Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

  * * *

  Почти неделю из дня в ночь она повторяла и повторяла одно и то же... одно и то же... устно и письменно.

  кто здесь самый главный анархист?

  кто здесь самый хитрый шпион?

  кто здесь самый лютый судья?

  кто здесь самый удалой Господь?

  Она не понимала, верят ей или нет. Но это уже было неважно.

  ...Бека привели в тот же кабинет и, жадно оглядев его, она облегчённо выдохнула – цел... и, отвечая на его такой же безмолвный вопрос, покачала головой – всё в порядке.

  Охранник вышел... и вошёл Тимурханов.

  Под его тяжёлым взглядом она невольно сжалась, а Бек вызывающе ухмыльнулся во весь рот.

  – Что, погубили газету? – тихо спросил Беслан.

  чем я тебя породил, тем я тебя и убью

  – Это наша газета! – брякнул Бек.

  И тут же отлетел в угол от удара – затылком об стену.

  Изо всех сил она зажала рот ладонями.

  Бек потряс головой, медленно выпрямился:

  – Другую сделаем, Бес! Легко...

  – Легко?!

  Она отчаянно зажмурилась. Тишина навалилась как камень.

  – Ладно, – устало бросил наконец Тимурханов. – Пошли отсюда.

  бьётся солнце о тучи над моей головой

  я, наверно, везучий, раз до сих пор живой

  – ...Вы хоть понимаете, что должны были меня предупредить? – Беслан обернулся к ним с переднего сиденья машины.

  Она отвернулась.

  – Так ты б запретил! – выпалил Бек. – А что... нет?

  о, сколько нам открытий чудных

  готовит просвещенья дух

  – Талгатовна, да мы с тобой круто лоханулись! – весело сообщил Бек, шмыгнув носом. – Талгатовна! Эй!.. Ты чего молчишь-то?

  – Неужели молчит? – Тимурханов усмехнулся. – Ну-ну. Наконец-то... Кровь утри. Когда другую газету подготовите, деятели?

  – Да хоть завтра! – выдохнул Бек, шаркнув рукавом по носу. – Хоть щаз!

  – Ну-ну... А редактором мне кого поставить?

  Она упорно не отводила взгляда от тонированного стекла, за которым мелькали хрущёвки с чёрными провалами вместо окон... бельё на уцелевших балконах... аляповатая вывеска нового магазинчика... знакомая мазня лозунгов на щербатых стенах...

  – Кого-о? – фыркнул Бек. – Да вторую такую бешеную фиг найдёшь... Талгатовна – наша торговая марка! Это ничего, что она теперь глухонемая, я переведу...

  Захохотал даже Малхаз.

  Она молчала, не отрываясь от окна.

  хошь – пой в опере, хошь – брей топором

  а всё равно Владимир гонит стадо к реке

  а стаду всё одно, его съели с говном

  * * *

  22.12.02.

  Скоро снова Новый год, ёлка к нам сюда придёт...

  Хоть вспомню наконец о том, что такое праздник.

  Грешно мне жаловаться, конечно... просто устала я неимоверно, главным образом оттого, что не вижу света в конце этого беспросветного тоннеля, ну хоть ты убей...

  Бес тоже его не видит. И это хуже всего.

  Укатали горку крутые сивки...

  Чувствую просто.

  Помнишь, как у БГ: «Вроде бы и строишь – а всё разлетается; вроде говоришь, да всё не про то. Ежели не выпьешь, то не получается, а выпьешь – воешь волком, ни за что, ни про что...»

  Хотя разговариваем мы с ним по-прежнему постольку-поскольку. Он меня не простил, или я его?.. Не знаю. Но видимся часто – потому как теперь он требует, чтобы я приносила ему все материалы на вычитку перед каждой публикацией.

  Вот так-то вот.

  И приношу.

  Такое приношу...

  Потому что мне уже море по колено, пятнадцатый этаж по пояс.

  И знаешь что?

  Ведь печатаем.

  Ладно. О чём это я? Ах да, о празднике.

  Здесь уже ставят ёлку на площади перед Домом правительства, под круглосуточной охраной. АКМ и ёлочная гирлянда. Вот он, праздник, который всегда с тобой!

  Не буду, не буду...

  Просто предчувствие у меня какое-то... страшное.

  И письмо это я, наверно, не отправлю.

  * * *

  "Как в стране получается террор? На самом деле – гораздо проще, чем вам кажется. Потому что террор в нашей стране получается сам собой. Из самой нашей жизни.

  Да, есть чеченцы, у каждого из которых за десять лет кого-то убили, кого-то увезли в неизвестном направлении люди в камуфляже, кого-то пытали, а кого-то изнасиловали. Стало быть, каждый из них может мстить. Не каждый будет, но каждый может. Кроме разве что членов грозненской футбольной команды «Терек»...

  И, в данном случае, вовсе даже не нужно вдаваться в морально-этические подробности: кто, мол, виноват, справедлива ли эта война, и доколе она всё никак не кончится. Поздно уже мораль читать. Далеко зашли.

  Даже если хоть победоносно, хоть как закончить эту войну завтра, месть в душах – останется. А повод чеченцам убивать русских – останется на десятилетия. Как, к примеру, практически весь ХХ век армянские боевики по всему миру убивали турок, мстя за резню 1915 года.

  И не надо делать вид, что мы этого не понимаем".

  (Сергей МОСТОВЩИКОВ)

  * * *

  подымите... мне... веки

  Потолок был белым, а в носу торчала тонкая трубка, закреплённая лейкопластырем.

  И не только в носу.

  нет, спасибо, лучше опустите

  Ангелов в белых халатах поблизости не наблюдалось, зато громоздились две капельницы. Из одной что-то желтое медленно сочилось ей в вену у сгиба правого локтя.

  тех, кто был особо боек, прикрутили к спинкам коек

  Горло царапало, как наждаком, от знакомого запаха дезинфекции подкатывала тошнота, проклятые трубки мешали ужасно.

  Последнее, что удавалось вспомнить – приёмная в Доме правительства, прозрачная папка-уголок на коленях, и, как всегда в этих шикарных казённых коридорах и холлах, сосёт под ложечкой...

  теракт?

  Пить хотелось неимоверно, но пересохшее горло не могло выдавить даже писка.

  Левой рукой она с отвращением выдернула трубку из носа и попыталась получше закутаться в одеяло – слава Аллаху, удалось.

  Она оперлась локтем о тощую подушку и осторожно приподнялась.

  Тоже получилось.

  так, приёмная... что я там делала?

  ждала Беса

  зачем?

  вручить ему свежие статьи на вычитку

  любо, братцы, любо

  любо, братцы, жить

  с нашим атаманом не приходится тужить

  дальше?

  я его дождалась

  дальше?

  мы вышли

  Дверь скрипнула, и в щели появился Бек, вернее – его глаза, совершенно круглые.

  – Бек! – просипела она. – Иди сюда! Ох нет, иди отсюда! Нет, дай попить! Чёрт, позови хоть кого-нибудь!

  Голос наконец прорезался.

  Бек по-прежнему стоял, как оглушённый.

  – Да что с тобой?!

  Он повернулся и исчез.

  Стиснув зубы, она повыдёргивала из себя оставшиеся трубки и иголки, но, прежде чем начала сооружать из простыни тогу, в палату наконец влетели ангелы в белом.

  и канатчиковы власти колют нам второй укол

  – ...Вы что, тут все, с ума сошли?! Какая Москва? Какая кома? Какая неделя?! Я прекрасно себя чувствую! Мне ничего не нужно! У меня ничего не болит! Вы издеваетесь?!..

  С боем вытребовав халат и стакан воды, она готова была уже прыгать в промороженное окно при виде шприца, когда в дверях палаты снова возник запыхавшийся Бек, а за ним – Тимурханов.

  – Беслан Алиевич!!

  Вздох облегчения был всеобщим, и тот как-то нехотя улыбнулся.

  – Хоть вы мне скажите, что тут... – взмолилась она, машинально приглаживая всклокоченные волосы, – о Боже! – и потуже запахивая халат.

  – А ты что, ничего не помнишь? – выдохнул Бек.

  Она опустилась на койку – внезапно подкосились ноги.

  – Нет...

  только земная соль, заводная боль, голубой вагон

  только горючий смех, окаянный фронт, оловянный враг

  каждый миг – передозировка

  – Я тебе расскажу, – негромко проговорил Беслан. – Я присяду?

  Он пододвинул стул к её койке, Бек устроился на корточках у стены. Как-то незаметно они остались в палате втроём.

  И от нависшего молчания, и от их долгих взглядов она испугалась уже по-настоящему.

  – Беслан Алиевич...

  – Теракт же был! КамАЗ с тротилом въехал в Дом правительства! – выпалил Бек.

  ...Непонятный шум снаружи. Выстрелы. Взрыв.

  Она зажмурилась.

  ...Пыль, заслонившая свет.

  Крики, стоны, плач, слившиеся в один невыносимый гул.

  Кровь, неимоверно яркая.

  Кровь везде – на зелёной ковровой дорожке, на импортных бежевых панелях, на стильных плафонах под потолком.

  Бес!

  Она задрожала.

  – Вспомнила? – всё так же тихо спросил Беслан.

  Она ошеломлённо смотрела в его осунувшееся лицо.

  – Ранило... вас...

  – Царапнуло только, а ты...

  ...А она подползла к нему по чужой крови, по острым осколкам стеновых панелей, и...

  воробьиная, истошная, оскаленная, хриплая

  неистовая стая

  голосит во мне

  ...глубоко-глубоко внутри, не в мозгу, не в сердце, – сгорели предохранители, вылетели пробки, и свет погас, и хлынула из ноздрей кровь...

  кровь к крови, боль к боли, пепел к пеплу

  дальше – тишина

  Она закрыла лицо руками.

  уважаемый редактор, может, лучше про реактор?

  про любимый лунный трактор? ведь нельзя же год подряд...

  ведь нельзя же год подряд...

  Его тёплые ладони крепко обхватили её запястья, – так же крепко, как её пальцы – его руку там, в разрушенном, залитом кровью коридоре, – и отвели от лица.

  – Не могу поверить, что это ты сделала... – наконец выговорил он отрывисто.

  Она только раскачивалась из стороны в сторону, не отрывая от него взгляда.

  – Не могу поверить, – повторил он. – Я здесь прошёл полное обследование... пока ты без сознания лежала... Всю эту неделю. И никто тут не может поверить... что я опять здоров.

  мёртвого схоронит уставший

  радугу осилит ослепший

  звёздочку отыщет упавший

  яблочко от яблони, огонь от огня

  – Так вы... были больны?

  Тимурханов устало усмехнулся:

  – Не то слово.

  – А почему... почему вы ничего мне раньше не сказали? Вы же знали, что я...

  Он промолчал.

  Опять закрывая глаза, она прошептала:

  – Те, кто выжил в катаклизме, пребывают в пессимизме... их вчера в стеклянной призме к нам в больницу привезли...

  – Что-что?!

  – И один из них, механик, рассказал, сбежав от нянек... что Бермудский многогранник – незакрытый пуп земли...

  Она с облегчением услышала его смех, и, наконец, полились слёзы.

  что там было, как ты спасся, каждый лез и приставал

  но механик только трясся и чинарики стрелял

  он то плакал, то смеялся, то щетинился как ёж

  он, гад, над нами издевался, ну сумасшедший, что возьмёшь?

  Выплакавшись, она осталась в кольце его рук.

  – Чего ты сейчас хочешь? – спросил Беслан над её головой.

  – А вы что, теперь будете моя персональная золотая рыбка? – пробормотала она.

  Он опять затрясся от смеха.

  – Къамел дац, – восхитился Бек из угла.

  – Я ничего не хочу... только уехать домой...

  Снова легла тишина.

  – Я устала, так устала, Господи Боже... Домой хочу... к маме... я так давно... – Горло опять перехватило.

  Беслан глубоко вздохнул:

  – Ну конечно, поедешь.

  – Талгатовна, а я? – потрясённо вымолвил Бек.

  – Да что, я тебе дела не найду? – проворчал Тимурханов.

  – У него есть дело, – шмыгнув носом, она обернулась к Беку. – За мной кто там смотреть будет?

  озаглавилась весна топором

  успокоилась река декабрём

  утро – одиноким выстрелом

  ожидало поле ягоды

  ожидало море погоды

  * * *

  "Русская правда – две кровавые бесславные войны, горы трупов, калеки, отрезанные головы, замордованные солдаты и командиры. Буданов в клетке. Черномырдин, останавливающий войска и спасающий Басаева. Лебедь в обнимку с Масхадовым. Беспросветная русская бедность, мёртвые деревни, тусклые города, по которым мчатся роскошные «мерседесы» чеченских мафиози, хозяев казино и борделей, торговцев наркотиками и оружием.

  Чеченская правда – дважды железная «мегамашина» российской армии прошла по Чечне, вбивая снаряд в каждый дом, в каждую семью, в каждую мечеть. Беженцы, «зачистки», допросы в подвалах, ковровые бомбежки, пропавшие без вести родственники. И угрюмое, страстное, из самых глубин народа сопротивление. «Перст указующий» из ослепительной лазури, от серебряных пиков Кавказа, вдохновляющий чернобородых бойцов.

  Либеральная правда – истошная, лукавая, истерическая, всегда против «свирепых русских», за «угнетенных чеченцев». «Правда» Бабицкого, Политковской, Новодворской, ни разу не призвавших к состраданию и любви, а только льющих кислоту на раны безногого десантника, в выжженные глазницы чеченской девушки. «За независимость и свободу Чечни» – с этими лозунгами либералы свергли Завгаева и посадили Дудаева, открыли склепы давнишних уснувших раздоров, смешали нефть с кровью, родили мерзкую ложь о «русском фашизме» и теперь исполняют «либеральное танго» на русских и чеченских костях.

  Правда власти – неуклюжая, непоследовательная, из последних сил сберегающая покосившийся остов России. То бомбит, то пускает в Кремль террористов. То шлёт эшелоны денег на восстановление Грозного, то обстреливает город «вакуумными снарядами». У власти – скудоумное лицо чиновника, жестяной голос Ястржембского, папаха Кадырова, кокарда генерала-предателя, пылкий пафос Рогозина, нефтяные криминальные деньги, и беспросветная, среди фугасов и либеральной хулы, работа спецслужб, не спасающих метрополитен или Думу от смертниц с заминированными бюстгальтерами".

  (Александр ПРОХАНОВ)

  * * *

  18.01.03

  Я, Ленчик, уже одной ногой дома. И вот оттуда, недельки через две после приезда, рвану к тебе. Ты уж не обижайся, ладно? Всё во мне просто воет: домой, домой... хочется забиться в свою нору и зализывать раны.

  Ну, и потом – Бек. Что-то не решаюсь я его к тебе сразу тащить. Как мы у тебя разместимся-то?..

  Ах, ну да, он же, конечно, шикарным жестом достанет из-за пазухи кучу денег (ясно, чьих) и отснимет двухкомнатную в центре Академгородка. Нет, трёхкомнатную. Нет, пятикомнатную!

  В общем, борзеть с такой лихостью, как он, я не могу, не по моей это части, так что увидимся чуток попозже, ага? Сперва мне нужно будет посмотреть, как мои на Бека отреагируют. А он – на них. Что-то переживаю я слегка по этому поводу, хотя, наверное, зря... ибо он тут уже успел с моей сестрицей за моей же спиной созвониться и чего-то там обсуждать по поводу своей будущей учёбы.

  Его, видите ли, привлекают компьютерные курсы! Если учесть, что до второй войны он успел закончить шесть классов, и те в основном в коридорах...

  Ай, ладно. Всё в руце Божией. Как всегда.

  В любом случае ты же помнишь: весело подняли брёвнышко и весело его понесли... Ключевое слово? ВЕСЕЛО!

  * * *

  – Здесь дорого, – она решительно потянула Бека за локоть, прочь от резного крыльца московского кафе, всё ещё по-новогоднему украшенного.

  – Талгатовна, как ты достала... – простонал тот, закатывая глаза. – Твои, что ли, деньги тратим?

  – Вот именно! – процедила она. – Хватит и того, что мы у Беса живём, билеты на самолёт домой тоже он купил...

  – Да если б ты только захотела, он бы тебе в Париж билеты купил! – зашипел Бек. – Или... или на Таити!

  – Тебе так на Таити не терпится? – фыркнула она.

  – Почему нет? Там, говорят, все голые ходят!

  – Ясно, тебе не терпится голым походить?

  – Талгатовна, блин!..

  за что аборигены съели Кука

  увы, неясно, молчит наука

  – Я есть хочу! – быстренько сменил Бек скользкую тему. – Моему растущему организму постоянно требуются калории, между прочим!

  ох, и наплачусь я дома с этим растущим организмом

  ладно, не привыкать

  – Альхьамдулиллахь (слава Аллаху), – спорить ей расхотелось, шататься по Москве надоело, ноги гудели. – Ладно, пойдём туда.

  – И чего упиралась, спрашивается? – воззвал Бек к облакам.

  Они уже собирались расплачиваться, когда Беку захотелось ещё и мороженого. Пока он придирчиво изучал меню, она уткнулась в разложенный на столике «Большой город» – из московских газет эта привлекала больше всех, какой-то свежестью, что ли.

  – Тхо лайш дац, я цкъа а хира а дац, – прозвенел рядом с их столиком вздрагивающий от напряжения девичий голос.

  рабами мы не были, и никогда не будем

  Газета, шурша, выпала у неё из пальцев.

  – А вы – вы рабы! Испугались?! Вы должны меня бояться! Вы знаете, что я сейчас сделаю? Знаете, что у меня здесь?!

  Девчонка, самая обычная девчонка: короткая модная куртка с капюшоном, голова непокрыта, каштановые волосы рассыпаны по плечам, вот только глаза...

  И побелевшие костяшки пальцев, сведённых на ремне самой обычной джинсовой сумки, висящей через плечо.

  Матерь Божия, пречистая, пресветлая, пресвятая Богородица

  моли Бога за нас

  Люди в кафе ещё не поняли, что происходит, тихо играла музыка, от кассы спешила официантка...

  – Сан йиша, мороженого хочешь? – выпалил Бек, подымаясь из-за столика. – Садись! Ты опоздала! Мать не пускала?

  Девушка глядела на него остановившимися глазами.

  – Хьо нохчи юй (ты чеченка)? – Бек встал рядом с нею, загораживая от всех.

  Та сделала несколько неверных шагов к столику, присела на отодвинутый Беком стул. Прошептала бескровными губами:

  – Вас послали за мной следить?

  – А то нам больше делать нечего! – фыркнул Бек. – У нас завтра самолёт! Москва-Хабаровск – представляешь такую фишку? А ведь могли бы лететь на Таити! Если б Талгатовна фигнёй не страдала!

  запрягай мне, Господи, коней беспредела

  я хотел пешком, да только мне не успеть

  – Фигнёй?! – Схватив креманку с мороженым Бека, она засунула в рот полную ложку. У мороженого был вкус и запах мокрого песка. – Это тебя чего-то на Таити зациклило! Таитянок ему голых подавай! Жениться тебе пора, вот что!

  алло, психи, что у нас в кулаке?

  трамвай!

  ха-ха-ха, подглядели!

  – Да какое жениться, я ещё школу не закончил! А ты закончила школу, сан йиша?

  – Что?.. – девчонка сглотнула и заморгала.

  – Школу, говорю, закончила? Сколько тебе лет? Может, я на тебе женюсь?

  соловей мой, соловей, голосистый со-о-о-ловей

  – Я, я... – губы у неё задрожали. – Мне нельзя замуж... я... нечистая... я...

  Они переглянулись.

  – Тоже фигня! – решительно сказал Бек. – Как тебя зовут?

  – Мадина...

  а кругом лежат снега на все четыре стороны

  легко по снегу босиком, если души чисты

  Потянувшись через стол, она слегка коснулась руки Мадины, не той, в которой всё ещё был намертво зажат ремень сумки:

  – Сан йиша, ваха, вал санна хала ду...

  жить так же тяжело, как и умирать

  И облегчённо вздохнула, увидев, как слёзы наконец хлынули по её бледным щекам.

  Бек осторожно высвободил сумку из пальцев девчонки, поставил у ножки стола, хмуро бросил:

  – Я покурю.

  Она кивнула, пересаживаясь ближе к Мадине:

  – Попроси, чтоб воды минеральной сюда принесли.

  Бек и сумка исчезли.

  – Я семью опозорила, я... – всхлипывая, бормотала Мадина. – Меня никто замуж не возьмёт... никогда... я в фильтре была...

  – А отец твой где?

  – Он погиб, и мама, и брат, давно, ещё в первую... мы с сестрой у дяди двоюродного жили...

  так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки

  а если нам не петь, то сгореть в пустоте

  – Мне надо было там умереть... тётка мне сказала... теперь и сестру из-за того, что я... такая, никто замуж не возьмёт... и тогда они пришли за мной... отвезли меня в лагерь...

  – Всё меняется, когда приходят они, мать их! – зло бросил Бек, возвращаясь. Сумки с ним уже не было.

  а петь и не допеть – то за мной придут орлики

  с белыми глазами, да по мутной воде

  – Они... они сказали, что если я сегодня не взорвусь, завтра все мои ориентировки в милиции будут, и меня всё равно поймают и посадят...

  – Врут, коз-злы! – произнёс Бек со смаком. – Не бойся, сан йиша, сейчас мы тебя отведём в такое место, где тебя никто не найдёт, ни эти, ни менты... Талгатовна, ты Бесу скажи, пускай он её вместо нас на Таити отправит!

  Мадина подняла на него огромные ошеломлённые глаза.

  – Если уж нам не суждено!.. А то, может, ты с нами полетишь, самолётом Москва-Хабаровск? Я, конечно, школу не закончил, но жених ого-го, настоящий къонах!

  – Это ты-то рыцарь?! Трепло ты настоящее! – покачала она головой, видя, как медленно появляется улыбка на губах Мадины. – Ты куда сумку дел? Что там было?

  – Куча г...гадости всякой, короче. Я её по частям в разные помойки распихал. Легко!.. Сан йиша, на улице солнце, а у тебя всё дождик идёт!.. Эй! Ты чего, обалдела?!

  Мадина наклонилась и порывисто коснулась губами его руки.

  а ночью опять был дождь

  и пожар догорел, нам остался лишь дым

  но город спасётся

  пока трое из нас

  продолжают говорить с Ним

  * * *

  "В океане абсурда и ненависти ценность имеют только слабые проявления человечности, сострадания, слёзной молитвы, искренний порыв благородного, не озлобившегося сердца.

  Русский солдат Евгений Родионов, взятый чеченцами в плен, не отрекшийся от Христовой веры, жутко обезглавленный, своей праведной смертью взывающий к отмщению, превратился в святого. Ему ставят алтари, его иконы мироточат, на его могиле случаются чудеса. И в святости своей он уже не требует мести, но милосердия, не кровавого воздаяния, а Христова прощения, наполняя ожесточённые сердца благодатной любовью.

  Сопка в Аргунском ущелье, где в смертельном бою пала Шестая десантная рота, не отступив ни на пядь, изрезанная и исстрелянная, встав на пути тысячного отряда чеченцев. На этой окровавленной круче, набитой свинцом и осколками, чеченцы поставили памятник отважным русским солдатам, воздав должное врагам-героям. Этим воздаянием перевели вражду в эпическую трагедию, где нет места лютой ненависти, а лишь фатальная неизбежность.

  Солдаты враждующих армий во время войны безжалостно истребляют друг друга. Но кончаются войны, затеявшие их политики скрываются в своих дворцах, нажившиеся на крови банкиры прячут выручку в оффшорных зонах, и солдаты двух армий, истерзанные, утомлённые, сходятся на общую тризну, сообща поминают погибших.

  Россия превозможет свой нынешний, несчастный период. Восстановит великую архитектуру пространств. Воссоздаст священный союз народов. Русским и чеченцам жить вместе, и не вечна ненависть, не вечна война фугасов. Сегодня, среди истерики, бессмыслицы, сознательного зла, иррационального ужаса, только одно имеет несомненную, оправданную божественным промыслом ценность. Милосердие, умягчение сердец, прощение и любовь, как бы ни наивно и несвоевременно это звучало".

  (Александр ПРОХАНОВ)

  ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  "Кто пойдёт по следу одинокому?

  Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою.

  Мало кто остался в светлой памяти,

  В трезвом уме, да с твёрдой рукой в строю.

  Солнце моё, взгляни на меня!

  Моя ладонь превратилась в кулак.

  И если есть порох – дай огня!

  Вот так"

  (Виктор Цой)

  * * *

  26.01.03

  Пишу, практически сидя на чемоданах. Вру. На сумке. Вещи – в основном только те, что на нас с Беком.

  Ночью приснился Грозный. Подскочила, никак не могла сообразить, где нахожусь... Чёрт, всё ещё в Москве.

  Уже не в Грозном.

  Ещё не дома.

  Выползла на кухню – там Бек. Посмотрели друг на друга, как две больные собаки... налили себе чаю... и разошлись.

  Боюсь, не обвинит ли он меня потом, что потащила его черт-те куда. Боюсь, что его неласково встретят мои. Боюсь, что не найду работы...

  Боюсь всего.

  Вьетнамский синдром, однако... Надо же, настиг. А я-то гадала, долго ли продержусь такой просветлённой-просветлённой...

  Всё время хочется спать. И плакать. Что я и делаю... поочерёдно.

  Мужики мои от этого просто в ужасе. Они настолько привыкли к тому, что у кого, у кого, а у меня всегда рот до ушей, хоть завязочки пришей, что впали в шок. В субботу Бек вытащил меня на кинцо про Лару Крофт: редкостный отстой, супер-гёрл 90-60-90 мочит всех направо и налево... ну, а в середине этого весёленького действа я вдруг начала рыдать: «Может, хватит людей убивать уже?» Представляешь? Нет, не представляешь... Ну и хорошо.

  А на другой день я рыдала уже от смеха. Бес отправил Малхаза по книжным магазинам, и тот накупил мне буквально мешок всяческих «Невинных грешниц» и «Испепеляющих желаний» – в качестве терапии. Несчастных продавщиц наверняка вынесли – ты бы видела Малхаза: типичный свирепого вида боевик, какими их по ТВ кажут, плюс борец-профи... и с такими книжками в своих ручищах!

  Короче, получи, фашист, гранату в удивлённое лицо.

  Надеюсь, что всё пройдёт. Скоро. Или когда-нибудь.

  Не поверишь, даже писать не могу. Попозже, как устроимся дома, опишу всё подробно. ОК?

  * * *

  Когда Бек в очередной раз вернулся от стюардесс, она уже кипела:

  – Ну что ты мотаешься, как... цветок в проруби?! Сейчас эта самая Маша заглянет в список пассажиров, найдёт твою фамилию и решит, что ты собрался самолёт угонять!

  – Не Маша, а Светик. И Фаина, – невозмутимо уточнил Бек. – А я им уже и так сказал, что я из Грозного... И вообще, куда тут угонять-то? На Колыму?.. До Таити мы всяко не долетим, горючки не хватит.

  Только через несколько секунд она догадалась, что слышит скрежет собственных зубов.

  – Талгатовна, расслабься! – Бек небрежно похлопал её по руке и снова поднялся. – Они мне обещали показать...

  – Представляю себе, что!.. Сядь. Ты меня слышишь?

  Он бухнулся в кресло и демонстративно уставился в вентилятор у себя над головой:

  – Ну чего ты наезжаешь? Мне, может, интересно! Я никогда на самолёте не летал! Только на вертолёте...

  на ковре-вертолёте

  мимо радуги

  мы летим, а вы ползёте

  чудаки вы, чудаки

  – Бек... – Она взяла его за руку. – Ну что ты?

  – И всё-то она видит, и всё-то ей надо... – пробурчал он, отвернувшись.

  и только на третий день Соколиный Глаз заметил, что четвёртой стены не хватает

  – Ты что, переживаешь, как к тебе мои отнесутся?

  – Вот ещё! – Бек строптиво мотнул головой. – Твои – они такие же, как ты! Будто сама не знаешь!

  – А что тогда?

  – Вот пристала... – Он потёр затылок. – Просто... я не знаю, как мне там у вас жить. Когда нет войны... Молчишь?

  – Учиться тебе надо, сан ваш... – вымолвила она наконец.

  Он усмехнулся:

  – Всего-то?

  – Думаешь, легко будет?

  – Да какое легко... – Бек глубоко вздохнул и наконец посмотрел ей в глаза. – А тебе-то знаешь, как будет?

  – Знаю. Шадериг дика хира ду (всё будет хорошо)!

  Он наконец засмеялся:

  – Говори по-русски, а то...

  – Ну, до Таити мы ведь всяко не долетим?

  Поёрзав ещё немного в кресле, Бек как-то сразу отключился, а она невидяще посмотрела в иллюминатор.

  под крылом самолёта о чем-то поёт

  зелёное море тайги

  шадериг дика хира ду

  * * *

  21.02.03.

  Лозунг сезона: «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро»...

  Сперва о том, что меня больше всего волновало – как нас встретят мать с Татьяной. И тут меня ждал сюрприз в некотором роде, хотя я бы могла его предвидеть – Бек, сие чучело и висельник, стал для моей мамочки прямо-таки светом в окошке!

  Слава Аллаху, она знает едва ли третью часть от его художеств...

  С моей сестрицей он, конечно, цапается – нашла коса на камень, оба холерики, но она действительно устроила его на компьютерные курсы в свой универ. И он там даже учится (иногда, в свободное от художеств время). Хотя по-хорошему ему бы закончить среднюю школу, с его-то шестью классами и двумя коридорами.. да уж ладно, не до жиру.

  Материальных проблем у нас с ним нет... угадай, благодаря кому? но я, конечно, дико комплексую по этому поводу, требую этими деньгами не пользоваться, оставить на чёрный день (тут Бек ехидно поинтересовался: на чей чёрный день – наш или Беса?)

  Ну, а психологических проблем у моего дорогого братца действительно выше крыши, потому что он никак не может адаптироваться к мирной жизни, к тому же еще и полной соблазнов, которых он раньше не знал: море спиртного, море девочек, разборки-сборки и прочий буйный подростковый расколбас...

  * * *

  – Алиса, я хочу наконец с тобой серьёзно поговорить.

  – О Господи, мама...

  – Ну что «О Господи»? Что «О Господи»? Ты когда будешь уделять больше внимания не своей газетке, а ребёнку?

  – Мама, он мужчина, а не ребёнок. Ему скоро шестнадцать, и он видел такое, что тебе и не снилось, слава Богу!

  – Вот именно! У него тяжёлые психологические травмы, отсюда все его выкрутасы. А ты, вместо того, чтобы помочь ему адаптироваться к нормальной жизни, с утра до вечера пропадаешь в своей редакции...

  – Да он вместе со мной там пропадает!

  – Вот-вот. Вместе с твоими панками, хиппи и другими разгильдяями. Чему хорошему они его научат, спрашивается?

  – Это не они его, а он их учит... хорошему...

  – Что ты там бурчишь?

  – Ничего, мама.

  – У тебя даже нет времени сходить и поинтересоваться его учёбой! И зачем, спрашивается, вы с Татьяной запихали его на эти несчастные компьютерные курсы, когда у мальчика нет никакого базового систематического образования?

  – Мамочка, его базовое образование закончилось после шестого класса, и слава Богу, что он сейчас заинтересовался хоть чем-то! Он просто не будет сидеть в одном классе с двенадцатилетними и зубрить про тычинки и пестики!

  – При чём тут пестики? Я тебе про общегуманитарную основу говорю... В общем, так – с завтрашнего дня я сама с ними буду заниматься русским и литературой, если у тебя на это времени не хватает... Ну, и что ты смеёшься?

  – Астагфируллах... Прости ему, Господи, все его прегрешения, вольные и невольные...

  * * *

  – Вот когда мы с Талгатовной фугасы ставили... – услышала она, на ходу разматывая шарф в тамбуре перед приоткрытой дверью редакции, и застыла, не веря своим ушам. Еле удержалась, чтобы не распахнуть дверь пинком.

  Ну, ясен пень, Бек солирует верхом на стуле. Хорошо хоть, народу всего ничего, и все свои – пятеро «редкалек», трое комсомольцев-добровольцев... ясен второй пень, внемлют с круглыми глазами и ртами, особенно девицы.

  Под её взглядом Медузы Горгоны всё живое окаменело.

  я убью тебя, лодочник!

  – Продолжай, продолжай, – холодно сказала она, сбрасывая куртку прямо на стол. – Чего замолчал?.. Ты это к чему вообще несёшь?.. На Иванова хочешь фугасы ставить?

  Господин Иванов, член Совета федерации, и прочая, и прочая, и прочая, назавтра собирался почтить орденоносный дальневосточный город и промышленный центр своим сиятельным присутствием.

  – Не-а, мы другое... но фугас хорошо бы! – хохотнул один из комсомольцев и поперхнулся под её взглядом.

  – Хорошо бы, значит? – медленно выговорила она. – А ты, Серёженька, когда-нибудь человеческие кишки с деревьев собирал? Или только яблочки?..

  Розовощёкое Серёгино лицо слегка заострилось, он сглотнул и ничего не сказал.

  – А ты, дик кIант (хороший мальчик), – поглядела она на стриженый затылок Бека: тот уставился в пол, – ты-то собирал ведь... Что, мало показалось?

  – Бешеная, да чего ты?! – почти взмолился тот, вскидывая глаза. – Спятила? Мы же это... мы не это...

  – По Грозному соскучился? – спросила она совсем тихо.

  И отпрянула, когда он вскочил и, отшвырнув в сторону стул, вылетел на улицу, в чём был.

  Господи, дай мне душевный покой

  чтобы принимать то, что я не могу изменить

  Она аккуратно подняла стул и села:

  – Слушаю дальше.

  – Ну, мы... – замялся Серёга, оглядываясь в поисках поддержки, – мы решили... краску взять, и на всех заборах, на трубах, на стенах... ему по дороге написать.