Текст книги "Дело земли"

Автор книги: Ольга Чигиринская

Соавторы: Екатерина Кинн,Анна Оуэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Вы удивитесь, батюшка… но я сам еще не знаю.

Свиток 5

Минамото-но Хиромаса несет стражу в покоях Государя; Небесная Четверка играет в го

Райко и не представлял себе, как скучен и долог день придворного. В отцовском доме всегда находилось дело, с утра до ночи день был набит событиями, как стручок горошинами, а уж на службе Райко и вовсе забыл, что такое скука.

Тут же… длинные церемонии по каждому поводу, жесткий, навеки заученный порядок движений, разговоры через ширму, тяжелое платье, в котором ни рукой, ни ногой не двинуть, и даже речи похожи на лакированные новомодные шапки: так много в них изящества и пустоты.

Вдобавок – у Райко не заживала нога. Даже у Цуны выбитый глаз уже затянулся, а Райко каждые две стражи приходилось уединяться в небольшой каморке, что отвели ему в гвардейских казармах – и перевязывать бедро, щедро умащивая ногу сакэ и ароматными маслами, чтобы зловоние не осквернило Государевых ноздрей.

А Государь и днем часто призывал к своей особе лейтенанта Минамото, ночами же вовсе от себя не отпускал. Райко обязан был находиться подле государева ложа и быть готовым на случай, если призрак начальника податного ведомства вдруг явится снова мучить Сына Неба.

В прежние времена часто бывало так, что духи усопших, не находя покоя в стране корней, возвращались досаждать живым. Но потом появились буддийские монахи, которые смогли втолковать мертвецам, что после сорока девяти дней блуждания по дорогам тьмы надобно заново рождаться в одном из шести миров, а не шататься туда-сюда, натаскивая лишней скверны в мир живых. Разумные покойники этим наставлениям внимали и радостно уходили перерождаться – потому что даже в мире голодных демонов, по слухам, жить было много веселее, чем в стране мрака. Самых бестолковых либо те же монахи, либо мастера Пути Света и Тени укрощали силой.

Начальник податного ведомства был духом на редкость противным и злым, даже преподобный Рёгэн[82]82
  Рёгэн (912–985) – наставник секты Тэндай, за свои успехи в экзорцизме прозванный «повелителем демонов»


[Закрыть] не смог ему доказать преимуществ перерождения над унылым существованием в виде неупокоенного призрака. Является и является во дворец, словно ему тут проса насыпали. Казалось бы: ну обошла тебя судьба, не привелось носить Драконовых одежд – однако же в этом мире жизнь твоя была спокойна и полна всяческих благ; так не лучше ли, как все приличные люди, переродиться? Глядишь, и возродился бы в цветке лотоса – ничем не хуже императорского дворца! Однако по всему выходило, что начальник податного ведомства принц Мотоката слишком сильно был привязан к миру пыли.

Еще когда государь Рэйдзэй изволил обретаться в утробе матушки, его дед, Великий Министр Кудзё, пригласил принца Мотокату коротать в компании ночь старшего металла и обезьяны.[83]83
  По даоским поверьям, в теле человека живут три червя, которые никогда не покидают его, кроме ночи старшего брата металла и обезьяны. В эту ночь они, когда человек засыпает, спешат к Желтому Императору с докладом о его прегрешениях – поэтому люди в эту ночь стараются бодрствовать до утра, развлекаясь пирушками, стихосложением и игрой.


[Закрыть] Затеяли игру в кости. Господин Кудзё сказал:

– Если ребенок, которого носит во чреве моя дочь, – мальчик, пусть выпадут две шестерки! – и бросил кости.

И разве не выпали шестерки с первого же раза? Тут все кинулись поздравлять и чествовать Великого Министра – кроме принца Мотоката,[84]84
  Глава налогового ведомства господин Мотоката был братом государя Мураками и занял бы престол, если бы императрица Анси не родила наследника, императора Рэйдзэй.


[Закрыть] который понял, что императором ему уж не бывать. И чего он так злился, спрашивается? Ведь даже если бы принц Нарихира родился девочкой, то ведь после него были еще принцы Тамэхира и Морихира, выходит – никак не могло случиться, чтобы глава податного ведомства сделался однажды Государем. Зачем же так изводить себя? И при жизни-то он не очень хорошо держался, после смерти же вконец соображение потерял.

Однако Райко, хоть и провел в государевой опочивальне тринадцать ночей с луком наготове, министра-безобразника так и не увидел. Наверное, тот успел где-то наслушаться о подвигах юного Минамото – не то от других призраков, не то еще где-то – и не хотел изведать, каков на вкус серебряный наконечник стрелы в тринадцать ладоней.

Надо сказать, что Райко этой частью своей службы тяготился менее всего. По ночам он чувствовал себя полезным – даже в отсутствие призрака – уже хотя бы потому, что Государь, нервный и дерганый юноша, при нем успокаивался и засыпал с улыбкой на бледных губах.

Первое свидание с Государем удивило Райко. Юный Рэйдзэй мало походил на того Тэнно, которому подобали почтение и поклонение. Лицо у Государя было узенькое, и будь он человеком обыкновенным, Райко непременно подумал бы – «как у мышонка». Передние зубы, желтые и много крупнее соседних, усугубляли это сходство. И усердное пользование пудрой не могло скрыть желтоватого оттенка кожи. Все придворные пудрились немилосердно – как видно, для того, чтобы не смущать юношу. Райко тоже приходилось пудриться во время дневных страж.

В первый день своего пребывания во дворце Райко был подавлен великолепием, а четверка и вовсе не знала, на земле она все еще или уже на горе Хорай[85]85
  Гора Хорай, кит. Пэньлай – место, где по даоским поверьям, обитают боги и обожествленные люди.


[Закрыть] среди бессмертных. В сам дворец их, понятное дело, не пустили – но даже дворик перед Дворцом Прохладной Свежести, куда их привели, потрясал сердце и душу. А что сказать о платьях придворных, о многоцветных рукавах из-под занавеси, за которой укрылись женщины, о великолепии ширмы, скрывающей лик Государя! Райко и так-то был неважным рассказчиком – а тут и вовсе чуть не потерял лицо от смущения. У всех остальных языки присохли к гортани, губы окаменели. Положение спасли младшие принцы, которые начали задавать вопросы с такой детской непосредственностью, что Райко разговорился, а за ним и другие набрались духу, под конец же разошлись так, что Цуна и Кинтоки в лицах представили питейный поединок Пропойцы и Сэйсё.

Государь огорчился, узнав, что Райко из-за ранения не может участвовать в состязаниях конных лучников – но потребовал, чтобы тот показал свое искусство пешим. Что поделаешь, слово Государя – закон. Райко стрелял по шапке, поставленной как мишень, потом – в персики, нарисованные на веере, потом – пускал стрелу сквозь яшмовое кольцо, что держала на шнурке юная прислужница. Государь пришел в такой восторг, что не отпустил Райко даже домой за вещами – приказал оставаться с ним весь день и всю ночь, а вещи принесут потом.

Прислуживал ему Садамицу. Райко предпочел бы оставить при себе Цуну, но ему дали понять, что кривой паж во дворце неуместен. Садамицу же был хорош собой, ловок и, несмотря на сомнительное происхождение, весьма хорошо воспитан. Его общество да письма от таинственной незнакомки – вот и все, что скрашивало Райко томительные луны и дни дворцовой службы.

И чем дальше, тем больше казалось ему, что они не выиграли – а проиграли, только бескровно. Продолжать расследование без него у четверки не было никакой возможности. Защитить Тэнно от интриг – тоже. Получалось, что в куда более низкой должности и на улицах города Райко мог куда больше, чем сейчас. Кажется, он добрался еще до одной причины, по которой оба его старших друга и не пытались сделать карьеру.

Райко дважды получал от Хиромасы приглашения во дворец Кокидэн и приходил выпить с другом-наставником. Оба раза между ними происходили весьма содержательные беседы, в ходе которых Хиромаса мягко разъяснял Райко его последние промахи и наставлял о том, как их исправить – но ничего более важного сказано не было.

Сэймэя во дворец не приглашали. Последнее его появление было тайным, и, как все тайные визиты, вскоре стало скандальным. Насколько Райко сумел понять, именно Сэймэя следовало косвенно благодарить за неожиданное возвышение – но хотел ли Сэймэй сделать Райко пленником дворца? А с другой стороны… от призрака ли он хранил покой Тэнно? И может быть, само присутствие Райко в покоях императора мешает свершиться злому?

Кому выгодно было скрыть за чествованиями победы над Монахом-Пропойцей вопрос о таинственной богине и ее служителях из народа цутигумо? Кто был тот луноликий они с повадкой вельможи, которому Цуна отрубил руку? Следы вели в усадьбу Хорикава, где проживали братья-министры и малолетний принц Морихира. Одного из братьев постоянно видели во дворце, другой же все время недужил. Что болит у недужного брата? И человек ли второй? Он ездит по городу белым днем – но что с того? Ведь они, прожив долгий срок, могут без страха выходить на солнце, подобно тому как лиса, отрастив девятый хвост, получает возможность обращаться в человека, не прибегая к сложному колдовству.

Райко как-то мельком увидел господина Великого Министра за игрой в хамагури. Обе руки у господина были на месте, а играли поздней ночью. Райко вглядывался в белое лицо – и порой ему казалось, что это он и есть, демон с проспекта Судзаку, в другой же раз – нет, ничего общего. Белые лица здесь у всех, у всех наведенные черные брови, и у большинства в движениях – отточенное совершенство…

Подступал вечер. Райко сменился со стражи и намеревался час-другой вздремнуть в своей каморке перед ночным вызовом к государю. Ожидавший его Садамицу с почтением подал рис, печеные грибы и сакэ, а затем – письма.

Надо сказать, что с тех пор как весть о подвиге Райко по столице пронеслась, ему начали писать дамы. Только вот отвечать им почему-то не хотелось. В чем причина, Райко не понимал, а посоветоваться ему было не с кем – его люди сами были в таких делах неопытны, а ответ господина Хиромасы Райко мог себе представить и так.

Райко перебрал ворох разноцветной бумаги и с бьющимся сердцем выдернул из него голубенький листок, надписанный знакомым уже почерком.

«Сколько уже раз я в волнении и трепете ждала от вас ответных писем! Но поверьте, ответа на это письмо я с особенным волнением буду ждать, потому что намереваюсь сообщить вам тайну, которая для вас, может быть, уже не тайна. Но если вы прежде не догадывались, прошу вас – помилуйте несчастную, которая, еще вас не зная, но уже любя, решилась на страшное дело, когда ваш слуга принес моей соседке письмо от вас. Дама Кагэро считается третьей красавицей в Столице, и я в ее тени – как маленький побег в тени цветущей павлонии. Вы бы и не заметили меня, появись я с нею радом. Да вы уже давно поняли, наверное – я не та, за кого выдаю себя. Ах, как страшно мне это писать – видите, поплыла тушь, у меня дрогнула рука? Наверное, добравшись до этого места, вы скажете себе: что за девица: бесцеремонная, да еще и неряха! Надо бы перебелить это письмо – но поверьте, я не в силах дважды заставить себя вывести эти слова: я не та, за кого себя выдавала. Это ужасно. Я читала ваши пылкие признания даме Кагэро и думала – это краденое, это мне принадлежать не должно. Если вы теперь отвергнете меня – я, наверное, все-таки не умру от печали, и моя боль будет не более чем заслуженной карой за мой грех, но все же утром, спрашивая себя „зачем жить“, я не смогу дать себе иного ответа, нежели „для отца“. Поверьте, если меня и можно оправдать – то разве только тем, что не праздное любопытство толкнуло меня на этот шаг, а моя к вам любовь.

 
Ведь и лягушка,
Любуясь лунным светом,
Надеется
Пускай лишь отражения в воде —
Но все-таки коснуться.
 

Умоляю вас, каким бы ни был ответ – дать его как можно скорее. Если вы меня отвергнете – а я знаю, что так и будет, вы ведь влюблены в даму Кагэро – это все же лучше, чем мучиться неизвестностью.

Весенний снежок в тени павлонии…»

Бедная барышня. А все из-за того, что он решил продолжать игру и не сказал прямо, что разгадал ее обман. Но больше он уж не будет ее морочить.

– Садамицу, дай письменный прибор.

– Вы бы поели сначала, – вздохнул самурай.

Пока Садамицу растирал тушь, Райко, не чувствуя вкуса, опустошил поднос, а потом тщательно вымыл и вытер руки. Приготовил листок бумаги. Взял кисть. Бросил мимолетный взгляд на рассыпанный ворох цветных листков, улыбнулся и начал:

«Получив ваше письмо, я не посмел упрекать вас ни единым словом, но упрекал единственно себя – за жестокость. Я уже давно понял, что отвечает мне не дама Кагэро – и должен сделать встречное признание: переписку с нею я затеял не от большой любви, но от большой глупости.

Сейчас передо мной рассыпаны письма, подобные летним цветам и видом и ароматом. Не так давно я читал их – но теперь могу, не раскрывая, предсказать, что в любом из них, не хуже Абэ-но Сэймэя. Они составлены по правилам хорошего тона и полны самых изысканных стихов – и оттого все одинаковы. Ни одной из дам не пришло бы в голову написать о лягушке в пруду – потому что сейчас еще весна, а о лягушках должно писать летом. Но самое главное – ни одна из них не писала мне тогда, когда я был еще безвестен, и милость Государя не пролилась на меня подобно солнцу. Когда я рискнул обратить свои слова к прославленной даме Кагэро, я был похож на них. Меня привлекала не душа человека, но земная слава. Несомненно, дама Кагэро обладает прекрасной душой, ибо ее стихи полны и чувства, и благородного изящества – но я, хоть и облечен по высочайшей милости в придворные одежды, остался в душе не более чем простым камешком в опоре хризантемового трона. И внимание девушки, к этому простому камешку, а не к парче, в которую он завернут, обращенное, мне много ценнее снисхождения прославленной красавицы, даже такой, как дама Кагэро.

 
Приходит солнце – и уходит тень.
Доверившись лучам, снежок в тени
Растает, чтобы с родником
В один поток веселый
Слиться.»
 

Последние две строчки были более чем смелыми, но Райко уже понял, что имеет дело с дочерью воина, заслуживающей только откровенности. Что ж, ему давно намекали, что пора бы жениться. Жене человека из воинского рода пристали и ум, и честность, и отвага. А ведь для того, чтобы написать ему первой, этой отваги потребовалось немало. Человек злой или неловкий мог бы не только посмеяться над ее чувствами, но и жизнь ее разрушить…

Райко свернул письмо и сложил его в рукав. Письма от дамы Снежок приносил юный куродо – а ответные письма Райко тихонечко передавал одной девочке-пажу, очаровательному созданию лет двенадцати. Садамицу попытался как-то проследить за куродо, но не преуспел: юноша скрылся в воротах внутреннего круга стен Запретного Города, куда Садамицу не пускали. Перехватывать же мальчика силой Райко запретил: если и без того скоро все выяснится, зачем расстраивать девушку грубым обращением с ее слугами? Если бы Райко не был почти намертво привязан к особе Тэнно, он бы давно уже узнал все и так, не обижая верных слуг дамы. Хорош бы он был начальник городской стражи – в маленьком квартале юную барышню не найти…

Впрочем, и дворец был очень маленьким кварталом. Райко, едва разобрался что к чему, сразу понял, что дама Снежок служит в ведомстве Касикодокоро, хранилище Трех Священных Реликвий. Он давно бы разгадал, кто она – если бы в Касикодокоро пускали мужчин или фрейлины оттуда чаще выходили во дворец Сэйрёдэн. Но именно в своем нынешнем положении Райко имел больше возможностей попасть в хранилище, даже больше, чем господин Хиромаса. Ведь Государю доступ туда был постоянно открыт, а значит – и его телохранителям. Конечно, не в самое сердце священных покоев, не туда, где Три Сокровища[86]86
  Символы императорской власти: меч, принадлежавший богу Суса-но-о, зеркало, при помощи которого боги выманили из пещеры богиню Аматэрасу и драгоценная яшмовая магатама – украшение в виде клыка животного.


[Закрыть] хранятся со всем возможным тщанием – но ему-то туда и не нужно…

А не намекнуть ли Государю этой ночью помолиться возле Трех Святынь? – подумал Райко, и тут же ужаснулся этой кощунственной мысли. Даже поэт Аривара, похитивший девственность жрицы из Исэ, не дерзнул использовать для этого чужое благочестие. А уж тем паче – благочестие самого Сына Неба.

Помилуй меня, Богиня! – взмолился он молча. – Помилуй меня, Будда Амида!

Нельзя мне здесь жить и воздухом этим дышать. С каждым днем кровь моя во мне меняется, все стены вокруг хрупки и прозрачны – и не осталось на свете такого, о чем я не мог бы подумать. И скоро ли придет час, когда я на мысли не остановлюсь?

Помилуй, Будда Амида.

Помилуй, Будда Амида.

Помилуй нас всех, несчастных и жестоких глупцов…

– Господин Райко… – юная прислужница, проходя мимо, как бы случайно обронила веер. Райко поднял. Письмо перешло из рукава в рукав. Девочка подняла на Райко глаза и хихикнула почему-то.

Во дворце его начали звать по имени – либо чтоб не путать с потомками государя Дайго, носившими ту же фамилию, либо оттого, что так звал его Государь. Он никогда не говорил «Минамото» или «лейтенант». Только «Райко». И это что-нибудь да значило…

Что ж. Помнить, что у тебя есть имя – и не только родовое, но и свое, собственное – не самый дурной способ удерживать руку над бумагой. Райко провел ночь так, как уже привык проводить последние ночи: до Часа Быка отвлекая Государя разговорами от ночных страхов, после – читая наизусть сутры и китайские стихи, чтобы не уснуть.

В Час Дракона его сменили. Райко уже привык, что с ним, выскочкой, новые товарищи по гвардии не хотят переброситься даже словом. Он знал, что нрав государя переменчив. Что ж, будем надеяться, что здесь он нашел нечто более постоянное, чем высочайшая милость. А спесь… можно было бы спросить – кого из них не только Сын Неба, но и город называет по имени? Но спрашивать не хотелось. Потому что с удовольствием променял бы все это на то, чтобы не знать. Чтобы не чувствовать себя беспомощным. Чтобы не видеть тени на стенах и не спрашивать – которая. Он спешил. Он знал, что его наверняка ждет новое письмо – травяной узор легких, воздушных знаков на бумаге, пахнущей померанцем.

Когда он проходил вторые ворота, его окликнули.

– Господин Райко!

Обернувшись на голос, юноша низко поклонился. Тайра-но Корэнака, что за встреча…

– Необычайно рад предстать вашим очам.

– Взаимно, – Тайра, как старший, ответил легким кивком. – Счастлив видеть вас в добром здравии. Вам просили передать письмо.

Еще не раскрыв, Райко увидел, что оно от мужчины.

– Господин Татибана-но Сигэнобу, – сообщил Тайра. – Приглашает вас и вашего батюшку на празднование рождения своего младшего сына. Я тоже имею счастье быть приглашенным. Праздник состоится в это полнолуние.

– Такая честь, – Райко развернул письмо, где в формальных выражениях сообщалось то же, что на словах передал Тайра. – Ответа требуют немедленно?

– Да. Пройдемте в помещение, вам подадут письменный прибор.

Райко потер подбородок.

– Я в затруднительном положении. Государь желает видеть меня при своей особе каждую ночь, и до сих пор не давал мне отпуска.

– Поверьте, это можно будет уладить, – Корэнака улыбнулся. – Вы не единственный страж во дворце. К тому же, вам нужен отдых. Ваша рана все еще болит, как я вижу.

Райко опустил глаза.

– Я был так несдержан?

– Напротив. Поэтому я и догадался. Если бы она не болела, вы бы не держались так строго и позволили себе немного расслабиться.

Райко складывал в мыслях подобающий ответ… и думал, что человек, которому он обращается, скорее всего, спас ему жизнь. Ему и его людям. И, судя по приглашению, сделал это намеренно. И сейчас, наверное, чего-то от Райко захочет. Впрочем, может быть, он зря заранее думает о господине Татибана-но Сигэнобу плохо. Ведь не только господин Хиромаса с друзьями видят, что идет беда. А если сейчас при дворе и есть кто, явным образом не замешанный в делах нечисти – так это он, Райко. И значит с ним могут искать встречи и союза и бескорыстно. Вернее, не имея другой корысти, кроме пользы дела.

Все бы хорошо, если бы этот праздник не был назначен на полнолуние. В полнолуние нельзя оставлять Государя.

Ну что ж, пока время есть – можно и с господином Хиромасой переговорить… А там, если что, Сын Неба просто передумает и захочет удержать Райко на ночь при себе – а сделать такое проще простого. А слово Государя – закон.

– Я могу обещать за себя, – сказал Райко. – Но не за Государя.

– Воля Государя – превыше всего. И все мы люди службы. Само собой разумеется.

Райко дождался поданного слугой письменного прибора и написал то же, что объяснил только что Корэнаке – но в более цветистых выражениях. А затем откланялся и направился в свою каморку. Нужно было переодеться, отправить Садамицу с письмом к Хиромасе и лечь спать.

Это тоже было новым в его жизни – возможность посоветоваться с кем-то, возможность полностью положиться на чей-то совет. Не принять как приказ, а быть уверенным, что все сказанное или написанное тщательно обдумано и что советчиком движут лучшие намерения.

Пахнущее померанцем письмо Садамицу принес одновременно с ответом Хиромасы. Райко нетерпеливо развернул его первым – и на колени ему выпал мешочек с толчеными травами.

Дама Снежок писала, что, хотя оба они стерегут сокровище и не могут распоряжаться собой так свободно, как им хотелось бы (Райко улыбнулся), ей все же удается несколько раз в день видеть его, когда, направляясь в государевы палаты, он проходит мимо Найсидокоро. Если бы он остановился у южной веранды, направляясь на службу – они могли бы поговорить, потому что дама Снежок как раз сменяется со службы. Она узнала, что раненая нога до сих пор причиняет ему страдания – и передает это лекарство, которое научила ее готовить мать…

Лекарство… лекарство как раз можно попробовать – сегодня или завтра днем. Днем, потому что неизвестно, как подействует на него непривычное средство.

А вот в покоях Господина Осени все уже привычно. Уютно, спокойно. Безопасно. Наверное, не только Райко так чувствует. Наверное, и снаружи кажется, что отсюда никто не может ждать беды. Сидит себе сверчок в бамбуковой клеточке, играет. Никто его не ловил, сам он клеточку сложил, сам залез – и ничего ему не нужно, только чтобы музыка была, да чтоб эту музыку кто-то слушал. И так оно и идет, день за днем, круг за кругом, пока… бывают ли сверчки-оборотни? Бывают, как не быть? Все на свете бывает.

Однажды Райко эту мысль господину Хиромасе чуть не высказал. Удержался, к счастью. А удержался потому, что подумал – а вдруг музыка для хозяина и правда важнее и дороже всего остального, того, что сам Райко считает нужным и настоящим? И не прав ли хозяин, если так? Кто знает, какую траву и где выталкивает к небу вовремя сыгранная мелодия?

Поэтому он слушал, не прерывая, молча потягивая сакэ, и даже когда хозяин отнял флейту от затвердевших уст, не поторопил его вопросом.

– Ловушка ли это? – переспросил Хиромаса, бережно оборачивая флейту в шелковый платок. – Может быть. Чем дольше я в этом деле, тем больше мне кажется, что здесь столкнулись даже не две, а три игры. Или даже не игры… Представьте себе, что двое ведут партию в го, но время от времени оба отвлекаются на пение птицы в саду или детский смех – а тем временем чья-то невидимая рука меняет местами черные и белые фишки на доске. Игроки возвращаются к игре – и каждый замечает подлог, но уверен, что невидимая рука смешала фишки в его пользу, и продолжает игру, улыбаясь в рукав. Но кто этот третий игрок, смешивающий фишки?

– Богиня, – уверенно сказал Райко.

– Может быть. Но я не уверен. Если бы она могла думать так и играть так, ей бы не понадобилось столько детских ухищрений… Я бы скорее подумал, что это кто-то слабый и небольшой пытается управлять силой, много более могущественной. Но я могу и ошибаться.

Райко вдруг почувствовал что-то… не вдохновение, не внезапный проблеск в сознании – а что-то вроде легкой щекотки ума.

– Мы исходим из того, что богиня сильна и могущественна, – сказал он. – Но разве «Писания о древних делах» не говорят, что она утратила свое могущество? Она может быть слабой. Даже беспомощной – по своим, по божественным меркам…

– Может. Но по человеческим меркам она очень сильна… Вы хотите сказать, что она действует как слабый игрок, потому что для себя, в своем собственном представлении – она беспомощна?

– Да, наверное. Почтенный батюшка Сэймэя разбил племя Земляных Пауков силой оружия – и она не смогла защитить свой народ. Вряд ли с тех пор она стала сильнее.

– Но у нее есть прямая власть – сила убить кого угодно, возможность овладеть разумом человека…

– Видимо, не всякого человека. Например, на господина Сэймэя она ни разу не покушалась. Да и на нас пятерых – тоже. Решилась только когда Цуна один остался.

– Если бы это было так, она не смогла бы оседлать братьев Фудзивара.

– Ей достаточно было оседлать одного: Великого Министра. Посмотрите сами, – Райко схватился за кисть и начертил на первом попавшемся клочке бумаги знак «глициния». – Девять лет назад Великий Министр заболел и, как говорят, чуть не умер. А если умер, как рассказал на допросе старший конюший господина тюнагона? Если богиня, пользуясь своей властью над мертвыми, вернула его с того света – но вернула оборотнем? Тогда выходит, что теперь братьям Фудзивара некуда деваться. В этой столице, в этом дворце ничего нельзя сделать по-настоящему тайно. Они не могут призвать монахов и изгнать демона, боясь, что правда выйдет наружу и на имя Фудзивара падет тень. А убить… Не такое это простое дело – убить родного брата. Кем бы он ни был. Кровь – не вода, господин Хиромаса.

– Но и сдаться нечисти – не такое простое дело.

– Сдаться проще, – покачал головой Райко – Кроме того, если они все обладают тем же даром, что и богиня – очаровывать людей…

– Мне бы хотелось верить, что богиня слаба, – проговорил Господин Осени. – Хотя вам как раз этот ответ не понравится, потому что он будет значить, что нынешнюю нашу беду одним ударом меча не поправить. Но мне хотелось бы верить, что она слаба, потому что нам здесь достаточно и человеческого зла.

– Тогда у нас действительно три игры на доске. Игра господ Фудзивара, игра Левого Министра и игра Богини. Причем господа Фудзивара полагают, что Богиня играет на их стороне…

Райко вдруг задохнулся от догадки. До сих пор он представлял господина Левого Министра только возможной жертвой братьев Фудзивара, которые разочаровались в хилом и болезненном Рэйдзэе и хотят возвести на трон принца Морихира в обход старшинства, устранив с поля клан Минамото, потомков государя Дайго. Но если господин Левый Министр ведет свою игру… то кто может быть замешан в этой игре?

– Господин Хиромаса, а не думали ли вы о том, что игры может быть не три, а две. Или, вернее, одна? Что тот, кто движет тайно шашки на доске – он и подбил игроков начать партию?

– И какова же его цель?

Райко почувствовал, как кровь отливает от губ.

– Отомстить за народ цутигумо. Погубить династию. Погубить Столицу.

– А не получить обратно то, что было потеряно?

– Нет… может быть. Без нас – без закона, без силы, что посылает войска, может быть.

Райко внезапно с огромной остротой ощутил всю непрочность мира. Из чего состоит Поднебесная? Из Столицы и провинций. И если взять сто человек в каждой провинции, то девяносто восемь не беспокоятся ни о чем, кроме своей земли или своей торговли. Они просто не заметят, если Столицу снесут с лица земли, династию потомков Сияющей Богини заменят династией Богини Земляных Пауков… а впрочем, зачем и династия? Достаточно бессмертной жрицы… вечно юная, вечно обновляющаяся, как луна – чего еще желать? Если боги это допустят, разве не достаточно того людям? И что с того, что она питается кровью – разве кугэ не делают того же? Может выйти и так, что горя станет меньше.

– Но сначала, – проговорил он, – должна случиться усобица, в которой кугэ и воины обескровят друг друга. Выживших можно будет купить или запугать…

– Или уничтожить.

– Да, – согласился Райко. – Тем паче, что пища нужна всегда.

Он вскочил – и рана тут же заставила его замереть в нелепой позе.

– Мы должны найти и убить богиню. Мы должны это сделать. Если она исчезнет – кугэ своей природы не изменят и не перестанут сталкиваться лбами… но их хотя бы больше не будут тянуть прямо к обрыву. Если случится беда, она произойдет по человеческой вине.

– Я не сомневаюсь в необходимости с этим совершенно нестерпимым положением дел каким-то образом покончить. Я даже готов с вами согласиться, что богиню, даже если она действительно богиня, в страну корней надобно изгнать. Но, глядя на вас, я позволю себе усомниться в том, что вы способны это сделать.

– Сей воин – человек слабый и ничтожный. Но я попытаюсь сделать, что могу. Конечно, моих сил может не хватить.

– А если не хватит – что будет дальше? Эта черта мне в вас, воинах, весьма неприятна: вы не думаете о том, что будет завтра. Честно сложить голову – а там хоть пожар, хоть землетрясение. А кто заделает брешь в стене, когда вы исчезнете?

– Но что предлагаете вы? Из страха перед поражением вовсе ничего не делать?

– Оставить кого-то за спиной. Кого-то надежного. Рассказать ему все.

– Сэймэй?

– У него нет постоянного доступа во дворец.

– Но я здесь никого не знаю.

– В том-то и беда. Вы не озаботились обзавестись полезными знакомствами.

– Тогда мне остается только довериться вашему выбору.

– Подойду ли вам я?

– Вы? – Райко удивился. Он, конечно, знал, что господин Хиромаса некогда служил в Правой Страже да и сейчас было видно, что он не дает своим умениям заржаветь – но все-таки пятьдесят лет есть пятьдесят лет. – Нет, в одиночку я вас на такое дело не отпустил бы. Разве что у вас есть надежные люди, вроде моей четверки.

– Они несколько постарше вашей четверки, хотя большей частью и помоложе меня – если это вас так тревожит.

– Спасибо, – Райко, пристыженный, сел.

– Отправляйтесь на пир, – сказал Хиромаса. – И возвращайтесь, разузнав как можно больше. Почему-то мне кажется, что удача вам понадобится крепкая. Крепче, чем мне.

* * *

Чего господин Хиромаса никак не ожидал – так это того, что принять участие в ночной охоте на демона откажется Сэймэй.

– Если он не придет, – нехотя пояснил гадальщик, – то получится, что я зря сходил во дворец – я очень не люблю туда ходить, Хиромаса, ты знаешь. Если же он придет – мне придется вступить с ним в поединок, раскрыть перед Государем свою природу – и сам подумай, кого из нас Государь испугается больше?

– Раскрыть свою природу? Но что тут раскрывать? При дворе и так говорят, что ты наполовину лис и что тебе служат мелкие демоны… Так что будет странного в том, что ты одолеешь крупного? Они – нечисть непривычная, чужая, страшная и злобная, а ты – привычная и своя.

– Если я одолею… – усмехнулся Сэймэй. – Все дело в этом «если».

– Только не говори мне, что боишься оборвать платье о его когти.

– Хиромаса, даже не думай задеть мою гордость, – рассмеялся колдун. – У меня ее нет. Говоря по правде, меня одолевают иные страхи. Я боюсь будущего, Хиромаса. Да, я привык с ним быть на короткой ноге – но и само оно было не слишком далеким. Я потрогал локон сыночка господина Канэиэ и увидел этого младенца в расцвете его лет, сил и славы. Скорее всего, я увижу это и воочию. Иногда я думаю – не сам ли себе я сообщаю эти вести? Что если я помню не то, что было, но и то, что будет, Хиромаса? Пока не появился молодой Минамото, я склонялся к этой мысли… Но с его появлением прорывы стали дальше и сильнее. Я увидел будущее дочери господина Киёхары, главы Дайгакуина. Что ж, совершенно заурядная придворная дама, карьера и замужество которой сложатся не очень удачно. Но кроме этого, Хиромаса… Кроме этого я увидел будущее её имени. Её книги, которой она станет развлекаться от нечего делать. Хиромаса, ее будут помнить, когда забудут наше царствование, тебя и меня.