Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

  – Слово из трёх букв, которое чаще всего пишут на заборах? – пробормотала она. – Вот пионер Петя ответил правильно: «Мир»... А вы, Семён Семёныч, что ответили?

  – Алис... – не выдержала Юлька, самая талантливая, большеглазая и ранимая из её «редкалек», – позови его, он же простудится...

  – Позови, – невозмутимо пожала она плечами.

  Юлька процокала каблуками к двери, а через несколько минут, пока все старательно делали вид, что изучают старые номера газеты, – обратно, смаргивая слёзы. Глянула с упрёком.

  Ни слова не говоря, она поднялась и выглянула в тамбур. Никого.

  Ясно. На морозе генерала Карбышева изображает.

  дай мне мужество – изменять то, что могу

  и мудрость – всегда отличать одно от другого

  Бек курил, сплёвывая в снег, и даже не повернул головы на скрип двери.

  – Так это, выходит, ты Бесу проболтался про фугас? – осведомилась она спокойно.

  посмотрит – рублём подарит

  – А моей маме ты, случаем, этого не сообщил?

  – Чё я, совсем дурак? – сипло отозвался Бек.

  – А, не совсем? Это радует... – она глубоко вздохнула. – Сан ваша...

  Он глянул искоса.

  – Я тоже скучаю... – сказала она тихо и прикусила губу. – Бек...

  – Ты чё раздетая шастаешь? – буркнул тот, заталкивая её в тамбур. – Новый номер на носу, а ты заболеть хочешь? Они тебе сказали?..

  – Про заборы-то? Ну.

  – А про вышку сказали? – крикнул Бек притихшим ребятам, залетая в кабинет и волоча её за собой.

  – Вышка – это высшая мера? – поинтересовалась она кротко.

  Все облегчённо заржали.

  – Парашютная вышка, в парке, – объяснил Бек снисходительно, снова оседлав стул. – Мы туда флаг повесим!

  – Когда наши светло-зелёные стяги всему мирозданию видны?.. – автоматически процитировала она группу «Чёрный Лукич».

  Бек только ухмыльнулся.

  – Там же высоко!.. А если поймают?.. А если...

  – Талгатовна, без пены! – продекламировал Бек со вкусом. – Сто метров, подумаешь!

  – У моего брата есть монтажный пояс, – подал голос Серёга.

  – Всё будёт пучком! – закончил Бек торжественно и бренькнул пару аккордов на Серёгиной гитаре.

  – Ну поглядим... – Она потёрла лоб. – Во сколько выходим?

  И хмыкнула, увидев, как они переглядываются.

  – Может, мы сами, а? Номер опять же на носу... – пробормотал Бек.

  – Угу, жди! Са-ами... Фугасы, и то вместе ставили...

  так ты гори, Серафим, золотые крыла

  гори, не стесняйся, путеводной звездой

  мне всё равно – я потерял удила

  и нет другого пути, только вместе с тобой

  * * *

  "Под русским владычеством жизнь в Чечне кое-как налаживалась, спокойствие периодически прерывалось взаимными набегами казаков и чеченцев. Бандитская традиция лежала под спудом, ожидая своего часа. И после революции он настал: вакханалия бандитизма полыхала среди чеченцев вплоть до высылки.

  Казалось бы, цивилизация давно уже пришла в горы Кавказа и можно смело порвать с порочным прошлым, как сделали это скандинавы-варяги. Не хватило пары десятков лет: еще теплятся по углам огоньки грабежа, еще лежат в подполе кинжалы, но еще совсем чуть-чуть, и «традиция» будет забыта, и чеченцы войдут в семью цивилизованных народов. Но полыхнуло, но взорвалось, и пошли гулять по республике и окрестностям «независимые». Поплыла земля киселем".

  (Никита МЕНДКОВИЧ)

  * * *

  – Ненормальная ты, честное слово, и всегда была, блин. Мало того, что ты в Чечню эту долбаную непонятно зачем потащилась, так потом ещё привезла с собой этого...

  – Он мой брат.

  – Слушай, я сто лет вашу семейку знаю, но чтоб до такой степени...

  – Мишель, я тебя помочь прошу, а не зудеть!

  – Да я о тебе же забочусь, чокнутая! Он вам всем ночью глотки перережет, доиграетесь. Ну и чего ты смеёшься, скажи, пожалуйста?

  – Ничего, просто в Грозном тамошние менты мне то же самое говорили. С добавлением ещё одной позиции, правда... Миш, ты можешь сделать так, чтобы его прямо сейчас выпустили, или мне надо выше тебя идти?

  – Выше, ниже... Дура ты, Алиска... Ты бы его на цепи держала, что ли? В следующий раз он точно зарежет кого-нибудь...

  – Мишка!

  – Ой, да не ори ты, как потерпевшая. Сейчас бумажки подпишу, и валите к чертям...

  дедушка, а Баба-Яга полезная или вредная?

  всякая поганка в лесу к чему-нибудь предназначена

  потому что порядок

  * * *

  13.03.03

  Билет к тебе я уже взяла, сейчас проблема – чтобы Бек был паинькой в моё отсутствие. Что под ба-а-альшим вопросом, сама понимаешь.

  Чтоб ты знала, молодёжь нашего города делится на три категории: спортсмены, братва и нефоры. Вру, есть еще ботаники, но те из дому не выходят. Посему их не видно, не слышно. И вот, вписывается сюда моё дитё весело, потому как после всего, через что он прошёл, для него любые разборки – детский лепет на лужайке...

  Но по ментовкам я уже пошлялась, ох, пошля-я-ялась... Благо я там многих знаю... Бывшего мужа моей сестрицы, например. Он теперь капитан в нашем ГОМе. Полезное знакомство, однако...

  Но квасить Бек сам бросил, и даже, знаешь, не по каким-то идейным соображениям.

  Просто когда человек напивается, он попадает ладно бы в истории, он попадает в истории, унизительные совершенно. Это для здешних наших деток ужраться, облеваться, проснуться в трезвяке – геройство, для Бека это смерти подобно. Так что пара подобных историй... и хотя бы этот груз с моих хрупких плеч упал...

  В общем, Надежда умирает последней, как сказала Вера, выпуская пулю в висок Любви... Авось всё и уладится. Бывало и хуже, в конце-то концов.

  Короче, пока я буду у тебя, Бек поживет у моих. Накручиваю ему хвост, чтобы вёл себя прилично, но ручаться, сама понимаешь, ни за что не могу...

  * * *

  В её квартире, – филиале редакции, – было непривычно тихо, и это не могло не радовать. Юлька старательно отшлифовывала новую статью на «маленьком» компе, Бек засел за «большим», время от времени свирепо бурча себе под нос про хреновые мастдайные подделки.

  слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение

  Она почти на цыпочках прошла на кухню и в очередной раз включила чайник. Заглянула в хлебницу – как ни странно, булочки ещё оставались...

  Телефонный звонок грянул, разрушая благословенную тишину.

  – Алис! – Серёгин голос был странно растерянным. – Мы из редакции выйти не можем...

  – Опять ключи потеряли?

  – Нет... – Серёга передохнул. – Эти... гопники... у двери стоят и грозятся всех уделать, кто выходить будет. Мы заперлись...

  – А в милицию не...

  Больше она не успела ничего сказать, – трубка уже была у Бека в руке. Послушав несколько секунд, он бросил Серёге:

  – Я щаз!

  И ей, хватая куртку с вешалки:

  – Сам разберусь. Сиди!

  – Бек!

  – Си-ди, – повторил он, глянув исподлобья. Отстегнул от пояса мобильник, сунул на полку и через мгновение уже гремел вниз по лестнице.

  – Алис! – Юлька схватила её за рукав – глаза как блюдца. – Зачем ты его отпустила? С ума сошла, что ли?! Давай туда милицию вызовем!

  – Мужчина сказал – сам разберётся, значит – разберётся...

  Молнию на сапогах, как назло, заело, и она выдернула из-под вешалки старые кроссовки.

  – Мужчина тебе сидеть велел! – съязвила чуть опомнившаяся Юлька дрожащим голосом.

  – Ну, насиделась уже...

  чёрный ветер кружит над мостами

  чёрной гарью покрыта земля

  незнакомые смотрят волками

  и один из них, может быть, я

  На улице уже стемнело. Они неслись дворами, не разбирая дороги, и в кроссовках скоро захлюпало. А в боку закололо.

  – Алис! – Юлька тоже тяжело дышала. – А зачем он сотик-то оставил?

  – Чтобы не звонила... не мешала... или...

  – ...чтобы в милиции не реквизировали, – закончила Юлька мрачно. – Проблем яц (проблем нет)...

  – Вот тоже набралась, ё-моё! – простонала она. – Проблем яц! Проблем будет... и яц, и вац, и дац...

  моя жизнь дребезжит, как дрезина

  а могла бы лететь мотыльком

  моя смерть ездит в чёрной машине

  с голубым огоньком

  Им оставалось пересечь ещё один двор, когда они сперва услышали, а потом увидели бредущую навстречу, возбуждённо гомонящую толпу.

  – Пилать, так я и сналь! – весело проорал Бек с эстонским акцентом. – Не сидится им! Бегут, блин!

  быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла

  Она остановилась, задыхаясь:

  – Все живы? Всё в порядке? Давайте, выкладывайте!

  – Да всё окейно, – пожал плечами Бек.

  – Серёга, ты дежурил... я слушаю тебя, – сделала она ударение на последнем слове.

  Серёга покосился на Бека.

  – Ну-у, Хан пришёл...

  – Поговорил... – быстро перебил его Бек.

  – Мы тоже вышли... А эти... – Серёга проглотил эпитет, – ну... ушли. Тогда мы дверь заперли и отвалили... Всё дика ду! Алис, ты чего?

  а, кстати, дети! их лучше за борт

  малюткам вредно смотреть на бой

  – Идите, а? – сказала она, еле шевеля губами. – По домам. Пожалуйста...

  В ближайшем дворе Бек усадил её на лавочку под детским грибком:

  – Голову пониже держи... Сейчас пройдёт. Ну, и куда ты летела?

  – А если б ножом пырнули? – тихо спросила она, кое-как отдышавшись.

  – Меня-то?!

  – Руку дай!

  Он не успел отдёрнуть руку, когда она повернула его пальцы к льющемуся из окон свету – костяшки были разбиты в кровь.

  – Поговорил, значит?

  – Начал только, – усмехнулся Бек. – Пацаны выскочили, ну мы их и...

  – Научили нохчийн мотт (чеченскому языку)?

  Бек фыркнул:

  – Начали только...

  – Так, теперь послушай меня... Хан... о Господи... – она покачала головой. – Ты, конечно, волк-альфа, но волчица-альфа всё равно – я. Усёк?

  – Усёк, – откликнулся Бек кротко. – А что такое – волк-альфа?

  – В Сети поищешь. Начни с Конрада Лоренца...

  не корите меня за ухарство

  не стыдите разбитым лицом

  я хотел бы венчаться на царство

  или просто ходить под венцом

  но не купишь судьбы в магазине

  не прижжёшь ей хвоста угольком

  моя смерть ездит в чёрной машине

  с голубым огоньком

  * * *

  "У чеченцев есть слово из двух букв: «ях». Оно означает и героизм, и гордость, и честь, и благородство, и силу, и дерзость, и еще что-то, что легко понимает семилетней ребенок в самом глухом чеченском ауле, но трудно понять тем, кто сбрасывает сейчас бомбы на этого ребенка. Особое состояние не только души, но и тела: глубоко сознательная, радостная готовность претерпеть все, но совершить то, что должно быть совершено. Все высшие человеческие качества уложены в этом слове. Каждый день вижу парней с оружием – одни идут в бой, другие выходят из боя. На их лицах улыбки, и эти улыбки не показные и не вымученные. Они в состоянии ях.

  Ях – путь человека от рождения до подвига и достойной смерти, до высшей точки духовного и физического подъема. Триста спартанцев у Фермопил, безусловно, были в состоянии «ях». В числе защитников Брестской крепости был учебный батальон, он оказался там случайно, в ходе учений, большинство в нем были чеченцы. Курсанты Эльмурзаев, Закриев, Садаев по очереди танцевали лезгинку на крепостной стене, когда немцы шли на очередной штурм крепости, находившейся в глубоком тылу их армии".

  (Султан ЯШУРКАЕВ)

  * * *

  рок-н-ролл мёртв, а я ещё нет!

  а жаль!

  Она пулей вылетела на заплёванное крыльцо ДК, свирепо вглядываясь в разбредавшуюся толпу довольных зрителей:

  – Какая су...волочь кокнула зеркало в уборной?!

  Зрители в разномастном прикиде дружно и радостно загоготали.

  – Всё, последний рок-фест в моей жизни, клянусь! – зловеще пообещала она и, опомнившись, быстро огляделась. – Тимыч, а где Бек?

  Тимоха, известный всем под ласковой кличкой «Панкиллер», удивлённо прогудел:

  – Хан-то? Дык он на сцене только что был... ты что, не видела?

  – Где-е? Что он там делал?!

  – Пел... Забо-ойно! – Тимоха пожал необъятными плечами под чёрной майкой с какими-то лохматыми рожами поперёк груди.

  Окружающие отозвались одобрительным свистом.

  Iуьйре дика а, де дика а, суьйре дика а, буьйса дика а хуьлда шун (доброе утро, день, вечер, ночь)!!!

  Примерно к середине феста у неё начала лопаться голова от грохота, и она позорно удрала в фойе. Там-то её и настигла негодующая Татьяна Ильинична, директриса ДК, и потащила сперва в мужской туалет (минус одно зеркало), а потом в буфет (минус два стула).

  Так что было как-то... не до сцены.

  массаракш, массаракш и еще тридцать три раза массаракш

  Напрочь забыв о зеркале, павшем смертью храбрых, она ринулась в пустеющий зал.

  На сцене юные дарования из группы «Мэник субсидал», а попросту «Маньяки», уже изрядно поддатые, вяло ковырялись с ударной установкой.

  – Бек! – заорала она и закашлялась.

  Главный «маньяк», ухмыльнувшись, махнул рукой куда-то за кулисы.

  – Только постучи сперва!

  Остальные «маньяки», конечно же, заржали.

  ...вот и сейчас, извините за неровный почерк и кляксы...

  На ведущей наверх шаткой лесенке она едва не переломала себе ноги, спотыкаясь от злости.

  – Бешеная, да от тебя дым идёт! Столбом! – Осклабившись, Бек сдернул её с последней ступеньки. – Случилось что? Ху хилла?

  – Нет! Ни-че-го! – рявкнула она кавалерист-девицей из «Гусарской баллады».

  Девица, – явно не кавалерист, – вынырнув из-под пыльного, когда-то бархатного занавеса, робко пролепетала: «Здрысь» и скользнула вниз.

  Она закрыла глаза.

  Бек почесал в затылке:

  – Талгатовна, ты это... знаешь, как-то выражаться не очень стала в последнее время, за языком-то следи, ты же не какая-ни...

  – Бек, ты что на сцене делал? – осведомилась она сдавленным шепотом.

  – Аппаратуру собирал! – с готовностью доложил тот. – Слуш, а вот такая йоI (девушка), к тебе в фойе подходила, волосы розовые, глаза такие сиреневые... это кто?

  – Это Иванова, – тяжко вздохнула она. – Успокойся, тут тебе ничего не светит!

  – А спорим?!

  – Сан ваш, я, кажется, тебя о чем-то спросила?!

  – Ну, пел, – буркнул он. – Песню. Твою.

  – Это её песня?! – прогудел снизу Панкиллер.

  – Так. Ещё раз, и по-русски, пожалуйста. – Она присела на затоптанную ступеньку. – Чтоб я уже ничего больше не пропустила... Зеркало. Унитаз. Два стула. Две битые морды. Песня... моя?

  – Ну, унитаз там, зеркало, стулья, морды – не я... хотя могу... – хмыкнул Бек. – А песня... это я из твоего стиха сделал... Из того, помнишь, в «Марше», самого первого...

  за дальним лесом выйдет солнце на новый лад

  блеснут арканы, сети, плети, суки на цепях

  по деревянному помосту тяжело бежать

  промокла шкура под нагайкой – рёв и разворот!

  Бек отложил гитару, залихватски подмигнув примолкшей под лестницей толпе.

  – Ох... ренеть! – подытожил Панкиллер басом.

  – Бек... – прошептала она.

  Поглядев на неё пристальней, он присел на корточки:

  – Бешеная, ну чего ты... Я ж тебя... это... прославлю всемирно, къамел дац!

  и нам седло большое, ковёр и телевизор – в подарок сразу вручат

  а может быть, вручат

  * * *

  19.05.03

  И только я расслабилась чуток, как Бек сотоварищи заладили рок-группу. Нет, не так: панк-рэп-рок-группу, это вам не баран начихал! Под не понять каким названием – «Марш-да».

  Но это не самое смешное. Самое смешное, что у него, мать, таки талант. И, что даже более смешно, тексты для него пишу я! Ты жива еще, моя старушка?

  Не знаю, что это со мной стряслось на старости лет, но я от этого та-акой кайф ловлю! Если нашу группу запустить на просторы Руси великой, то, может, и нас как-нибудь назовёт всяк сущий в ней язык...

  Бек усердно намекает, чтобы я намекнула Бесу насчёт нашей раскрутки. Ему уже мерещится запись альбома в Англии и стадионы поклонниц. Ага, щаз!

  Поклонниц он и тут имеет просто вагонами. И каких!!! «Малолетние шалавы на тусовку собрались...» Ой, кошмар... Надо бы обсудить с ним его интимную жизнь, но язык не поворачивается. С вай гIиллакхом у нас, однако, траблы... (Вольный перевод – с вайнахской этикой – проблемы)

  Надеюсь только на то, что у него голова всё-таки есть... ИншаАллах.

  * * *

  В кабинете горел свет, значит, Бек был дома. В семь-то вечера!

  – Вай-вай, алелай! Глазам не верю, неужели в самом деле ты пришёл, Боже мой! – даже не разуваясь, она заглянула в кабинет. – Моя потеря, ты нашлась, входи скорее в дом родной, милый мой...

  Не отрываясь от компьютера, Бек раздражённо дёрнул плечом:

  – Не смешно!

  – Не иначе, что-то в тайге сдохло! – продолжала она веселиться, разгружая сумку. – Что-то такое большое-большое... О, знаю! Тираннозавр Рекс!

  Он снова дёрнул плечом:

  – Отстань, Талгатовна, мешаешь...

  Она присмотрелась к экрану – мама дорогая!

  – Да ты занимаешься никак, солнце моё?! Что это с тобой сегодня?

  кто же тот пилот, что меня сбил?

  одного вьетнамца я спросил

  Бек мученически закатил глаза.

  – Нет, то она меня пилит с утра до ночи: учись, учись... а теперь недовольна!

  – Да я в шоке просто! В культурном! – Она чмокнула его в колючую макушку. – Или в физкультурном... А насчет «пилит-пилит»... так меня мамка с Татьяной пропилили уже вообще насквозь! И такая я, и сякая, и не смотрю за ребёнком, занимаюсь только своей газетой, а у ребёнка тяжёлые психологические травмы...

  – Ню-ню, – отозвался Бек с точной интонацией её сестры.

  – А я им – скоро буду наносить этому ребёнку тяжёлые физические травмы, если он не возьмётся за ум...

  – Взялся, взялся, – пробурчал Бек. – Только отстань, а? Пожалуйста.

  отвечал мне тот раскосый, что командовал допросом:

  сбил тебя наш лётчик Ли-Си-Цын

  – Волшебное слово? Ладно, ладно, не рычи... ужинать будешь?

  – Суна ца лаьа. Не хочу, – пробормотал он, снова утыкаясь в экран.

  мой «Фантом» взорвался быстро

  в небе голубом и чистом

  мне теперь вас больше не видать

  ...Но через неделю ей стало не до шуток.

  Бек исправно ходил в универ на курсы (о чем её информировала донельзя удивлённая и тоже слегка испуганная сестра), а по вечерам торчал дома, не отрываясь от компьютера и отключив мобильник. На звонки в дверь велел отвечать, что его нет. К гитаре не притрагивался. Почти не спал, почти не ел, зато кофе поглощал литрами. На её расспросы вначале огрызался, а после отмалчивался.

  Наконец она похолодела от догадки и чуть ли не пинком распахнула дверь в кабинет:

  – Кто от тебя залетел?!

  Бек, мрачно погруженный в кружку «Нескафе», поперхнулся так, что облился:

  – Офонарела?!

  – Это я-то офонарела? – Она подбоченилась. – Как же! Значит, так: торчишь дома, нигде не шляешься, – она загибала пальцы, – к телефону не подходишь, девок своих велишь гнать... Какая из них залетела? Динка? Ленка? Сашка? Или эта, с кольцом в пупке, как её, Джес-сика, ети её, прости Господи? И что теперь делать прикажешь?.. Ну, говори, кто?

  от Парижа до Находки мы на всех порвём колготки!

  – Я, – потухшим голосом сказал Бек. – Я залетел, понятно? Только не говори, что я дурак, сам знаю...

  Она с размаху села на пол.

  – И не говори, что я должен куда-то в больницу идти... всё равно не пойду, сдохну, а не пойду! И не говори, что я козёл и говно, тоже сам знаю... И... и не трогай меня, подцепишь еще чего-нибудь!

  – Зараза к заразе не пристаёт... – отозвалась она дрожащим голосом, сдёргивая его с кресла на ковёр. – Ну чего ты, чего, сан ваша? Ведь ты же мой...

  – Нет уж, сама мой... – пробормотал Бек фразу из анекдота, на секунду освобождённо уткнувшись горячим лбом ей в плечо.

  – Да и помою, делов-то... – она шмыгнула носом, – ладно, я сейчас что-нибудь придумаю... Слава Богу, с тобой не с первым такую ситуёвину разгребаю.

  – Иди ты! – он поднял округлившиеся глаза.

  Она махнула рукой:

  – Радость моя, когда семь лет возишься с молодежной газетой... короче, есть тут такой анонимный центр... только когда я всё выясню, будь любезен не выёживаться, а делать то, что скажут!

  – Ладно... – нехотя пробубнил Бек.

  – И кровь сдашь! Рот закрой! Ты Мадинке что обещал? Жениться!

  – Ай, да забыла она небось давно...

  – Тебя забудешь, сан малх (солнце моё)!

  Иветта, Лизетта, Мюзетта, Жанетта, Жоржетта

  вся жизнь моя вами, как солнцем июльским согрета

  покуда я с вами, клянусь, моя песня не спета

  Бек уже самодовольно ухмылялся:

  – Поесть лучше купи чего-нибудь вкусненького... кукурузу там в баночках, окорочков копчёных побольше...

  – Нет, ну ты обнагле-ел... – она схватила его за ухо.

  – Так у меня же это... тяжёлые психологические травмы...

  – Точно! И я даже знаю, какие – врожденное прогрессирующее слабоумие... – Она со стоном поднялась, опершись на его плечо. – А меня скоро с тобой вообще паралик разобьёт, ИншаАллах!

  – Бабушка не старая, она пожилая... Ой! Только не тапком!

  ...Когда, наевшись за неделю, Бек рухнул в постель, – видимо, тоже на неделю, – она побрела в кухню с телефоном, благо записная книжка пухла от номеров.

  Нужный номер нашла почти сразу, но, помедлив, набрала другой, глянув сперва на часы:

  – Беслан Алиевич, здрасте, вы сильно заняты?.. Да так... да нет, он уже спит... нет, что вы, конечно, занимается... ну да, немножко... вы с ним поговорите как-нибудь, ладно? да ну, чего мне тяжело-то? Да чессло... ну вот, вы опять... ладно, не буду... как там у нас? ага... нет, ещё не надумала... я не знаю, правда... да всё есть, он избаловался уже вконец от этого... поговорите с ним, ладно? Iодика йойла (до свиданья)...

  по тихой полосе бредут слова

  и рушится измятая листва

  исполнен предпоследний приговор

  все взносы за апрель вознесены

  и сны висят над прорубью весны

  столетний дождь

  * * *

  «Попроси чеченца что-нибудь сделать, они может сделать и не сделать – это смотря, кто просит, как просит, какие у него возможности... Но скажи ему, чтобы он чего-то не делал, – сделает обязательно. Если же еще некими санкциями пригрозишь – сделает с азартом. Это уже станет делом его жизни. Если не успеет сам, наследнику передаст, чтобы завершил. А дело может быть просто забором, который ему не советуют ставить на данном месте».

  (Султан ЯШУРКАЕВ)

  * * *

  Когда из её стенного шкафа с грохотом вывалился кое-как упрятанный туда Беком пылесос, она окончательно убедилась, что съёмки телепрограммы превратились в очередной цирк с зоопарком.

  Бог нашей драмой коротает вечность -

  сам сочиняет, ставит и глядит

  Оператор, глубоко вздохнув, отключил камеру и мученическим взором посмотрел вокруг. Бек, корчась от смеха, поволок пылесос в коридор.

  – Наташ, я же тебе предлагала не у меня, а в редакции снимать! – она тоже еле удерживалась, чтобы не расхохотаться. – Спокойнее было бы...

  Местная телезвезда округлила глаза:

  – Спокойнее?! Алис, ты издеваешься или как?

  Иванова с Юлькой прыснули в углу.

  – Почему тут столько посторонних?! – взорвался несчастный оператор. – Наталья, я не понимаю, мы работаем наконец?!

  – Работаем, работаем! – поспешно заверила она дуэтом с Натальей. – Бек, забирай девчонок и пойдите, погуляйте!

  – Ну во-о-от... – надулись все трое.

  – ДIавала кхузар (иди отсюда)! – шёпотом рявкнула она Беку. – Ну!

  Оператор с облегчением прикрыл дверь в кабинет и снова включил камеру.

  Наталья поправила ей микрофон за воротом нового, вчера купленного ею специально для съёмки свитера:

  – Поехали дальше... Алиса, вот вы почти два года провели в Чечне...

  Три пары глаз мгновенно обозначились за скрипнувшей дверью.

  мёртвые не хвалят, не бранят

  не стреляют, не шумят

  мёртвые не сеют, не поют

  не умеют, не живут

  – Стоп! – Она подскочила. – Наташ, ты в уме вообще?

  – А что? – заморгала та. – Ты что, не хочешь говорить на эту тему? Тебе неприятно?..

  словно на прицел, словно в оборот

  словно под обстрел, на парад, в хоровод

  словно наутёк, словно безоглядно

  и опять сначала...

  – Да я тащусь просто! – раздельно проговорила она, глядя в застывшее накрашенное личико Натальи. – Но всё, что я могу сказать на эту тему, твоё начальство в эфир не пропустит. Какой смысл сотрясать воздух?

  – Ну... – быстро опомнилась та и махнула рукой оператору, – тогда скажите хотя бы – вы собираетесь туда возвращаться?

  словно напрямик, словно камнем с моста

  словно всё впереди, словно все по местам

  словно позавчера, словно послезавтра

  и опять сначала...

  Она отвела глаза от двери и посмотрела прямо в камеру:

  – Конечно.

  – И... когда?

  – Скоро.

  Дверь распахнулась настежь, и вся троица ввалилась в кабинет.

  Оператор, аккуратно пристроив на треноге камеру, бессильно рухнул на жалобно пискнувшую табуретку.

  – Извините, Михаил Константинович... – пробормотала она. – Давайте пока чаю попьём, а? Наталья, больше ни слова на эту тему! Девчонки, чайник поставьте! Бек... – Она запнулась. Горло сжалось.

  – Абрек Зелимхан говорил... – тихо проговорил тот, оказываясь рядом, – ...хьо ца лорур волу тIемах вада эхь дац...

  от той войны, с которой ты не справишься, и убежать не позор

  – ...Прорвёмся, Бешеная...

  словно целый мир, словно снежный ком

  словно напрямик, наугад, напролом

  словно навсегда, словно безвозвратно

  и опять сначала...

  * * *

  "Горы, долгая дорога, южный городок.

  Кровь людская – не водица, вновь горит Восток.

  Мы сюда пришли оттуда, где уж триста лет

  Бьют из пушек по селеньям, и спасенья нет.

  А объятия России, как лесной пожар,

  Экономика, культура – всё данайцев дар.

  Почему стремленье к воле не найдёт ответ

  В тех, кто сам на Куликовом поле столько лет?

  Вы пришли в страну чужую, смертью жизнь поправ.

  Разве в монастырь идущий свой несет устав?

  Невозможно сдвинуть горы, сель остановить,

  Три столетья геноцида нам не позабыть".

  (НЕИЗВЕСТНЫЙ АВТОР)

  * * *

  Человек в дорогом костюме, сидевший напротив неё, даже не скрывая отвращения, пригубил кофе с изумительным названием «Лакота», – последний раз что-то подобное он наверняка пил лет тридцать назад в школьной столовой, – и отставил чашку, взглянув в окно. Она посмотрела туда же: рядом с чёрным «мерседесом» переминались шофёр и охранник, подозрительно косясь на толпу подростков, гомонящих поодаль.

  – Если я проиграю из-за вас выборы, Алиса Талгатовна, – вкрадчиво проговорил человек напротив, – вам это запомнится, я обещаю.

  недолго музыка играла, недолго фраер танцевал

  У неё зазвонил сотовый, и она глубоко вздохнула, глянув на номер. Человек напротив поднял бровь: могла бы, мол, и отключить...

  – Бешеная! – возбуждённо выпалил Бек. – А хошь, мы ему чё-нить на «мерсе» накарябаем, а? Легко! Пацаны меня прикроют!

  – Схьаволахь (иди сюда)!– процедила она, отключаясь.

  Хлопнула дверь, и Бек влетел, полыхая более наглой, чем всегда, ухмылкой. Человек напротив снова лениво поднял бровь:

  – А без детей мы не можем пообщаться?

  – А где здесь дети? – не менее лениво поинтересовался Бек, плюхаясь на стул.

  Она прикусила губу.

  – Мы будем, наконец, серьёзно разговаривать, Алиса Талгатовна? – Человек напротив чуть повысил голос. – Я спросил: вы собираетесь публиковать моё опровержение на свою... клеветническую статейку?

  – А мы очень серьёзно разговариваем, Эдуард Александрович, – искренне заверила она. – И мы не собираемся публиковать ваше опровержение на нашу клеветническую статейку.

  Бек фыркнул.

  Человек напротив чуть понизил голос:

  – А вы понимаете, Алиса Талгатовна, чем вы рискуете?

  Бек, откинувшись на скрипнувшем стуле, вдруг захохотал:

  – Рискует?!

  Она затаила дыхание.

  – Да ничем она не рискует! Это ты рискуешь, понял?

  – Что-о?

  Человек напротив выпрямился во весь свой немалый рост. Бек остался сидеть, всё так же покачиваясь на стуле, и от его вызывающего прищура у неё вдруг похолодел затылок.

  опять на ранах выросли цветы

  опять цветы? ну что ж, ребятки, снова

  готовьтесь убивать и умирать

  и цветники на ранах разбивать

  Она отошла и прислонилась лбом к оконному стеклу, невидяще глядя на «мерс» и тоскующую охрану.

  – Талгатовна, ты чего? – осторожно спросил Бек из-за её спины.

  – Сколько раз я тебя просила... – выдохнула она, – сколько раз...

  – Ну?

  – На стуле не качаться! Блин, третий стул за месяц гробят!

  – Да я... я тебе десять стульев щаз принесу! – заорал Бек сквозь смех. – Двадцать стульев!..

  и тысячу новых курток

  – ...Ты только не бойся!

  – Кого? Этого?!

  Они поглядели друг на друга и захохотали теперь уже вместе.

  Человек напротив молча повернулся к входной двери.

  Дверь хлопнула, заурчал мотор «мерса».

  моё сердце остановилось

  отдышалось немного

  и снова пошло

  * * *

  "На Кавказе сложился уникальный культ «достойного человека». Тут непопулярен девиз: «Цель – оправдывает средства». Здесь живут под лозунгом: «Все безнравственное – антисоциальное». Достоинство человека не связывается ни с его «мошной», ни с его происхождением, ни с занимаемым постом.

  И до провозглашения Ислама происходили народные восстания против эксплуататоров, но «князи из грязи» становились новыми, зачастую еще более жестокими, господами. Ислам привнес на Кавказ понятие высокой гражданственности – все люди равны перед Всевышним, а Он судит их по реальным делам. Эта квинтэссенция Ислама, перенесенная на чеченскую почву в пору жесточайшей схватки народа с феодальной элитой, и дала толчок этому чудесному явлению – культу «достойного человека».

  (Саид-Магомед ХАСИЕВ)

  * * *

  – Лани! – завопила она.

  – Оглушила... – прыснул тот в трубку. – Ну, я...

  – Давно ты в Грозном? Зачем ты вернулся? А как же учёба? Тебя что, Бес привёз?

  Гелани в нескольких тысячах километров от неё снова рассмеялся.

  Подлетевший Бек нажал на кнопку громкой связи и выхватил у неё трубку:

  – Буйса дика, сан ваш! Мух ву хьо? (Привет, брат, как дела?).

  – Всё дика ду! (Всё хорошо).

  – Не лезь, когда старшие разговаривают! – Она отобрала трубку. – Лани, ну же!

  – Так вы слова сказать не даёте... – весело откликнулся Гелани. – Как вы там вообще? Не поубивали ещё друг друга?

  – Почти! – гаркнули они с Беком одновременно и тоже захохотали.

  – Бес меня нашёл, попросил вернуться... Я в прошлую среду приехал, – объяснил Гелани уже серьёзно. – Перевёлся к нам в универ, здесь тоже есть дизайн, с архитектурой, правда. Тут, знаете... – Он замолчал.

  Они тоже молчали.

  – Тут... жарко, – наконец сказал тот. – Хорошо, что ты там, Лиска...

  товарищ, я вахту не в силах стоять

  сказал кочегар кочегару

  огни в моих топках совсем не горят...

  – Ладно, – бодро продолжил Гелани. – Бес меня, короче, в Интернет бросил, сайт делаю. Возни полно, но прикольно, в общем...

  – Какой сайт?

  – Увидите, – загадочно отозвался тот. – Живу в редакции пока. Тут ничего команда подобралась... хотя по безбашенности им до тебя, Лиска, конечно...

  – Ты оттуда звонишь?

  – Ну. Слушай, вот ещё чего... Ты помнишь... помнишь Ахмада?..

  – Что? – Губы враз онемели.

  скользким узелком дорога

  затянулась, зарвалась

  лето, тошнота, тревога

  разразилась, улеглась

  – Дурак я, ещё б ты не помнила... Просто я его вчера в госпитале видел, когда приходил там к одному... В общем...

  – Лани! Ну же!

  – Он вроде как арестован, не знаю, Лиска... Хотя что его арестовывать... Покалечило его, в общем, тяжело. Миной, наверно. Руку правую – по локоть, как мне, ступню, позвоночник... Он со мной говорить не стал. Он вообще ни с кем не говорит.