Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

  – Российские власти готовы предложить амнистию оставшимся в Чечне боевикам. Это демонстрация силы или признание слабости? Насколько реально это осуществить?

  Султан лениво подался к микрофону, и она ещё ниже опустила голову.

  ни к обеду, ни к столу, ни к высокому престолу

  ни к позорному столбу, ни к пограничной полосе

  Он растягивал слова, беззастенчиво глядя в услужливо разложенные на столе листки бумаги.

  – Я в своем обращении к народу... также гарантировал боевикам, сдавшим оружие, амнистию... конституционные права... и свободу.

  Она передёрнула плечами – по спине прополз холодок, как будто между лопаток упёрся мёртвым зрачком автоматный ствол.

  – Мы предоставили участникам НВФ... еще один шанс сложить оружие и вернуться к мирной жизни... к своим семьям, родным и близким...

  Оздоев быстро, предостерегающе глянул на неё.

  – ...Конечно, это для них будет нелегкий шаг... но они о своем решении не пожалеют... как не пожалели те, кто уже явился с повинной...

  иду я по верёвочке, вздыхаю на ходу

  доска моя кончается – сейчас я упаду

  под ноги, под колёса, под тяжёлый молоток

  всё с молотка

  Она вскочила, пригнувшись, и заспешила к выходу, спотыкаясь о чужие ноги, бормоча извинения, отворачиваясь, кутая лицо в платок.

  Позади свирепым шёпотом извинялся и чертыхался Оздоев.

  Она прибавила шагу и едва успела вылететь за дверь, когда трое накачанных в камуфляже почти что уважительно подтолкнули её к другой двери – соседней. Одновременно, – совсем уже без церемоний, – преградив дорогу Оздоеву.

  В пустом гулком классе, пропахшем свежей краской и извёсткой, не было ещё ни парт, ни стульев, лишь новёхонькая зелёная доска, и над нею, – среди портретов президента России, Героя России, отца Героя России, – один невесть как затесавшийся сюда портрет, показавшийся родным: очки в тонкой оправе и умный взгляд...

  Чернышевский Эн Гэ.

  Что делать?

  кто сказал, что бесполезно

  биться головой о стену?

  хлоп, на лоб глаза полезли

  лоб становится кременным

  Тяжёлые хозяйские шаги прогромыхали по скрипучим половицам бывшего школьного коридора, заглушая гомон голосов – корреспонденты, видимо, уже отбывали прочь. Оздоев, ох, Тимыч... Она отпрянула от стены и вскинула голову. Дверь распахнулась.

  зёрна отольются в пули

  пули отольются в гири

  таким ударным инструментом

  мы пробьём все стены в мире

  – Ну чего ты бегаешь? Я с тобой просто поговорить хочу. А ты от моих парней бегаешь. Трубку бросаешь!

  – Не о чем нам говорить. И незачем.

  – Что, муж твой не нужен тебе разве? Нашла, что ли, уже, с кем отдохнуть?

  Она тупо поглядела на свою руку, взметнувшуюся и враз перехваченную его железными пальцами так, что она почувствовала, как отчаянно колотится в запястье пульс.

  – Не смей – сломаю, – сощурился Султан лениво.

  – Ломай! – прошипела она сквозь зубы. – Ну!

  – Не про то говорим, – пробормотал он вдруг, ослабив хватку, и она спрятала онемевшую руку за спину.

  с нас теперь не сваришь кашу

  стали сталью мышцы наши

  тренируйся лбом о стену

  вырастим крутую смену

  – Не о чем говорить, – хрипло повторила она. – Я не буду работать на тебя.

  – Я...

  – И таскаться за тобой повсюду, от пули спасать, тоже не буду!

  – Почему от пули? – просто сказал он. – От бомбы тоже, от фугаса, от гранаты, от...

  – Оставь меня! – вскрикнула она, зажмурившись. – Отпусти!

  – Человек не ведает о том, что записано у Аллаха, и что лежит ему у него под печатью, – сказал он нараспев и тихо засмеялся. – Я... да, кровь на мне, а Бес что – лучше? Я тут хозяин, а Бесу ничего уже не светит!

  – На тебе слишком много крови, – она вновь прижалась к стене, пытаясь укрыться от его тёмного, исподлобья, взгляда. – Грешно молиться за царя Ирода, Богородица не велит...

  – Чего ты там болтаешь?!

  обращайтесь, гири, в камни

  камни, обращайтесь в стены

  стены ограждают поле

  в поле зреет урожай

  Султан вдруг тяжело мотнул головой:

  – Ладно... Вот... Я хотел... Я знаю, что ты... – Сжав губы, он распахнул ворот своего камуфляжа, вытаскивая фигурный амулет на чёрном шнурке, сплошь покрытый арабской вязью. Снял с шеи шнурок, протянул ей.

  Дрожащими ледяными пальцами она кое-как достала латунную подвеску, пригревшуюся на груди, потянула через голову тоненькую цепочку, завороженно глядя, как враз проступает облегчение на его лице – будто вода сквозь камни.

  Положила подвеску на его широкую ладонь, схватила амулет, зажала в кулаке, чувствуя, как выступы больно впиваются в кожу.

  – Ты знаешь, что я?.. на что я... ты этого хочешь?

  – Да... – выдохнул он, тоже крепко сжав кулак.

  и родная отвечала

  я желаю всей душой

  если смерти, то мгновенной

  если раны – небольшой

  Стояла, закрыв глаза, пока дверь не хлопнула ещё раз, а потом – ещё, и свирепый голос Оздоева не проорал:

  – Давай быстрей отсюда!

  Она поглядела на него сквозь мокрые ресницы, и он больше ничего не сказал, пока запылённая «Лада» не вылетела на федеральную трассу.

  Оздоев наконец оторвал руку от руля и, вытряхнув из «бардачка» машины сигаретную пачку, взглянул искоса.

  – Чего он от тебя хотел?

  Она покачала головой, подыскивая слова.

  – Ты отказалась?

  Оздоев, как всегда, брал быка за рога сразу, едва того заметив.

  – Нет, согласилась...

  – Чего-чего?! – Оздоев сбросил скорость, подгоняя автомобиль к обочине.

  – А ты чего подумал?

  – Бешеная... Бить бы тебя, да некому! Смерти моей хочешь? Да говори ж ты!

  От нервного смеха она почти сползла с сиденья:

  – А чего это ты так испугался, а?

  Оздоев глубоко вздохнул.

  – Алиса Талгатовна...

  – Тамерлан Магомедович, вы хотите получить от меня эксклюзивное интервью?.. Ладно, прости, прости, Тимыч, бехк ма биллахь... Сейчас... – Потянув за чёрный шнурок, обвившийся вокруг шеи, она вытащила амулет наружу.

  – Хирз, – пробормотал Оздоев, хмурясь.

  – Это его.

  – Его?!

  – Ага, а я ему свой отдала.

  – Зачем?!

  Она набрала в грудь побольше воздуху:

  – Я их за... заговариваю. Он знал. Не знаю, как узнал. Наверно, сказал кто-то... с кем я... менялась, не знаю. Их много было, они просто приходили и просили...

  – Просто приходили... – нахмурившись, повторил Оздоев. – Просто приходили, просто просили, и ты просто менялась тем... той штукой, которая висела у тебя на шее?!

  – Ага. А потом с другим, кто просил... И... вот.

  – Какого ж чёрта! – вдруг прорычал Оздоев, ударив ладонью по рулю так, что вскрикнул сигнал. – Ты мне никогда не рассказывала!

  – Я думала, ты смеяться будешь... Тимыч, ты чего?

  Оздоев поспешно выпростал из-под свитера тесёмку с висящим на ней полумесяцем, угрюмо бросил:

  – Давай сюда.

  – Т-ты же не знаешь, на что я заговариваю... – только и выдохнула она, вытаращившись на него.

  – Явно не на вечную жизнь, – криво ухмыльнулся Оздоев.

  – Угадал. – Она переглотнула. – На лёгкую смерть.

  Оздоев несколько мгновений молча смотрел на неё, потом так же молча протянул руку.

  а ещё сильней желаю

  я тебе, товарищ мой

  чтоб со скорою победой

  возвратился ты домой

  * * *

  06.09.06

  Была такая старая советская книжка – «Свет далёкой звезды», Чаковского, кажется... Вот видишь, ещё что-то помню...

  Это я к чему – вы для меня сейчас как те звёзды, далёкие-далёкие. Спасибо, хоть Интернет есть.

  Ты спрашиваешь, почему я не могу приехать даже на недельку. Могу. Но не должна. Понимаешь, я чувствую, что всё время должна быть здесь. Если я хоть на день отлучусь с этой земли, что-то страшное случится.

  Это суеверие, я знаю...

  Прости.

  * * *

  Двое подошли к ней сзади совершенно неслышно, так что она чуть не выронила сумку, услышав тихое:

  – Сан йиш...

  – Не бойся, – сказал другой голос. – Не оборачивайся. Вперёд иди, садись в машину.

  – Зачем?

  Она всё-таки обернулась – молодые парни, чуть старше Бека, тёмные безулыбчивые лица, настороженные усталые глаза.

  – Чего вы хотите?

  – Не бойся, – вздохнув, повторил тот, что повыше. – Иди, вон в ту машину садись.

  Возле хлебного ларька стоял старенький, сизый от пыли, когда-то синий «жигулёнок».

  Она не двигалась с места, и тогда тот же парень сказал:

  – Один... человек нас прислал, чтобы мы тебя отвезли к нему. Он сказал, что ты поймёшь... Пожалуйста, сан йиш...

  – Какой человек?

  Сердце прыгнуло, заколотилось в ключицах.

  Она шагнула раз, другой, третий, удивляясь тому, что ноги ещё двигаются, подошла к ларьку и уставилась в витрину.

  Сзади хлопнула дверца «Жигулей».

  Ещё шаг – заднее сиденье. Те двое – впереди. Не обернулись даже. Она повозилась с раздолбанной дверцей, пытаясь её прикрыть, парни терпеливо ждали, и лишь когда дверца захлопнулась, водитель нажал на газ.

  Сгущающиеся сумерки. Дорожные колдобины. Высокие ворота. Едва заметная щель в заборе. Заросший огород. Тропинка между грядок. Маленький дом. Серая дощатая пристройка.

  Щелястая дверь затворилась за нею, тихо скрипнув.

  И она, даже не глазами, душой угадав, метнулась к Ахмаду и вжалась в него, чтобы раствориться, слиться, не выпускать.

  всё кончилось так, как должно было быть

  у сказок счастливый конец

  дракон умирает, убитый копьём

  царевна идёт под венец

  негодяй торгует на рынке пером

  и пухом из ангельских крыл

  а ангел летит высоко-высоко

  такой же крылатый, как был

  * * *

  – Ты не ранен?!

  – Нет, нет... Дети как, сан безам?

  – Бегают, болтают вовсю, мама твоя за ними смотрит, и моя... Я не могу без тебя больше, не могу, не могу, я так устала, я...

  – Тихо, тихо, ну не плачь, деладоьхь, маленькая...

  – Когда же это кончится наконец?! Когда ты вернёшься?

  – Как я тебе скажу...

  – Ненавижу их всех!

  – Тихо, тихо... Уезжай отсюда, сан са. Далеко, домой...

  – Мой дом здесь. Ты здесь. Я тут нужна! Господи, за что, за что...

  – Значит, есть за что. Ш-ш... не плачь, не надо... не бойся ничего, не думай ни о чём, помнишь, как ты мне говорила... тогда, давно, давно...

  и каким ты был, таким и умрёшь

  видать, ты нужен такой

  небу, которое смотрит на нас

  с радостью и тоской

  * * *

  Внутренняя дверь в пристройку распахнулась, когда во дворе сухо треснул первый выстрел.

  Один из парней, привезших её сюда, так и застыл на пороге, пока Ахмад, мгновенно развернувшись, не втолкнул его внутрь дома, волоча её за собой.

  И разверзся ад.

  когда они окружили дом

  и в каждой руке был ствол

  Она забилась в угол рядом с пожилой женщиной, наверно, хозяйкой этого дома, которая передёргивалась при каждом выстреле, вцепляясь ей в плечо. Глаза старухи были зажмурены, из-под век по морщинистым серым щекам пролегли мокрые дорожки, губы неслышно шевелились.

  Те, кто были в доме, стреляли в ответ.

  Оконные стёкла были выбиты сразу, и по маленькому дому гулял ветер, остро воняющий пороховой гарью.

  И смертью.

  Этот дом станет их общей могилой. Крыша над головами – крышкой гроба, которая обрушится, когда в дело пустят БТР. А до этого по комнатам пройдётся другой ветер. Из огнемётов.

  Она встретила отчаянный взгляд обернувшегося Ахмада.

  он вышел в окно с красной розой в руке

  и по воздуху плавно пошёл

  Говорить было бесполезно. Кричать – бессмысленно.

  В ушах стоял звон, и она не могла даже понять, прекратилась ли стрельба.

  Но Ахмад всё-таки кричал что-то, яростно показывая на них со старухой, и она поняла, что, когда младший из парней содрал всё ещё белую скатерть с недавно накрытого стола, на котором теперь стыли черепки, и, наскоро намотав её на какую-то палку, рывком вывесил в окно.

  они стояли и ждали, когда

  он упадёт с небес

  но красная роза в его руке

  была похожа на крест

  И тогда уже точно наступила тишина.

  И в этой полной звона и гула тишине она нашарила в кармане куртки совершенно забытый мобильник и негнущимися пальцами начала нажимать на кнопки.

  ...последние вызовы...

  ...непринятые вызовы...

  – Отзови своих! Отзови своих, слышишь! Пусть уйдут... И пусть мои уйдут... Отпусти... – прохрипела она в трубку, не отводя глаз от почерневшего лица Ахмада. – И... будет так, как ты захочешь. Пожалуйста...

  Ответа она не услышала, но знала – он был.

  Отбой.

  воздух выдержит только тех

  только тех, кто верит в себя

  ветер дует туда, куда

  прикажет тот, кто верит в себя

  Старуха, всхлипнув, кое-как поднялась, медленно побрела вдоль стены, держась за неё рукой.

  Глаза Ахмада оказались совсем рядом – присев на корточки, он только глядел, будто вбирая её в себя:

  – Что ты сделала? Как...

  Протянув руку, она коснулась пальцами его спёкшихся губ – жёстких, как пересохшая земля.

  – Молчи. Иди. – Свой голос она совсем не узнала. – Идите. Вас никто не тронет. И меня... Береги себя. Я... – Она закрыла глаза.

  – Жди меня, сан безам.

  и хотя его руки были в крови

  они светились, как два крыла

  и порох в стволах превратился в песок

  увидев такие дела

  Она разлепила веки, когда по брошенному дому загрохотали другие шаги, много других шагов, зазвучали отрывистые голоса.

  И распрямилась медленно-медленно, держась рукой за обшарпанную стену, как давеча старуха. Поглядела в чужие глаза, такие же тёмные и бесстрастные, что и направленные на неё автоматные дула.

  Не оборачиваясь, пошла к выходу, зная, что они расступятся, и они расступились.

  * * *

  "В русско-кавказскую войну прошлого века реальная Россия для чеченцев была – до Астрахани. Всё, что простиралось дальше, было «терра инкогнита» и на наше «стратегическое планирование» не влияло. Мы слышали, конечно, о Санкт-Петербурге и о «белом царе», но реальный конец войны, то есть, победа, виделся нам в походах на Моздок и Кизляр, во взятии оных.

  Пленённый Шамиль, когда его везли в Петербург, был удивлён, что везут так долго, и на какой-то день сказал: «Если бы я знал, что Россия такая большая, не стал бы с ней воевать». Что сказал бы имам, если бы его повезли на Сахалин?"

  (Султан ЯШУРКАЕВ)

  * * *

  Она изо всех сил старалась держаться прямо, как будто это и было самым главным, самым важным сейчас. Изо всех сил, несмотря на мелькающие перед глазами чёрные мушки и звон в ушах, который так ни на секунду и не прекращался.

  – Ты чего? Самая крутая тут, что ли? Садись!

  Бесцеремонная рука хозяина дома пихнула её на стул, придержав за плечо, она попыталась отпрянуть и чуть не упала.

  – Чего дёргаешься? – ухмыльнулся он.

  Окружавшая их вооружённая орава взорвалась хохотом, который тут же стих, едва она подняла глаза. Машинально провела грязной ладонью по щеке, по непокрытым взлохмаченным волосам, запорошённым известковой пылью.

  – Я тебя не обижу, мои люди на меня не обижаются, – продолжал Султан, гордо оглядываясь, и вокруг одобрительно зашумели. – У меня всё есть – и у них, значит, всё есть. Я и твоего возьму к себе, Бес его защитить не смог, а я смогу. Я своё слово держу. У меня есть такие, как он. Пусть тоже ко мне приходит, и у него всё будет, и у тебя. Ты что, ты... смеёшься, что ли? Надо мной?!

  Опять наступила мёртвая тишина.

  пуля-дура, учи меня жить

  атеист, научи меня верить

  – Над собой, – прохрипела она. – И правда, вот дура-то... Никогда ни у кого ничего не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя... сами придут... и сами всё дадут...

  – Что? – он сдвинул брови.

  – Ничего! – Ярость подкатывала к горлу, как рвота. – Так ты это всё подстроил? Твои ведь просто следили за мной, да? Правду скажи, я ж тебе всё равно уже пообещала... и я тоже своё слово держу...

  – Че-го?!

  Голос его вдруг осёкся, на скулах заходили желваки, и она поспешно встала, держась за угол массивного стола.

  – Ты думаешь, что я... ты... да ты!

  Стул, такой же массивный, развалился от удара об пол.

  пуля-дура, учи меня жить

  каземат, научи меня воле

  Крепко зажмурившись, она вцепилась в стол, слыша только тяжёлое дыхание человека напротив, а потом, через целую вечность, – его хриплый смешок:

  – Чего, испугалась?

  И вокруг снова захохотали.

  Она молчала.

  Так и не дождавшись ответа, Султан снисходительно добавил:

  – Правильно боишься! Меня надо бояться. Но ты не бойся. Слышишь? – Он снова тяжело усмехнулся. – Ты сильная, но я сильнее. Хочешь – забирай своё слово и уходи. Всё равно потом вернёшься.

  Она упрямо помотала головой, не подымая глаз, чтобы не видеть его усмешки, чтобы не прорывались слёзы.

  – Я позвоню твоим, приедут, – бросил он уже с порога, и остальные затопали следом, загомонили.

  Наступила тишина, и слёзы наконец прорвались.

  пуля-дура, учи меня жить

  добрый камень, учи меня плавать

  Дверь снова распахнулась, и Султан вдруг оказался перед нею – уже один:

  – Ты же нужна мне, Бешеная! Ты же знаешь, чего я хочу! Помоги мне... прикрой! У меня сила... дай же мне ещё свою силу, а я – тебе! Слышишь?!

  – Твоя сила – война... война... перезагрузка... – пробормотала она, задыхаясь. Сердце глухо бухало. – Снова война... Опять война! – Она закрыла лицо ладонями.

  – А победы не бывает без войны! Что, не веришь? – запустив пятерню ей в волосы, она заставил её вскинуть голову, встретиться взглядом с его горящими яростью и отчаянием глазами. – Не веришь мне?!

  – Не могу... – прошептала она одними губами, и повисло молчание.

  – Ты поверишь, – сказал он вдруг убеждённо, отталкивая её. – Иди... Нет! Стой.

  Он снова оказался совсем рядом, и она снова отпрянула.

  – Да чего ты! – гаркнул он. – Я же мусульманин!

  Она отвернулась, удерживая не то всхлип, не то смешок, и Султан, скрипнув зубами, медленно проговорил:

  – Я... могу найти тех, кто убил его сестру!

  – Что?..

  Звон в ушах всё нарастал, и, чтоб не упасть, она уцепилась за его рукав, уже не заботясь ни о чём.

  Зайка...

  Зайка.

  – Тех, кто его сестру подставил, кто это подстроил... Найти тебе их? – Он прищурился. – Или сразу головы? Хочешь?!

  Она подняла глаза, поглядела, не видя. Прохрипела, зажимая ладонью саднящее горло:

  – Хочу!

  * * *

  – Маме не сказали? Дети как? Бек! Ну не молчи!

  – Ты согласилась?

  – Бек!

  – Бесу позвони, поговори хоть.

  – Бек...

  – Ты всё равно согласишься, он тебя дожмёт, не дурак, знает, что за тобой – сила. И он это хочет – силу твою. А то, что он хочет, он обычно получает... Ну, чего трясёшься?

  – Он... он так и сказал... ещё сказал...

  – Ну?

  – Что найдёт убийц Зары. Или... их головы.

  в хищной чаще зреет зверь

  тише едешь – ярче спишь

  под нейтральным небом

  под нейтральным знаком

  самоотвод!

  * * *

  Этот звонок, который она ждала бессонными ночами, вдруг грянул.

  – Ты мне дважды обещала.

  Он не спрашивал, он утверждал.

  Она переглотнула, сжав мобильник, как рукоять пистолета, отняла его от уха. Но всё равно слышала:

  – Ты же держишь слово, Бешеная. Сейчас за тобой приедут.

  Рассвет.

  Подходя к машине, она чувствовала, как всё замерло за высокими соседскими заборами. Даже собаки не лаяли.

  – Мам, ты к детям иди. Ничего, ничего... Я вернусь. Я скоро...

  Парни в разгрузках и камуфляже не сказали ей ни слова, пока машины пылили по дороге. Только водитель искоса глянул, когда она, машинально пошарив возле себя на сиденье, нащупала приклад автомата.

  Совсем рассвело.

  Она знала и дорогу, и этот дом, и человека, который её ждал, и знала, чего он ждёт.

  Не знала только, что посреди той комнаты, куда её приведут, будет стоять Ахмад.

  Кровь зашумела в ушах, и она на мгновение зажмурилась, перед тем, как броситься – не к нему даже, к двери, куда входил Султан.

  Чтоб ногтями содрать с его лица довольную усмешку.

  – В шахматы играешь?! Фигуры переставляешь?! К-каспаров!

  – Что тебе ещё надо? Все получают, что хотели! – отрезал Султан, невольно отшатываясь. – Он получил убийц сестры и сделал то, что должен! Ты получишь его. Я получу – тебя.

  Твёрдая тёплая рука легла ей на плечо, и она, задохнувшись, поглядела в потемневшее, заострившееся лицо Ахмада.

  у реки, где со смертью назначена встреча

  у моста, где готовятся к страшным прыжкам

  кто-то нежно кладёт тебе руки на плечи

  и подносит ладонь к побелевшим губам

  – Он дал мне доказательства, – тихо проговорил Ахмад. – А его кIентий меня взяли, когда... всё кончилось.

  это сёстры печали, живущие в ивах

  их глаза словно свечи, а голос – туман

  в эту ночь ты поймёшь, как они молчаливы

  как они снисходительны к нам

  к грешным и праведным нам

  – Кончилось? – пробормотала она застывшими губами, не сводя с него глаз.

  – Всё! – с нажимом сказал Султан.

  Она перевела на него взгляд:

  – Правда?

  – Ты что, совсем спятила?! Хочешь, чтобы он... опять в горы?! Хочешь, чтоб у твоих детей отца не было?

  – А смерти нет, – сказала она вдруг легко и спокойно. – Тебя ведь это больше всего гложет, да? Смерти всё равно нет, ты не бойся. Главное – чтобы душа была свободна. Мой муж – он сам выберет, что должно... и я выберу сама. Никто над нами не властен.

  Ахмад ещё крепче сжал её плечо, притягивая к себе, заслоняя собой.

  Султан поднял голову, тяжело усмехаясь.

  – Значит, не боитесь, что не выйдете отсюда... раз над вами никто не властен?

  Она закусила губу.

  – Но перерезать волосок может лишь тот, кто подвесил... – По голосу Ахмада она поняла – улыбается.

  Запрокинула голову, встретившись с ним взглядом, и засмеялась.

  если ты попадешь туда, где воздух так тонок,

  смело их позови – я не буду мешать,

  посмотри на них так, как смотрит ребенок,

  передай им привет и останься у них,

  останься у них ночевать

  – Уходите, – отрывисто сказал вдруг Султан. – Что смотрите? Уходите. – Каждое слово он выговаривал будто с трудом. – Ты выбрал. Она выбрала. Уходите. Пропустят.

  жёны радости пьют твое время как воду

  а сёстры печали внезапны как дождь

  жёнам радости в тягость дороги свободы

  а сёстры печали идут за тобой

  идут за тобой, пока не умрёшь, идут за тобой

  В дверях она обернулась, помедлила, глядя Султану в глаза. Вымолвила только:

  – Позовёшь.

  * * *

  "Чеченский народ переживает сегодня чрезвычайно трудное время. Вам предстоит на основе всего этого тяжелого опыта обрести необходимую мудрость и затем принести, возвратить своему народу долгожданный мир. Это очень трудная работа...

  Неизвестно, как много времени займёт ваше усердие, но постараться стоит, ради такого дела стоит приложить усилия. Надо учиться достигать единства в мыслях. Это не преподают в университетах, об этом не знают учёные, это недоступно генералам. Стремятся к этому только ради одной и, пожалуй, самой трудной цели – для достижения мира...

  ...Когда человек посвящает себя высшей цели, – и когда ему уже нечего терять, тогда в его сознании рождается настоящая Свобода, и утверждается настоящий Мир. Тогда чеченцы смогут обрести для своей родины и для своего народа истинные и непреходящие Мир и Свободу. И это – то, что не смогут разрушить ни бомбы, ни танки, что не подвержено пыткам и унижению, что не смогут у них забрать ни армии, ни президенты..."

  (Дзюнсэй ТЭРАСАВА)

  12.08.2004 – 04.07.2009

  Новосибирск – Комсомольск-на-Амуре

  ОТ АВТОРА:

  Выражаю свою любовь всем, кто хохотал и плакал над этими страницами, особенно моим первым жертвам: Нине Овсюковой, Анне Сидоровой, Константину Луконину.

  Баркалла моим терпеливым переводчикам с чеченского на русский и обратно: Руслану, Аминке, Селиму, Арсену.

  И спасибо Грому, Борзому, Акеле, Хамзату, Хурриту, Нохчо, Тумише, Саиду. Ваших уроков я никогда не забуду.

  Спасибо Катерине и Танюше за подсказки и всяческое участие в судьбах героев.

  В книге были использованы стихи и песни Александра Башлачёва, Александра Розенбаума, Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Вячеслава Бутусова, Егора Летова, Янки, а также групп: «Аквариум», «Агата Кристи», «Гражданская оборона», «ДДТ», «Кино», «Крематорий», «Ленинград», «Любэ», «Наутилус Помпилиус», «Пикник», «Сектор Газа», «Сплин», «Чайф», «Чёрный Лукич», «Чиж и К».