражников.

– Кто такие? – спросил, выступая вперед, довольно высокий человек в доспехе поверх рясы. Голову он в последний раз брил давно, и над низким лбом топорщились короткие и жесткие, как кабанья щетина, волосы. Райко мысленно тут же прозвал его Кабаном.

Райко уж собрался ответить, но Сэйсё жестом остановила его.

– А ты кто таков? – спросила она.

Нет, если бы Райко не знал, ни за что не подумал бы сейчас, что это женщина.

– А почему это за тебя безбородый говорит? Ты что, чучело китайское?

– Голова говорит с головой, – пронзительный голос Сэйсё звучал надменно и резал уши. – Проведи нас к Пропойце – с ним и будет говорить старший братец.

Препирательства были обязательны, почти ритуальны – этакий разбойничий способ приветствия. В конце концов все равно незваных гостей провели бы к Монаху-Пропойце. Они были не первой и не последней мелкой шайкой ямабуси, привлеченной силой и славой свирепого разбойника.

Сам Пропойца обретался со своими ближними в большой пещере, освещенной множеством факелов и светильников. Пещеру загромоздили барахлом, которое тут сходило за роскошь, – куда ни глянь, ширмы, местами прорезанные и с плохо отмытыми потеками, занавеси, засаленные шелковые подушки, посуда, изгвазданная до такой степени, что не разобрать – где драгоценный фарфор, где чашки домашней лепки. Дорогие одежды на разбойниках сидели криво и косо, а один ухитрился нацепить на свои грязные коротко обрезанные волосы шапку-эбоси – да только задом наперед. Шапка сползала, он с ругательствами поддевал ее обратно, а остальные смеялись, показывая на него пальцами. У каждого на лице были следы утреннего похмелья, одного даже тошнило в углу. Ох и воинство…

– Ну, вот он я, знаменитый Монах-Пропойца, – восседавший на возвышении великан держал в одной руке веер, а в другой – огромную плошку для подаяний, в которой плескалось вино. – Ежели хотите говорить со мной, то говорите.

Пропойца был страшен. Его одутловатое лицо багровело как маска демона. Нарочито чем-то смазанные рыжие волосы топорщились подобно языкам пламени. Из-под грязноватой алой накидки виднелась пурпурная: наглец рядился в запретные императорские цвета.[74]74
  Некоторые цвета – в частности, ярко-красный и пурпурный – разрешалось носить только членам императорской фамилии и тем, кто состоял с ними в родстве.


[Закрыть]

Но сильнее, чем сам Пропойца, Райко поразило изрядно подзакопченное уже изображение, процарапанное над его головой в известковой стене. Огромный паук с женской головой.

Это была не работа бандитов. Копоть покрывала паука во всех местах равномерно, и наслаивалась тут веками. Здесь, понял Райко, было древнее святилище цутигумо. Не в этом ли самом месте вассалы императора Дзимму, зачаровав вождей цутигумо песней, выхватили мечи и пронзили зачарованных?

Еле оторвав взгляд от страшного рисунка, он сделал шаг вперед и поклонился.

– Мы вольные монахи, наскучили монастырским житьем и желаем присоединиться к тебе, царь удальцов, – сказал он.

– Желаете, значит? Не так-то это просто будет сделать, вот что я вам скажу. Мало надавать по шее трем олухам, чтобы я согласился взять вас к себе. Для начала придется пройти три испытания.

– Первое мы уже прошли – мы здесь, и говорим с тобой, – дерзко заявил Райко.

– Верно! – Пропойца рассмеялся. – Теперь выдержи, дружок, и второе испытание: выпей со мной моего сакэ.

Двое разбойников немедленно приволокли дзабутон, и Райко пришлось подняться на возвышение и сесть против негодяя. Как и Пропойце, ему налили сакэ в чашку для еды.

– Кто не может осушить чарку единым духом – тому не место средь моих удальцов! – выкрикнул гигант, взмахнув веером.

Можно было бы сейчас достать меч из посоха или выхватить кинжал из-за обмоток на ноге… Но тогда, даже если Пропойца погибнет, вся орава кинется на нас – и… нет, уцелеть при такой расстановке сил не получится. Даже похмельные бандиты, когда их четыре десятка, задавят шестерых.

– Это разве выпивка? Младшему моему братцу и то маловато будет!

Райко, не глядя, сунул чашку Кинтоки. Три глотка – и чашка была пуста.

– Сакэ-то дрянное. Мы тут получше привезли, в подарок. Отведаешь нашего угощенья? А, хозяин?

– Если, конечно, твои уроды его еще не растащили… – добавил Райко.

Он принял от виночерпия вторую наполненную плошку, а тем временем из рук Сэйсё выдернули оплетенный кувшин и пустили по кругу.

Жаль, что Пропойца продолжал пить свое.

– За что же мы пить будем? – спросил бандит, вперив в Райко свои страшные, светлые, как вода, глаза.

– За удачу нашего дела – до дна! – провозгласил Райко и поднес сакэ к губам. Оно и в самом деле было не ахти – видно, Пропойца больше интересовался количеством. Пить так, чтобы не делать больше трех глотков за прием, Райко еще не приходилось, но он сумел опростать чашку и со стуком вернул ее на столик. Теперь главное было – следить, чтобы им не налили из тех самых дареных кувшинов.

Но соратники Пропойцы были не тем народом, чтобы делиться. Вот уже один кувшин Сэйсё был пуст – и по кругу пустили второй. Похмельные разбойники глотали сакэ жадно, запрокинув головы, не тратя времени на то, чтобы разливать по чашкам.

Это славно.

– Эй, вы! – рявкнул Пропойца. – А ну-ка, не зарывайтесь! Несите-ка сюда угощенье, да поживей: атаману-то не досталось!

Теперь его плошку наполнили из кувшина с отравой. И плошку для гостей – тоже.

– Кто еще со мной не пил? Ты, безбородый?

– Могу и я, – протянутую чашку для подаяния взяла худая, но твердая рука.

Райко тревожно посмотрел на Сэйсё – и получил в ответ кивок: можно.

– Э, да что это за детская забава – плошками пить, – действительно, выпитая до дня, плошка не произвела на Сэйсё никакого действия. – А ну-ка, вон из той рисовой миски – составишь ли мне пару? Или о тебе только и славы, что Пропойца, а на деле – просто Младенец?[75]75
  Последний иероглиф в имени Сютэндодзи, означает «младенец»


[Закрыть]

– Ха! – рыкнул главарь, и, отбросив плошку, протянул лапищу. Ему тут же вложили рисовую миску – большую, на сё,[76]76
  1,8 литра


[Закрыть] а то и больше. – Жаль, второй нет. Ну что, половину я, половину ты?

– А целую – слабо?

Пропойца заинтересовался. Видно, нечасто ему попадались сотрапезники, способные пить наравне. Может и подействует. Но все же здоров он больно. И неизвестно, в кого он такой рыжий. Если он тоже наполовину они – или на четверть – то не уснет.

– А ну, давай, лей!

Виночерпий, тощий парень с кривым шрамом на роже, уже лыка не вязал, и наливать пришлось Сэйсё.

Пропойца хыкнул, поднес миску к губам и принялся звучно – габу-габу! – глотать. Райко видел его краем глаза, смотреть прямо – опасался, чтобы ненароком не выдать, что он не так пьян, как кажется. Хотя замечать это было уж некому – разбойники кто сидел с мутными, осоловевшими глазами, кто повалился прямо на месте, пачкая шелковые рукава в жирных плошках с остатками еды.

– Хорош! – воскликнул Пропойца, когда миска, налитая для Сэйсё, опустела точно так же. – Вот же вам второе испытание, молодцы. Выпить выпили, теперь – закусите.

Пропойца застучал чашкой о столик, и разбойники принесли закуску: на доске тонко нарезанные мясные ломти.

Райко, будучи не особенно ревностным буддистом, иной раз ел мясо. Воину без этого трудно. Так что он спокойно достал из-за пазухи палочки и отведал. Только одно спросил, жуя:

– Вот так, сырьем, и едите?

– Иной раз привариваем, – доверительно сообщил Пропойца. – Да вот, сам смотри…

Он протянул руку – и слуга подал ему… человечью голень вместе со ступней. Маленькую женскую ножку – из тех, что вызывала бы восторги любовников, будь ее обладательница жива.

С голени еще капала вода, пахло мясным наваром. Кожа была не розовой, а серовато-белой, как у ощипанной птицы. Райко понял, чем угостил его Пропойца – и челюсти застыли. Сам же Пропойца, как ни в чем не бывало, впился зубами в поданый кусок – по бороде потек мясной навар.

– Глотайте, – чуть слышно шепнула Сэйсё, толкая Райко в спину. Райко сделал судорожный глоток и пропихнул человечину в горло, не переставая изумляться – отчего его не рвет? Преподобная получила какую-то власть над его телом, другого объяснения не было.

– И в этом-то все испытание? – фыркнула монахиня, поддев палочками кусок человечины из блюда. – Однако, мы со старшим братцем были о тебе много лучшего мнения, Пропойца.

– Отчего так? – спросил разбойник, не прерывая своей жуткой трапезы.

Сэйсё, прежде чем ответить, отправила свой кусок в рот и тщательно прожевала. Подставила чарку виночерпию, не глядя, опростала её и сказала.

– Оттого, что даже зверь знает – мертвая плоть, год пролежав в земле, становится грязью. А если так – значит, она уже не более чем грязь. Что же это за испытание такое, Пропойца? В чем оно заключается – в том, чтобы грязи наесться?

– А ты сведущ в Законе, – усмехнулся Пропойца. – Даже не ожидал от тебя, Абэ-но Сэймэй. Прямо-таки жалко будет тебя убивать. Ни с места! – и прежде чем Райко выхватил из своего посоха меч, Пропойца отшвырнул голень, схватил торчащее поблизости в стойке копье и ударил.

Райко все-таки не сильно захмелел – он успел вскочить на колено, и копье пробило ему не живот, а ногу, пригвоздив к доскам помоста.

Одновременно посох Сэйсё разделился надвое: в правой руке оказался короткий меч, в левой – хорошая бамбуковая дубинка. Этой дубинкой монахиня и огрела Кабана, который кинулся хозяину на выручку.

Райко поднатужился и выдернул копье из ноги. Пожалуй, выпивка помогла: трезвый, он потерял бы сознание от боли, а сейчас боль его только разозлила. Швырнул копье в атамана – промахнулся: тот кувыркнулся в сторону, скатился с помоста – и тут же с ним сцепился Кинтоки.

Значит, донесли Пропойце. И быстро так донесли. А то, что Сэймэй остался в столице, не помогло. Да и то сказать, мог он догнать Райко по дороге, мог. Все же не дело это – драться пьяным, не дело совсем. В голове мысли как камушки катаются. Не дело. Но Пропойцу этому не учили. А может, он и сам не учился – слишком большой он и сильный. И быстрый. Может, он считал, что выпивка у него ничего не отнимет. Зря считал.

– Быстрей! – Сэйсё привычно заученным движением поворачивается к Райко спиной. Это было еще с ночи отработано между ними: под плащом и широкой соломенной шляпой на спине у Сэйсё были припрятаны лук и колчан.

Получив в руки знакомое оружие, Райко почувствовал прилив сил. Действительно, с мечом он, раненый, много бы не навоевал. А с луком можно прекрасно сражаться, даже стоя на одном колене. Особенно когда тебя прикрывают такие бойцы как Кинтоки, Садамицу, Урабэ, Цуна и преподобная Сэйсё.

Конечно, для лука нужно расстояние, но в помещении у него есть преимущество – стрела останавливает противника сразу. Если, конечно, это не Пропойца, которого нужно бить тараном для ворот, чтобы остановить.

Пропойцу сдерживал Кинтоки. Райко посылал стрелу за стрелой в пьяный скот, что пытался атаковать друзей. Урабэ и Садамицу кинулись ко входу и закрыли грубые, кое-как сколоченные ворота на бревноподобный засов.

Все было кончено быстро. Только Пропойца, слегка пошатываясь, стоял к стене спиной – один против троих.

Троих? Да, троих. Цуна лежал на земле среди убитых, и кровь текла по его лицу, рассеченному надвое.

– Цуна! – крикнул Райко; прянул вперед, отбросив бесполезный лук (стрелы все равно кончились) – и упал.

– Займитесь ранеными, – скомандовала Сэйсё. – Мы тут закончим вдвоем.

– Тебе не взять меня, Сэймэй, – прошипел Пропойца.

– Дурак, – усмехнулась женщина. – Разве тебе не говорили, что волчица страшнее волчонка?

– Предательница… – прошипел Пропойца. – Шлюха. Богиня…

– Не имеет силы надо мной и не поможет тебе.

Пропойца и так был сильно изранен в схватке – а теперь его избивали древками двое, равных ему по силе.

Садамицу оторвал рукав, туго стянул Райко пронзенную ногу. Цуна был жив. Чей-то меч – а может, нагината – задел его самым концом и рассек лоб и лицо до кости, но череп выдержал. Плохо только, что глаз Цуна потерял безвозвратно. Вытек глаз. Тут уж никаким волшебством не поможешь и не исправишь. Но хоть жив.

Пропойца упал. Кинтоки закрутил ему за спину руки, туго связал их поясом.