Текст книги "Дело земли"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– В заговоре, господин Минамото?

– Ваш отец выбрал сторону и намерен поддержать фамилию Гэн – вот о чем ныне во дворце говорят, и очень громко. Что интересней всего, говорить начали этой ночью.

– Если я покину столицу, – сказал Райко, – все подумают, что я отправился за войсками к отцу. Если я не покину столицу – мы упустим негодяев и проспим настоящий заговор. Тюнагон Канэиэ сегодня прямо объявил, что не желает меня поддержать. Господин Минамото, не прикажете ли подать бумагу и кисть?

Хиромаса кивнул.

– Я думаю, что вы правы – если я правильно вас понимаю.

Слуга принес кисть, бумагу и тушечницу с уже растертой тушью. Райко прикрыл глаза, сделал несколько вдохов и выдохов, нанизывая мысли – и твердым почерком, китайскими знаками вывел:

«Господину левому Министру,

7-й день 1-й луны 2-го года правления Анва.

Минамото-но Ёримицу, чиновник шестого ранга, начальник городской стражи в Столице Мира и Покоя, почтительно обращается к вашему высокопревосходительству. Будучи назначен на свой пост милостивым заступничеством господина Левого Министра, сей воин со всем усердием и всем искусством, что в нашем роду от отца к сыну передается, делу охраны мира и покоя в столице служил. Увы, грехи в предыдущих рождениях и прегрешения в нынешнем послужили причиной тому, что здоровье сего воина пошатнулось, и он уже не в силах более натягивать лук. Дабы избегнуть позора и не занимать места, которое может занять достойнейший, сей воин коленопреклоненно молит об отставке, желая всем сердцем лишь одного: совершить паломничество в Старую Столицу, где, припав к источнику милосердия Будды, надеется молитвами и постом выпросить избавление от постигшей его болезни. Затем он хотел бы посетить целебные источники в Адзума, где, здоровье свое поправив, с новым рвением намерен служить Государю и вашему высокопревосходительству.

Умоляя о снисхождении к жалкому состоянию своего здоровья, к стопам вашего высокопревосходительства почтительно припадает недостойный отпрыск правителя Сэтцу господина Тада-Мандзю, потомок государя Сэйва и принца Садацуми,

Минамото-но Ёримицу».

Упоминание о луке в виду прошлой ночи, вероятно, смотрелось несколько невежливо, но Райко не очень-то и хотелось быть вежливым.

Странно было, что господин Хиромаса, прочитав прошение, только кивнул. Молча.

– Я покину дворец сейчас, – сказал Райко. – Если господин Левый Министр не успеет мне ничего запретить, мне не придется становиться ослушником.

Хиромаса молча кивнул второй раз.

Посыльный из дворца и посыльный от господина тюнагона застали усадьбу Минамото-но Райко уже пустой. Смотритель усадьбы, непрерывно кланяясь, объяснил, что господин Минамото изволили прихворнуть и, испросив отставки, уехали на воды в Адзума.

…Наутро следующего дня юный Фудзивара-но Митицуна, выбравшись в сад ради обычных потех со своим товарищем и ровесником, сыном Тайра-но Корэнака из Правой внешней стражи, направился по обыкновению в глубину сада, где две усадьбы разделял невысокий плетень. Дама Кагэро жила уединенно, и сад ее был слегка запущен, а плетень пришел в некоторое расстройство. Мальчики пользовались этим, чтобы выбираться друг к другу втайне от родителей и слуг.

– Эй, – окликнул Митицуна своего друга, высунувшись на ту сторону.

Кусты зашевелились – и показался Юкииэ.

– Ты представляешь, – сказал он, теребя бумагу в руке, – этот мальчишка опять приходил и принес письмо!

– Для сестры? – Митицуна быстро протиснулся сквозь дыру в плетне.

– Ну, он-то думает, что для твоей матери, – Юкииэ покраснел отчего-то.

– Давай прочтем.

– Нет, – юноша решительно спрятал письмо за пазуху.

– Да брось ты! Она наверняка будет читать его со всеми прислужницами и сестрами.

– Она не такая, – Юкииэ нахмурился и сжал губы.

– Что значит «не такая?» Все так делают. Моя матушка всегда читает письма вслух, особенно если там красивые стихи. Да и вообще это письмо адресовано ей!

– Если она попросит – я дам.

Митицуна знал: когда его товарищ начинает так смотреть исподлобья – это значит, что он от своего не отступится. Можно было бы попробовать отобрать письмо силой – Юкииэ был и ростом меньше, и более легкого сложения – но это расстроило бы дружбу, чего Митицуна не хотел.

– Ну ладно, – сказал он с притворным равнодушием. – Думаю, ты это делаешь оттого, что сам влюблен в мою мать.

– Ничего подобного! – хрупкий юноша вспыхнул. – Ну хорошо, я отнесу письмо сначала сестре – и если она мне его вернет, прочитаю и тебе тоже.

– Давай, – мальчики пробрались под веранду, и Юкииэ скрылся за перегородками, а Митицуна притаился внизу.

Через несколько минут Юкииэ снова показался – и вид у него был какой-то сконфуженный.

– Послушай, какая песнь была в этом письме, – сказал он:

 
На тающий снег в низинах
Гляжу в смятении сердца:
Скрываясь в глубокой тени,
Не травы ли молодые
Холодный иней осыпал?
 

– Прозвание моей матушки созвучно слову «тень», – сказал Митицуна. – Ты думаешь, он догадался?

– Конечно, – сказал Юкииэ с непонятной злостью. – Наверное увидел сестрицыны каракули – и подумал, что дама Кагэро не сложила бы таких бездарных виршей.

Он прикрыл глаза и продекламировал:

 
Вздыхая печально,
Одна я лежала в ночи,
Зарю ожидая.
Да разве ты можешь знать,
Как долго сегодня светало?!
 

– Ты точно в нее влюблен, – засмеялся Митицуна. – А что сейчас поделывает сестрица?

– Ревет, – хмыкнул его приятель. – Этот ее неизвестный кавалер написал, что уезжает и не знает, вернется ли… Жалко ее, дуру.

Свиток 4

Монахиня присоединяется к воинскому отряду; Минамото-но Райко пьет сакэ и ест человечью плоть

Земля огромна, человек на ней – как пылинка. Земля почти что вечна, человек на ней – как цикада-однодневка. Питается тем, что из земли выходит – а сам удобряет ее тем, что выходит из него, и в свой час в нее ложится. Однако же земля без него обойтись может легко, а он без нее – никак.

Вот и посудите сами, люди добрые: может ли человек владеть землей? Этакая малая букашка – горами и речными долинами? Однодневка – тысячелетними утесами? Если поразмыслить – то никак. Владеть землею могут только боги. А распоряжаться от и имени – потомки богов, то есть государи. О том написано и в законах Тайхо Рицурё: земля вся – государева.

Однако эра Конца Закона все ближе и ближе, и оттого в мире ничто не идет как надо. Земля – государева, а государь – в столице. Воплотившись в тело человека, не может государь один следить за всей землей – и оттого государева земля поделена на клочки, а клочки эти розданы во владение вельможам и называются они – сёэн.

Есть, однако, и земли, все еще принадлежащие государю напрямую. Крестьяне на этих землях не платят податей вельможам – платят только государю, да еще несут воинскую повинность: по одному человеку от пятидворки выставляют в государево войско.

Повинности воинской в сёэнах нет: на что вельможам крестьяне, когда охранную службу у них несут самураи, которые за то жалованье рисом получают? Зато выплаты ячменем, шелком-сырцом и тем же рисом в сёэнах тяжелее. Отчего же из года в год государевы земли пустеют, а крестьяне стремятся всеми правдами и неправдами прикрепиться к земле вельможи?

На то есть несколько причин, и одна из них – та самая воинская повинность. Хочешь-не хочешь, а коль выпал тебе жребий, так бросай хозяйство, покидай жену и малых детей, покупай за свой счет коня и доспех из воловьей кожи, получай из государевых кладовых лук, стрелы и копье, да шагай служить, куда пошлют.

Не радует крестьянина также и повинность по починке дорог и каналов, постройке храмов и дворцов. В год этих повинностей столько набирается, что пустеют государевы земли. У вельмож, конечно, тоже несладко – любят вельможи поспать мягко, сладко поесть, красиво одеться, да щегольнуть друг перед другом роскошью… Однако же приказчики их три шкуры сдерут, а четвертую оставят – чтобы на будущий год было что содрать. Вельможи с крестьянами – как волки с оленями; государевы же сборщики – как лесной пожар, что все подчистую выедает…

Прямые улицы Столицы, пролегающие строго с юга на север и с востока на запад, остались далеко позади, кончилась и упорядоченность, кое-как соблюдавшаяся даже в посадах. Пошли поодаль от дороги кривые хибарки, что не значатся в поквартальных росписях, а населены они неведомым людом, отбросами столицы и провинций, выпавшими из всех реестров, а потому как бы не существующими. Все, что внесено в переписи и податные списки, подвластно императору, упорядочено и подчиняется законам. А что в списки не внесено – то во власти хаоса, лихих, беззаконных людей и бесов всякого рода.

К столице прилегали государевы земли – и потому окрестности были пусты и мрачны. Попадались иногда деревни – но были это деревни-призраки: подъедешь поближе – и ни человека, ни скота не встретишь, только брошенные собаки время от времени попадаются. Где же люди? Угнаны на государевы работы, перебрались в ближайший сёэн либо разбойничать пошли.

Нет, случалось, что горный склон за поворотом оказывался ухожен, террасы на нем – везде исправны, а ветер из деревни доносит запах дыма и навоза. Но тут не нужно Сэймэем быть, чтобы угадать: закончилась государева земля, начались монастырские владения.

Неудивительно, что жители столицы, а особо – придворные, считают ссылку наказанием хуже смерти… Что удивляться? Вот сам Райко в Столице Покоя и Мира с бамбуковое коленце прожил, а уже неуютно ему снаружи в отсутствие даже того малого и несовершенного порядка, что можно найти в городе. Хотя может быть, это еще и потому, что там, где он рос, запустения такого не было и быть не могло. Отец, что о нем ни говори, был надежной защитой всем, кто хотел укрыться в его тени. А тяжелый нрав его до крестьян доходил не так уж часто… раз в год что случится – и то много.

– А в столице сейчас праздник Семи трав… – мечтательно проговорил Кинтоки. – Баб хворостинками шлепают.[66]66
  Ритуал плодородия: считается, что если хворостиной-мешалкой из очага, на котором варились семь трав, в следующий праздник хлопнуть женщину по бедрам – она родит мальчика.


[Закрыть] Ух, я бы какую-нибудь красавицу угостил палочкой!

– Ты бы в столице сейчас крутился, чтобы тебя не угостили… – проворчал Урабэ. – Особенно, если красавица. К нам в управу сонное зелье тоже красавица привозила.

Кинтоки откусил от сушеной лепешки.

– Жаль, что так второпях уезжали, – сказал он, жуя. – И попрощаться-то не успели.

– Зачем с ними прощаться? – Садамицу яростно дернул узду, когда конь почему-то решил поиграть. – Будут выть, слезы проливать, тебе же расстройство одно, а им что? Только за тобой ворота закрылись – как уже нового гостя привечают.

Райко молча расчехлил флейту. После знакомства с господином Хиромасой, прославленным музыкантом, он как-то не решался даже взять ее в руки – но сейчас, когда они отъехали от столицы на три дневных перехода, ему некого было стесняться.

Музыка выходила… не та. Неправильная. Не получалось у Райко стать мелодией, стать совершенством – хотя бы на миг, хотя бы только для себя – не получалось улететь. Где-то там, в музыке, за музыкой были темные улицы, гул тетивы, когда стрела только сорвалась, а ты уже знаешь – попал, следы на мерзлой земле, камень на дне пруда, знание, что если обернешься вовремя, то можно увидеть все и все понять… только не так, как это происходит во время Просветления, а, скорее, наоборот.

Он вспомнил гадание Сэймэя. Последнее гадание на его удачу. Тростинки в тонких пальцах.

– Разделите их, господин Минамото.

Райко выполнил просьбу, но тут же спросил:

– Почему вы не погадаете мне своим способом?

– Потому что мой способ не является гаданием.

Сэймэй разделил сухие тростинки на две кучки, переложил какие-то из одной куски в другую, из другой – в первую, собрал кучку в горсть…

– Разделите их.

Райко разделил. Сэймэй, прикрыв глаза, снова повторил свои действия – и снова протянул тростинки Райко… И так повторялось еще пятнадцать раз, от общей кучки отделялось все меньше и меньше, пока наконец не осталось шесть.

– Интересно, – проговорил Сэймэй, разделив их на две части по три. – Как интересно…

– Что там такого интересного?

– Триграмма «Кунь», выпавшая сверху, господин Минамото, указывает на стихию земли и желтый цвет. В изначальном развитии благоприятна стойкость кобылицы. Благородному человеку предстоит действовать, но если он выдвинется вперед, то заблудится, отступив же назад, он повелителя обретёт. Здесь благоприятно на юго-западе найти друга и на северо-востоке друга утратить. Спокойная стойкость – к счастью.

– Она всегда к счастью, – усмехнулся Райко. – Во всяком случае, лишней никогда не бывает… Но что все это для меня значит?

– Это еще не все, господин Минамото. Нижняя триграмма – шестая позиция. В Книге Перемен об этом сказано: «Драконы бьются на окраине. Их кровь синя и желта». В борьбе темного и светлого сейчас наступил период преобладания темного. Если бы не эта триграмма, я бы порекомендовал вам отступить. Остаться в столице, отдавшись под высокое покровительство. Но Книга Перемен ясно указывает на то, что нужно покинуть столицу и отправиться на окраины. Вы, вне всяких сомнений, дракон Света. Пришелец с северо-востока, вы собираетесь на юго-запад, в царство тьмы. Опасность будет ждать вас в земле или под землей. Остерегайтесь всего, что связано с началом Тени – воды, земли, Луны, холода, женщин. В помощь вам все, что связано с началом Света – огонь, Солнце, сила, твердость, мужчина. Впрочем, вы и сами это знаете. Дайте руку.

Райко протянул Сэймэю руку, и тот крепко сжал его ладонь… а потом откинулся назад, упал на циновки, выгнулся, как живая креветка на раскаленной плите. Райко чуть не вскрикнул – с такой силой Сэймэй сжал его кисть. И так же внезапно Сэймэй обмяк. Глаза его закатились.

– Господин Абэ! – Райко осторожно потряс гадателя за плечо. – Господин Абэ!

– Столько крови, – с мукой в голосе проговорил Сэймэй. – Почему не бывает иначе? Почему никогда не бывает иначе?

– Это?..

– Нет, это не ваша. Вернее, ваша, но не сейчас – и не скоро. Вы вернетесь, господин Минамото. Вернетесь – и, если не упустите возможностей, открывающихся перед вами, возвысите род Гэн, как никто до вас.

Сэймэй сел, достал из-за пазухи тонкую бумагу, вытер пот.

– А лет через сто или двести ваш род превратит страну в поле брани, – закончил он.

– Так может… мне имеет смысл не возвращаться? – спросил Райко.

– Нет, господин Минамото. Если вы не вернетесь – страна превратится в поле брани этим летом. Не забывайте: где-то поблизости зреет новый Масакадо.

– А бывают пути, к худу не приводящие?

Глупый вопрос. Если бы Сэймэй знал ответ, разве сам, без просьбы, не сказал бы?

– Говорят, таков восьмеричный путь. Но я не вижу его. Может быть дело во мне…

– …А вон, кажется, монастырь! – Цуна показал хлыстиком на склон, открывшийся за очередным поворотом.

Райко опустил флейту.

– Будем ночевать под крышей, – сказал он. – Если конечно, монахини соизволят пустить нас…

– Я бы не пускал Кинтоки, будь я монахиней, – сказал Урабэ. – Он все мечтает кого-то палочкой угостить…

– Он-то мечтает… а другие под шумок делают, – хмыкнул Садамицу.

– Думаю, у преподобной Сэйсё таких вольностей в обители не допускают, – сказал Райко.

Преподобная Сэйсё в миру была некогда дамой Стрелолист…

…Вскоре они подъехали к воротам монастыря. Самураи остановились чуть поодаль, Райко спешился – нельзя в святое место въезжать верхом – и, подойдя к вратам, постучал колотушкой.

Прошло довольно длительное время, прежде чем с той стороны раздались шаркающие шаги и немолодой женский голос спросил:

– Кто там?

– Минамото-но Ёримицу, сын Минамото-но Мицунака, правителя Сэтцу, к вашим услугам. У нас письмо для преподобной Сэйсё от господина Абэ-но Сэймэя.

В воротах открылось окошечко:

– Дайте письмо.

– Увы, не могу. Велено лично в руки передать, – сказал Райко.

И даже не солгал.

За воротами помолчали. Потом сказали:

– Если преподобная Сэйсё не пожелает с вами встретиться – я ничего не смогу сделать.

– Если не пожелает, так тому и быть.

И снова ожидание. Уходящее солнце окрасило стволы сосен алым, запах осыпавшейся хвои поднимался от влажной после дождя земли. Та же хвоя поглощала звук шагов и стук копыт – казалось, сам лес берег покой укрывшихся от мира инокинь. Райко почувствовал, что его одолевает дрема, и оперся о сосну – как вдруг сверху окликнули:

– Эй!

Он поднял голову. Женщина, одетая в черные ризы, стояла наверху, на надвратной галерее. Отбросив с бритой головы накидку, она сказала:

– Я ношу имя Сэйсё. Вы письмо от моего непутевого сыночка привезли? Дайте-ка его сюда.

Райко чуть рот не раскрыл от удивления. Он ожидал, что его проведут в какую-нибудь хижину, где монахиня, как подобает, примет его за ширмой.

– Ну же! – поторопила женщина. – Где письмо?

Она опустила к Райко свой посох, и тому ничего не осталось, кроме как вложить письмо Сэймэя в одно из деревянных колец, украшающих навершие.

Она, наверное, тоже не любит прикасаться к чему-либо руками…

– Не люблю, – сказала монахиня, втягивая посох наверх. – Ну да что уж там.

И читать письмо она стала на месте, поставив локти на перила.

Красавицей ее сейчас никто бы не назвал – но предположить, что у нее пятидесятилетний сын, тоже было трудно. Райко решил, что ввалившиеся щеки и глаза – следствие жестоких постов и бдений, которым подвергает себя бывшая дама Стрелолист. И если бы она больше ела и спала, если бы щеки ее, как у придворных дам, приятно округлялись, и упавшие к локтям рукава рясы открывали не сплетение мускулов, а приятную полноту женской руки – то госпожа Стрелолист до сих пор могла бы нанизывать мужские сердца на нитку, ибо с виду ей можно было дать едва больше сорока, а белила превратили бы ее и вовсе в барышню.

Но, видать, не хотела дама Стрелолист пользоваться успехом. Оттого и забралась в такую глушь, оттого себя бдениями и трудами изнуряла.

– Монастырь маленький, на ночлег вас устроить негде, – монахиня спрятала письмо за пазуху. – Но когда вы съедете с горы и повернете налево от статуи Дзидзо,[67]67
  Бодхисаттва Кситигарбха, покровитель путников и маленьких детей. Его изображения, иногда в самом схематичном виде – камень с грубо прорисованным лицом – устанавливали вдоль дорог.


[Закрыть] то меньше чем через пять тё будет деревня. Это наше, монастырское владение, у старосты приказ пускать странников и нищих. Передайте ему это, – настоятельница бросила в руки Райко бамбуковую дощечку с просверленной вверху дырочкой, чтобы носить на поясе. На дощечке была выжжена мандала[68]68
  Символическое изображение мира в буддизме.


[Закрыть] Чистой земли. – Он поймет, что вас направила я. Завтра на рассвете вам от меня ответ привезут. Торопитесь, пока солнце не село – в темноте спускаться с горы тяжело, недолго и шею свернуть.

– Благодарю вас, но я вырос в глуши. Если никто не поможет мне свернуть шею, я ее и не сверну.

– Это хорошо, – женщина улыбнулась, и вот в этой улыбке родство с Сэймэем показало себя с разительной силой.

Райко поклонился и вернулся к своим.

* * *

Утро выдалось холодное и сырое, как накануне красный закат и предвещал. Староста, что с вечера опасливо косился на заезжих самураев, с утра только хмурился и кряхтел. Был он по здешним меркам человек зажиточный, даже дом крыт не соломой, а дранкой. Но, видать, не очень много о последующих рождениях думал, и исправлять свою карму благодеяниями не торопился: самураям ни омовения, ни жаровни в комнату не предложил.

Утром, едва рассвело, расторопный Цуна только успел огонь в очаге развести да котелок повесить – как в ворота постучали. Староста с удивительным проворством и не менее удивительной любезностью склонился перед монахиней с посохом, в дорожной широкой шляпе с вуалью. Та подняла вуаль – и гости старосты тоже преклонили колена, кто быстрей, кто медленнее. В воротах стояла сама почтенная Сэйсё. В поводу она вела низкорослого лохматого коника, довольно понурого с виду.

– Ну, тут кто-нибудь собирается накормить одинокую старую монахиню? – спросила женщина у старосты.

Тот, не разгибаясь, провел ее в комнаты, где Райко и его люди уже наладились подкрепиться перед дорогой. Еда была самой простой: просяная каша да слегка приваренные кусочки высушенного тунца из дорожных запасов Райко.

– Дайте-ка и мне, – монахиня, поставив посох у дверей, протянула хозяйке чашу для подаяний – и та лопаткой поспешно набросала туда неприглядного варева.

Преподобная Сэйсё не переставала удивлять. Теперь оказалось, что ест она так же споро, как Кинтоки. Своей простой до грубости повадкой она напоминала преподобного Куя, которого Райко глубоко почитал за подлинно святой образ жизни – но представить себе преподобного Куя так лихо уписывающим просо за обе щеки Райко никак не мог.

– Вы самолично приехать соизволили, – проговорил он, теряясь. – Такая честь для нас…

– Мой непутевый сынок, – монахиня слизнула с губы приставшее зернышко, – не желает высовывать носа из столицы и отправил вас, желторотых птенцов, одних к чертям в зубы. Ну да старушка еще не совсем мертва, хвала имени Будды.

– Что вы, почтенная! – воскликнул Райко. – Я никогда не подумал бы…

– А зря, – оборвала его женщина. – Думать надо, юноша. Хотя бы иногда. Голова у вас не только для того, чтобы носить эбоси. Сынок просил меня помочь вам советом – но какой бог знает, как обернутся дела? Я умею отгонять нечистую силу, врачевать, распознавать ложь и правду – и не бойтесь, я вас в пути не задержу.

Райко вспомнил, как мог бегать Сэймэй, и решил, что конь монахине нужен больше, чтобы не смущать людей – ну и чтобы о чудесах лишнее не болтали. Хотя смущать людей матушка Сэйсё, похоже, любила…

– Всё копаетесь, – она налила горячей воды в опустевшую чашку, всыпала каких-то травок. – Ну из вас и едоки. И это здесь, на Западе, зовется мужчиной?

– Да мы все из Канто![69]69
  Восточный район острова Хонсю, где ныне расположен Токио.


[Закрыть] – возмутился Садамицу. – Кроме вот этого красавца, – показал он на Кинтоки.

Усомниться в мужестве гиганта и впрямь было трудно.

– Ну, значит, и Восток испортился тоже, – невозмутимо заключила монахиня. – Ты, здоровенный, как тебя зовут? Давай чашку, я тебе насыплю одной китайской травки, не пожалеешь. Остатки сна как рукой снимет. Травку эту открыл святой отшельник Дарума. Рассказывают, что во время медитаций его все время клонило в сон. Осерчав, он себе веки вырвал и прочь их отбросил. Десять лет после этого, с места не двигаясь, Будду созерцая, он просидел – а когда в мир вернулся, оказалось, что из его век чудесные кусты выросли, чьи листья с белыми ресничками спать не дают…

Кинтоки с опасением посмотрел в чашку, переданную монахиней – словно и в самом деле ожидал увидеть там плавающие веки.

Жидкость оказалась странной на вкус – чуть травянистой, чуть горьковатой, чуть пряной… и действительно смыла остатки сна, как будто по глазам изнутри пролилась родниковая вода.

Спасибо отшельнику Даруме.

Впрочем, преподобная Сэйсё удивила их еще не раз. Начиная с того, что она вдребезги изругала избранный ими путь к горе Оэ.

– Двигаться туда по торговой дороге? Да у негодяя свои люди на ближних заставах. Может, вы еще собираетесь подъехать к главным воротам их крепости и по всем самурайским правилам провозгласить свои имена? Им это очень понравится, уверяю вас. Да что ж за стража такая в столице – одеты как самураи, а думают как придворные! Неужто вы там у себя всех разбойников заранее предупреждаете? Вот им раздолье…

– Почтенная госпожа Сэйсё, я решил ехать торговой дорогой, потому что считал, что существа, способные учуять человека издалека, заметят меня и моих спутников, как бы я ни прятался. А потому нечего утомлять людей и коней попусту. Вы считаете, что мы как-то можем укрыться от взора этой лжебогини?

– Да, – сказала женщина. – По стране бродит довольно много беззаконных монахов-ямабуси. Я предлагаю притвориться одной из таких шаек и сделать вид, будто мы хотим пристать к банде Пропойцы. Такие монахи непременно избегали бы торгового тракта…

– А мы сойдем за них – изнутри? – внешность изменить не так уж и сложно.

– Нет ничего, что не было бы подвластно человеку на краткое время, внутри или снаружи… обычно людям не хватает желания. Хотя я думаю, что на первых порах это и вовсе неважно. Далеко не сразу нам дадут встретиться с богиней, если вообще дадут. Дело за малым – переодеться. Я привезла во вьюках несколько монашеских облачений. Полный доспех под них, конечно, не спрячешь – придется ограничиться нагрудниками, наручами и, быть может, поножами. Коней оставите здесь, ваши боевые красавцы вас выдадут. Все, что нужно, повезем на моем коньке, во вьюках. Людей наш маскарад обманет, если вы четверо будете хранить молчание и позволите отдуваться за вас мне и молодому человеку, который принес обеты убасоку.

– Но матушка, – робко сказал Цуна, – кто же вас примет за мужчину?

– За мужчину – может, и не примут, – голос монахини, и без того довольно низкий для женщины, изменился так, что стал совсем похож на мальчишеский альт Цуны, – а вот за евнуха, пожалуй, сойду.

И правда. Есть же гнусный обычай – ради певческого голоса калечить детей. И в монахах таких много. Хотя в земле Ямато, в отличие от Китая, обычай этот мало распространился – чему Райко был только рад: по хроникам судя, там у каждого второго императора могущественный евнух за троном стоял. Взять того же Чжао Гао, который страну до усобицы довел, а известен повсеместно через историю о том, как выявлял и казнил придворных, способных сопротивляться его влиянию, показывая на оленя и заставляя называть его лошадью… С тех пор и говорят о таких негодяях – «сирокуиба», «указывает на оленя, говорит – лошадь». А слово «дурак» и пишут знаками «лошадь» и «олень».

А с другой стороны – не тем ли занимаются и Фудзивара? Что толку с того, что они не евнухи и умеют плодиться? Так даже хуже… Не семья, растение-паразит, оплели страну… Райко поморщился. Если так думает он – что на уме у других? И далеко ли до того времени, когда война вспыхнет сама собой? Не нужно было просить Сэймэя о гадании…

– Ну что же, в путь! – Монахиня поднялась, стряхнула пыль с холщовых штанов, сунула за пазуху чашку и палочки, взяла посох. Некоторое время ушло на то, чтобы переоблачиться и увязать во вьюки самое необходимое: главным образом оружие. Часть доспехов поддели под монашеские ризы – кое-что было видно, но само по себе не портило маскировки: беззаконные монахи нередко носили доспех. На Кинтоки ризы по размеру, конечно, не нашлось – он надел только кэса[70]70
  часть монашеского облачения – сшитый из лоскутков кусок материи, носимый на плече и символизирующий нищету монаха


[Закрыть] и повесил на шею огромные четки.

Шагать пешком было непривычно. Самураи ездят верхом, вельможи – в повозках и паланкинах. По подсчетам Райко, они прошли всего около трех ри[71]71
  Ри – мера длины в средневековой Японии. Соответствует 3,9 км.


[Закрыть] до полудня – а ноги уже болели так, словно побывали в тисках палача.

Преподобная Сэйсё, увидев, как воинство помрачнело, велела сделать привал, отыскала на обочине травку с горьким и свежим запахом и, растерев ее в ладонях, показала, как к голой коже под коленом прикладывать. Как ни странно – помогло. Болезненное онемение ног отступило, и следующий переход Райко терзался только мыслями.

– Чем это вы так тяжко омрачены? – спросила женщина.

Поскольку в голосе ее не было ни малейшей насмешки, Райко без утайки рассказал, что его гнетет.

– Вот как, – она качнула головой, – стало быть, вы недовольны правлением Фудзивара?

– Да как же быть довольным! – Райко вспыхнул. – Вот я, ничтожный, при помощи вашего сына отыскал врагов трона, лиходеев, которым не должно быть места на земле – и что же? Я вынужден выступить против них с четырьмя всего воинами, скрывшись из столицы как изгой! А все от того, что один из братцев, похоже, заделался демоном, а другие боятся, как бы это Минамото не забрали слишком много власти. Пусть хоть половину Столицы демоны сожрут и костный мозг выпьют – лишь бы Фудзивара никто не потеснил у трона!

– А если их потеснят, разве станет лучше? – спросила монахиня.

– Не станет. В том и беда… И боюсь я, как бы от перемен всем не сделалось много хуже. Но порой думается – человек, который знает, каково живется простым людям страны… Человек справедливый и милосердный… даже если бы такой появился – он не смог бы стать советником Государя, ибо не пробился бы через плотный заслон Фудзивара. Взять хотя бы министра Кана…[72]72
  Сугавара-но Митидзанэ, известный также как министр Кан, был обвинен в попытке отстранить от власти юного императора Дайго и заменить его своим сыном, принцем Акихира, сослан – и в ссылке умер.


[Закрыть]

– Министр Кан! – женщина фыркнула. – Да что он знал, кроме китайской поэзии? Нет, в своем неведении о судьбах и путях людей земли все кугэ одинаковы. И Фудзивара не хуже всех прочих.

– Но я не вижу, чтобы люди службы были лучше. У них только глаза закрыты на иное. Но кто еще может управлять страной?

– В конце концов власть возьмут воины. Однажды им все это надоест – и они просто придут и возьмут. И не хочу я дожить до этих времен.

У они и тех, кто был они, кажется, долгая жизнь…

– Если у нас все получится, – ответил Райко, – может, и не доживете.

Закончились монастырские земли – и снова потянулись пустоши: заброшенные деревни да поля, обозначенные лишь разросшимся по краям мискантом. Ах, мискант, трава сусуки, чьи метелки на ветру трепещут, как воинские флажки! Трава, стоящая на страже против саранчи – как грустно видеть ее на заброшенном поле! Не так ли и мы – сторожим то, что давно владельцами оставлено и никому больше не нужно?

Но разве не живут люди в столице? Разве не нужен им и другим, таким как они, мир и покой? Разве будет лучше от того, что запустение станет полным?

– С такой скоростью, – сказала монахиня, тоже глядя на метелки мисканта, – к сумеркам окажемся возле Оэ. Усталые и голодные. А сумерки и ночь – их время.

– Почтеннейшая госпожа Сэйсё, что вы предлагаете?

«Бегать, как ваш сын, я и мои люди все равно не умеем», – подумал Райко. Но вслух не сказал.

– Я предлагаю двигаться не торопясь, как и двигаются обычно ямабуси, которым некуда спешить. А заодно и вырубить себе по посоху во-он в той бамбуковой рощице.

– И явиться в гости завтра утром? Или даже днем?

Хорошая мысль.

А в бамбуковой роще свет сквозь стволы, и сами стволы – серые, зеленые, голубоватые, зачем строить дворцы, если можно свернуть с дороги, зайти и увидеть, что лучше не сделаешь?

Кинтоки бродил между стволов, примеряясь то к одному, то к другому своей лапищей. Наконец отыскал подходящий.

– Матушка, а достаньте-ка из вьюка мой меч.

Женщина улыбнулась, отошла к своему унылому коньку и, отвязав вьюк с оружием, в дорожные плащи завернутым, легко, одной рукой, бросила его Кинтоки.

– Эй, осторожнее! – крикнул самурай, воспитанный в духе почтения к оружию. – Мечи же, не сковородки!

– А раз ты мечом так дорожишь – то и держи его все время при себе, – женщина вдруг рванула верхнюю часть своего посоха – и оказалось, что два верхних колена бамбуковой палки спилены, и представляют собой рукоять короткого меча – кодати.

– Ну, это ж заранее нужно… – обиделся Кинтоки.

– Так ты на то и самурай, чтобы знать свое дело. Или обходись тем, что послали боги. Это сделать очень просто – найдите себе палки подходящей кривизны да снимите с мечей гарды. Верхнюю часть обмотать шнуром – и если не трясти посохом почем зря, то ничего и не заметно. А перемычки между коленцами бамбука продолбите легко: вы парни сильные.