Текст книги "Дело земли"
Автор книги: Ольга Чигиринская
Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
Вассэ! Кто сегодня здесь у нас храбрец?
Вассэ! Кто сегодня здесь у нас герой?
Кто же, как не Ватанабэ-но Цуна!
Кто же, как не юный Ватанабэ-но Цуна!
Страшный демон бродит по ночам,
Убивает юных дев и пьет их кровь,
Кто положит злодеяниям конец?
Кто же, как не четверо бойцов,
Славных воинов из дома Гэн,
Самураев Минамото-но Райко!
Началось обещанное «что-то особенное» – танец в честь Цуны. Тидори, одетая по-мужски, нацепила красную маску демона и принялась приставать к одной из девиц, одетой как придворная дама. Тут ее подруга Миякодори, тоже в мужском платье, трижды прыжком кувыркнувшись через голову, выхватила деревянный меч и давай на демона наскакивать! Демон махал рукавами, прыгал то вправо, то влево, ходил колесом, но ничто не помогло – руку ему отрубили и поднесли настоящему Цуне. Рука была сшита из белого шелка и оказалась набита сладостями-ава.[52]52
Рисовые пирожные, закрученные в виде «морской пены».
[Закрыть]
О ночном конфузе в доме Сэймэя девушки ничего не знали и не поняли, отчего Цуна так хмурится, когда его чествуют. Райко притянул к себе Тидори за рукав, тихонько шепнул ей на ухо, в чем причина, и та, отложив маску демона в сторону, сама начала наливать юноше и утешать его. Прочие продолжали играть и петь:
Вассэ! Кто сегодня здесь у нас герой?
Кто же, как не Ватанабэ-но Цуна!
Кто же, как не юный Ватанабэ-но Цуна!
Храбрым соколом он прянул на врага,
Лиходею напрочь руку он отсек…
…Голову нужно было рубить, а не руку… а помогло бы? Ведь не сам же убийца за рукой являлся. Значит и за головой мог послать. Хотя как бы объяснил – рта-то у него не было бы? Нет, все же голову надежней.
– Да ну… – засмущался вдруг Цуна. – Не могу я! Вы же больше моего рисковали, господин, а Кинтоки вон, живьем поймал одного! А я что…
– А вы, господин Ватанабэ, – Тидори ласково взяла его за руку, – поддались женским чарам, потому что молоды и неопытны. Но опыт ведь – дело наживное…
– Цуна! – крикнул Кинтоки, еще не пьяный – чтобы напоить Кинтоки, нужно кувшина два, не меньше, – но уже веселый. – Цуна, ты стоящий парень, и не смей в себе сомневаться! Мы что… Мы уже готовые вояки! Давно в седле и бывали во всяких переделках. А ты совсем недавно сделал взрослую прическу, но в ту ночь… Цуна, ты мужик! Это я, Саката Кинтаро, говорю тебе: ты мужик, Цуна!
– Мужчине – награду мужчины! – поддержал Садамицу.
Тидори поймала взгляд Райко и подозвала самую молоденькую из девушек, что подыгрывала на барабанчике.
– Сегодня Ёбукодори будет вам прислуживать весь вечер и всю ночь, если захотите, господин Ватанабэ, – сказала она – и девушка села подле Цуны, а Тидори заняла место подле Райко.
После этого ещё много пили и пели:
Господин Хиромаса взял в руки свою бива, а Тидори – флейту, и вдвоем они затянули длинную песнь о деве Тамана,[54]54
Дева Тамана из Ава, гордая и неприступная красавица – героиня множества народных песен, вошедших в старинные собрания.
[Закрыть] а Кинтоки встал, подхватил маску демона и, помахивая этой маской, словно веером, пошел танцевать, на удивление ловко для такой громадины. Господин Минамото между куплетами склонился к Райко и тихо прошептал ему на ухо:
– А всё же вы не выкроили времени написать письмо даме Кагэро…
Райко вздохнул, скрывая досаду. Вот нет у него занятия кроме как бегать за чужой женой, когда заговор гнойным нарывом зреет в самом сердце столицы.
– Завтра же с утра ей напишу, – сказал он.
– Не стоит беспокоиться, – тихо проговорил господин Хиромаса, продолжая играть. – Я уже написал.
Райко как поднес чашку с вином ко рту – так и застыл.
– Вам осталось только привязать письмо к ветке цветущей сливы, – невозмутимо продолжал господин Хиромаса, – и отослать со своим человеком.
Райко трудным глотком протолкнул вино в желудок.
– Покорнейше благодарю за заботу, – проговорил он, отставляя пустую чашку. – А… что же в этом письме?..
Господин Минамото отложил плектр, пошарил в своем левом рукаве и извлек аккуратно сложенное письмо на зеленой бумаге с серебряными искрами, благоухающее ароматными смолами и померанцами.
Райко развернул и прочел:
«Лук из катальпы туго натянув,
Куда послать – не ведаю —
Стрелу:
Гусей в полях укрыл
Туман весенний».
– Так, ничего особенного, – господин Хиромаса снова взял плектр и ударил по струнам, – но завязать переписку сойдет.
Райко снова сложил письмо и благодарственно поклонился. Он, конечно, умел сочинять стихи, но делать это по каждому подходящему случаю, как было должно, не мог. Вот как недавно во дворце – смотрел на веер с летящими строчками, начертанными женской рукой, а ничего в голову не шло. И прислужница огорчилась, и репутацию, как сказал господин Минамото, испортил…
Он спрятал письмо в рукав, пригубил чашку, наполненную Тидори, приобнял сидящую справа женщину. Он любил танцовщиц – с ними было легко.
Танцы кончились, все разбились на парочки. Миякодори, «столичная птичка», обхаживала господина Хиромасу, Кодори постукивала в барабанчик, словно и не замечая руки Садамицу у себя за пазухой, вокруг раскрасневшегося Кинтоки хлопотали сразу две, одну звали Мидзукоидори, а как вторую – Райко запамятовал, а Хиёдори, не очень красивая, но остроумная и скорая на язык, пела, обнимая Суэтакэ. Райко вспомнил, как в их первый визит она осадила Урабэ, который назвал ее «торговкой грехом». «А разве сабурико и самурай – не одного корня слова?[55]55
«Сабурико» – «девица для услужения». Самурай, соответственно – «служивый».
[Закрыть] – отозвалась девушка. – Вы торгуете убийством, я – блудом. Так давайте каждый будет торговать своим грехом, не мешая другому». И Суэтакэ остался с ней. С тех пор, как он принес обеты убасоку,[56]56
«Облегченный» вариант монашества в буддизме.
[Закрыть] он старался хранить своеобразную верность «девам веселья», раз уж их нельзя было избегать совсем.
Райко тоже не был ни с кем, кроме Тидори. Он не приносил обетов – просто с ней одной ему было хорошо. С девицами – не то, что с придворными дамами. И поговорить можно просто, без затей, особенно если девица не только хороша собой, но и умна, вот хотя бы как Тидори. Райко подозревал в ней знатное происхождение, по меньшей мере, со стороны отца, но никогда не расспрашивал ее о прошлом: кому хочется вывешивать перед чужим свой позор?
…Плясать утомились, и Миякодори затеяла игру в сэцува. Каждый должен был рассказать страшную историю, а кто не может – тот пусть пьет штрафную. И тут же сама принялась рассказывать, как духи похитили чудесную бива, а господин Хиромаса сказал, что все было не так. После этого игра не заладилась: стали говорить о ложных чудесах и о том, как отличить подлинное чудо от морока или просто обмана.
Тидори рассказала, как господин Кудзё, отец троих братьев Фудзивара, повстречал на улице Оо-мия процессию призраков, и на этот раз господин Хиромаса не стал спорить и подтвердил: да так оно и было, господин Кудзё после этого несколько недель провел в уединении, молясь и очищаясь от скверны. Урабэ, наставленный в буддийских притчах, уцепился за слово «скверна» и рассказал весьма поучительную историю о некоей блудливой хозяйке почтовой станции, которая превращалась в змею, и о двух монахах, что согрешили с ней. Как-то само собой получилось, что теперь очередь рассказывать была за Садамицу. Он, будучи в Удзи по делам, слыхал о художнике Ёсихидэ, который все никак не мог нарисовать по заказу своего хозяина адское пламя.
– Ёсихидэ был великий художник. Но безобразный собой. Такой отвратительный, что его называли «Обезьяна». Может, и не случайно на его ширме в аду терзают прекрасных и молодых людей… Так или иначе, но когда он работал над этой ширмой, словно демоны овладели им – таким мукам он иной раз подвергал слуг и учеников, что служили ему натурщиками. Того свяжет и вздернет как на дыбе – вроде бы и не больно поначалу; порисует немного, а потом скажет – «мне до ветру надо», и уйдет на целую стражу, а висящего вроде как позабудет…
– То хищную птицу притащит, – вставил Урабэ.
– Я тебе мешал?…да, хищных птиц, змей, мышей летучих, всякую прочую дрянь… И вот однажды Великий Министр Хорикава – сиречь, господин Фудзивара Мотоцунэ[57]57
Фудзивара-но Мотоцунэ – второй в череде представителей рода Фудзивара, полностью контролировавших императорский престол, отец господина Кудзё и дед братьев-соперников Корэмаса, Канэмити и Канэиэ.
[Закрыть] – пожаловал в его дом – посмотреть, как идет работа. Ёсихидэ уже почти закончил ширму, но в самой середине было пустое место. Там он хотел нарисовать пылающую повозку, в которой бьется молодая женщина… Он рисовал ее днем и ночью, но никак не мог изобразить то, что ему хотелось. Не мог представить себе все это должным образом. И он осмелился попросить Великого министра – можно ли сделать так, чтобы в повозку посадили молодую женщину, одетую знатной дамой, – и подожгли…
– И что же господин Великий Министр? – спросил Райко, чувствуя странный холод между лопаток.
– А господин Великий Министр решил покарать его за такую жестокость и велел посадить в повозку его собственную дочь, полагая, что Ёсихидэ образумится.
– Значит, в Удзи эту историю пересказывают так, словно виноват Ёсихидэ? – тонкие брови господина Хиромасы поднялись.
– А я слыхал иначе, – сказал Кинтоки. – Как будто в доме художника сам собой начался пожар, а он, вместо того, чтобы спасать имущество, рисовал и рисовал адское пламя, потому что наконец-то понял…
– Увы, нет, – покачал головой Господин Осени. – Я видел эту ширму в храме Энрякудзи, на горе Хиэй. Там действительно изображена молодая женщина в горящей повозке. Изображена… с потрясающей достоверностью.
– Я думал, что знаю о жестокости всё, – пробормотал Райко.
Господин Осени посмотрел на него с интересом.
– Всегда есть возможность узнать больше, – сказал он.
Похоже, о нраве господина Тада-Мандзю были наслышаны и в столице.
Но отцу, подумал Райко, и в голову не пришла бы такая изощренная, поистине дьявольская игра. Господин Мицунака любил кровавую забаву – соколиную и псовую охоту; был скор на расправу, мог в гневе отрубить слуге голову, руку или ногу, ударить жену… избить сына, который начал бы заступаться за мать… но и всё.
Он вспомнил вдруг стихи, которые сложил Канцукэ-но Минэо на смерть Великого министра Хорикава, и, повинуясь внезапному наитию, прочел вслух:
О, если б вы душою обладали,
деревья вишни, что растут в долинах
Горы Фукакуса, —
То нынешней весной
Вы зацвели бы черными цветами!
Господин Хиромаса помолчал, глядя уже знакомым Райко взглядом куда-то в неведомое, потом протянул чашечку Миякодори, и та тут же подлила ему сакэ.
– Ёсихидэ был великим художником. Я видел много его работ. Он ни в чем не уступал Мао Янь-Шоу[58]58
Китайский придворный живописец середины 1 в. до н. э.
[Закрыть] и У-Дао Цзы.[59]59
Легендарный китайский живописец, которого называли «наставником ста поколений». 8 век н. э.
[Закрыть] Но я иногда думаю – как странно, он никогда не рисовал рай Будды Амиды, а демоны удавались ему лучше, чем боги.
– Рай Будды Амиды невозможно изобразить, – задумчиво сказала Тидори. – Ибо невозможно вообразить Чистую Землю. Тот, кому это удалось бы – достиг бы подлинного величия.
– А в чем оно? – с новым интересом спросил плясунью Хиромаса.
– Тот, кто сумел бы отрешиться от грязи этого мира настолько, чтобы сердцем постоянно созерцать Чистую Землю, неизбежно возненавидел бы свое существование и существование других людей, препятствие на пути туда, обман всех пяти чувств. Однако художник обращает свои творения к пяти чувствам в чувственном мире. Значит, чтобы раскрыть людям истину, он должен совершить обман. Вот, почему ад рисовать проще – муки ада все тот же обман пяти чувств. Совершенным изображением Чистой земли был бы чистый лист бумаги.
– Я мог бы поспорить с вами, – сказал господин Хиромаса. – И это было бы интересно, поскольку суждения ваши необычайно глубоки для столь юной девы. Однако час уже поздний, и мне неловко поминать Имя Будды, ибо я в настроении грешить.
– Полноте вам, господа, – сказала Хиёдори. – Монахов зовут, когда в доме похороны. Нас, сабурико, зовут совсем для другого. Смотрите-ка, молодой господин Цуна изволит уже носом клевать.
– И вовсе я ничем не клюю! – возмутился Цуна.
– Это он намекает, что нам пора в постель, – сказал Садамицу и ущипнул Кодори за мягкое место. – Кое-кого кое-чем поклевать.
И в самом деле, вино было выпито, а слова Тидори словно бы последним штрихом завершили картину…
* * *
Масло выгорело и лампада погасла. Сначала была непроглядная темнота – а потом луна приподнялась над краем гор, нависающих над столицей – и на сёдзи чуть проступили тени деревьев.
Из сада пахло землёй. Запах был влажный и холодный. Тайное место Тидори было влажным и теплым. Дыхание вырывалось из ее уст облачками пара, запах благовоний от ее тела мешался с запахом свежего кисловатого пота и вина. Райко вдыхал – и на вдохе проникал в нее глубоко, до самого дна, прижимая ее к себе теснее и теснее, потом замирал на один удар сердца, полный блаженной муки – и, выдохнув, отступал, чтобы двинуться вперед снова. Не фениксы трепетали крыльями, не мандаринки резвились в пруду – а просто два человеческих существа искали друг в друге тепло. Правой рукой Райко сжимал маленькую грудь танцовщицы – и ее сердце под его ладонью билось так часто, будто она и в самом деле была птицей. Левой рукой он обнимал девушку, прижимая ее к себе как можно теснее, чтобы не пропустить ни одного изгиба, ни одной впадинки…
Потому что она вся была живой.
И когда все кончилось, он не отпустил ее от себя, не смог выпустить из рук живое тепло. Поддаться страху позорно, но Райко сейчас об этом не думал. Он и впрямь боялся, что разожми он руки, позволь этому хрупкому податливому телу отстраниться от себя – и Тидори тоже канет в темноту и холод, оставив его наедине с изнанкой мира.
Тени деревьев на сёдзи расплылись: луну задернуло облако. Расплылись, но не исчезли совсем.
– Что с вами такое сегодня, господин Райко? – спросила девушка.
– Этот лунный свет… – прошептал Райко ей в самое ушко, чтобы дотронуться губами. – От него словно холоднее. А ты такая теплая… Я был груб?
Она положила свою ладошку на его руку, прижала к груди сильней. Хрупкость этого тела была обманчивой – Тидори могла, стоя на руках, удерживать на каждой ноге по чаше вина и обойти так всех гостей, не опрокинув и не пролив. Тонкие пальчики сжали его руку с почти мужской силой.
– Вы сегодня очень печальны.
– Мир печален.
Быть может, сегодня ночные убийцы снова подстерегут девушку на пустой улице…
– Не выходи из дома по темноте, – сказал он. – Теперь опасно.
Тидори рассмеялась, перевернулась на спину. Мужской корешок Райко, уже бессильный, выскользнул из ее раковины и повис, как пустая змеиная шкурка.
– Поглядите на эти стены, господин Райко. Разве они остановят ночного демона или Монаха-Пропойцу, если он захочет войти?
Райко от изумления даже сел.
– Как ты сказала?
– Я говорю, что эти стены…
– Нет, я про Монаха-Пропойцу. Ты знаешь его?
– Кто же из сабурико его не знает… – в голосе Тидори послышалась ненависть. – Он появился в столице незадолго до мятежа Масакадо, как рассказывали. Пришел из дальних стран – Индии или Китая. Снял усадьбу непонятно на чьи деньги, ходил по домам и гадал, якобы демонов изгонял… А ночами зазывал к себе таких девушек, как мы, и насиловал до смерти… или после смерти… Когда поняли, кто этим занимается – послали стражу, схватили его… Но тут как раз случился мятеж, Масакадо прислал в столицу поджигателей – и разбойник в суматохе сумел сбежать из тюрьмы и скрыться. А сейчас он, по слухам, объявился снова. Может, и врут слухи – но девушки-то пропадают…
– А что еще о нем говорят?
Вот так – думаешь, что знаешь о столице если не все, то многое, уж и гордиться начал, а, оказывается, нечем гордиться, ничего-то ты не знаешь на самом деле, Минамото-но Райко…
– Он огромного роста. И силы – нечеловеческой. Волосы у него красные. Однако я думаю, что всё это враки. Столица на самом деле – маленький город. Такое чудовище не могло бы здесь укрыться надолго.
– Маленький? – изумился Райко. – Ты так думаешь?
Сам он в первые дни своего приезда был поражен размерами одного только посада. А ведь посадом дело не ограничивалось – к востоку и к югу от городского вала, за воротами Расёмон, простиралось поселение не меньше, а то и поболее. Не хотела, не желала Столица Мира и Покоя укладываться в заданные изначально рамки геометрической гармонии. И уже не только хибарки да хижины неимущих лепились в предместьях – а и богатые усадьбы перешагнули границы городского вала и потянулись от канала Хигаси-Хорикава в сторону реки Камо, к Шести Полям и дальше – на восток… Райко родился здесь, в усадьбе – но семи лет последовал за отцом в Муцу, затем в Сэтцу, и вновь увидел Столицу только в позапрошлом году, когда прибыл к месту несения службы. Детское впечатление остались непоколебимым: в сравнении с крохотными городками восточных провинций, лепящимися к замкам, она была огромна.
Среди множества дворцов, хибар, храмов, торжищ и людей мог потеряться даже такой приметный негодяй, как Монах-Пропойца. Красная шевелюра. Огромный рост. Следы в мерзлой земле – и по-собачьи рыжие волосины в руке у девушки с пятого проспекта…
– Не знаю, как он укрывается, но он здесь, – вполголоса проговорил Райко.
Что-то еще перед самым погружением в сон промелькнуло в сознании – словно заяц перед глазами тонущего, уходящего в трясину. Райко попытался было поймать, вернуть эту мысль – да где там… Вместо этого другое пришло ему в голову: если появление Сютэндодзи совпало с мятежом Масакадо, то Сэймэй наверняка должен был о нем знать. Похоже, Сэймэй все понял еще там, в саду – слова пленного полудемона только подтвердили его мысли. Понял – и ничего не сказал.
Ай да Сэймэй.
– Вот, вспомнила еще, – Тидори протянула руку и плотней укрыла себя и господина ватным одеялом. – Он пьет много вина. Целыми кувшинами.
Но Райко уже спал. Тидори прижалась к нему, и два тела под ворохом шелков, словно два шелковичных червячка в одном коконе, замерли, сохраняя тепло.
* * *
Осторожный человек шел по улице, где возможно, переступая через тени и трещины. Он прекрасно знал, что это – предрассудок и никакого вреда от того, что наступишь на тень, произойти не может. Но телу было удобнее двигаться так. И почему-то при этом скрадывалась скорость шага. Сейчас, например, за человеком трудно было бы удержаться, не переходя на бег – если бы кто-то следовал за ним. Но следовать было некому. Ночами на улицах Столицы хозяйничают пять видов нечисти и три вида людей: воры, стражники и божьи люди. И все они – как люди, так и нечисть – испытывали к ночному прохожему смешанное чувство страха и почтения; ну а чего больше было в этом смешанном чувстве – почтения или страха – зависело от обстоятельств.
Нечисть, во всяком случае, сегодня вела себя смирно: то ли ее обрядами очищения напугали, то ли она издалека узнавала Сэймэя и пряталась, чтобы не связываться. Стражников же Сэймэй избегал сам. К встрече с ворами он был готов, а что касается божьих людей…
Божьи люди – это разговор особый. Они как бы и есть – и как бы их нет. Ибо, с одной стороны, улицы Столицы надобно держать в чистоте: ни отбросы, ни навоз, ни трупы собак, быков, лошадей и простолюдинов не должны осквернять взоры Солнца, когда оно покажется из-за гор. Этим и занимаются божьи люди, чья община, возглавляемая хромым Акуто, находится под покровительством храма Гион и страшного Годзу-Тэнно, владыки моровых болезней. Когда принц-регент Сётоку повелел всюду распространять учение Будды, особой любви между приверженцами новой веры и ревнителями отеческих богов не было, и даже случилось несколько восстаний. Однако со временем все утряслось, а про отеческих богов выяснилось, что все они в ином воплощении сделались буддами, бодхисатвами или святыми духами, так что и воевать стало вроде как незачем. Кроме того, буддийские монахи были людьми учеными, и паства их стремилась к учению, а служители ками, особенно местных оставались близки к народу. Простолюдин приходил к бритоголовым монахам разве только если в доме кто-то умирал – а остальное время старался держаться от них в стороне, перепоручая заботу о себе, доме и урожае божествам лесов и гор. Знать же, напротив, любила слушать ученые диспуты, паломничать, показывая пышность выезда, преподносить монастырям дорогие свитки и заказывать тонкой работы чаши, воздвигать статуи и храмы, кичась друг перед другом щедростью и благочестием – а поклонение родовым богам происходило скромно, в кругу семьи.
Конечно, бог богу рознь – Озаряющая Небо, как-никак, дала начало императорскому роду, а значит – и всем родам кугэ, оттого и празднества в ее честь пышны и многолюдны. Бог реки Камо хранит Столицу, дочери Сынов Неба служат ему – и оттого празднества святилища Камо также отличаются пышностью и торжеством. Однако простолюдины, которые эти празднества очень любили, чувствовали их всё-таки не своими.
Иное дело – праздники в честь Годзу-Тэнно, в котором проницательные люди распознали буйного брата Богини, Суса-но-о. Моровые поветрия не разбирают чинов и знатности, шлют смерть и во дворцы, и в хижины равно – оттого ублажить Годзу-Тэнно стремится всякий: и бедняк, и богач. Опять же, кто собирает страшную жатву мертвых тел, если беда все же приходит? Кто заботится о людях, когда те уже не могут позаботиться о себе сами? Да все они же, божьи люди храма Гион.
А с другой-то стороны, кто постоянно соприкасается с нечистотой – и сам нечист. Оттого божьих людей принято как бы не замечать. Ни дружить с ними, ни враждовать неудобно: тронешь такого – сам осквернишься, обидишь – нажалуется своему покровителю, и кто знает, какие кары нашлет Годзу на тебя и на твой род…
Оттого ходят ночами божьи люди по городу беспрепятственно, стаскивают крючьями падаль, собирают трупы, на которые не предъявила права родня – и вывозят все это на свою землю, за пределы городской ограды, чтобы там сжечь – прежде собрав с мертвых свою дань: с птицы – перо и кость, с животных – шкуру, с людей – одежду, если это еще годится в дело. Даже ночные разбойники стараются обходить их стороной, а стража без слов пропускает божьих людей через все заставы. Как и покровитель их, Суса-но-о, они разом и почитаемы, и отвержены.
Они могли видеть. Могли и узнать. Так что нужно помнить, что кто-нибудь разумный и небрезгливый, задав правильный вопрос нужному человеку, услышит, что прошлой ночью Абэ-но-Сэймэй тайком навестил Минамото-но-Райко. Нужно помнить и то, что храм Гион находится в подчинении храма Кофукудзи, а Кофукудзи – родовой храм Фудзивара.
Но даже очень разумному и небрезгливому не добраться до этой новости раньше завтрашнего полудня. А к тому времени уже должно быть поздно. Ведь господа Фудзивара, даже если они сообразили отдать божьим людям приказ шпионить за Минамото, чересчур горды, чтобы общаться со столь низкой чернью самолично. О, нет, доклады пойдут по всей цепочке подчинения: от старейшин общины – к монахам Гиона, от них – к настоятелю, от него – к кому-то из старших челядинцев Фудзивара… И поэтому Сэймэй успеет раньше. А еще он успеет раньше потому, что господа Фудзивара дают деньги храму Гион – но ничего не дают самим божьим людям. Они полагают, что божьи люди должны выполнять задания Фудзивара просто ради верности храму.
Сэймэй всегда платил хромому Акуто, и хромой Акуто как раз был тем человеком, от кого Сэймэй шел торопливо к усадьбе начальника городской стражи.
У высокой глинобитной стены он, прикрыв глаза, прислушался – нет ли кого на улице. Ощутив, что улица пуста, оттолкнулся от земли, немного помог себе рукой наверху стены – и мгновение спустя был уже в саду. Здесь тени лежали еще гуще, шорохи были еще громче.
Ах, господин Райко, хорошо спать сладким предутренним сном, положив в изголовье рукав той, что небезразлична тебе и которой небезразличен ты… хорошо быть молодым, хорошо быть живым и только собой. А с другой стороны, мир вообще хорош – и пока ты в нем есть, и когда тебя в нем уже нет.
Сэймэй проскользнул по мосткам через пруд, бесшумно поднялся на веранду и раздвинул сёдзи.
Райко, наверное, был воином и в прошлой жизни. Сэймэй, входя, увидел, как рука его незаметно – для обычного человека незаметно – скользнула под одежду, сложенную в головах.
– Это всего лишь я, – сказал гадатель. – Одевайтесь как можно быстрее, господин Минамото. Нет времени поднимать вашу храбрую четверку. Если повезет, мы перехватим нужного человека раньше, чем его труп подберут слуги Годзу-Тэнно.
Райко открыл глаза и тут стало ясно, что за оружие он схватился раньше, чем проснулся. Тоже привычка не из худших. Начальник стражи помотал головой, разгоняя сонную одурь, встал и быстро начал одеваться.
– Кто? – спросил он, не оборачиваясь.
– Старший конюший.
– Ах ты… – пробормотал Райко, влезая в хакама. – Я пройду через общие покои…
Ну да, там же обувь и оружие. Сэймэй кивнул и задвинул сёдзи.
Он не отсчитал и сорока ударов сердца, когда услышал, как хрустит под ногами Райко насыпанная на дорожки галька и потрескивают, ломаясь, стебли прошлогодних цветов.
Юноша был в простых черных штанах поверх ути-бакама[60]60
нижние штаны
[Закрыть] и в старой охотничьей стеганой куртке. Малый лук с колчаном уже торчали из-за его плеча, а рукава – чтобы не мешали стрелять – он подвязывал на бегу.
– Куда он пошел?
– Во дворец Хорикава-ин. Думаю, он уйдет оттуда. Не думаю, что он доберется до дому живым. Но убивать его будут люди.
Райко что-то прикинул в уме – очевидно, расстояние до дворца Великих Министров – и развернулся в северную сторону.
– Не успеем! – сказал он почти на бегу.
– Нам туда и не нужно, – Сэймэй перехватил его за перевязь колчана и показал на то место, где он перепрыгнул ограду. – Великий министр едва ли хочет, чтобы подозрение пало на него или его слуг. Не забывайте, – это было сказано уже возле стены, где Сэймэй подставил Райко руки «замком», – он делает все так, чтобы подозрение, – прыжок, подброс, – пало на его младшего брата.
Снова прыжок – Сэймэй оказался на стене рядом с Райко.
– Тогда, полагаю, его будут ждать у моста через канал, – они уже бежали вверх по Восточному Проспекту. – У Четвертого Квартала, где ближе всего к дому господина Канэиэ!
– Скорее всего, – согласился Сэймэй.
– Почему вы не пришли раньше! – Райко не успел привести волосы в порядок, и отплевывался, когда ветер забивал пряди ему в рот. – Может быть, его уже убили!
– Я отправился за вами, едва получил известие, что он действительно там. Он ведь не глупец, хотя и очень напуган. Сначала он пошел к женщине – и лишь проведя там значительное время, каких-нибудь полстражи назад, переоделся в простое платье и отправился к своему покровителю. Расчет был верен – если бы мои люди не сменяли друг друга, они бы не дождались его. Что удивительного в том, что человек отправился к любовнице?
– Он единственный, кто покидал дом?
– Нет. Госпожа Токико отправилась к даме Кагэро – и до сих пор там. Вернее, была там, когда мне последний раз доложили.
– Выходит, она лгала, говоря, что с госпожой Кагэро ее ничто не связывает?
– Выходит, так…
Они подбежали к мосту.
– На той стороне или на этой?
– Полагаю, на той…
Стража жгла костры на перекрестках и у мостов. Это было, конечно, необходимо холодными ночами – но, с другой стороны, любой злоумышленник, скрываясь в темноте, мог легко сосчитать фигуры вокруг костра и удостовериться в том, что никто из греющихся не сунется в темноту…
Стражникам предписывалось по двое покидать посты и делать обход квартала непрерывно – но кто будет сторожить сторожей? Это удобно для воров, грабителей и убийц… и для тех, кто ставит ловушки на воров, грабителей и убийц. Можно замереть в темноте – и если стражники останутся у костра, никто не обнаружит тебя, никто случайно не выдаст твое присутствие, и никто не собьет тебе ночное зрение светом фонаря.
Райко успокоил дыхание. Распущенные волосы лезли в лицо, и он одной рукой собрал их в хвост на затылке. И почему сразу не подумал, что будут мешать? В руку что-то ткнулось. Посмотрел – короткий шнурок, должно быть, Сэймэй сунул. Хотел поблагодарить, да решил, что опасно говорить, могут услышать. Завязал хвост шнурком, затянул узел.
Оставался нерешенным один вопрос – как в темноте понять, где тот, кто им нужен, а где – убийцы?
– Эй, кто там? – окликнули стражники от костра.
Райко шагнул вперед, показался на свету.
Благородного человека невозможно спутать с простолюдином, даже когда на нем самая простая одежда и волосы в беспорядке после ночи с возлюбленной. Райко оглядел стражников, и те поклонились… Сэймэй оставался в тени.
– Ну, проходите, господа, – сказал, видимо, начальник караула.
Райко не нашел ни одного знакомого лица. Может быть, новички? Но даже новички не могли не узнать его. А они не узнали. Не вскинулись, не обеспокоились тем, что их поймали за явным нарушением дисциплины…
В столице было полно начальников, которых рядовые подчиненные годами не видели в глаза, губернаторов южных и западных провинций, никогда в жизни не уезжавших дальше Южной Столицы[61]61
город Нара.
[Закрыть] и влюбленных, воспевающих красоту дам, за которыми они даже не подсматривали сквозь занавеску. Но Райко был воспитан иначе. О Минамото-но Мицунака можно было сказать, что он жесток, вспыльчив и груб – но даже враг не упрекнул бы его в небрежении делом. Каждого из своих самураев он знал в лицо и по имени. Конечно, нельзя было того же сказать о простых копьеносцах – но и те видели господина своих господ достаточно часто, чтобы узнавать его везде. Райко в этом следовал примеру отца – и потому сейчас заподозрил неладное.
– А кто же обходит квартал? – громко спросил он.
Не дело загулявшему придворному цепляться к городской страже, но не такая уж это и редкость – там, где днем пройдет и не заметит, ночью может захотеть показать свою значительность… какие-то простолюдины смеют пропускать его или не пропускать, а сами дела не знают.
– Нижайше прошу вас следовать своею дорогой, господин, – сказал тот, кто был за старшего. Двое незаметно – это они думали, что незаметно – начали заходить за спину.
Райко посмотрел в лицо «старшого». Действительно, даже при неверном свете костра нельзя простолюдина перепутать не только с благородным человеком, но и с самураем…
Не разбойники. Либо личная охрана кого-то из вельмож, либо… Кто мог бы подойти к посту и перебить либо устранить всех шестерых, не оставив следов?
Дворцовая стража… Райко словно змею за пазухой ощутил.
– Пожалуй… пойду, – неуверенно сказал он и ступил на мост.
Опять получалась глупость. Разве при таком соотношении сил возьмешь кого живым? Тут бы самому уцелеть… поторопились, кинулись вдвоем – а не поторопились бы, так успели бы как раз к трупу конюшего, а допросить покойника так, чтобы ему и во дворце поверили, даже у Сэймэя не получится. Ну что за ночь такая неудачная.
Хотя… если они сейчас поверят, что подгулявший вельможа озабочен только составлением песни, которую отошлет возлюбленной с рассветом, то он просто пойдет дальше, перехватит конюшего – тот наверняка напуган, напугать его еще сильнее будет легче легкого…
Райко сделал второй шаг, третий, четвертый… звука вынимаемой из ножен стали за спиной не слышалось, и никто не тронулся следом. Они тоже не могут позволить себе лишнего шума.
