Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

  Сжимая трубку в руках, она села на пол.

  – Лани...

  гордая свеча погасла

  новой так и не зажглось

  слишком рано, чтобы просыпаться

  слишком поздно, чтобы спать

  нечего терять

  ой, нечего терять

  – Пойти к нему, рассказать про тебя?

  – К Бесу иди, – тяжело выговорила она. – Прямо сейчас. Найди его. Скажи... я приеду.

  – Лиска! – выдохнул Бек.

  – Скажи... я всё буду делать, что он от меня хотел, всё, что ему нужно, только пускай он его выручит! И закажите нам с Беком билеты из Москвы. До Москвы мы сами... на ближайший заводской самолёт возьмём. Наверное, в конце недели... Мне еще уволиться надо. У Бека учёба... была. В общем, на понедельник точно бери. Ты... позвони мне, когда с Бесом поговоришь. Я тут буду ждать... Ладно?

  – Он тебе сам перезвонит, – помолчав, откликнулся Гелани.

  зеркало, петля, копилка

  да тарелка до краёв

  слишком хорошо, чтоб отказаться

  слишком страшно, чтобы взять

  нечего терять

  ой, нечего терять

  * * *

  «Не воевали чеченцы никогда между собой, и не будут воевать... Есть чёткая договорённость, как должен себя вести чеченец с этой и с другой стороны при вынужденном боевом столкновении. Ни один уважающий себя милиционер-чеченец или, как их там называют – эсбэшники, не откажут в помощи моджахедам. Почему? Потому что они знают, какой будет исход всей этой военной авантюры, знают, что завтра придётся отвечать, знают, что завтра нам придётся жить вместе. И никуда мы от этого не денемся».

  (Аслан МАСХАДОВ)

  * * *

  Тимурханов перезвонил через сорок минут. Она так и сидела на полу возле телефона, опустив голову на руки. Бек молча сидел рядом.

  От звонка оба подскочили.

  – Ну что? – сказал Тимурханов спокойно. – Теперь я тебя хочу послушать.

  – Беслан Алиевич...

  – Ты говори, говори.

  Она закрыла глаза.

  – Беслан Алиевич, вы его только выручите, а я приеду. Я буду работать, сколько скажете, где скажете... всё делать, что вам надо. Мне всё равно, где и как. Я справлюсь, вы же знаете. Вы только выручите его... я вам отработаю...

  – Всё сказала?

  Она кивнула, будто он мог её видеть, и услышала его глубокий вздох.

  – Тогда меня послушай. Отработает она... Валлахи, Лисичка, когда ж ты поймёшь, что ты мне ничего не должна? Что тебе достаточно сказать... просто сказать? – Он снова вздохнул. – Тебе будет уже не до работы, когда ты приедешь. Ты что... выйдёшь за него?

  Она снова молча кивнула.

  – Как всегда, родные всё узнают последними... – в голосе его наконец прорвалась улыбка. – Бек!

  Бек схватил трубку:

  – Ассалам алейкум!

  – Ваалейкум ассалам... Что, ревёт?

  мне сверху видно всё, ты так и знай

  – В три ручья, – хмыкнул Бек.

  – Это надолго. Ну пусть... Теперь ты подробно рассказывай – кто, что...

  Утерев лицо, она наконец отобрала трубку у Бека.

  – Беслан Алиевич...

  – Начни мне только извиняться! – пригрозил он. – Достала уже!

  – Я... хочу вас попросить...

  – Да неужели?!

  – Давайте вы сейчас поговорите с моей мамой и сами всё ей объясните!

  Наступило молчание.

  два удара – восемь дырок

  Бек подмигнул ей, вскинув большой палец.

  – Да-а... – протянул наконец Тимурханов. – Что, сама не можешь?

  – Не-а...

  – А я, значит, могу?!

  – Ага...

  – Может, я тебе лучше что-нибудь другое?.. – спросил он безнадёжно.

  отпустил он рыбку золотую и сказал ей ласковое слово

  – Контрольный пакет «Грознефти»! – подсказал Бек и затрясся от смеха.

  – Ох, доберусь я скоро до твоего братца! – пообещал Тимурханов и опять тяжело вздохнул. – Если выживу с вами, дала мукълахь... Телефон говори!

  * * *

  26.09.03

  Вот и прозвенел звонок, закончилась переменка... начинается мой следующий урок. Начинается моя следующая жизнь, сан йиша. Уже и не сочту, какая по счёту.

  Зато в этот раз мой отъезд воспринимается родными, как должное. Потому что есть же Бек, который за мной присматривает, есть я, вернувшаяся этой зимой вполне живенькой... и наконец, есть Тимурханов, обаявший мою маму на счёт «раз». Чему я как-то даже не очень и удивилась...

  Мне ребят только жалко. Журналюг, читателей. Только вросла я в них опять... Ох, и тяжело же... И мне, и Беку.

  Ну, а теперь о том, «куда ж нам плыть?», как говорил поэт. Так вот, я совершенно не знаю, куда плыву. Более того, я уверена, что Ахмад и видеть-то меня не захочет в том состоянии, в каком он сейчас находится. Не говоря уже о большем.

  «Ну и куды ж ты тогда котишься, яблочко?!» – спросили все хором. А по золотому блюдечку, вестимо...

  * * *

  – Мы в аэропорт с вами поедем? – в очередной раз спросила срывающимся голосом Юлька, и она снова терпеливо покачала головой:

  – В аэропорту мои будут.

  – А мы – не твои? – вскинулся Тимоха.

  Она изо всех сил стиснула его огромную татуированную ручищу:

  – Тимыч, там я вас уже не переживу. Долгие проводы – лишние слёзы... Их и так хватает.

  – Зачем было опять газету заваривать, раз уезжать собиралась? – всхлипнула Юлька.

  – Как зачем? – бодро осведомилась она, пытаясь проморгаться. – Чтобы вам оставить!

  мне не жаль, что я здесь не прижился

  мне не жаль, что родился и жил

  попадись мне, кто все так придумал

  я бы сам его здесь придушил

  только поздно – мы все на вершине

  и теперь только вниз босиком

  Бек притулился в углу с гитарой на удивление тихо, едва перебирая струны.

  – Так, чего я ещё не объяснила?.. – она прокашлялась. – Ладно, по Сети спишемся. Компы заберёте, я маму предупредила уже... Юлька, здесь скоро море будет! Иванова, и ты туда же, блин!

  – Алиска, там же всё время стреляют... – беспомощно прошептала Иванова.

  – Я тоже по телевизору видела... бой был... – подхватила Юлька, сморщившись, – я теперь все новости оттуда смотрю, по всем каналам...

  – С ума сошли? – подскочила она. – Делать нечего, что ли?!

  Бек со вздохом поднялся, отставив к стене бренькнувшую гитару:

  – Вежарий и йижарий (братья и сёстры)! Мы... мы вернёмся, честно. Мы ещё сто раз сюда приедем! Честное слово! А вы – к нам, ИншаАллах!

  – Уж лучше вы к нам? – пробормотала она бессмертную фразочку из «Бриллиантовой руки». – Бек... не могу я больше... спел бы, а?

  на чёрный день усталый танец пьяных глаз, дырявых рук

  второй упал, четвёртый сел, восьмого вывели на круг

  на провода из под колёс, да на три буквы из-под асфальта

  в тихий омут буйной головой

  холодный пот, расходятся круги

  * * *

  «Наша история – это вечная война, и вечная война – это наша история. Каждый из нас может поименно назвать, в соответствии с традицией, имена семи своих предков. И ни одно поколение чеченцев, олицетворенное именем того или другого нашего предка, не избежало войны. Чеченская история сложилась так, что война стала нашим образом жизни, постоянным фоном, на котором разворачивается бытие нашего народа. Так что, война и для нашего поколения не является чем-то экстремальным, необычным. Для нашего народа необычным состоянием скорее является мир».

  (Хож-Ахмед НУХАЕВ)

  * * *

  Гелани налетел на них с Беком, едва они вышли из полётной зоны аэропорта «Домодедово», и все трое вцепились друг в друга, как утопающие, хохоча, перебивая друг друга и ничего толком не слыша.

  – Салам! – Тимурханов, оказывается, тоже был здесь, и они враз притихли. Правой рукой он потрепал макушку Бека, а левой точно таким же жестом взъерошил её волосы. – И долго мы тут стоять будем?

  Малхаз возле машины сгрёб их в свои борцовские объятья.

  – Стоп, а это ещё что? – Гелани схватил Бека за плечо.

  Тот гордо выпятил грудь под чёрной майкой, на которой красовалась чудесная картинка – голова индейца плавно переходит в волчью морду и обратно.

  – Нет, вот это! – Гелани указал на гитару в чехле за его плечом.

  – Харам это (запретное), – хмыкнула она. – Бек же у нас теперь звезда пленительного счастья, хедлайнер рок-группы «Марш-да»!

  – Панк-рок-рэп-группы! – уточнил Бек гордо.

  нелепая гармония пустого шара

  заполнит промежутки мёртвой водой

  через заснеженные комнаты и дым

  протянет палец и покажет нам на двери отсюда

  домой!

  – Панк... рэп... рок? – Тимурханов покачал головой.

  – Чего, и песни сам пишешь? – изумился Гелани.

  – Музыку только. Песни нам Талгатовна пишет! Матерные.

  – Бе-ек! – застонала она, прикрыв глаза.

  – Местами матерные, – пожал тот плечами.

  Тимурханов прислонился к дверце машины и тоже прикрыл глаза.

  от этих каменных систем

  в распухших головах

  теоретических пророков

  напечатанных богов

  от всей сверкающей, звенящей и пылающей х..йни

  домой!

  – Спою, в общем, сами услышите!.. – подытожил Бек невозмутимо. – Куда сейчас?

  Тимурханов поднял бровь:

  – Домой, куда же ещё. Давайте быстренько в машину! Дела у меня. А у вас поезд... – он взглянул на часы, – в семнадцать пятнадцать. Панк-рэп-рок-группа, альхамдулиллах...

  Глаза его в зеркале встретились с её глазами, и он достал из внутреннего кармана сложенные вчетверо листы:

  – Держи. Там, в больнице, дали... Не знаю, скажет тебе это о чём-нибудь или нет.

  Она схватила бумаги, мгновенно проглядела их. Выдохнув, снова начала читать.

  по этажам, по коридорам лишь бумажный ветер

  забивает по карманам смятые рубли

  сметает в кучи пыль и тряпки, смех и слёзы, горе – радость

  плюс на минус дает освобождение

  домой!

  – Ну, что?

  – Не так плохо, дала мукълахь... – отозвалась она вздрогнувшим голосом.

  – А как?

  – Ну... Руку и ступню ему, конечно, не вернуть... но функции спинного мозга постепенно восстанавливаются... дело в другом... – она запнулась.

  – Захочет ли он таким вот на тебе жениться... – пробормотал Гелани.

  – На ней-то, да не захочет? – хмыкнул Тимурханов.

  – Не умеет – научим, не захочет – заставим! – немедля откликнулся Бек. – Ой! Талгатовна, блин!.. Вот, Бес, чуть что – бьёт смертным боем!

  – Мало, мало бьёт... – весело посетовал Тимурханов, опять взглянув на часы. – Ладно, всё равно я никуда уже не успеваю... Едем вместе. Хочу матерные песни послушать.

  – Беслан Алиевич!

  В зеркало он увидел, как она украдкой показывает Беку кулак, и расхохотался.

  Всё возвращалось на свои места.

  от голода и ветра

  от холодного ума

  от электрического смеха

  безусловного рефлекса

  от всех рождений, смертей, перерождений

  домой!

  * * *

  "У чеченца, как сказал, понаблюдав за нами, имам Шамиль, нет горы, чтобы возвести на нее лучшего из своих, и нет ямы – сбросить худшего.

  У нас, чует мое сердце, будут огромные трудности при построении своего государства. Чеченец под свободой подразумевает равенство. Мы все должны жить или одинаково бедно, или богато, иначе у нас всегда будет «революционная ситуация».

  (Султан ЯШУРКАЕВ)

  * * *

  – Ну и куда ты торопилась? С Бесом бы через пару дней и поехали... – Бек тоскливо глянул на медленно продвигавшуюся к блокпосту череду машин и людей. И с ещё большей тоской глянул на сам блокпост. – Коз-злы...

  – Бумаги в порядке, деньги есть... – философски отозвался Малхаз. – Ты, парень, зря-то не психуй.

  моя имей справка много-много

  – Отвык ты просто, – пробормотал Гелани. – Я тоже, когда вернулся... О! Эти ещё...

  Эти ещё, – гвардейцы всенародно избранного Президента Республики, – лихо пропылили мимо, провожаемые любящими и кроткими взглядами очереди.

  – Я шакалов не боюсь, они на Кавказе не ядовитые... – прокомментировала она вполголоса и спохватилась: – Ильф и Петров, если что!

  Пацаны прыснули.

  – Сколько же ты в голове держишь, женщина! – жалостливо посетовал Малхаз. – У меня бы давно уже мозги лопнули...

  – Мозги?! – развеселился Бек. – У неё?! – И увернувшись, чуть не вывалился в приоткрытую дверцу.

  – Вышли бы лучше, размялись, чем без толку языками чесать... – проворчал Малхаз.

  Краем глаза она увидела, как к пацанам подошел водитель стоящего сзади красного «москвича», взял у них сигарету и нервно защёлкал зажигалкой. Бек помог ему зажечь сигарету и что-то спросил. Тот, помотав головой, молча закурил.

  Она переглянулась с Малхазом.

  Докурив, Бек тронул водителя за плечо и опять что-то спросил. Тот, глядя в землю, нехотя заговорил. Странно усмехнувшись, поглядел на вытянувшиеся лица парней и отошёл к своей машине – сзади уже нетерпеливо гудели, очередь, хоть по-черепашьи, но двигалась.

  Малхаз тоже посигналил.

  – Ху хилла? – выпалила она, когда Бек наконец захлопнул за собой дверцу. – Что случилось?

  – У него гранатомёт в машине, – выдавил Бек.

  – Что?..

  – Под машиной прикручен, – уточнил Гелани.

  – К нему пришли и... попросили – перевезти. – Бек глубоко вздохнул. – Если б отказался, точно бы убили. А тут... может, ещё и пронесёт...

  – У него детей четверо... А! – Гелани махнул рукой и отвернулся.

  Она сцепила руки на коленях.

  мышки плакали, кололись, но продолжали жрать кактус

  Знакомая до боли скороговорка «паспорта-пассажиры-открыть-багажник» едва коснулась её слуха, и, даже не глядя, она видела позади бледное пятно лица в «москвичонке». А возле блокпоста на классической деревенской завалинке парень в камуфляже перебирал струны раздолбанной гитары, тщетно пытаясь выжать из неё, кажется, летовского «Дурачка»...

  – Талгатовна! – прошипел Бек.

  поздно, милый, пить боржом

  Одной рукой она сдёрнула платок, другой – распахнула дверцу.

  – Талгатовна, блин!

  вернись, я всё прощу, упрёки, подозренья

  – Эй, земляк! – весело окликнула она настороженно поднявшегося мальчишку с гитарой. – Не можешь... петь, не мучай песню! Дай-ка...

  моя мёртвая мамка вчера ко мне пришла

  всё грозила кулаком, называла дураком

  Бек нехотя взял свою гитару, косясь на обступавших машину солдат.

  Спаса со стены под рубаху снял

  хату подпалил да обрез достал

  при Советах жить – торговать свой крест

  сколько нас таких уходило в лес

  хей, ой да конь мой вороной

  хей, да обрез стальной

  Она незаметно пошевелила лопатками – блузка прилипла к спине, а в горле саднило. Красный «москвич» благополучно миновал блокпост.

  зелень леса, неба синь, да красный флаг

  чёрен волос, да седа под кожей грудь

  задолбали вихри яростных атак

  вот бы армию по хатам возвернуть

  так нет, найдём же, блин, куда ввести войска

  вражьи кости нам как снег под каблуком

  а солдатика замучила тоска

  он стрельнул в себя – и больше ни при чём

  – А если б гитару отобрали? – прохрипел Бек, когда блокпост наконец скрылся из виду.

  Она промолчала.

  Малхаз повернул руль, аккуратно объезжая свежую воронку, – наверное, от фугаса, – кивком головы указал вперёд.

  Красный «Москвичонок» стоял у обочины. Подбежав, водитель открыл дверцу:

  – Сан йиша... вежарий...

  – Езжай, а? – Малхаз сморщился, как от боли.

  – У моего сына свадьба завтра, приходите! – не отступал тот.

  полюбили все матросы развесёлого койота

  – Пойти, спеть, что ли? – ухмыльнулся Бек. – А, Бешеная?

  а суд недолго продолжался – присудили Колыму

  да наказали – своих песен да чтоб не пел он никому

  * * *

  «Кому-то очень не хочется мира между Россией и Чечнёй, между нашими народами. Слишком многие греют на этой войне руки. Я всё, что могу, делаю для мира, но сейчас любовь и ненависть народов друг к другу, к сожалению, определяют политики. Россияне должны осознать, что без уважения к живущим рядом народам мира не получится, и признать их право распоряжаться своей судьбой. Времена меняются, история преподает нам уроки, один суровее другого. Те, кто думал, что отсидится, и несчастья обойдут его стороной, теперь начинают понимать, что война может войти и в его дом».

  (Алла ДУДАЕВА)

  * * *

  Она замерла на месте, будто приросла к порогу этой крохотной угловой палаты, в которой была всего одна койка – его.

  – Я так и думал, что теперь тебя надо ждать, – насмешливо сказал Ахмад с этой высокой и узкой койки. – Если они узнали, значит, и ты узнаешь. Ума не хватило не приезжать?

  – Ум? Это у меня-то?! – Она вздёрнула подбородок.

  от большого ума лишь сума да тюрьма

  от лихой головы лишь канавы и рвы

  – Что, так не научилась язык придерживать?

  – Это я-то?!

  – Зачем ты приехала? – Он устало прикрыл запавшие глаза.

  от красивой души только струпья и вши

  от вселенской любви только морды в крови

  – Суна хьо дукха веза (ты мне нужен. Я тебя хочу). – Голос попробовал упасть, но она его удержала, ещё выше вскинув голову.

  – Что?!

  – Суна хьо дукха веза, – повторила она упрямо.

  Он сузил глаза и вдруг, выпростав из-под застиранной простыни культю в бинтах, на миг отвернул уцелевшей рукой грязно-зелёное одеяло:

  – Такого хочешь?

  – А, так тебя пожале-еть?.. – протянула она, хотя сердце остановилось.

  Он молча глядел на неё, потом вдруг потряс головой и засмеялся, поморщившись:

  – Бешеная, ма дош дац и (ё-моё)! Не все ещё камеры разбила?

  мне придётся обойтись

  без синих сумрачных птиц, без разношёрстных ресниц

  да переправить с утра, что не сложилось вчера

  оставить грязный вагон и продолжать перегон

  по неостывшей золе на самодельной метле

  раскинуть руки во сне, чтоб не запнуться во тьме

  – А они что, тут есть? Ты теперь герой шоу «За стеклом»?

  Он опять потряс головой:

  – Слушай...

  – Я исправлюсь, бехк ма биллахь... – Она поглядела на него сквозь мокрые ресницы. – Праведные женщины покорны и хранят то, что положено хранить...

  – Почему одна пришла, праведная?

  – Да что ты! Четверо свидетелей дожидаются в коридоре, всё, как нужно... чтобы удостоверить факт прелюбоде...

  – Сюда иди!

  Горячие жёсткие пальцы стиснули ей запястье:

  – Не боишься?

  – Нет, – отозвалась она шёпотом.

  мне придётся променять

  осточертевший обряд на смертоносный снаряд

  скрипучий стул за столом на детский крик за углом

  венок из спутанных роз на депрессивный психоз

  психоделический рай на три засова в сарай

  Он вдруг усмехнулся:

  – А я боюсь.

  Его осунувшееся посеревшее лицо было совсем близко – глаза в глаза.

  – Волки не боятся... – с трудом выговорила она.

  – Ага. Волки не боятся, волки не плачут. Знаю. Как же... Зови своих.

  мне все кричат – берегись!

  мне все кричат – берегись!

  * * *

  10.10.03

  Итак, заканчивается ли этот сериал свадьбой главной героини? Свадьба была, но сериал не закончился. Просто «Санта-Барбара» какая-то, режиссера – на мыло...

  Хотя, строго говоря, и свадьбы-то, какой её здесь понимают – с застольем, родными – близкими и дальними, лезгинкой и стрельбой из гранатомёта «Муха» (почти шучу) – не было.

  Не было пока и ЗАГСа, потому что мы ещё в больнице.

  Спокойно, мать, подбери глаза с пола и поставь на место. Брак был освящён муллой. Это всё.

  А семья его меня не примет... наверное. Как я когда-то ему говорила: взял за себя гIазкхи, неверную, старше себя на целую вечность, по здешним меркам. Ведьму, которая его приворожила. Всё верно. Как видишь, я даже не отпираюсь.

  Я ему нужна, вот что только и важно.

  И, Боже, как же он нужен мне...

  * * *

  – Ты иди, зачем тебе тут? – сказал наконец Ахмад, закрывая глаза. – Иди.

  не успели всё разлить, а полжизни за кормою

  и ни с лупой, ни с ружьём не найти её следы

  самый быстрый самолёт не успеет за тобою

  а куда деваться мне – я люблю быть там, где ты

  – Ты мой муж, куда мне идти? – ответила она спокойно, спрятав в коленях дрожащие руки. – Асма бин Хариджа аль-Фазари сказал своей дочери, когда та вышла замуж: «Ты покинула гнездо, где выросла, и оказалась на ложе, которого ты не знаешь, с супругом, к которому ты не привыкла, так стань же для него землёй, а он станет для тебя небом, стань для него ложем, а он станет для тебя опорой, стань для него рабыней, а он станет для тебя невольником».

  Ахмад поднял брови и усмехнулся устало:

  – Где ты это вычитала?.. Нет у меня здесь для тебя ложа, Бешеная. Я не знаю, когда... поправлюсь. Тебе что, доктор ничего не говорил?

  – А доктора могут хоть заговориться, – выдохнула она. – Говорить могут, петь могут... плясать... что угодно. Понятно?

  – Н-нет...

  – Ты мне веришь? – она опустилась прямо на пол около койки, в сгущающейся темноте всматриваясь в его напряжённое лицо.

  Он молча кивнул.

  – Не думай ни о чём. Не бойся ничего. Верь мне. – Губы пересохли и еле шевелились, к сердцу подступала пылающая, ликующая волна.

  От порыва ветра задребезжало стекло в окне, и она тихо засмеялась.

  – Что ты? – он схватил её за руку.

  – Я же тебя предупреждала... ещё тогда... а теперь поздно! – Она снова рассмеялась. – Сейчас... погоди... Только не зови никого! Обещаешь?

  – Я не понимаю!

  – Ты поймёшь. Обещай!

  Он кивнул.

  Ещё один порыв ветра ударил в стекло, и сердце её рванулось тоже.

  Всё пришло.

  Последнее, что она услышала, сжимая его пальцы, – удар грома, от которого, как от взрыва, содрогнулось ветхое здание больницы.

  ...Дождь лился прямо в лицо.

  Нет, не дождь. Вода из стакана.

  – Ты обещал! – она с трудом приподнялась, цепляясь за него.

  Он стиснул её так, что кости захрустели.

  – Ты... понял, что...

  – Молчи, не говори! – прохрипел он. – Больше никогда! Ни ради меня, ни ради... никогда! Даже думать не смей! Слышишь?!

  ведь я, наверное, умру

  а мне ещё в Чили и в Перу

  – Да...

  Она вжалась в него изо всех сил, и его ладонь наконец коснулась её груди – ожогом.

  Койка была благословенно узкой.

  Пол – благословенно широким.

  * * *

  ты нужна мне – ну что ещё?

  ты нужна мне – это всё, что мне отпущено знать

  утро не разбудит меня, ночь не прикажет мне спать

  – ...А говорила, что не боишься...

  – А сам что говорил?..

  – Когда говорил – тогда боялся...

  и разве я поверю в то, что это может кончиться

  вместе с сердцем?

  ты нужна мне

  – ...Знаешь... я последний раз целовался в десятом... да, в десятом классе... перед первой войной. Мы с ней вместе учились, с Айшат. Сгинула где-то... А отец мне другую сговаривал, Зару. Она с семьёй под бомбёжку попала, когда из Грозного во вторую войну уходили. И... всё. Женщины... ну, были, конечно. Покупал или... ну... брал, когда хотелось. Целовать – не целовал, нет. Незачем было... Что ты так смотришь?

  ты нужна мне – дождь пересохшей земле

  ты нужна мне – утро накануне чудес

  это вырезано в наших ладонях, это сказано в звёздах небес

  как это полагается с нами – без имени и без оправданья

  – Ахмад... подожди... тебе не больно так?

  – Нет.

  – Правда?

  – Неважно.

  – А что важно?

  – Ты.

  но, если бы не ты, ночь была бы пустой чернотой

  если бы не ты, этот прах превратился бы в прах

  – Ты говорила, что у царя Соломона был перстень... и там было написано: «Это пройдёт»... Я не хочу, чтобы это проходило...

  – Ты помнишь, что я тогда говорила?

  – Да. Я всё помню. Всё, что ты говоришь.

  – С ума сошёл?!

  – Да...

  тот, кто закроет мне глаза, прочтет в них всё то же:

  ты нужна мне

  – Мне надо было тогда с тобой остаться... когда ты меня увозил... Тогда бы, может, с тобой ничего и не случилось...

  – Хорошо, что случилось.

  – Да ты что?!

  – Так нужно было, значит. За всё, что делал... за то, что убивал... и за тех... женщин тоже... Значит, заслужил. «Кто совершил преступление, смеясь, зашел в огонь, плача»...

  – Нет! Нет! Нет!

  – Ну перестань... перестань... ты же знаешь, что я прав... ну всё, всё... всё. Посмотри на меня, сан са (моя душа)...

  окружила меня стеной

  протоптала во мне тропу через поле

  а над полем горит звезда -

  звезда без причины

  * * *

  "Нет бога, кроме Аллаха. После первой войны мир ждал от Ичкерии чуда. Ведь истинное чудо – это справедливость, справедливость для всех в каждой точке Разумного Бытия. Но мы возгордились. А там, где Гордыня – вслед идет раздор, война и насилие. Мы взяли из Небесной книги Творца то, что желанно душам нашим и инстинктам. Заложники и наложницы. Из Шариата, закона Божьего, мы взяли палки в спину, штрафы и обстрелы музыкальных киосков. Второстепенные вопросы были поставлены во главу. Для народа, который любит Веру, но не любит столь сильно Бога, чтобы потерпеть за него, для народа это было потрясением.

  Они ждали ангелов с небес, а мы были плотью от их плоти. Народ хотел слушаться, народ хотел верить нам. Я видел человека, который сам ехал в центр шариатского суда, чтобы покаяться в пьянстве и получить положенное количество ударов по спине. Но жестокость, постепенно принимающая необратимый характер, разрушила все миражи. «А если бы ты был жесток к ним, то они покинули бы тебя», – говорит Аллах Пророку Ислама".

  У народа не было ни знания, ни времени, ни веры. Только Доверие. И вот оно подорвано. И народ кинется обратно в бездну, если не ещё одно чудо. А у тысяч убитых время вышло..."

  (Кайсар МОРО)

  * * *

  – Ну что ж, давай поговорим... – Тимурханов откинулся на скрипнувшем больничном стуле. – Лисичка, ты – иди.

  Она молча встала.

  – Сядь, – невозмутимо сказал Ахмад.

  Она так же молча села.

  во всём нужна сноровка

  закалка, тренировка

  Пацаны ошалело и безмолвно переглянулись.

  – Ну, и где вы жить будете? – спросил Тимурханов спокойно.

  Ахмад повёл плечом:

  – У меня дом есть.

  – От него кухня только и осталась. Твои в село уехали.

  – Я помню.

  – В этом доме невозможно жить!

  Ахмад глянул исподлобья:

  – Другие хуже живут... Я от тебя ничего не возьму, Бес!

  – А я тебе ничего и не даю! Ей – даю. Она в таком доме жить не будет! – Тимурханов поднялся. – Лисичка, я сказал – выйди отсюда!

  – Я сказал – сиди, – раздельно повторил Ахмад.

  – Парень, мы должны вам хотя бы дом построить, ты что, не понимаешь? – Тимурханов подошёл к окну. – Ты решил, что я тебя содержать буду, что ли? На работу – возьму, когда окрепнешь. Ты что делать умеешь?

  – Убивать, – отозвался Ахмад, не задумываясь. – Умирать.

  ну так и я, слава Богу, не Рики, не Мартин

  не выдвигался на «Оскар», французам не забивал

  – Ну, это мы все умеем, – отмахнулся Беслан. – Ещё? Она вон ко мне в газету вернётся...

  – С чего ты взял? Её дело теперь – муж и дети, – прищурился Ахмад. И, глядя, как вытягиваются у всех лица, впервые улыбнулся: – Я пошутил.

  – Смешно... – пробормотал Тимурханов. – Однако, у вас больше общего, чем я думал.

  – А тебе о ней думать незачем, – лениво откликнулся Ахмад. – Они вон – ей братья, а ты кто? Она около тебя достаточно крутилась, хватит.

  Сгустившуюся тишину можно было ножом резать.

  как мирила нас зима железом и льдом

  замирила, а сама обернулась весной

  как пойдет таять снег – ох, что будет потом

  а как тронется лёд – ох, что будет со мной

  – Я ей жизнью обязан, – сказал Беслан тихо. – Она мне больше, чем сестра. Она не крутилась около меня, а работала. И не на меня – на людей. На тебя, барана!

  – Баран, точно, – легко согласился Ахмад. – Только сперва-то у тебя причины не было её честь блюсти.

  Она прикусила пальцы, встретившись взглядом с пацанами.

  – Верно! – сказал вдруг Тимурханов. – Попробовал однажды... не соблюсти. По морде получил. Осечка вышла! Единственный раз... за двадцать пять лет.

  а из-под тёмной воды бьют колокола

  из-под древней стены – ослепительный чиж

  отпусти мне грехи первым взмахом крыла

  отпусти мне грехи – ну почему ты молчишь?!

  Она медленно поднялась.

  – И кажется, сейчас получу ещё! – беззаботно рассмеялся тот.

  Она бухнулась обратно на койку, сжала ладонями пылающее лицо:

  – Вы... вы... Трепло вы, Беслан Алиевич! Не лучше Бека!

  – А чё сразу я?! – воззвал Бек привычно. – Как чё, так сразу я!

  – Ох, да помолчи ты, Бога ради! – Она уткнулась лбом в холодную никелированную спинку кровати. – Как вы можете, Беслан Алиевич? Не стыдно?

  – Стыдно, – сказал тот неожиданно серьёзно. – Ну что, начнём разговор сначала?

  Ахмад чуть коснулся её плеча.

  – Воды принеси.

  Он улыбался.

  эх, огурчики солёны

  а жизнь пошла хреново

  налей-ка, миленький, накатим по второй

  – Как вы мне все... – процедила она, вскакивая, – ... д-дороги! Просто до боли!

  – Мы знаем, – подал голос Гелани, тоже улыбаясь от уха до уха.

  Она поискала глазами что-нибудь тяжёлое – безуспешно, и, подняв взгляд к потолку, вдохновенно продекламировала:

  – Пещера, где она жила! Была не что иное! Как огромная глубокая яма! На стене висела икона! С горевшей пред ней лампадой! На полу лежала ветхая одежда труженицы! И она сама, с заступом в руках! Босиком, в одной рубашке! И с распущенными волосами! Распевала звонким голосом духовные песни! Это была наша Маша! Доведённая до этого состояния! Своими родственниками!.. Конец цитаты!

  – ...Воды побольше принеси, – сказал наконец Тимурханов прерывающимся голосом.

  Заглушая их хохот, она с наслаждением хлопнула дверью, – так что штукатурка посыпалась, – и прислонилась к стене под недоумёнными взглядами медсестёр.

  так причисли нас к ангелам, или среди зверей

  но только не молчи – я не могу без огня

  и, где бы я ни шёл, я всё стучусь у дверей

  так Господи мой Боже, помилуй меня

  * * *

  "Мыслители, далёкие от здешних дел, неизменно возмущались: неужто трудно заполонить войсками гнилое пятнышко на бескрайней территории, прочесать каждый овраг, каждый хлев в последнем ауле и раздавить, выжечь, истребить наконец эту заразу?

  Увы диванным стратегам; горы столетиями бесстрастно взирают на суету очередных покорителей у их стоп".

  (Антон БЛАЖКО)

  * * *

  – Сейчас кIентий сюда поднимутся, – Ахмад отключил телефон, поворачиваясь к ней.

  рррота, пааадъём!!!

  Она поспешно метнулась к мутному зеркалу на стене, чтобы убедиться, всё ли в порядке.

  Ахмад хмыкнул, и, не удержавшись, она схватила с койки подушку. Тот увернулся, не переставая смеяться.

  – Валлахи! – пробурчал Бек, просовываясь в дверь. – Мы пятый день со стройки не вылезаем! А эти тут...

  они тут ро-о-озы нюхают!

  а мы кр-р-ровь проливаем!

  – Короче! – Бек откашлялся, покосившись на Гелани. – Бес велел... э-э... просил, чтобы Лиска дом поглядела. Мы её туда отвезём быстренько...

  – И сразу обратно, – закончил Гелани.

  – А то, может, оставить её там?– ехидно осведомился Бек. – Хоть отдохнёшь... Блин! Талгатовна, в этой сумке банки, между прочим! Аминка наготовила вам всего, а ты их сейчас кокнешь!

  – Хам... – печально сказала она, взгромоздив сумку на стол. – Цивилизация тебя испортила абсолютно...

  – «Цивилизация построила июль, на чёрных пальцах – жёлтая смола»... трам-пам-пам! – Бек театральным жестом сунул ей под нос ладони. – Во, гляди, угробил руки на фиг!.. Белхи (общественная помощь), ё-моё...

  – Так что? Едем? – перебил его Гелани.

  – Обратно побыстрее только, – негромко сказал Ахмад.

  Бек закатил глаза, но смолчал.

  и каждый раз, когда король бывал прав

  и ночь подходила к ним вброд

  королева говорила: "подбрось ещё дров

  и я люблю тебя, и к нам идёт парусный флот!"

  * * *

  – Что, карму отрабатываете, Беслан Алиевич?

  – Не догадалась. Грехи замаливаю... Алелай, только носом не хлюпать!