Текст книги "Дело земли"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Правильно думаешь. Если готовы, значит, лечение может помочь. И недаром же нам приказали никого сюда не впускать.

Тут им на некоторое время стало не до разговоров: нечисть бросилась в комнату, ломая сёдзи. И оказалась по меньшей мере наполовину живой. Во всяком случае, делимой, повреждаемой, а значит – смертной. Почему-то драться было совсем не страшно. Ну почти не страшно. Вполовину не так страшно, как ждать.

– Ба, да их всего трое! – воскликнул Кинтоки, когда твари отступили в туман. – Нас, стало быть, больше, чем надо. Эй, Цуна, пробегись-ка по дому, да собери всех баб в ближней комнате. Что-то мне за них беспокойно…

Кинтоки был прав, конечно – нечисть, как они выяснили утром, страшно мстительна. Но вот что нападающих всего трое – это Кинтоки больше подбадривал себя и друзей, чем сам верил в преимущества их положения. Хотя защитники сражались изо всех сил, ни один из людей-пауков не был убит, а как на них все заживает – самураи уже знали. Сейчас залижут раны – и снова на приступ… А люди – устают. И их можно ранить или убить.

Но все-таки у врага что-то не получалось. Если дело дошло до драки – значит у них тоже все плохо.

Туман вдруг расступился – и в просвете показалась девица, вся одетая в белое, как сабурико; легкая, как лунный лучик.

– Она, – Садамицу шумно сглотнул. Урабэ натянул лук и выстрелил. Он умел стрелами снимать головы – но девица ловко отбила стрелу одним взмахом белого рукава.

– Отчего вы противитесь мне? – спросила она. – Я желаю вашему господину лишь добра.

– Оттого, – сказал Кинтоки, – что он твоего добра не желает.

– Позвольте ему самому сделать выбор: захочет он испить моей крови или нет…

– А потом язык и мужские причиндалы ему долой, – фыркнул гигант. – На кой пес сдалось такое бессмертие?

– Быть супругом богини – вовсе не то, что быть ее слугой, – улыбнулась девица.

– Вот пусть он сам встанет и сам скажет, что выбрал жену. Тогда пропустим.

– Он не встанет, пока этого не захочу я.

– Посмотрим, – сказал Урабэ, откладывая лук и берясь за меч. – Если он тебе нужен – ты должна будешь переступить через наши трупы для начала.

– Я переступлю, – улыбнулась женщина.

И в ответ ей пришел с неба высокий, за пределом голоса, почти за пределом инструмента, веселый звук древнего боевого напева.

Свиток 6

Минамото-но Райко познаёт сердце Будды, господин Тада-Мандзю получает желанный пост

Темнота была настолько плотной, что облегала лицо и тело. Когда Райко вдыхал ее, он чувствовал даже не запах, а вкус. Оглядываясь, он видел вход какое-то время – но свет совсем не проникал внутрь, даже на ладонь от входа не падал.

Райко пробирался ощупью вслед за красавицей, его пальцы погружались в глинистые, влажные стены, пронизанные корнями; по его лицу проскальзывало иногда что-то легкое, тонкое, как шелковые нити или женские волосы, несомые навстречу теплыми токами воздуха.

Тут все неправильно. Тут не должно быть зла. Просто земля, просто корни… даже смерть не такая уж страшная вещь, если все, до последней травинки, потом рождаются заново. Болезненная – трудно покидать то, к чему привязался сердцем, трудно оставлять тех, кто любит тебя и зависит от тебя – но не безнадежная. Слива отцветает быстро, но цветет каждый год, вновь и вновь. Кто добавил зло туда, где его не было?

– Твой прародитель, – раздался со всех сторон шепот. – Мужчина.

Райко сразу понял, что это говорит не дочь художника и не кто-то третий. Это сама земля шелестела голосом осыпающегося песка.

– Ваш божественный супруг? – спросил он. Голос звучал слабо, почти жалко.

– Предатель, – усмехнулась земля, раздаваясь в стороны. – Предатель и трус. И все вы таковы – от него и поныне.

Райко потерял стены, за которые держался – и сразу же почувствовал себя неуверенно. По дуновению теплого, влажного воздуха он понял, что здесь простор – но тьма не стала реже ни на мгновение. Дочь художника взяла его за руку и воскликнула, призывая кого-то:

– Кагуцути!

Вспыхнул огонь. Вялый, синий, он еле трепетал над сложенным у алтаря очагом. При его свете Райко сумел кое-как разглядеть пещеру – вернее, ничтожную часть ее, не более пяти шагов от одного края светлого круга до другого.

В темноте возникло шевеление – и Райко увидел внезапно, что они с дочерью художника со всех сторон окружены людьми. Бледные плоские лица таращились отовсюду, куда ни кинь взгляд – и ничего нельзя было прочесть по этим лицам, бесстрастным и безумным. Мужчины и женщины – одинаковые белые пятна, и дети отличаются от взрослых лишь ростом.

– Матушка, – сказала дочь художника, – я привела себе супруга.

…Муж отвернулся от нее. Если я отвернусь от ее служительницы… но какая разница? Мне не остаться в живых, в любом случае.

– Простите, госпожа. Я сожалею о вас и не испытываю к вам ненависти. Но я не возьму вас в жены.

– Ты полагаешь, – прошелестела темнота откуда-то из-под свода, – что твои желания что-то значат?

Сгусток тьмы спустился пониже. Райко увидел её. Даже не её – а её глаза: восемь плошек, отсвечивающих синим, каждая – с его ладонь размером. Потом он разглядел и всё остальное.

– Вы никогда не спрашиваете нас. И теперь, когда ты в нашей власти, мы не будем тебя спрашивать.

Сэйсё-доно… что бы вы сказали этому существу? Богине, превратившейся в чудовище? Мучающей других, потому что ее мучили? Может быть, вы бы нашли слова. У меня их нет. Я только знаю – теперь – точно знаю: это не справедливость. Так нельзя. Нельзя передавать дальше.

И тут откуда-то далеко… неизвестно как, но прорвался, просочился тоненький звук флейты. Райко поднял голову, узнав священную мелодию. Дочь художника почему-то вскрикнула и бросилась к нему на грудь, словно ища защиты, а огромная паучиха над алтарем засучила ножищами, защелкала жвалами – и зашевелились, заволновались толпы цутигумо, окружившие слабый огонь перед алтарем. Их бледные лица повернулись в одну сторону, как личики цветов к солнцу – и Райко, глянув туда, увидел вход, а у входа – Сэймэя.

– Предательство и подлость, как обычно! – с челюстей паучихи что-то закапало в огонь, потянуло смрадом. – Лживая песня! Вы узнаете ее, дети мои? Вы помните, как они нас убивали? Разорвите потомство предателя! Напейтесь его крови!

– Назад! – властный голос Сэймэя остановил прянувших было к нему цутигумо. – Что у тебя за тяжба с нами, великая богиня? Разве люди Ямато не твоей крови?

– Вы предали меня! Все предали меня!

– Назад! – Сэймэй сделал какое-то движение пальцами, и в его ладони засиял яркий свет.

Цутигумо шарахнулись назад, паучиха зашипела, попятилась – и… превратилась в женщину. В этом облике она, пожалуй, была еще неприятней, чем в паучьем. Ее тело оказалось раздутым трупом, опаленное лоно сочилось гноем, а из всклокоченных волос торчало нечто ужасное, похожее то ли на краба, то ли на освежеванного младенца – с восемью ногами и сморщенным личиком. Еще двое таких же сидели на плечах, двое – впились в груди, двое цеплялись за раздутые ягодицы и один копошился меж бедер.

– Почему вы, – Сэймэй поиграл своим блистающим оружием, оно чуть поумерило ослепительный блеск, и Райко увидел, что это просто шпилька для шапочки, – так боитесь серебра?

Богиня-чудовище, не сказав ни слова в ответ, снова зашипела.

– Поторгуемся, – сказал Сэймэй, – Я не пытаюсь всадить это вам в глаз, госпожа богиня, а вы в благодарность отпускаете меня и этого юношу.

– Нет! Он наш – он ел человеческую плоть и пил человеческую кровь. И он знал! Он наш! И ты наш! Не принадлежи ты мне, ты бы умер, не родившись. А ты выбрал жизнь, мою жизнь! Вы мои должники – навечно!

– Я бы умер, родившись, не забери меня отец, – спокойно сказал Сэймэй. – Я ведь знаю о ритуале. Знаю, кого должна принести в жертву женщина, избранная тобой.

Дочь художника снова вскрикнула – и разрыдалась, закрыв лицо рукавом.

– В этой стране каждое рисовое поле удобрено трупами младенцев, которых выбрасывали, чтобы не плодить лишние рты! – ответила богиня. – Вам ведь легче выбросить ребенка, чем отказаться тешить свой корешок. Что ж, я хотела этой жертвы – младенец мужского пола должен был умереть. Но девочек вы убиваете просто так. Продолжим нашу тяжбу, Сэймэй из рода Абэ?

– Продолжим. Никто не говорит, что люди – добры. Никто не говорит, что они совершенны. Но к тому злу, что они творят от нищеты, от голода, от глупости, по злобе, ты добавляешь свое – бессмысленное, ненужное – из мести. Ты требуешь справедливости – но не твои ли слуги убивали женщин на улицах? Ты требуешь справедливости – но тот, за кем я пришел, не прерывал жизнь женщины, чью плоть отведал, – это сделали твои люди и твоим именем. Ты нарушила право, когда начала мстить невинным, и у тебя его больше нет. А сила на моей стороне.

– Справедливость? – богиня раздельно, по слогам, произнесла китайское слово «сэйги». – Право? Не знаю я, что это такое. Не тащи ко мне слов из чужой страны, недочеловек-недобог. Вы и так натаскали сюда много скверных чужих слов и много злоучений. Пять постоянств, семь добродетелей, три сокровища Будды! Святость, грех, долг и прочая шелуха. Склонились перед людьми запада, перед богами запада – и забыли прежние времена, когда мы были просто собой!

– Вы были дикарями, – сказал Сэймэй. – И вам пришлось в конце концов склониться перед другим племенем дикарей – более сильным и беспощадным. Однако прошло время, и те дикари поняли, что невежество – всего лишь слепота, а не блаженство. Они выбрали знание. Они выбрали закон. Они выбрали искусство.

– Они выбрали ложь! – оскалилась женщина-паучиха. – Все эти ваши заморские слова лгут! Искусство? Знание? Закон? Посмотри-ка туда! Кагуцути!

Огонек над алтарем поднялся, повинуясь указанию богини-матери, поплыл вверх, к своду… Райко и Сэймэй подняли глаза вслед за ним – и увидели в путанице паучьих тенет сморщенное тело. Руки и ноги жертвы иссохли, ребра туго натягивали кожу над ввалившимся животом – но по тому, как они вздымались и опадали, было видно, что эта жертва богини жива. Огонь поднялся выше, осветил лицо старика, отразился в исполненных муки глазах…

– Вот он, – полным довольства голосом произнесла богиня. – Господин Фудзивара-но Мотоцунэ, Великий Министр Хорикава, большой любитель знания, закона и искусства… Особенно же искусства, правда, дитя?

Дочь художника улыбнулась нехорошей улыбкой.

– Обойди небо и землю, Сэймэй, – продолжала паучиха. – Ты не найдешь вещи, которая бы называлась «сэйги», справедливость! Но ты легко отыщешь то, что нашел здесь он! То, что называется нашими, японскими словами: «никуми» – «ненависть», «мукуи» – месть, «итами» – боль! Разве он не заслужил это?

Жрица с торжеством посмотрела на Сэймэя.

– А в чем был виновен его ребенок? – спросил гадатель. – Ребенок, которого ты выносила, несмотря на страшные ожоги? Рождение которого стоило тебе такой боли?

Жрица задрожала и закрыла лицо руками.

– Он не был нужен никому, бедняжка, – сказала она сквозь ладони. – Моя обожженная грудь не давала молока.

Сказав это, дочь художника вновь обрела самообладание и осмелела.

– Какое право ты имеешь осуждать меня, колдун? – спросила она. – Вы, мужчины, созданы нам на муки. Быстрая и милосердная смерть – самое лучшее, что могло с ним случиться.

– Он… здесь? – изнемогая от внутренней боли спросил Райко. – Среди… них?

– Нет, – в голосе жрицы прозвучало облегчение. – Он исчез из этого мира совсем. Как будто растаял.

– Его принял Будда, – как можно тверже сказал Райко. – Его чистый дух завершил круг земных перерождений. А может быть, и нет… Может быть, в моем теле он пришел в мир, и во мне ты полюбила именно его? Говорят, что если двое скоротали ночь под одним деревом – это уже значит, что судьбы их были связаны в предыдущих рождениях…

– Надоел! – рявкнула богиня, прянув между ним и жрицей. – Не для того тебя привели сюда, чтобы ты нес тут заморские бредни! Покажите ему, дети мои! – и тут богиня, обернувшись паучихой, бросилась на Райко, а на Сэймэя со всех сторон навалились цутигумо.

Райко пробовал сопротивляться, но она была невероятно сильна, и даже после того как четырьмя лапами стиснула свою добычу до треска в ребрах, четыре еще остались свободны. Из брюха ее вырвались клейкие нити, обвили руки и ноги – Райко повис, качаясь. Восемь маленьких паучков побежали по нему во все стороны, опутывая гуще и гуще.

– А ты, – обернулась паучиха к дочери художника, – знай, что твой срок во плоти вышел давно. Выйдешь отсюда с ним, уйдешь из-под моей власти – и обернешься дряхлой старухой, уродливой и бессильной.

Девушка закрыла лицо руками. Райко дернулся был на помощь Сэймэю – но паутина держала крепко. Сэймэя какое-то время не было видно в гуще тел цутигумо. Серебряную шпильку у него выбили, потом полетели какие-то окровавленные клочья, а потом люди-пауки чуть расступились, и Райко увидел мастера Тени и Света лежащим на земле, прижатым за руки и за ноги. От его одежды остались обрывки, и кто-то из цутигумо что-то жевал, все с тем же безучастным видом – а по бледным подбородкам текла кровь.

– Пока я хочу жить, я не могу умереть здесь, – сказал Сэймэй, глядя богине в лицо. Единственное, что осталось в ней от человека – лицо…

– Для тебя в этом нет ничего хорошего, – проговорила богиня. – Ты просто будешь страдать дольше…

Цутигумо снова вцепились в Сэймэя, и на этот раз он закричал. Богиня, запрокинув голову, расхохоталась, паутина заходила ходуном. Когда богиня остановила своих оборотней, на Сэймэе живого места не было – но он все же поднял голову.

– Чего ты хочешь этим добиться?

– Его, – паучиха указала когтем на Райко. – Ты, жалостливый! Ты можешь избавить его от мучений, – с расстановкой произнесла она пронзительным, как звон перетянутой струны, голосом. – Стань моим.

– Я не понимаю вас, – Райко и в самом деле чуть не задыхался от жалости, но не столько к Сэймэю – он, весь покрытый ранами, тут выглядел самым спокойным – а к этому кошмарному существу. Сэймэй… не перестал быть собой, и вряд ли перестанет, что с ним ни делай. А она была некогда красавицей. Она была царицей и праматерью целого народа. Бог огня, выходя из ее лона, убил ее – но муж не пожелал мириться с ее смертью. Он спустился за супругой сюда, в страну корней, увидел, чем она стала – и испугался… Испугался бы я на его месте? Я сейчас не боюсь, а только жалею ее всем сердцем – но лишь потому что это богиня, а не моя жена. Если бы это была Тидори? Если бы это ее тело, такое знакомое и любимое, превратилось в сгусток гнили, который обсели пауки-демонята? Смог бы я не содрогнуться от отвращения?

– Стань моим супругом. Докажи, что мужчины не так никчемны и трусливы, что твоя жалость не просто слова.

Она приблизилась, лицо в лицо, черные зрачки звали в голодную пустоту.

– Стань моим, – шепнули вылинявшие губы.

«Соглашайся, – шепнул вдруг чей-то голос, очень похожий на голос преподобной Сэйсё. – Соглашайся без страха. У неё все равно ничего не получится».

Страха и не было, а лицо богини вдруг показалось похожим на мертвое, без кровинки, лицо Тидори. Ну да, она же богиня мертвых, и все умершие у нее, и Тидори тоже… И Райко потянулся к ней, коснуться щекой щеки, ведь все, что в ней человеческого – это лицо… Паучье тело богини изогнулось, и острое костяное жало вошло в живот юноши – наискось, под углом, чтобы пронзить сердце. Но боль пришла не от жала. Это сердце в груди раскрылось тугим ранящим цветком, алым лотосом совершенных очертаний. Повеяло невыразимой свежестью, на радостно-алых лепестках заплясала роса. Райко понял, что умрет сейчас – и умрет счастливым.

Богиня вскрикнула, коротко, пронзительно – и осыпалась бурым прахом. Все изменилось в единый миг. Люди-пауки брызнули в стороны от Сэймэя, потолок раскололся надвое, и внутрь хлынул багровый свет, испещренный какими-то блестящими белыми точками. Все ближе, ближе – и тысяча птиц, речных чаек-тидори, ворвалась под расседающийся свод, заполнила пещеру белизной, звонкими кликами и трепетом ветра. Хира-хира! – крылья хлопали, как боевые стяги Минамото, задевая Райко на лету. Птичья лавина снесла паутину, разорвала путы, на которых висело иссушенное существо – некогда Великий Министр Хорикава. Лучи багрового света, отразившись от лепестков сердца-лотоса, упали на него – и мучитель-страдалец растаял. Паутина, опутывающая члены Райко, тоже истаяла вмиг – кроме той единственной тоненькой нитки, что была его собственной; она же вдруг окрепла и напряглась, так что он не упал между дочерью художника и Сэймэем – а плавно опустился. Натяжение паутинки становилось все сильнее, а трещина в потолке росла, и Райко увидел вдруг, как по рукам и волосам девушки вновь бегут язычки пламени.

– Уходи со мной! – крикнул он. – Уходи, спасайся!

– Мне нет спасения, – почти без голоса ответила девушка.

– Неправда. В сердце Будды для всех есть место.

Девица снова покачала головой. Райко не понимал, отчего это – ведь пока богиня была здесь, она хотела уйти!

– Найдите меня там! – пламя охватило девушку уже целиком, и Райко видел теперь, что ей больно. – Найдите меня в мире живых, и…!

Она бросилась прочь, в спасительную для нее тьму – а Райко вдруг дернуло и повлекло вверх, поэтому он не расслышал последнего слова.

…Он лежал на спине, плечи затекли, и кто-то крепко держал его за руку.

– Милостивый Будда Амида, – пробормотал Райко.

Кругом оседал ледяной туман.

– Он самый, – сказала, склоняясь над ним, монахиня Сэйсё.

– На вашем месте, – прокашляли рядом, – я бы туда в ближайшее время не возвращался. Вам припомнят разнесенный потолок. Они сами виноваты, нечего хватать кого ни попадя, но вам это не поможет.

– А вот и мой разлюбезный непутевый сынок изволили прийти в себя, – усмехнулась женщина.

– Госпожа, что вы здесь делаете? – изумился Райко.

– Сегодня мимо монастыря проскакали господин Тада-Мандзю со своими телохранителями, – сказала монахиня, – И сами в мыле, и кони в мыле… И что-то мне подумалось: давненько я в столице не была.

– В мыле?.. – после всего, что произошло, вспоминать про отца, министров, заговор, было просто невозможно. Но, кажется, случилась беда. – Это из-за меня?

– Почти наверняка. – Сэймэй уже сидел на полу, придерживая правой рукой левую. – Последний толчок. Ваш отец, что бы вы о нем ни думали, высоко ценит вас – не только как своего сына. И, кроме того, он не знает всей подоплеки дела. Так что он наверняка представил себе, что было бы, если бы он оставил госпожу Тидори у себя на ночь.

– Тидори… – Райко даже не попытался поднять голову. Ему понадобятся сейчас все силы, и нужно их собрать побольше. Для Тидори все в этом мире закончилось, а у него впереди, оказывается, множество дел… – Богиня… Жрица… Дочь художника Ёсихидэ…

Слова расклеивались, как бумажные цветы в воде.

– А, – кивнула монахиня. – То-то она такая напуганная. Увидела старуху – и сразу бежать. Не поздоровавшись. Даже обидно как-то…

– Она просила найти ее. И помочь. Там, внизу, просила.

– Вот женщина… По пять раз на дню менять наряды, по сто раз на дню – решения, – Сэймэй фыркнул, поправляя волосы. Он уже оделся и теперь собирался надеть эбоси, а это дело непростое даже когда есть помощник. Служанка, все еще бледная после ночного ужаса, сунулась было к нему, но он резко одернул:

– Я сам! – и она шарахнулась в сторону. Бледный Сэймэй слишком сильно походил на тех, кто ломился недавно прямо через сёдзи.

А ему, наверное, сейчас совсем не нужны чужие прикосновения. Слишком устал. Нужно поблагодарить… и непонятно, как это делать. Как сказать спасибо человеку, который сходил за тобой в ад? При том, что он, кажется, считает свой поход неудачным?

– Благодарю вас, почтенный Сэймэй, – пробормотал Райко.

– Не за что, юноша, – гадатель сумел наконец связать волосы в тугой пучок и теперь оглядывался в поисках шпильки. – Куда же я ее сунул? Ах, вот она…

Серебро блеснуло в его тонких пальцах – и исчезло в гуще волос под черными ленточками. Сэймэй аккуратно стянул завязки шапки под подбородком.

– Что, сынок, гордость заедает? – огорченно спросила женщина. – Опять рассчитывал на собственные силы и опять просчитался?

– Да нет, почтенная матушка, – рассеянно ответил гадальщик. – Я как раз, скорее, на чужие силы рассчитывал. И не очень ошибся. Это-то меня и огорчает. А ваше дело, господин Минамото, сейчас – спать. Просто спать, накапливать силы. Завтра мы должны встретиться с господином Правым Министром. Любой или почти любой ценой. Даже если… – он усмехнулся, глядя на развороченную стену, – придется ломиться к нему сквозь сёдзи. И, между прочим, почти с теми же целями. Будем считать это… окончанием стихотворения.

Дворец гудел, суетился – и Озаряющая Небо, глядя на обитель своих потомков, должно быть, находила ее похожей на летний луг, по которому кто-то прошел, спугнув бабочек и кузнечиков. Сплошной звук и цвет, цвет и звук – и мелькание.

Государь Рэйдзэй изволил произнести высочайшее отречение.

Наверное, сверху по движениям пестрых крылышек можно было прочесть и то, как решится дело. А те, кто на земле – еще не знают, мечутся, бьются о траву, теряют драгоценную пыльцу…

Вот, к примеру, дама Бэн рыдает в отчаянии: назавтра, после церемонии высочайшего отречения, должно совершить вынос Трех Сокровищ, и выбор нести яшму пал на нее – а ведь древний закон таков, что фрейлина, раз прикоснувшаяся к священной реликвии, должна покинуть дворец. А это значит – прощай все надежды на благосклонность кого-то из великих министров, а то и самого Государя… А даму Хэй черная судьба обошла, но лицо у нее такое, что подумаешь – кто-то из родни умер нежданной и жестокой смертью. Видно, близко к сердцу принимала государевы дела и беспокойство матери-императрицы.

Но что бы там ни было, а церемонию отменять нельзя, и когда желание нести зеркало изъявила дама Хэй, все вздохнули с облегчением. А говорят – между женщинами не бывает дружбы. У самой горе, а сострадания чужой беде все же хватило.

А с другой стороны – шептали иные – ну поглядите на нее: длинненький носик, передние зубки как у мышки… Где такой привлечь внимание стоящего кавалера? А после торжественной церемонии, поглядев на нее в нарядном убранстве да наслушавшись про её самоотверженность – глядишь, и возьмут в младшие жены… Нет, неплохо девчонка все рассчитала, неплохо! Может, такую и правда стоит взять – неглупая, храбрая, быстрая, меру знает. Последнее среди женщин редко встречается. Но ведь с ней придется иногда и спать, а каким удовольствиям можно предаться с этой щепочкой?

Дама Хэй, если и слышала что-то из этих разговоров, то не придавала значения: её сердце неотлучно пребывало в усадьбе Минамото.

Слухи о том, как в Шести Полях обнаружили мертвыми всех обитателей усадьбы господина Хиромаса, и там же нашли господина Райко в объятиях мертвой девицы для развлечений, ползли по дворцу, обрастая все новыми подробностями. Если бы не визит демона во дворец в ту же ночь и высочайшее отречение – это событие сделалось бы предметом сплетен на целый месяц вперед. А так недоумевали только, кто и каким способом уговорил тогда еще не отрекшегося государя сменить охрану на эту ночь, да выманил господина Райко из города – а уж зачем это сделали, всем и так было понятно.

После торжественной церемонии дама Хэй постаралась покинуть дворец так скоро, как только смогла – и заняло это несколько часов. Ее отец, хотя и был недоволен таким поворотом событий, не сказал ей ничего. Да, у него были планы пристроить девушку в дом кого-то из членов Великого Совета – но если ее преданность своей госпоже была столь велика, то бранить надо было себя: так воспитал. И не скажешь, что неправильно воспитал – разве иное поведение подобает дочери воинского дома?

А дама Хэй, затворившись в своих покоях, послала сына служанки к дому Минамото: найти пажа по имени Цуна или самурая Садамицу, узнать, что и как. Мальчишка вернулся – и рассказал, что в доме Минамото остались одни перепуганные служанки, а молодой хозяин, хоть и еле держался в седле, ускакал со своими людьми вслед за старым хозяином.

Значит – жди событий.

Значит – жив.

Значит – всё ещё может быть.

Метелки мисканта на заброшенном поле трепетали под ветром. Поднимешь глаза – точно так же трепещут белые ленты на рукавах и на шлемах воинов – цвет Минамото, чтобы не перепутать и не начать в общей свалке рубить своих. Хотя, конечно, численностью конники не могли равняться со стеблями сусуки.

Всего-то одиннадцать сотен.

А больше и не нужно. С головой хватит одиннадцати сотен, чтобы вспороть брюхо сонной ленивой столицы, разметать рогатки, которыми перегорожены улицы, проложить кровавую дорогу к Запретному Городу и к усадьбе Хорикава…

Гонец, примчавшийся ночью на взмыленном коне, сказал: братья Фудзивара возвели на престол малолетнего принца Морихира. Он уже взошел во дворец. Обряд вкушения риса и возлегания на небесное ложе состоится завтра.

Нужно успеть раньше. После церемонии принц станет Сыном Неба, его увидят боги – и сместить его можно будет только посредством процедуры отречения. Но пока что, пока что он только принц, один из многих. И вывести его из дворца, конечно, со всем почтением к его роду и его крови, очень легко. Это действие не оставит следа.

Но когда войско Тада-Мандзю миновало Ямасина и завидело предместья, оказалось, что дорога перекрыта.

Всадники.

Пятеро.

Тут уже не знаешь, гневаться ли, смеяться… или даже одобрить. Потому что впятером на войско можно идти только из чувства долга – а это чувство даже во враге достойно уважения и хвалы. Но кому же это вздумалось до смерти защищать проклятых Фудзивара, о которых в стране никто не скажет доброго слова?

Господин Тада-Мандзю поднял руку. Войско остановилось.

– Поди узнай, что это за храбрецы, – бросил Правый Конюший самураю слева от себя.

Он уже догадывался. Только один всадник в Столице может так походить на медведя, шутки ради взгромоздившегося в седло. Но верить своим глазам отказывался.

– Господин Минамото-но Ёримицу почтительнейше просит о возможности поговорить со своим отцом и господином, – доложил, вернувшись, гонец.

Какой демон вселился в Райко? Фудзивара пытались убить его колдовством – и едва не убили. Что за новое безумие он затеял? Никогда этот парень не был послушным сыном. Покорным – да. Послушным – сроду… Господин Мицунака сглотнул. Тронул коня пятками. Как он жив-то, ведь еще третьего дня еле дышал?

Два всадника начали медленно, шагом, съезжаться.

Непослушный сын, кажется, отказался подчиняться не только отцу и порядку вещей, но всей природе разом. Лицо серое, в блестящих каплях пота, губ не различить, зато глаза темным обведены. Но в седле сидит крепко. И сами глаза – ясные, цепкие.

– Досточтимый батюшка, я сожалею, что по нездоровью своему не мог встретить вас раньше. Вы, конечно знаете, что в столице случилась беда. Господин Левый Министр, не оценив милостей Неба, возжелал большего и сейчас пытается отстранить от престола законного наследника. Я понимал, что вы не потерпите такого святотатства и поднимете верные вам войска на защиту справедливости, но, увы, только сейчас моя злосчастная болезнь отпустила меня настолько, что я смог покинуть постель.

Вот как, значит, обернулось дело…

– Что они обещали тебе?

– Мир в стране. Отец, можно захватить и даже удержать Столицу только нашими силами – а дальше? Фудзивара объединятся с Тайра и отступят на запад. Даже если мы победим – это обойдется нам в несколько лет кровавой усобицы. И за всем этим стоят даже не Фудзивара. За всем этим стоит древняя богиня, которая хочет разрушить Поднебесную ради мести за себя и народ цутигумо. Стоит ли превращать столицу в прах и пепел ради ушедших богов?

– Цутигумо?

– Да, отец. Они ждали, что вы станете мстить за свою обиду и мою смерть. Они пришли за мной, когда я не умер сам. Меня спасли мои вассалы и господин Сэймэй с матушкой.

– Почему они не убили тебя тогда на месте? – удивился господин Тада-Мандзю.

– Случайность. Я полюбился их верховной жрице, она запретила.

– И что же мы делаем дальше?

Райко пошарил за наручем, вынул оттуда сложенный листок бумаги.

– Распоряжение господина канцлера о помещении под стражу господ Левого Министра Минамото Такаакиры, начальника Правой Стражи Татибана Сигэнобу и господина главы Палаты Умиротворения Фудзивара Тихару.

Господин Тада-Мандзю улыбнулся. Значит, наглый мальчишка отправится в ссылку – и место главы Палаты Умиротворения будет свободно. Неплохо, совсем неплохо… Он протянул руку и взял пропахшую ароматными смолами бумагу. Почтительно приложил ко лбу.

– Не смею противиться воле господина канцлера.

И почему-то ему показалось, что глаза сына погасли.

– Отец, мне нужны люди.

– Сколько?

– Сотни три, но для верности – лучше пять.

– Куда ты с ними поедешь?

– Недалеко. Совсем близко от Заставы Встреч.

– Зачем?

Райко усмехнулся.

– В подземной обители в Осака, – проговорил он, – много парней помещается…

Господин Тада-Мандзю обдумал сказанное.

– Как тебе удалось договориться с Фудзивара?

Райко усмехнулся еще шире.

– Сёдзи ломать не пришлось. Война им нужна еще меньше, чем нам. Они связались с колдунами с перепугу – и теперь сами тому не рады. Им проще поделиться с нами и допустить нас к власти, чем рисковать всем.

Господин Правый Министр не был расположен принимать гостей.

Лейтенант Левой Гвардии Минамото-но Райко и гадатель без положения в обществе Абэ-но Сэймэй не были расположены ждать. Двое стражников, непривычных к такой бесцеремонности, дернулись было навстречу – но Сэймэй только сказал вполголоса:

– Прокляну, и корешки ваши отсохнут, – и оба поспешно отступили.

– Что такое? – возмутился было служащий передних покоев. – Как вы посмели?

Сэймэй коснулся его лба кончиком пальца и тихо спросил:

– Хочешь, господин узнает, сколько его добра перекочевало в домик твоей любовницы?

Служитель свернулся, как куриная шкурка на огне.

Вот так, подумал Райко, наверное, действовала богиня. Тише, не столь открыто, но тем же способом. Используя чужой страх и чужую слабость.

Следующий зал – опять кучка служителей. На этот раз вперед выступил Райко.

– Я полагаю, господин Фудзивара будет рад видеть меня. Потому что в ином случае сюда явится мой батюшка. Он, по слухам, пребывает в самом дурном настроении.

Что такое господин Тада-Мандзю в дурном настроении, знали все. Что у него под городом стоят войска, тоже, кажется, знали все. А вид господина Райко не располагал к промедлению.

Распахнулась последняя дверь. Господин Фудзивара сидел на возвышении из нескольких подушек – все такой же прямой, такой же безупречный.

Райко подошел и сел напротив него.

– Вы хоть знаете, кем она была при жизни? – спросил он.

– Была? – спросил фарфоровый господин.

– Или есть. Хотя она уже больше не жрица, потому что у нее нет богини.