Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"
Автор книги: Олеся Луконина
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
тигру в зоопарке мяяяяса не докладывают
заткнись же, дура, наконец!
Дверь хлопнула.
Она сползла на ступеньку, уткнула в колени горящую голову. В висках бухало.
– Пей, – Бек сунул ей в руки помятую жестяную кружку.
Вода пахла хлоркой.
– Простите, кIентий, – пробормотала она почти беззвучно.
– Пей давай, – он присел рядом. – Утром вернёшься к Бесу. Мы тут сами. И сиди, молчи, блин. Сказал, вернёшься!
– Однозначно, – подтвердил ломким баском Гелани.
Она прижалась лбом к холодному боку кружки:
– Страшно мне, мужики...
– Да плюнь ты на этого козла, Талгатовна! – решительно сказал Сашка. – Его пришьют не сегодня-завтра!
– Хочешь, я сам пришью? – ухмылка Бека была страшноватой. – Ладно, не дёргайся, пошутил я, пошутил. Иди ложись.
а тем, кто ложится спать, спокойного сна
спокойная ночь
* * *
16.03.02
Сперва о работе (которая, как известно, есть незнакомый русский слово).
По традиции, каждый газетный номер выпускаем, как последний. Но дела уже перешли из режима экстрима в режим рутины... Ну и слава Богу, ещё бы немного экстрима, и я бы сломалась, как та печенюшка... Теперь, оглядываясь на свои первые месяцы здесь, удивляюсь, как я их вообще пережила. Видимо, помогло состояние постоянного шока, что, как известно, по-нашему!
Наш интернат укомплектовали наконец персоналом с образованием (угадай с трех раз, кто помог?). Ничего тётки, хотя я ревную малость, столько с этими детьми пережито... Теперь я туда прихожу только ночевать. Пацаны мои вообще обосновались в редакции капитально, для них главное – что там крутые компы и Сеть.
Про пацанов.
У Сашки нашлись родные в Забайкалье, пишут, зовут к себе, он колеблется. А Гелани Бес предлагает учебу по специальности, то есть художку. В Москве или в Питере. Тот тоже колеблется, хотя мы с Беком хором на них обоих орём. Чтоб ехали и не выёживались.
Ох, не знаю, даже думать не хочу, как мы будем без них...
А Бек – это, ясен пень, ещё одна моя карма (или я – его?)
Хороший, однако, вопрос...
* * *
– ...Мам? Ага, нормально слышно, привет. Как вы?.. Да что у меня? У меня хорошо... Да я никуда не выхожу, работы много. Да не беспокойтесь вы, что со мной случится-то?
кто ж его посадит, он же памятник!
– ...Да ну, мам, не трать деньги, вы ж недавно посылку прислали... Ну, пришли пару книжек, если есть свежие бабские какие-нибудь... да, и тетрадки с прописями для начальной школы. Отпуск? Ну, не знаю... Да не смотрите вы этот телевизор, врут они там всегда! Тут всё спокойно уже давно... Я в субботу ещё перезвоню. Ага. Привет всем, целую. Не волнуйся!
Она положила тяжелую трубку старомодного телефона на рычаг и бессильно привалилась к стене кабинки.
чунга-чанга, кто здесь прожил час
чунга-чанга, не покинет нас
Весенний полдень ослепил её.
– Алиска!
Заморгав, она растерянно огляделась.
Напротив главпочтамта стоял коммерческий ларёк в железной оплётке, рядом – пропылённый «газик», из которого кто-то нетерпеливо махал ей рукой.
Господи, Галка...
Мир оказался ещё теснее, чем ей казалось, и бывшую одноклассницу она встретила месяц назад в местном РОВД, где та работала, по собственному её выражению, «секретуткой»: разведясь с третьим мужем, захотела шальных денег. И шальных приключений. Здесь хватало и того, и другого.
– Поехали со мной, щас мне должны кучу шмоток и косметики принести! Там одна наша только что из Турции вернулась! – возбуждённо тараторила Галка, успевая кокетливо поглядывать из-под платиновой чёлки и на хозяина ларька, и на водителя «газика».
– Да у меня денег нет с собой...
– Ой, да потом мне отдашь, у своего возьмёшь!
своего, значит
прэлестно, просто прэлестно
И тут ей так отчаянно захотелось кусочка мирной, человеческой, бабьей жизни, что аж сердце зашлось.
– Ладно, давай!
он сказал «Поехали!» и махнул рукой
Клетчатая сумка – мечта мародёра – оказалась бездонной, и, запершись в туалете, они с Галкой упоённо её потрошили.
– Нет, колготки бери вот эти, в сеточку! – трещала Галка. – Хоть вспомнишь, что у тебя ноги есть! А то ходишь, блин, как шахидка...
– Да куда я их надену-то?!
– А, ты уже забыла, куда колготки надевают?!
Вторая по счету банка «Балтики-двоечки-вишни», стоявшая на подоконнике, подходила к концу, крыша блаженно уезжала.
– А вот и юбка к этим колготкам!
– Галка, да она же задницу не прикрывает!
– А чего её прикрывать?!
Они присели от смеха.
– Та-а-ак... – Галка деловито раскрыла косметичку. – Закрой глаза, щас будем совершать намаз...
– Галка, меня же мои мужики убьют!
– Не успеют! – заявила Галка, сосредоточенно разбирая тени. – Помрут вперёд... Да не угорай ты, мешаешь... Во-о-от... А теперь пошли.
– Куда?!
– Привет тебе в шляпу! Как куда? На показ мод! Ты что, так и собираешься в сортире сидеть?
– Галка, я боюсь!
– На, хлебни ещё! Боится она! Возьми вот «Диролку», зажуй. Мы женщины, блин, или кто?
ведьмы мы али не ведьмы?
мы патриотки али нет?
Компьютер у Галки в приёмной ломился от свежих попсовых песнюшек. Последние остатки разума испарились из её головы, и она даже забывала украдкой одёргивать юбку. Галка, гордая гордостью творца, унеслась куда-то с оставшимся шмутьём.
Через полчаса она спохватилась, что надо хотя бы наконец предупредить Бека, схватила телефонную трубку – занято. Всё живое сидит в Сети.
в третий раз закинул он невод
пришёл невод с одною тиной
Она лениво поискала в программах мэйловский чат.
вот приблуды белого человека
слово летит по воздуху, однако
ох, голова-то как трещит, зараза
не пей вина, Гертруда
пьянство не красит дам
харам-харам-харам
в рифму
Она в третий раз с удовольствием включила Таркана, даже не повернув голову на скрип распахнувшейся двери.
– Девушка, можно?
И в дверь вошла война.
* * *
«Мы считаем, что достаточно тридцати минут честного диалога с глазу на глаз, чтобы остановить эту войну, чтобы объяснить президенту Российской Федерации, что вообще хотят чеченцы. Я уверен, он этого не знает. И услышать из уст Путина, что он хочет, чего хочет Россия в Чечне. Мы этого не знаем. Для начала этого диалога вполне достаточно остановиться на следующих вопросах: для Ичкерии – гарантия безопасности чеченского народа, для России – защита её региональных и оборонных интересов на Северном Кавказе. Если мы сумеем открыть глаза своим оппонентам, руководителям России, эту войну можно остановить».
(Аслан МАСХАДОВ)
* * *
Она поняла, что человек в наручниках, с трудом переставляющий ноги в окружении троих местных милиционеров, – Ахмад, только когда он поднял забинтованную кое-как голову, и на залитом кровоподтёками лице блеснул оставшийся целым левый глаз.
– Допросить надо... этого вот. Не бойтесь, – снисходительно и нагло оглядел её старлей, приняв, видимо, за Галку – «русскую джуляб».
девушка, а что это вы такая бледная?
взбледнулось
Они не потрудились ни поплотнее прикрыть дверь в кабинет, ни говорить потише. Им даже и в голову не пришло, что она может понимать речь, в которой только маты были русскими.
– Ты думаешь, что мы твою сестру и мать не найдём?.. Их адресок у нас давно есть. Труда, три. Ты, может, хочешь их увидеть? Сейчас!..
Одурманенная голова заработала холодно и чётко. Пальцы уверенно набрали адрес в окошечке чата.
«Бек, это я! Срочно бери всех, кого найдешь, и привези к Бесу семью с улицы Труда, дом три».
– Думаешь, не расколешься?.. Да за тебя и ещё не брались!..
«Скажи ребятам Беса, что это он велел».
– У тебя есть десять минут!..
«Потом позвони Бесу и попроси приехать в Центральный РОВД».
– За твоими уже поехали, сейчас привезут!..
«Я здесь буду сидеть в зиндане».
– Сейчас увидим, сколько ты продержишься!..
«Один сюда не езди, иначе тоже сядешь. Приём».
– Ну что, говорить будешь, или нет?
«Талгатовна, готово. Скоро будем. Бес рвёт и мечет. Во что ты там опять вляпалась?»
Она не ответила.
всё в ту же дивную субстанцию
отшумели песни нашего полка
отгремели звонкие копыта
пулями пробито днище котелка
маркитантка юная убита
Старлей выглянул в приёмную.
– Девушка, вы не могли бы где-нибудь погулять полчасика... нет, часик?
И обаятельно улыбнулся.
пять... четыре... три... два... один...
Мендельсон пошёл, пошёл Мендельсон
Поднявшись, она машинально одернула юбку, – безуспешно, – и, отстранив оторопевшего старлея, вошла в кабинет. Глядя только в лицо Ахмаду, произнесла тихо, но четко:
– Врут они всё. Нету там твоей семьи. Кхераме хъумма дац (не бойся за них). Ничего страшного.
и тут Шура понял, что сейчас его будут бить, и может быть, даже ногами
Галкино бледное лицо мелькнуло в дверях и исчезло, в кабинете вдруг стало тесно от людей в камуфляже. Её толкнули в угол, и, забившись за стол, она опустила взгляд на свои коленки.
однако, действительно ещё вполне
...
нет, и незачем так орать, я и в первый раз прекрасно слышал
...
как сделала, так и сделала, учись, студент
...
ох, ну надо же, напугали ежа голым задом
...
хочется блевать, но не время, время начищать сапоги
...
на берёзе сидит заяц, лыком подпоясанный
...
а кому какое дело – может, он медведя ждёт
Число людей в камуфляже удвоилось, она на секунду подняла голову, увидела Тимурханова, увидела вытаращенные глаза Бека и снова опустила взгляд.
а нам всё равно, а нам всё равно, пусть боятся нас волки и сова
Голова просто разрывалась.
– Где твои вещи? – бесстрастно спросил Тимурханов в наступившей вдруг тишине.
– Здесь. – Она уже изучила каждую трещинку и кляксу на поверхности стола.
– Переоденься и спускайся ко мне в машину. – Он поднял руку, обрывая возмущённые возгласы.
Выбравшись из-за стола, она выпрямилась. Опять наступила тишина, и в этой тишине она слышала только цокот своих каблуков. Дойдя до двери, всё-таки не удержалась и оглянулась.
Ахмад почти беззвучно пошевелил разбитыми губами, и она разобрала:
– Смерти нет.
Она проглотила ком в горле:
– ...Есть только смена миров.
горевать – не гореть, горевать – не взрывать
убивать, хоронить, горевать, забывать
Оттолкнув ошарашенную Галку, она кинулась прочь по коридору, переодевшись, прошла мимо охраны, села в машину, забилась в угол сиденья. Головы уже просто не было.
с виду ложь – с гуся кровь побежит со щеки
ни пропить, ни пропеть, ни слепить черепки
ни крестов, ни сердец, всё злодейская масть
убивать, хоронить, горевать, забывать
Минуты тянулись как резиновые. Наконец хлопнула дверца. Она приоткрыла глаза, увидела рядом Бека.
– Бес добился, чтобы этого в больницу отправили... Талгатовна, ну ты даёшь!
стране угля, хоть мелкого, но много
– Ты чего тут выделывалась?!
– Ох, Бек, хоть ты не ори, пожалуйста, – пробормотала она. – Я ничего, я хотела... я только хотела...
– Не реви, а?
– Да-а-а... а я ведь только хотела шмотки померить новые... я ма-аме позвони-ила...
то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя
Хлопнула передняя дверца.
Туда она побоялась даже взглянуть.
– Продолжай, – сказал Тимурханов спокойно.
– В-встретила Галку, одноклассницу... она здесь секретарша, она мне сказала, что ей новые вещи из Турции привезли... и косметику... я поехала с ней сюда, переоделась, зашла в Интернет... ...М-музыку послушала, – шмыгнула она носом, – ну, они его привели, а меня за Галку приняли, наверное... а так нельзя поступать, как они, вы же понимаете, что это подло, я понимаю, что я не имела права распоряжаться...
– Уже лучше.
– Простите меня, пожалуйста, – выпалила она и перевела дыхание, не подымая глаз.
– В детском саду обычно после этих слов говорят ещё четыре слова, – в голосе его зазвучала усмешка. – Подсказать?
Она вздохнула и наконец посмотрела на него.
– Я больше не буду? Так ведь буду...
Бек захохотал совершенно неприлично, сползая с сиденья.
– Зачем ты всё это затеяла вообще? Кто он?
Бонд. Джеймс Бонд
Она поглядела на Бека.
– Это Ахмад Вачагаев, он к ней давно и неровно дышит, – радостно доложил тот. – Бес, а может, нам её замуж за него выдать, а?
– А это идея! Как я раньше не догадался?!
танцы с волками при полном молчании ягнят
– Пощады, государь... – пробормотала она, опять закрывая глаза.
* * *
25.03.02.
Лен, я вот всё не знаю, как спросить-то тебя...
Только ты не пугайся. Ну начинаааается, – сказали все хором.
Я вот тут подумала... (опять незнакомый русский слово). Скажи мне, как крупный спец по всякой там экстрасенсорике (в которую я, как известно, не верю): могут ли у человека ВНЕЗАПНО открыться ТАКИЕ способности?
На нервной почве, наследственность дурная, от удара по голове (нужное подчеркнуть).
Можешь смеяться или плакать, но сей человек – я. «Я-я, яволь, майн фюрер!»
Грубый материалист во мне грубо говорит, что этого не может быть, потому что не может быть никогда.
Сейчас я по порядку всё-таки попытаюсь...
Когда Бек за мной пришёл, и сказал, что у Ахмада в той милицейской больничке, куда его Бес отправил, почки отбитые совсем отказали, когда мы туда прорвались, а он меня гнал, когда я схватила его за руку, и...
И не знаю, что.
Не могу этого ни описать, ни объяснить.
Я не знаю, откуда это пришло. Не знаю, почему этого никогда не было раньше. Знаю только, что не могла я допустить его смерти. Не мог-ла!
«Я тогда тебя забуду, ягодиночка моя, когда вырастет на твоём камушке холодном зелёная трава...»
В чем сила, брат? А сила – она в ньютонах.
А той же ночью он ушёл из больницы. Исчез. Испарился.
Хотя, может, это помогло ритуальное жертвоприношение камеры, с которой в палату ввалились ОРТ-шники. Чтобы отснять, блин, пленного боевика, пока тот ещё живой. Я её грохнула об косяк... как ни странно, силы хватило. Было весело, особливо, когда их оператор потребовал за камеру полторы тысячи баксов. Наврал, конечно, но Бес всё равно заплатил.
Святой. Просто святой.
Он меня, короче, спрашивает таким голосом, что у меня аж в животе всё замёрзло: «Вы меня за кого вообще принимаете, Алиса Талгатовна?» А я брякаю в ответ: «Deus ex machine» (Бог из машины (лат.))...
Ладно, хватит об этом.
«Есть многое на свете, друг Горацио...»
На этом мысль останавливается.
Да пребудет с нами сила!
* * *
как все мы веселы бываем иль угрюмы
но если время выбирать, и выбор труден
мы выбираем деревянные костюмы
люди
люди
люди
– Ишь ты, глянь, Фролов, крестик у неё, православная, что ли, бля..?
– А вы?.. Руки уберите!
– Видал, осмелела! Да ты сейчас у меня...
– Эй, Кадет, хватит, хватит, забьёшь на хрен! Остынь! А то потом хлопот не оберёшься... Слышь! Это же подстилка этого... как его...
– Ну, тогда и сунь её в камеру к чехам, Фролов! Скажу – не было у меня свободного помещения для неё, вот так-то. Слышишь, сука, пусть потом твой ё..рь со своих и спрашивает, когда они тебя в лоскутья порвут!
– Брось, Кадет, не дело это...
– Давно ты такой нежный стал, а, Фролов? Ладно, х... с ней, пускай пока здесь сидит, только когда за нею явятся, возьмёшь вдвое против обычного, понял?
и будут веселы и ласковы настолько
предложат жизнь счастливую на блюде
но мы откажемся, и бьют они жестоко
люди
люди
люди
* * *
12.05.02
Почему я не пишу? Да пишу я, пишу, сама видишь... Ну ладно, ты права, случилось кое-что, но всё обошлось.
«Я орёль. Почему такой маленький? Болель».
Пришлось в кои веки посидеть за решёткой. От сумы, да от тюрьмы, как известно, не зарекаются. Чем я лучше других, спрашивается?..
Нет, не хочу даже вспоминать.
В общем, просидела всего сутки, как ни странно, осталась цела, чему до сих пор удивляюсь. Хотя товарищ, который там заправляет... по кличке Кадет – это местная легенда...
Нет, не буду, не могу.
В голове всё это время вертелся замечательный шиллеровский стиш из трагедии про Марию Стюарт, помнишь: «Со мною могут низко поступить, унизить же меня никто не может!»
Очень возвышенно и романтично... ещё часок, и со мной наверняка начали бы низко поступать... но...
Но мальчишки, как всегда, вовремя потёрли лампу... Господи, чем я только Бесу не обязана уже... по гроб жизни не рассчитаюсь. Ума не приложу, зачем я ему?
Гудермес – город чудес, вышел на улицу и исчез.
Прости, прости, прости, никак не отойду чего-то.
Целую.
Не волнуйся.
Я всё ещё орёль, хоть и очень маленький...
* * *
– Вы её зачем сюда притащили?! Вы что?!
Ахмад снова бешено встряхнул Бека за плечо.
А она немо стояла, не видя даже Артура, ради которого они пришли ночью в эти развалины на окраине, видя только кровавый тюк на полу сарая у своих ног. Этот тюк уже не был Кадетом, который издевался над нею в тюрьме, он уже почти не был человеком. Но он был ещё жив.
– Пошли ему смерть, Господи... – Она не заметила, как прошептала это вслух.
– Так легко не отделается, – бросил один из стоящих вокруг бородачей в камуфляже. Видеокамера в его больших руках выглядела игрушечной, и держал он её неловко, в отличие от автомата.
Только теперь она поняла, для чего сарай залит светом от двух дуговых фонарей, и земля перевернулась под ногами.
в амбразурах небесных навеки светла чистота
далеко до греха, и легка вся, как есть, доброта
да не наступит конец человеческой песне
Бога нет, да и хрен с ним
– Да убирайтесь вы! – почти застонал Ахмад, толкая её к выходу. Куртка его распахнулась, и она увидела у него за поясом ребристую рукоять пистолета.
...В руке пистолет оказался совсем не таким тяжёлым, как в тот единственный раз, когда Бек заставил-таки её учиться стрелять на бывшем стадионе по консервным банкам, и из десяти раз она промахнулась восемь, потом долго болело запястье, и она бессильно злилась на пацанов...
Нет, совсем нетяжёлым.
В тишине сухо щёлкнул предохранитель.
– Да ты не выстрелишь! – уверенно сказал наконец Ахмад и протянул руку. – Не сможешь. Дай сюда. И уходите!
– В тебя – не смогу, – она не отрывала завороженных глаз от пистолета, поворачивая его, пока он не глянул ей в лицо мёртвым зрачком дула. – А вот так – смогу.
идёт Смерть по улице, несёт блины на блюдце
кому вынется – тому сбудется
тронет за плечо – поцелует горячо
полетят копейки из-за пазухи долой
– Ты что?! – прохрипел Ахмад. – Зачем?!
– Я с этим жить не буду, – сказала она просто.
– Дура, в меня стреляй! – выдавил человек на полу. – В меня!
Она перевела на него взгляд, и в тот же миг Ахмад выхватил у неё пистолет и наотмашь хлестнул по щеке ладонью, придушенно выматерившись.
Схватив за плечо, Артур поволок её к двери, она мотала головой, упираясь.
– Да он с тобой то же бы сделал, если б мы тогда не успели! – срывающимся голосом крикнул Бек.
– Это не по-человечески! – её трясло, и слова еле выговаривались. – Этого не должно быть... ни с кем! Ни с кем! Ни с кем!
Сквозь плывущий перед глазами туман она вдруг увидела, как Ахмад, шагнув к лежащему, поднял пистолет. Выстрел ударил раз, другой.
Она зажмурилась, вцепившись в Артура, и тот наконец вытолкнул её наружу.
Судорожно хватая сырой воздух раскрытым ртом, она кое-как доплелась до чернеющих кустов, упала коленями в мокрую траву. Жёлчь подступила к горлу, и её жестоко вывернуло наизнанку.
а сегодня я воздушных шариков купил
полечу на них над расчудесной страной
буду пыль глотать, буду в землю нырять
и на все вопросы отвечать – всегда живой
Зубы цокали об непонятно как оказавшуюся в руках ребристую фляжку. Она открыла глаза, и Артур молча помог ей подняться.
– В-вот и свиделись... – пробормотала она.
На его обветренном остроскулом лице только глаза остались прежними – печальными.
– Ты прости. Бехк ма биллахь, – сказал он тихо. – Я не знал.
– Бехкъ бахъъума дац (ничего, не стоит). Ты не знал, – отозвалась она эхом. Горло болело, слова еле выговаривались. – Ты... ты как?
Он пожал плечами:
– Ты же сама видишь...
– Пойдёшь с нами?
– Шутишь? – Артур усмехнулся. – На мне крови столько...
Она снова закрыла глаза:
– Иисус сказал разбойнику: ныне же будешь со мною в раю...
Теперь он засмеялся, почти весело:
– Ты и правда Бешеная, не зря тебя так называют... В вашем раю?
– А рай – он, наверное, общий... И ад тоже... Дала мукълахь... – Не выдержав, она всхлипнула. – Артур...
– Уходите! – хрипло приказал он. – Давайте, скорее! Бек!
– Дала аьтто бойла, сан ваш (счастливой дороги, брат), – вымолвил тот.
Спотыкаясь, она ещё долго оглядывалась в темноту.
светило солнышко и ночью и днём
не бывает атеистов в окопах под огнём
добежит слепой, победит ничтожный
такое вам и не снилось
* * *
"В прошлом веке была такая история. Доблестный спецназ одной крупной европейской империи донимали партизаны, которых в тамошних лесах было очень трудно поймать. А в деревнях старики да дети, но все, как один, тайно сочувствующие... Хорошо, с законодательной базой в той империи все сложилось заранее – Европа все-таки! Пришел их спецназ и при хорошей законодательной базе спалил всех этих родственников террористов, от мала до велика. Помните? Мы эту историю в школе проходили.
Деревенька называлась – Хатынь..."
(Виктор ШЕНДЕРОВИЧ)
* * *
– У меня заходится дыханье при одной лишь мысли о тебе... – с чувством допела она коронную песню своей подружки, набивая последний абзац «Колонки редактора».
Сдёрнув косынку, взъерошила волосы обеими руками и снова с остервенением покрыла голову. Порой эти древнерусские обычаи просто выводили из себя, но соседний кабинет, как обычно, был полон пацанов, – сейчас почему-то странно притихших, – и обычаи приходилось строго блюсти.
Перечитав только что написанный абзац, она с глубоким вздохом нажала на горячо любимую клавишу «Удалить» и снова запела:
– Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам, а вода по асфальту рекой...
За полуоткрытой дверью грохнул смех.
Сообразив наконец, что там потешаются не над чем-нибудь, а над её репертуаром, она свирепо вывела на максимальную громкость «Army Of Lovers». Любовные армейцы послушно заорали на идиш что-то крайне ритмичное.
я мстю, и мстя моя страшна
Зато нужный абзац мгновенно всплыл в голове.
– Талгатовна! – Бек мрачно просунулся в дверь. – ОМОН!
ахтунг, ахтунг!
ви ест партизанен!
руки за голову и выходи, живо!
Она быстро сохранила статью на дискету и, выключив компьютер, – от греха: в прошлый раз при таком же обыске грохнулся винт со всеми данными, – схватила со стола заранее приготовленную папку с документами.
Пацаны стояли молча, глядя в пол.
бессловесные в мире брани
зрячие в мире пустых глазниц
балансирующие на грани
своих свобод и чужих границ
– Простите, ваше имя-отчество, господин лейтенант?
Оторвавшись от бумаг, которые он, нахмурившись, изучал, командир омоновцев растерянно поднял взгляд:
– Владимир... Иванович.
– Вы мультики любите, господин лейтенант?
– Ка...какие мультики?
– Помните, был такой – «Фильм, фильм, фильм» назывался?
Командир смотрел во все глаза. Как, впрочем, и остальные.
– Так вот, – продолжала она, не дождавшись ответа, – там сценарист на машинке печатает, печатает, вдохновенный такой... когда муза его посещает... такая, знаете, вся из себя, с арфой... так вот, вы мою музу только что спугнули нафиг!
ржавый бункер – моя свобода
заколочена дверь крестом
полну яму врагов народа
я укрою сухим листом
Тот растерянно захлопал длиннющими, как у Бека, ресницами.
– А стихи вы любите? – безжалостно продолжала она, не спуская глаз с его краснеющего молодого лица. – Помните, был такой поэт, Михаил Светлов? В сорок третьем году он стихотворение одно написал хорошее... Называется «Итальянец».
Она тряхнула головой:
– "Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?
Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!
Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето!
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!.."
Голос всё-таки дрогнул, но глаз она не отвела.
– А Рафаэль – это кто? – нарушил тишину Бек.
– Художник... эпохи Возрождения, – вдруг хрипловато отозвался лейтенант, и, аккуратно положив документы на стол, молча козырнул.
забытые за углом
немые помойным ведром
задроченные в подвал
заранее обречённые на полный провал
мы убили в себе государство
* * *
«Я уверен, кончится война, изменится политика, и мы просто обречены жить рядом. Но именно сегодня решается, как мы будем жить рядом. Если российское общество сегодня не готово к покаянию – а оно, безусловно, не готово – то хотя бы пусть воздержится от античеченской истерии в фильмах, в книгах, в журналах, прессе. Вся эта „пропаганда ненависти“ подпитывает сегодняшнюю власть. Но она очень дорого обойдется российскому человеку завтра. Это страшно. Надо освободиться от ненависти военного времени. Но даже если сегодня война закончится, я думаю, что на каком-то этапе мы, замешанные в войне, должны уйти со сцены».
(Ахмед ЗАКАЕВ)
* * *
– Алиса Талгатовна? Сейчас Малхаз за вами заедет, поговорим.
– Ой, а можно попозже, Беслан Алиевич? Газету сдам, тогда...
– Некогда? А писать про меня всякую... ерунду есть время? Хватит без толку болтать, жду.
Ля Шене! Ля Шене!
Я здесь, ваше величество!
– Садись.
– Спасибо, я лучше постою.
– Хочешь, чтобы я встал, что ли? Садись!
ты не бойся, это гусь
я сама его боюсь
– Ты что, думала, я не прочту? Ты вообще что-нибудь думала, когда всё это писала и печатала?
– Вы... обиделись?
– Нет, обрадовался!
– Беслан Алиевич... помните, когда мы с вами в первый раз встретились... нет, во второй...
– Полагаю, всё-таки в третий? И что? «Гамлет», что ли? «Но играть на мне нельзя»? А на мне, значит, можно? Чего молчишь? Я издаю эту газету, Алиса Талгатовна!
– «Я тебе дал краски, я тебе дал кисточку, а ты на меня карикатуры рисуешь...»
– Что?!
– Ну, это... Незнайка и Тюбик. Коротышки из Цветочного города...
– ...Нет, вот всегда знал, что в своей постели не умру... но чтоб от смеха лопнуть...
– Беслан Алиевич...
– Всё, иди отсюда. Сдавай свою... мою... газету.
фиг ли нам, кабанам
прыгнем на ветку, да и зачирикаем
* * *
«Осмелюсь напомнить некоторым депутатам Госдумы, что во время первой чеченской войны под „умные и гуманные“ разговоры о мире были зверски замучены или казнены многие российские солдаты, годами некоторых гноили в зинданах, продавали за бесценок в рабство. Почему же они оставались глухи к предсмертным крикам российских ребят? Неужели настолько очерствели их души? Процесс возрождения мира Чечни – процесс долгий, сложный, как говорится, одним махом, сразу проблему не решить. Нужно время».
(Геннадий ТРОШЕВ)
* * *
мы к вам заехали на час, привет, бонжур, хэлло
а ну, скорей любите нас, вам крупно повезло
Истерический смех неудержимо рвался наружу, но она кусала губы, понимая, что смех тут же перейдет в такие же неудержимые слёзы, и тогда не будет сил защищаться. Она безостановочно кружилась по закрытому сплошь коврами полу, держась подальше от богато убранной кровати, меж глинобитных стен, колотя по этим стенам ладонью.
лучше башкой постучи, дура, дура, дура
Господи, ну надо же так по-идиотски попасться
Она сама села к Ахмаду в машину, нацарапав только наспех записку мальчишкам: «Артур опять нашёлся, он ранен, еду к нему, вернусь утром», потом отключилась, потом очнулась уже в этой комнатке с глинобитными стенами, прочно запертой снаружи.
вот горшок пустой, он предмет простой, он никуда не денется
а потому горшок пустой гораздо выше ценится
А в маленьком окне уже полыхал закат. Стояли горы – кажется, даже какие-то чужие.
На её крики и стук в дверь никто не отзывался, хотя со двора изредка доносились женские голоса, звяканье дужки ведра, плеск воды, мычание коровы.
ехал Ваня на коне
вел старушку на ремне
(очень актуально)
ну а кактус в это время веселился на окне
(вот сволочь)
Щёлкнул замок. Вошел Ахмад, запер за собой дверь, молча встал напротив, глядя на неё пристально.
Волк.
А она – тупая овца на заклание.
Да какое там заклание? Просто – на шашлык.
мы бедные овечки, никто нас не пасёт
И тут её охватила такая злость на себя и на этого неумолимого, одержимого зверя, что она перестала подбирать слова – лишь бы они лились, потому что только это ещё могло его удержать. Пока ему не надоест, конечно.
– Дукха вехийла, долгой жизни, прекрасный принц! А где поднос?
– Какой ещё поднос? – спросил он после паузы.
– Ну как же? С фруктами, вином, тем-сем! Забыл? «Кавказская пленница», товарищ Саахов... «Ничего не сделал, а? Только вошёл!»...
Ахмад усмехнулся:
– Хочешь есть?
– Нет, я на диете!
идём направо – песнь заводим, налево – сказку говорим
Она тряхнула головой, ёрничать уже не было сил:
– Как ты мог? Ну как ты мог? Ну зачем?
– Суна хьо дукха еза.
ты нужна мне
ну что ещё?
Она наконец захохотала.
– Утром придёт мулла, – добавил Ахмад спокойно.
– Вот спасибо, милостивец! Утешил! Знаешь анекдот? – Слёзы всё-таки брызгали из глаз, она смахивала их яростно. – Петрович, а я твою Машку того... Ну раз того, тогда женись. Да нет, я её трактором переехал...
Она прижала ладони к лицу, потом резко отбросила их.
– Тебе, значит, всё равно, что я гIазкхи (русская), неверная? Что я уже слишком старая, чтобы тебе родить? Что я... ведьма, наконец?
– Суна хьо дукха еза, – повторил он с силой.
– Нужна, значит? Ну давай тогда, не стесняйся, справишься быстро, ну а дальше-то что? Ты что, не понимаешь, что я тебя возненавижу?
– А может, ты меня полюбишь?
ого!
даже так?
– Логично, – помолчав, она встряхнула головой. – А если нет? Я же сама изведусь и тебя изведу!
– А ты... могла бы меня полюбить?
а как известно, мы народ горячий
и не выносим нежностей телячьих
Не шутит.
Она сползла вниз по стене, чувствуя лопатками каждую выбоинку, сказала почти шёпотом:
– Ца хаа суна. Не знаю. Ты... – Она запнулась.
– Ну, говори. – Он тоже присел на корточки у противоположной стены, глядя ей прямо в глаза.
– Я хочу... подумать. Можно мне подумать?
– И долго?
Понял.
да что же это?
Она прикусила губу.
– Может быть... год?
– Так меня же убьют за год, Бешеная, – Ахмад усмехнулся, не сводя с неё напряжённого взгляда.
Она опустила голову, прячась от этих глаз.
– Не убьют. Правда. Дала мукълахь.
если будет на то воля Божья
