Текст книги "Дело земли"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Дело земли

Пролог

В давние времена жил великий канцлер Хорикава. В день, когда пир по случаю его сорокалетия справлялся в доме на девятой линии, кавалер в чине тюдзё сложил такую песнь:

 
О, вишен лепестки!
Рассыпьтесь и укройте
собою путь! Чтоб старость,
Заглянув сюда,
Сама с дороги сбилась!
 

«Исэ-Моногатари»

Горы Ёсино, 1-й и последний год Гэнряку[1]1
  1184 год от Рождества Христова


[Закрыть]

Мальчика было жаль.

Хорошенький, с чернеными зубами и от природы тонко выписанными, дивно густыми бровями, он походил бы на юного принца Гэндзи со старых картинок-эмаки,[2]2
  Эмаки – горизонтальный рисунок на свитке, иллюстрирующий рукопись.


[Закрыть] не будь так грязен и оборван.

Под всем широким небом для него не находилось места, поскольку он был сыном Фудзивара-но Мотодзанэ[3]3
  Фудзивара-но Мотодзанэ – Левый министр, поддерживавший дом Тайра.


[Закрыть] и госпожи Рокудзё, а стало быть, приходился племянником Тайра Мунэмори.[4]4
  Тайра Мунэмори – сын Тайра Киёмори, глава клана Тайра после смерти отца.


[Закрыть] Не переменив еще детской прически, он взял дома оружие и убежал за дядей, пристав к войску; но бегстве из-под Ити но тани[5]5
  Битва при Ити но тани – одно из решающих сражений между войсками родов Тайра и Минамото (1184 год). Полководец Куро Минамото-но Ёсицунэ нанес войскам Тайра неожиданный удар, спустившись с гор по крутому склону, который считался непреодолимым для конницы. Несмотря на то, что численное превосходство было за Тайра, внезапность нападения спровоцировала панику, из-за которой знатные воины принялись убивать собственных дружинников, пробивая себе дорогу к кораблям.


[Закрыть] потерялся, когда Тайра в беспорядке кинулись к кораблям, и те, кто успел влезть в лодки, отпихивали и убивали тех, кто не успел.

Ему не хотелось утонуть, как котенку, либо погибнуть от руки кого-то из родичей, спасающихся, подобно цаплям от ловчих соколов. Не хотелось ему также умереть под мечами Минамото, жалким и безоружным – ибо, поднятый ночью с постели воплями «Пожар!», он не успел вооружиться и надеть доспех.

Поэтому он бежал, пользуясь общим смятением.

На берегу ему посчастливилось наткнуться на труп воина, пронзенного стрелой и выпавшего из лодки. У него была хорошая одежда, крепкая обувь, подбитая оленьей шерстью, и короткий меч. Мальчик забрал все, что уже не было нужно мертвецу, и скрылся в горах.

Несколько дней он, скрываясь в виду лагеря, ждал случая убить дьявольское отродье, Куро Ёсицунэ. Но тот не покидал взятого штурмом замка, а мальчика свалила жестокая лихорадка. Он умер бы, не подбери его рыбак.

По всем окрестностям шла жестокая охота за людьми из рода Хэй.[6]6
  Китайское чтение фамилии Тайра.


[Закрыть] Рыбак сильно рисковал, но господа из замка были хорошими хозяевами, а он знал, что такое благодарность.

Мальчик выжил, и однажды ночью покинул старика, украв у него несколько медных монет. Было стыдно так поступать с благодетелем – но ведь старик-простолюдин всего лишь выполнял свой долг, а мальчику нужно было добраться до злодея Куро и совершить возмездие.

Он петлял по дорогам и диким местам, голодал, болел, воровал. Ему доводилось и убивать ради пропитания или спасения жизни. Одежда его истрепалась, руки были покрыты царапинами и ссадинами, но обветренное лицо не утратило благородных очертаний, а с зубов так и не сошла до конца краска – и потому он был подозрительным мальчишкой в глазах крестьян и желанной добычей для приверженцев рода Гэн.[7]7
  Китайское чтение фамилии Минамото.


[Закрыть] Мальчик устал спасаться и прятаться. Он потерял цель – вместо тракта, ведущего в столицу, свернул к горам Ёсино. В горах было множество монастырей и обителей, немало монахов принадлежали к знатным родам – среди них можно было затеряться на время. Правда, многие ёсиноские монахи стояли за Гэн, а кое-кто откровенно промышлял разбоем.

Так что, заночевав у монаха, мальчик держал короткий меч держал наготове и первым делом сказал, что при необходимости пустит его в ход без колебаний. Это было предупреждение, а не похвальба – одного монаха он уже заколол: пустив беглеца на ночлег в свою хижину, тот после ужина потребовал ублажать его в постели.

Жаль было убивать такого молодца – но Жажда брала свое. Что ж, разве не обречено все прекрасное на земле? Разве эти цветущие вишни, краса и слава гор Ёсино, не опадут все до единой? Разве не довелось отшельнику и самому потерять любовь, надежду и радость – всё из-за тех же проклятых гэнцев?

И все же было мальчика жаль.

Отшельник даже позволил ему проткнуть свой живот, на какой-то миг притворился, что ему больно – а потом выдернул меч и отшвырнул его в сторону, другой же рукой прижал добычу к стене.

Мальчик не дрогнул, хотя монах чувствовал, как велик его страх.

– Сами вы слышите, что я не прошу пощады и жизнь мне не дорога нисколько, – проговорил на удивление твердым голосом отпрыск двух великих домов. – Но горько, что род Гэн уйдет от возмездия. Коль скоро вы победили меня, то возьмите мою кровь и съешьте мою плоть – но знайте, что дух человека, умирающего в такой ярости, не сможет успокоиться, и я буду преследовать вас через все Три Мира, когда сведу в могилу Минамото-но Ёсицунэ.

Так он сказал, и это решило его судьбу.

– Я ненавижу Минамото, – сказал монах, разжимая руку. – И поверь, моя ненависть много старше твоей. Мало кому я предлагал этот выбор – но ты вошел в мое сердце. Как видно, в прошлых рождениях это было нам предопределено. Слушай: если я сейчас изопью твоей крови, а ты – моей, ты уподобишься мне. Ты не умрешь от старости. Не одряхлеешь и всегда пребудешь таким, каким пришел ко мне сегодня – как я уже многие века пребываю мужчиной в расцвете сил. Раны, нанесенные мечом, будут проходить быстро и бесследно, хотя бы тебя пронзили насквозь. Тебе также меньше будет вредить огонь – если не сжечь тело без остатка, ты сможешь возродиться во плоти. Нужно только беречь голову: если ее отсечь от тела и не приложить обратно в ближайшие минуты – это окончательная смерть. Тебе также станет ненавистно серебро, и на долгое время богиня, озаряющая небо, сделается твоим врагом. Подобно мне, ты будешь во дни полной луны жаждать человечьей крови и убивать ради этого питья. Со временем ты перестанешь испытывать нужду в людской пище, начнешь видеть в темноте ясно, как днем, слышать острее, чем сова и различать запахи лучше волка или собаки, силой же сравняешься с медведем. Ты перестанешь быть человеком и сделаешься они, демоном, ужасом лунных ночей. Ты познаешь наслаждения, недоступные смертным. Набравшись сил, ты совершишь свое возмездие. Вместе мы сведем род Гэн к пыли и праху. Что скажешь на это, юный Фудзивара-но Митидзанэ?

Монах мог и не задавать этого вопроса – он слышал, как возбужденно дышит мальчик и видел, как неистово горят его глаза.

– Да, – сказал юный Фудзивара, и вскинул голову, подставляя нежное горло. – Скорее сделай это, отшельник!

Монах взял его короткий меч.

– Я разрежу руку, – сказал он. – И буду осторожен, не бойся.

…Когда он насытился, когда ночь загремела и запела вокруг на разные голоса – тем же мечом он разрезал свою руку.

– Пей, – сказал он, прикладывая запястье к стынущим губам юноши.

Прошло еще время – совсем короткое. Мальчик сделал два или три глотка – этого было довольно. Смертный холод сковывал его теперь, и на белом лице жили одни глаза. Ему было страшно, монах читал это в его душе, как на раскрытом веере. Он страшился, что демон – а монах, несомненно, был демоном – обманет его.

– Бойся, – сказал монах. – Но не того, чего ты боишься сейчас.

Он сладко потянулся и поднял занавес над дверью. Весенняя луна пронизала ветхие стены, обрисовывая фигуру в дверях.

– Тебя ждут муки ада, – сказал монах, поворачиваясь к луне спиной. – Я забыл предупредить, но теперь уж ничего не поделаешь. Чтобы переродиться демоном, нужно пройти сквозь ад. Не всякому это дано, слабые просто умирают.

– Как… ваше… имя? – прошептал мальчик.

Дыханье было таким слабым, что человек не расслышал бы ни единого слова.

– Которое? – засмеялся монах. – Мое посмертное имя – Хакума. Когда пыль этого мира что-то значила для меня, я был Великим Министром Хорикава. Тебе это имя говорит хоть что-нибудь, юный Фудзивара-но Митидзанэ?

Мальчик боролся за жизнь из последних сил, пытаясь ухватить воздух широко раскрытым ртом – но сил его уже не хватало.

– О, ви… шен… ле… – монах скорее прочел это по губам, нежели услышал.

 
– О, вишен лепестки!
Рассыпьтесь и укройте
Собою путь! Чтоб старость,
Заглянув сюда,
Сама с дороги сбилась!
 

– продекламировал он нараспев.

…Прошло несколько дней. Мальчик выжил, в чем Хакума был уверен с самого начала. Он еще не вышел из забытья, в которое погрузило его перерождение; дыхание сделалось совершенно незаметным для человека, и если бы тело время от времени не трясло и не выгибало судорогой, любой сказал бы, что в хижине монаха под грудой тряпья лежит труп. Но Хакума чувствовал редкое биение сердца и наслаждался близостью душ мастера и птенца. Чувства этого полуребенка пробудили в нем то, что он считал давно отброшенным и забытым, его ненависть возродила старую ненависть, дремавшую в душе Хакума, точно дракон на дне озера. Род Минамото, род Гэн – отвратительная стая коршунов, привыкших клевать друг друга. Некогда Хакума потерпел поражение и бежал от Минамото, это верно – но издали, зализывая раны, он следил за тем, как его победитель, ненавидя себя, стареет, дряхлеет, умирает…

И не только эта, общая для всех людей, кара сбывалась над Райко – Хакума проклял его род, и проклятие сбывалось. Ёринобу, младший его брат, сделался предателем – и пусть предательство принесло ему почести и богатство, любовь между братьями была разрушена. Третий брат, Ёритика, был приговорен к ссылке за стычку с монахами. Райко лёг в могилу, зная, что удел его рода – междоусобная вражда.

Мальчик спит, усмехнулся Хакума, спит и не знает, что горная вишня ещё не зацветет вновь – как между Ёсицунэ и его старшим братом Ёритомо[8]8
  Минамото-но Ёритомо, глава клана Минамото, сын Минамото-но Ёситомо, казнённого в 1157 году по приказу Тайра Киёмори. Был сослан на восток в Идзу, как сын заговорщика – и там, достигнув совершеннолетия, поднял восстание против рода Тайра. Положил начало правлению сёгунов в Японии.


[Закрыть] вспыхнет рознь, и голова одного из Минамото падёт, как уже пала голова третьего родича, Ёсинака из Кисо.

Монах любовался цветением вишен при свете дня – он теперь мог себе это позволить – и ночью, при свете луны, однако любимейшим его временем был рассвет. Зрелище рассвета в горах Ёсино в пору цветения сакуры, не могло утомить Хакума, хотя демон-отшельник созерцал его уже не первую сотню лет. Не написала ли дочь советника Киёхара в своих «Записках»: «Весною – рассвет…»?

Воспоминание о даме Сэй потащило за собой память о годе, когда она родилась. Тогда, столкнувшись с Райко, Хакума усвоил урок – нужно только ждать, и всё упадет в руки само. Ждать, ничего более. А время у них есть. У них есть всё время мира…

Свиток 1

Минамото-но Ёримицу, известный как Райко,[9]9
  Другой вариант прочтения иероглифов, которыми записывается имя «Ёримицу».


[Закрыть] просит совета у Абэ-но Сэймэя; глава палаты Великого Учения гадает о судьбе своей дочери

Столица, 2-й год Анва[10]10
  968 год от Рождества Христова


[Закрыть]

Старая усадьба на Пятой линии напомнила о том, как в старину Ёсиминэ-но Мунэсада, искавшему укрытия от дождя в таком же бедном и разоренном доме, поднесли блюдо из трав и дайкона, приложив вместо палочек для еды сливовые ветки с распустившимися уже цветами. Словно об этом доме речь и шла – даже расположен по-соседству: Пятый Западный квартал.[11]11
  План древнего Киото представлял собой идеальный прямоугольник, разделенный ровно посередине проспектом Судзаку, идущим от Запретного города (на севере) до ворот Расёмон (на юге). Перпендикулярно проспекту Судзаку шли нумерованные проспекты, с 1-го по 9-й, разделяющие город на равные кварталы. Параллельно проспекту Судзаку шли Восточная и Западная улицы, параллельно им – Восточный и Западный каналы (Хигаси Хорикава и Ниси Хорикава). Таким образом, узнав номер улицы и ориентацию относительно проспекта Судзаку (восток-запад), любой легко мог найти названный адрес.


[Закрыть] Вот только сливы нет у ворот. Хотя доносится откуда-то аромат: до Нового года[12]12
  Новый год в средневековой Японии отмечался в конце февраля-начале марта и считался началом весны. Именно в это время цветет китайская слива.


[Закрыть] еще десять дней, неужели какая-то раньше времени зацвела?

– Вытащили из повозки, – Садамицу кончиком лука указал на широкую дорожку, прометенную в пыли крыльца подолом пятислойного девичьего платья. – Там она еще сопротивлялась. Здесь, как видно, уже нет.

Райко прошептал молитву Будде Амида и ступил на крыльцо. Пригнулся, входя в дом, но все равно задел шапкой-эбоси за перекошенную балку. Клекочущий серый ком обрушился сверху, обдал трухой, запахом мышей и птичьего помета – а потом, у самого пола взлетел и вырвался из дверей, словно бес, напуганный священными бобами в Сэцубун.[13]13
  Новогоднее празднество, во время которого проводят обряд «Охараи» – Великого очищения: изгоняют демонов, разбрасывая красные бобы.


[Закрыть]

– Сова, – спокойно сказал Цуна. Кинтоки ругался, вытряхивая из волос мусор.

…Да, вряд ли он здесь дождался бы сливовых хаси – даже если бы пришел скоротать дождь, а не вытропить убийцу по кровавому следу. Дом был не просто запущен – заброшен. Несчастная не жила здесь в окружении постаревших служанок и сов. Её принесли сюда убивать.

Девушка лежала в дальних покоях. Ароматные шелка раскинулись по полу, как и черные волосы – на восемь сяку[14]14
  сяку – японский фут, 30,3 см


[Закрыть] во все стороны. Найти ее было легко – по следу в пыли и проломленным бамбуковым занавесям. Тот, кто тащил ее во внутренние комнаты, не тратил времени. Почему тогда на улице не убил? Почему чуть ли не полквартала волок и в дом занес? Почему до внутренних покоев дотащил?

Она была похожа на куклу. Только голова этой куклы еле держалась на разорванной шее. И крови не было. Куклу взяли поиграть, разорвали и бросили. Райко присел и разжал кулачок убитой. Подцепил с мягкой ладошки несколько длинных, странно светлых волосков.

– Господину надлежит удаляться от скверны, – тихо сказал сзади Цуна. За его спиной сопели двое стражников-простолюдинов. Можно – нет, должно было – поручить тело им. Райко даже подумал об этом. Ему хотелось сделать что-то для девушки, чей скорбный дух, казалось, еще не покинул этого места…

– Позовите монаха, – сказал он стражникам. – Лучше всего – преподобного Гёсо из храма на перекрестке Четвертой и Западной Хорикава. Скажите – за мой счет.

Стражник, на которого Райко посмотрел при этом, тут же поклонился и вышел. Райко опять пригнулся, разглядывая тело – и понял, откуда запах сливы: рукава мертвой были пропитаны сливовым ароматом. Райко придал телу благопристойную позу, лицо шарфом прикрыл. Все, что нужно, он уже разглядел.

– Опять господин тюнагон?[15]15
  Тюнагон – чин дворцовой иерархии, но в данном случае – один из трех государственных советников.


[Закрыть] – спросил от дверей Садамицу.

А ведь он даже не посмотрел на отвороты верхнего платья девушки, где и в самом деле красовался личный герб господина тюнагона Фудзивара-но Канэиэ.

– Что ж, – Райко поднялся с колен, сбил пыль с одежды. – Значит, скоро узнаем, кем она была.

На свету волосы оказались рыжеватыми. Странно, вроде бы человеческие, а цвет какой-то собачий…

– Садамицу, поезжай в усадьбу господина Канэиэ.

Тот молча поклонился и отправился выполнять.

Сломанная одним ударом воловья шея – это ж какую силищу надо иметь? А вот и погонщик, которым проломили глинобитную стену. Видать, бросили от самой повозки и метнули сюда. И тоже крови нет почти, от удара умер.

Девица из усадьбы Хигаси Сандзё. Третья. Первая, дочь старшего конюшего, пропала без вести, вторая – прислужница первой супруги тюнагона – была найдена чуть ли не у самых ворот усадьбы. На улице, прямо в повозке. Разорванное горло, обескровленное тело – как здесь. Слуга убит страшным ударом по голове – лицо просто вмяли в череп. Быка взяли за рога и свернули ему шею. Быстро, нагло, в сотне шагов от караула на мосту через Хигаси Хорикава. И вот теперь – третья. Почему же на этот раз убийца с погонщиком расправился на улице – а жертву затащил в дом? Может, и первая девица лежит сейчас где-нибудь в такой же развалине – пища для лисиц и крыс? Послать людей обыскивать все заброшенные дома? К западу от Ниси Хорикава их сотни. Впрочем, от обыска, даже бесплодного, вреда не будет.

Райко вышел на крыльцо – от запаха старой пыли першило в горле. Кто жил в этом доме раньше? Соседи слышали крик – но только утром решились выйти и посмотреть, что там творится.

Хэйан. Тайра-но мияко. Девятивратный град. Столица мира и покоя. Райко огляделся – до чего же гнусное место этот Пятый Западный Квартал! Слева от дома – пустырь, справа – еще одна руина, напротив – усадьба еще жилая, но ее хозяйка еле сводит концы с концами, и дом скоро придет в такой же плачевный вид. Самое место оборотням и неупокоенным духам селиться. Впервые Райко пожалел, что никогда не уделял внимания колдовству и нечисти. Впору поверить, что в столице бесчинствует демон.

Но самым неприятным в деле было, как ни странно, даже не это. Самым неприятным была необходимость в ближайшее время поговорить хотя бы кратко с господином тюнагоном – который вряд ли соизволит снизойти к скромному чиновнику шестого ранга, пусть и высшего разряда. Только бы убитая не оказалась тайной дочерью господина Канэиэ. Господин тюнагон не отличался кротким нравом, и Райко не хотел даже гадать, чего он может наделать в припадке родительской скорби. Например, сослать некоего начальника городской стражи куда-нибудь на Цукуси,[16]16
  Старинное название о. Кюсю


[Закрыть] если не дальше. Райко оглянулся на трех своих вассалов, почтительно ожидающих дальнейших указаний.

– Цуна, ты бы поехал со мной на Цукуси? – спросил он.

– Зачем на Цукуси? – удивился Цуна.

Райко усмехнулся. Простая, но верная душа. Ему только в этом году сравнялось четырнадцать – но он вел себя с Райко так, словно был на десять лет старше, а не на шесть – младше.

– Если бы меня сослали туда, а отец приказал тебе остаться при нем – что бы ты выбрал, Цуна?

– Я бы покорнейше просил вашего батюшку отпустить и меня.

– А если бы он не отпустил?

– Да зачем бы я ему понадобился?

Славный Цуна…

– Я бы поехал с вами, – сказал Кинтоки. – А ежели бы господин Тада-Мандзю[17]17
  Мандзю – другое прочтение имени отца Райко, военачальника Минамото-но Мицунака.


[Закрыть] пожелал меня оставить при себе, ему пришлось бы искать цепь покрепче, чтобы меня приковать.

– Не больно-то ты ему нужен, – поддел Урабэ.

В отдалении застучали копыта: догото-догото! Садамицу – никто другой не погнал бы коня вскачь по улице среди бела дня. И, конечно, не удержится, чтобы через ограду не махнуть.

Не удержался.

– В доме господина Канэиэ пропала служанка Митико! – самурай начал говорить еще в седле, а закончил – спешившись и совершив поклон. Уж таков был Садамицу.

– Уехала вчера днем навестить мать – и не вернулась. Сейчас пришлют кого-то опознать и забрать тело. Господин тюнагон изволит пребывать в Дайдайри.[18]18
  Внутренний город, расположение императорского дворца и государственных служб.


[Закрыть] Поедет ли господин туда, или изволит ожидать его вызова в управе?

– Поеду, – Райко уже подвели коня, Кинтоки подставил ему руки, чтобы помочь сесть в седло. – Ступайте домой и ждите меня там. Думаю, что обернусь скоро.

* * *

В канун Сэцубуна, да еще когда это первый праздник после годичного траура, хлопот у придворных дам полно: нужны свежие гирлянды и кусудамы, следует присмотреть за служанками, что выметают грязь из дворца, подобрать наряды государыне императрице, вдовствующей императрице-матери, вторым и третьим женам царствующего императора, его братьев-принцев, его сестрам и теткам-принцессам, наложницам, да и о собственном выходе заранее позаботиться, не откладывая выбор нарядов на последний день.

А уж если ночью на крыши и голые ветви деревьев лег припозднившийся снег – то как не перебраться на веранду, раздвинув сёдзи, затопив медную жаровню и любуясь сквозь занавесь заснеженным садом?

Шесть юных дам под надзором двух дам почтенных, время от времени поглядывая в сад, плели бумажные гирлянды для защиты от злых духов. А там, где шесть юных дам плетут гирлянды, там уж непременно начнут плестись и речи, которые иной почел бы и за нескромные, – о молодых куродо[19]19
  Придворные шестого ранга; в данном случае речь идет о личных пажах императора.


[Закрыть] в их прекрасных зеленых нарядах, о придворных кавалерах – один другого изящней, один другого ветреней! Как вдруг дама Киё, сквозь занавесь выглянув, возьми да и скажи:

– А вот гляньте, что за красавчик там стоит у моста. Вот этот, пожалуй, даже изящней господина То-но бэн! И глаза какие печальные!

– В первый раз вижу здесь этого юношу, – покачала головой дама Оно. – Кто бы это мог быть? На нем платье чиновника шестого ранга[20]20
  Одного из самых низких (всего рангов было восемь). Определялось по длине шлейфа на верхней одежде сокутай.


[Закрыть] – он и вовсе не должен быть допущен ко двору, но раз уж он здесь, так, наверное, кто-то его пригласил?

Тут все принялись обсуждать, какой из молодых кавалеров еще ни разу не являлся ко двору, и сколько ни называли имен, угадать не могли. Наконец решились вот на какую проделку: послали прислужницу тринадцати лет за тушечницей и кистью, а когда требуемое принесли, дама Киё, белый веер раскрыв, такие строки написала:

 
Имя птицы на ветке,
Припорошенной снегом,
Не дано мне узнать
 

Не очень искусные стихи, но когда надо спешить – то до изысков ли? Юноша-то вот-вот уйдет…

Прислужница отнесла неизвестному красавцу веер и тушечницу с кистью: подскажите, мол, госпоже моей, как лучше закончить стихотворение. Тот стихи прочитал, и что же? Наклонился к девочке и тихо ей что-то проговорил. Замирая от любопытства, дамы ждали возвращения посланницы. Каково же было их разочарование, когда прислужница передала слова кавалера:

– Пусть благородная дама извинит простого воина, не искусного в сложении стихов. Никакого достойного продолжения для ее строк он сейчас придумать не в силах.

– Аварэ![21]21
  Возглас досады.


[Закрыть] – сказала дама Оно. – Да будь у него лицо хоть из жемчуга, если он так неотесан – что нам до него?

Тут изволила прийти дама Суэ, женщина в летах, сведущая во всех делах Запретного Города. Приходилась она супругой старшему смотрителю Дайдайри, в этом и заключалась причина ее осведомленности.

– Посмотрите, какой неотёсанный мужлан там, у катальпы, стоит, – пожаловалась ей дама Киё. – Кто бы это мог быть?

Дама Суэ, выглянув в щель занавеси, ответила с улыбкой:

– Кто же, как не Минамото Ёримицу, сын губернатора Сэтцу? Его ещё называют Райко. Он начальник городской стражи и первый стрелок во всей столице, а может, и во всей стране – так говорят. Однако что ему делать здесь? Я не слышала, чтобы человек его ранга из воинского дома был допущен ко двору.

– Невелика и потеря, – бросила дама Оно.

Тут к молодому человеку подошел мужчина постарше, одетый в платье чиновника четвертого ранга – и, перемолвившись словом, они ушли. Мужчина этот был хорошо известен при дворе – звали его Минамото-но Хиромаса, и занимал он не очень почетную, но и не очень обременительную должность хранителя покоев императрицы-матери. Службу свою он исправлял не вполне усердно – и не скрывал, что гораздо более интересуется священной музыкой гагаку, которую любил слушать, сам был большой мастер исполнять и для которой даже измыслил способ записи мелодий. Говорили, что в его руках играет и полено – хотя играющим на полене его никто никогда не видел; но вот любой другой инструмент, какой не зазорно взять в руки благородному человеку, пел у него в пальцах так, что содрогались стропила и пыль падала с балок.

– Они родичи? – спросила любопытная дама Ки.

– Нет. Разве что по линии божественного рода. Минамото из Сэтцу получили фамилию – дайте сочту – четыре поколения назад, а господин Хиромаса изволит быть внуком присоединившегося к богам императора Дайго. Отец его – принц крови господин Ёсиакира. Если бы господин Хиромаса не получил фамилию, то…

Дама Суэ никогда не упускала случая прихвастнуть познаниями в родословии всех, ведущих свое происхождение от потомков Аматэрасу. Ее многозначительное молчание все поняли правильно: если бы господин Минамото-но Хиромаса не получил фамилию[22]22
  Получив фамилию, потомки императорского рода лишались права занять престол.


[Закрыть] – он был бы в списке претендентов на престол впереди царствующего государя Рэйдзэй, хотя и позади своего дяди, Левого министра господина Минамото-но Такаакира. Однако что зря толковать о несбывшемся и невозможном?

– А что же хранителю покоев нужно от начальника городской стражи? – продолжала расспросы дама Ки.

Никак иначе этот вопрос не мог быть задан – начальнику городской стражи пришлось бы долго добиваться чего-то от хранителя покоев императрицы-матери, если бы тот сам не захотел побеседовать.

– Не знаю, – дама Суэ чуть-чуть улыбнулась. Даже не улыбнулась, а уголки рта слегка раздвинула – чтоб не пошли трещинами белила. – Возможно, это как-то связано с бесчинствами демона в посаде.

Тут уж, конечно, любопытство разобрало всех, да так, что еще немного – и дамы совсем бы забыли о приличиях.

– Четыре дня назад одна из прислужниц господина тюнагона Фудзивара-но Канэиэ отправилась к родителям на Восьмую улицу – и от ворот усадьбы толком отъехать не успела, как приняла злую смерть. Страшное дело – быку шею свернули, погонщику голову оторвали, девицу же словно бы загрызли. А нынче утром как будто найдена еще одна – и снова из дома тюнагона Канэиэ!

– Ох! Как страшно, как страшно! – дамы запричитали в голос. – Не иначе как чей-то могучий дух не может успокоиться после смерти. Кого это господин Канэиэ так обидел, что за покойник так свирепствует? Ох, если считать обиженных господином Канэиэ – не хватит пальцев на руках у всех здешних дам, вместе взятых! Но вот кто способен распознать злого духа? Сэймэй, конечно же, Сэймэй! Не он ли утихомирил растревоженный дух Фудзивара-но Наканари? А что призрак принца Савары[23]23
  Фудзивара-но Наканари – зачинщик восстания, казнен в 810 году. Принц Савара – протестовал против переноса столицы, был изгнан и умер при таинственных обстоятельствах в 785 году.


[Закрыть] перестал терзать столицу – также его рук дело!

– А правда ли, – спросила дама Оно, – что Хиромаса водит с Сэймэем дружбу?

О, тут-то все забыли о молодом невеже, и принялись наперебой пересказывать самые занимательные истории – о том, как демон украл из дворца чудесную бива,[24]24
  Четырехструнная лютня.


[Закрыть] а Сэймей при помощи Хиромасы вернул ее обратно, и о девице, от которой Сэймэй отвадил ухажера-выдру, и о том, как Сэймэй по просьбе господина Великого Министра Кудзё убил жабу простым ивовым листком, а там заговорили о других таинственных происшествиях, и в конце концов все сошлись на том, что надобно соблюдать осторожность и в ночное время дома не покидать – да и в дневное остерегаться ездить без охраны.

– А кстати… – тут глаза дамы Суэ сощурились, – говорили, что чья-то повозка, запряженная белым быком с красной спиной, все утро стояла у Ниси О-мия, где начальник городской стражи упражнялся в стрельбе из лука.

– Кажется, у дамы Хэй бык белый, с красной спиной, – проговорила дама Киё. – А впрочем, мало ли таких быков в столице.

Дама Хэй, дочь капитана Правой Внешней стражи Тайра-но Корэнака, зарумянившись под слоем белил, опустила голову и ничего не сказала.

* * *

Минамото-но Хиромаса – таково было всеобщее мнение – обладал безупречным вкусом не только к священной музыке, но и ко всему остальному. В небольшой комнатке, отведенной ему во дворце Дзёнэйдэн, все было устроено так, чтобы радовать глаз – и слух, если хозяину приходила охота поиграть на бива или на флейте.

Прозвище «Господин Осени» подходило пожилому чиновнику как нельзя лучше – и не только потому, что в его ведомстве находились Осенние Палаты. Смолоду Хиромаса, как говорят, был невзрачен – лицу недоставало нежной округлости, чертам тонкости, волосам мягкости и длины. Если бы не остроумие да не божественная игра на флейте – пожалуй, ничем не мог бы он пленить сердце красавицы. Однако будучи из тех мужчин, кого лета только красят, в свои пятьдесят он стал более видным кавалером, нежели многие юноши, не говоря уж о ровесниках, чьи миловидные лица с годами расплылись, округлые щеки обвисли, а длинные волосы изрядно поредели. Хиромасу же луны и дни лишь шлифовали, как бронзовую статую. Лицо Хиромаса брил гладко, бородки или усов на китайский лад не отпуская, пудрой не пользовался и бровей не чернил – и оттого не казался ни моложе, ни старше своих пятидесяти лет. Виски его плотно прихватил иней, а брови только слегка тронул – но глаза, большие и внимательные, не подернулись мутью годов, и говорили, что не одна дама, завидев блеск в этих глазах, оставляла ночью сёдзи в своей комнате приоткрытыми. И то: алые листья клёна цветущей вишне красотой разве уступят?

Руки бывшего начальника Левой Стражи выдавали крепкую дружбу с мечом и луком, а под складками просторного сокутай угадывалась фигура стройная, как у двадцатилетнего Райко. И нес себя господин Хиромаса так изящно и легко, как Райко никогда не удавалось двигаться в придворных одеждах. В другое время Райко смутился бы этим сравнением, теперь же смущаться не стал – не до того. В глазах еще стояли разметанные в пыли шелка убитой девицы, в ушах звенели презрительные слова, что бросал ему господин тюнагон Фудзивара Канэиэ, из дома которого были убитые прислужницы. Много при дворе людей, положением выше тюнагона – но господин Канэиэ изволит быть родом из северных Фудзивара, он сводный брат императрицы-матери государя Рэйдзэй, он член Великого Государева Совета[25]25
  Великий Государев Совет (Дадзёкан) в описываемое время – высший орган государственного управления. В него входят: канцлер (кампаку) – главный советник императора, Великий Министр (дайдзё дайдзин), Левый министр (садайдзин), Правый министр (удайдзин), Средний министр (надайдзин), Великий советник (дайнагон), Средний советник (тюнагон), Малый советник (сёнагон) – иногда советников по нескольку человек, максимум по трое каждого ранга – глава дворцового управления (санги), глава внешнего секретариата (гэки), Главный левый цензор (садайбэн), Главный правый цензор (удайбэн), их заместители (сатюбэн, утюбэн), их вторые заместители (сасёбэн, усёбэн), Первый левый секретарь (садайси), Первый правый секретарь (удайси), всего от 18 до 30 человек.


[Закрыть] – а потому начальник городской стражи должен в его присутствии сидеть, склонившись, головы не поднимая – даже если бы на его совести не было двух нераскрытых убийств. Потому что при дворе даже кошки изволят состоять в пятом ранге, а сам Райко – в шестом.

Хранитель покоев велел подать сладкого сакэ и к нему – рисовых пирожков с острой начинкой. Райко не знал, отчего господин Минамото – случайно, по его словам, – услышав гневные речи тюнагона, проникся сочувствием к такой мелкой птахе, как он – однако был рад, как говорится, и за паутинку ухватиться.

Говорили поначалу о пустяках, Хиромаса расспрашивал о делах в восточных провинциях, о здоровье отца и братьев – но видно было, что только ради приличия. И лишь после того, как обсудили всех предков Райко, вплоть до сиятельной особы Шестого принца,[26]26
  Принц Садацуми, сын императора Сэйва, основатель рода Минамото.


[Закрыть] Хиромаса соизволил перейти к делу.

– Положение ваше, надо признать, весьма скверное, и даже не потому что чуть ли не беса подозревать приходится, а потому, что за всем этим чувствуется рука человека, сидящего высоко.

Тут один слуга внес на лаковом подносе закуску и сакэ, а другой – жаровню с пылающими углями. Господин Хиромаса примолк, ожидая, пока оба, исполнив свою службу, выйдут из покоев. Райко приметил, что по правую руку от них – веранда, выходящая в сад, а по левую – освещенные комнаты, так что если бы кто-то начал подкрадываться, чтобы послушать разговор – тень его непременно упала бы на сёдзи. А господин Хиромаса, увидев, что Райко это приметил, улыбнулся.

– А в таких случаях, – продолжал господин Хиромаса, – будет ли найден преступник, нет ли – вы все одно наживете могущественного врага. Если демона не отыщете – будет против вас враждовать господин Канэиэ. Если отыщете – кто знает, чью злобу возбудите… Бедственное ваше положение возбудило в моем сердце жалость.

– Признательность сего жалкого человека никакими словами выражена быть не может, – глубоко поклонился Райко.

– А вы выпейте сакэ – язык-то понемногу и развяжется, слова отыщутся…

Подавая пример, Хиромаса первым взял в руки чашку из китайского фарфора – голубого, хэнаньской работы. Райко теперь неловко было отказываться, хотя он собирался. Юноша взял чашку, согрел руки, пригубил.

– А доводилось ли господину Хиромасе когда-либо сталкиваться с духами и нечистью? – Райко посмотрел в опустевшую чашечку.

– Нет, не доводилось. Хотя россказней я слыхал немало. Горожане, простой народ, готовы видеть под каждым кустом кицунэ, а в каждой луже – каппу. Ночные грабители, бывает, раскрашивают лица и выдают себя за они, чем нагоняют страху на людей. А впрочем, их нравы вам известны. Да и кугэ[27]27
  Кугэ – родовая знать, ведущая происхождение от императоров древности и их ближайших сподвижников.


[Закрыть] суеверны не меньше простолюдинов. Не иначе как до вас дошли слухи о том, что свою бива я выиграл в состязании у демона, что тревожил людей возле ворот Расёмон?

Райко, улыбнувшись, кивнул. Сакэ согрело ему руки и внутренности в этот холодный и полный горестей день.

– Он не был демоном, – вздохнул Хиромаса. – Просто грабителем. Но на бива и впрямь играл искусно, а инструмент оказался дивный, китайской монастырской работы…

Господин Хиромаса вдруг задумался, сдвинув брови. Райко показалось, что он смотрит куда-то сквозь мир вещей, словно бы видит незримое для других.

– Да, так вот что вам стоит сделать, – медленно проговорил Хиромаса, возвращая взгляд к лицу собеседника. – Подите-ка вы к Абэ-но Сэймэю.

Абэ-но Сэймэй! Кто в Столице не знает этого имени? Дама Суэ, вспомнив дни своей молодости (ах, и ее сердце при звуках флейты Хиромасы билось чаще!), со всеми подробностями рассказала бы, как молодого и чуть ли не безродного (отец-то из Абэ, да мать, поговаривали – кицунэ, лиса-оборотень!) колдуна-гадальщика представил ко двору молодой Минамото-но Хиромаса, в то время капитан Правой Стражи Дворца. Тёмная там история была, тёмная и странная, один человек в ссылку на остров Цукуси пошел, иные в отдаленных провинциях чины получили[28]28
  Форма ссылки для знатных особ.


[Закрыть] – подробностей и не узнать теперь, известно лишь только, что царственная тётка Хиромасы, супруга сокрывшегося государя Мураками, очень после того дела благоволила племяннику и Сэймэю. И когда именно её сын под именем государя Рэйдзэй изволил занять престол, благоволение сие усилилось. Однако Хиромаса почетное назначение в Осенние Покои принял, а вот Сэймэй предложение стать главой Палаты гадальщиков со всей вежливостью отклонил – и продолжал себе жить уединенно на улице Цутимикадо в окружении слуг-сикигами,[29]29
  Служебный дух.


[Закрыть] которых он нарекал именами разнообразных насекомых.