Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

  ВОЙНА – ДЕЛО МОЛОДЫХ

  Посвящаю

  Нине Овсюковой, без которой не было бы ни этих строк, ни меня, какая я есть,

  маме и сестре, без которых не было бы меня, как таковой,

  «Пилот»-тусовке, осветившей пять прекрасных лет моей жизни,

  и всем, кто способен дотянуться до звёзд, не считая, что это сон.

  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  «Война – дикость. Удаляйтесь от всего, что напоминает войну, если враг не пришёл отнять у вас веру и честь...»

  (Эвлия КУНТА-ХАДЖИ)

  "Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,

  Нарисуй мне портреты погибших на этом пути,

  Покажи мне того, кто выжил один из полка,

  Но кто-то должен стать дверью,

  А кто-то замком,

  А кто-то ключом от замка".

  (Виктор ЦОЙ)

  * * *

  – Ещё раз и по-русски, пожалуйста! Значит, твои бедные гуманитарщики и знать не знают, что ты собираешься остаться в Грозном?!

  – Они потом всё равно узнают... Зачем мне сейчас что-то объяснять, доказывать? Надоело. Ты представляешь, чего я дома натерпелась?

  – А ты чего ждала? Что все обрадуются – наконец-то мы от неё избавились?.. Нет, Лиска, можно было бы, конечно, найти более простой способ самоубийства...

  – Ага. И более приятный, хочешь ты сказать?.. Может, ты мне еще про зинданы расскажешь?

  – Про зинданы пусть вон ОРТ рассказывает... войненетцы твои часто возят гуманитарку в Чечню?

  – Часто.

  – Ну вот, и сколько их пропало в зинданах?.. То-то же.

  – Это ты меня или себя утешаешь?.. Да ладно, Лен, что со мной может случиться? Как любит говорить моя сестрица, грешно обижать обиженных Богом...

  – Ей виднее, она тебя давно и хорошо знает!.. Ладно, ты хоть пиши почаще, а?

  – Почаще – ручкой-то по бумажке?! Кошма-ар...

  – Что, привыкла к благам цивилизации? Ничего, там быстро отвыкнешь! Хотя... если верить ОРТ, в Грозном уже Интернет появился...

  – Ага. В каждом зиндане.

  – Лисик!

  – Ладно, Лен, прости, дура я, и шутки у меня дурацкие... Не волнуйся ты, кому я там нужна, старая вешалка? Я же еду туда с детьми работать. С деть-ми! Юбку подлиннее, платочек пониже, глазки долу... и вообще я образцово-показательная вдова...

  – Угу, можно образцово показывать... В душещипательном сериале. Только ты не забудь, что любой сериал непременно кончается свадьбой героини, а не её похоронами!

  – Вот и славненько, я постараюсь не отступать от традиции... Ну что, присядем на дорожку?

  – Уже?

  – Уже...

  * * *

  "Русские – наша последняя надежда. Они не позволят нам оставаться женщинами. Они заставят нас быть чеченцами и мужчинами, потому что каждый чеченец – боевик, каждый чеченец – враг.

  И остается только: победить или умереть".

  (Герман САДУЛАЕВ)

  * * *

  06.10.01

  Вот, пишу сразу после приезда, как обещала. Не знаю, правда, с чего начать... и стоит ли вообще. Не имею я, наверно, права тебя грузить, когда вы там и так с ума сходите... но мне просто больше некому это рассказать. Маме я позвонила сегодня утром и болтала таким бодрым голосом, что аж самой стало тошно.

  Так вот, здесь всё не так плохо, всё гораздо хуже. Гораздо.

  Самое главное. Мне, наверно, придется и тебя трясти с просьбой о матпомощи. Своих я уже напрягла. Здесь нужно ВСЁ, что в голову приходит – постельное бельё (пусть старое), тетрадки, карандаши, какие-нибудь супы в пакетиках... помогите, люди добрые, чем можете, короче, сами мы не местные... Здесь НИЧЕГО нет, и самое главное, что это никого не волнует.

  Приехали мы сюда, как ты помнишь, во вторник. Пока войненетцы распределяли свою гуманитарку, я пошла в РОНО с документами. Мурыжили меня там до вечера – с обычными старыми песнями о главном:

  «Зачем вам эти подвиги?»

  «Ведь у себя в городе вы были прекрасным специалистом! Сделали карьеру!»

  «У вас кто-то из близких здесь погиб?»

  «Если это романтика, то вы не в том возрасте!»

  «Вы просто не представляете, с чем вам придется здесь столкнуться!»

  «Вы просто не представляете...»

  «Вы просто не...»

  «Вы просто...»

  И только когда я процитировала им Иешуа из Булгакова: «Злых людей нет на свете...», они, видимо, сообразили, что таких, как я, уже не вылечить, и...

  И в конце концов направили меня на работу в детдом. Точнее, в интернат для глухих и слабослышащих детей.

  Сразу скажу – по документам детей двенадцать, из них семеро глухих и слабослышащих; в наличии – семнадцать, из них детей четырнадцать.

  Теперь расшифровываю. Пока этот интернат возили туда-сюда, с войны на войну, в Ингушетию и обратно, к нему прибились «посторонние» сироты и потеряшки. С семерыми маленькими глухонемыми ребятами занимается Люция Карловна, она тут за всех – и повариха, и воспитательница, тоже глухонемая, старушка уже. Она всю жизнь здесь работает, вместе с директором, Майрбеком Хизировичем, а он даже старше её, и очень больной.

  Ещё семеро ребят – просто малышня до десяти. Майрбек Хизирович отдал в РОНО их данные для поиска родных, но что-то пока без толку. И ещё есть трое старших – которые давно уже не дети. То есть по возрасту им 13-15. Они тут всех и содержат, в сущности. Как? Воруют. Артур, Гелани и Сашка. Все – грозненцы из бывшего Грозного. Сашка – русский, но для него я тоже не существую. Что мне очень понятно. Просто до боли.

  Короче, умереть здесь легче лёгкого, но что-то не хочется помирать как «русская джуляб». Это первое, что я от них услышала, от старших-то. Слово «джуляб» переводится... ну, сама вспомни замечательное русское слово, в котором тоже есть буквы Б, Л и Я.

  Очень тяжело.

  Ладно, всё. Поплакалась, и будет. Не отправлю я это письмо, наверное. Лучше бодрым голосом позвоню. Очень бодрым. Если наскребу денег.

  * * *

  Омоновец когда-то служил в Таёжке, – десять километров от её родного города, воистину мир тесен, – и она наконец поняла, что иначе её погнали бы отсюда сразу, несмотря на туго свернутый комок купюр разного достоинства: всё, что к тому времени вообще у нее оставалось.

  Когда час назад Артур, единственный из старших, кому ещё подходило слово «мальчик»: тонкий, хрупкий, глазищи в пол-лица, – буквально поволок её сюда, она выпотрошила кошелек подчистую, и теперь, безотрывно глядя дюжему капитану в глаза, пыталась сообразить, сколько же там было денег.

  Заканчивались её четвёртые сутки в Грозном.

  четвёртые сутки пылают станицы

  – Что ты тут забыла вообще, землячка? Да езжай ты домой, бля..!

  Это было не оскорблением, а просто вербальной связкой.

  не падайте духом, поручик Голицын

  Она торопливо закивала:

  – Спасибо, прямо сейчас поеду, честное слово, только детей отпустите, пожалуйста...

  – Да какие это, нах.., дети?! Дети, бля..! Ты что, не понимаешь, куда тебя принесло? Тупая, бля..!

  Она опять послушно кивнула.

  – Детей отпустите...

  – Да эти дети тебя ночью от...бут и глотку перережут!

  Эти дети смотрели на нее из-за решётки, из полутьмы «предвариловки». Там было много других... уже не детей, взрослых, и все они молча смотрели... слушали.

  чёрные фары у соседних ворот

  люди, наручники, порванный рот

  – Вот деньги.

  – Я тебе добра хочу, дура, бля..!

  – Спасибо, конечно, конечно, я понимаю, спасибо...

  Капитан, махнув рукой, раздавил окурок в грязной консервной банке, – она следила за каждым его движением, как завороженная, – и начал сосредоточенно пересчитывать смятые купюры.

  – Восемьсот. За двоих – надо бы по пятихатке...

  Она сглотнула.

  Капитан тяжело помолчав, опять махнул рукой:

  – Х.. с тобой... дура ты, учительница, лечиться тебе надо, ей-Богу...

  Она вновь кивнула машинально, как китайский болванчик, который в её детстве, – много веков назад, – стоял на бабушкином комоде, улыбался и кивал, кивал и улыбался...

  сколько раз, покатившись, твоя голова

  с переполненной плахи летела сюда

  – Чего стоишь, забирай своих щенков! Которые твои?

  Звякнул ключ, и она кинулась, влипая в решетку, схватила своих, – Гелани, Сашку, – и наткнулась на взгляд ещё одного мальчишки.

  Чуть постарше её ребят, и на голову выше, стриженный под ноль, худой как щепка, – всё это она увидела, уже держа его за костлявый локоть.

  – Эй-эй-эй, ты чего, землячка, совсем ..бнулась? – Капитан ухватил парня за другой локоть, толкая его обратно за решётку. – Сдурела? Что, скажешь, тоже твой?

  – Мой, – ответила она твердо.

  – А за него чем платить будешь? – Капитан ухмыльнулся, сощурясь, оглядел её, – она не отстранилась, твёрдо посмотрев ему в глаза, сняла с шеи золотую цепочку с крестиком:

  – Храни вас Господь...

  смотри, Господи, крепости от крепости – страх

  мы, Господи, дети у тебя в руках

  научи нас видеть Тебя за каждой бедой

  ...Остановились они, все пятеро, только в квартале от блокпоста, где-то на бывшей спортплощадке возле бывшей школы, под разбитым баскетбольным щитом, и только тогда незнакомый парень выдернул локоть у неё из ладони, метнув исподлобья тёмный взгляд.

  И выругался так грязно и замысловато, что она даже и не поняла сперва этих слов.

  – Ты зачем? – растерявшись, спросила она обиженно. – Зачем ругаешься? Ты бы при своей маме тоже так ругался?

  И осеклась, когда он шагнул к ней, ощерясь совершенно по-волчьи:

  – Заткнись, ты! Она погибла, когда вы здесь бомбили!

  – Тогда она тем более тебя слышит... всегда, – будто игла вошла в грудь под левой ключицей.

  Он ещё несколько долгих секунд смотрел на неё, тяжело дыша, потом обернулся к мальчишкам, спросил что-то, кивнув в её сторону и общеупотребительным жестом повертев пятернёй у стриженого виска.

  Она вытерла щёки ладонью.

  – Да она ж только во вторник сюда приехала, Бек, – Сашка пожал плечами, и снова заклокотала чужая речь.

  Она тупо ждала, и, наконец, парень, названный Беком, нехотя кинул по-русски, – уже явно для неё:

  – Ладно, я с вами.

  ...И опять она сразу ничего не поняла, когда Люция Карловна на пороге дома метнулась к ней, отчаянно жестикулируя, – ещё один чужой язык, – а маленькие так же отчаянно враз заревели, и Сашка, сглотнув, тихо сказал:

  – Директор... Майрбек Хизирович... умер в больнице... утром.

  Голова стала совершенно пустой и лёгкой, она пошатнулась, опираясь на косяк.

  – Люция говорит, – перевёл Сашка сдавленно, – что вы теперь тут будете главная, если... если согласитесь.

  Детский плач оборвался, теперь все они молча смотрели на неё.

  прими, Господи, этот хлеб и вино

  смотри, Господи, вот мы уходим на дно

  научи нас дышать под водой

  Бек, по-хозяйски шагнув вперёд, что-то тихо сказал Сашке, а тот – Люции Карловне, и она, кивнув, повела детей в дом.

  Глаза Бека, темные, с длиннющими ресницами, оказались прямо перед её глазами:

  – Что, останешься здесь? С ними?

  Она облизнула губы, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо:

  – Конечно.

  – Ты не можешь одна тут жить, – бросил он резко. – Ты женщина. И не старуха.

  – Ну, знаешь, – пробормотала она, – я бы с удовольствием стала мужчиной... или старухой...

  Шапокляк

  Чебурашкой

  Терминатором

  вот это лучше всего

  Бек наконец отвёл глаза, несколько мгновений глядел себе под ноги, потом опять повернулся к Сашке и что-то спросил, – она разобрала только слово «Коран».

  – В кабинете у Майрбека Хизировича, на полке... – Она спохватилась: – А... а зачем? Я не...

  Бек длинно вздохнул, поглядел в небо.

  – Давай руку. Только не дёргайся.

  Ничего не понимая, она послушно протянула ему руку. Бек перевёл взгляд на вернувшегося Сашку, на Артура и Гелани. Достал и раскрыл нож.

  Пять окровавленных ладоней слились над Кораном.

  смотри, мне некуда бежать, ещё метр – и льды

  так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны

  чтобы кто-нибудь дошёл до чистой звезды

  * * *

  18.10.01

  Если ты сейчас читаешь это письмо, значит, я наконец добралась до почты.

  Ну что, можешь поздравить меня, моя дорогая... как ни странно, но я всё ещё жива и даже обзавелась родственниками... а ещё точнее, толпой кровных братцев – аж четыре штуки. Не было ни гроша, да вдруг алтын.

  Честно? Я просто счастлива.

  А всё оттого, что я выменяла на блокпосту свой крестильный крестик на Бекхана, – мне повезло, что он оказался золотым. Крестик, я имею в виду... Бек, впрочем, тоже. Как и все они.

  Побратались мы впятером кровью, как в индейских фильмах. Идея Бека. Не знаю, откуда он её взял. Он вообще полон идей, самых разнообразных, и рулит нашим кораблём. До тех пор, пока не приходится демонстрировать ему, кто в действительности вожак стаи.

  Потому что на самом деле Акела-то здесь я, и рулю тоже я. Когда не прикидываюсь беспомощной женщиной...

  Вот уж не знаю, куда только нас вынесет с такими рулевыми...

  Однако, «поздняк метаться», как говорит Бек.

  С остальными пацанами в чём-то проще, в чём-то сложнее. Сашка младше других и слушается меня беспрекословно. Артур и Гелани – вещи в себе. Я почти ничего про них не знаю. У Гелани есть родственники где-то в селе, но ехать туда он не хочет. У него нет руки – правой, по локоть... где он потерял руку, он не рассказывает. Артур же вообще ничего о себе не рассказывает. В отличие от Бека, который добивает меня страшилками из своей жизни.

  Причём самому ему эти истории страшилками отнюдь не кажутся – они только доказывают его лихость и крутизну неописуемую... Например, история о том, как федералы его сбросили с вертолёта, а ему хоть бы хны... Уточнение: вертолёт летел над самой землёй, он этого не знал, но он же, ясен пень, нохча (чеченец) и потому не испугался ну вот ни на столько! Только ногу сломал.

  Слушая это, я молчу о том, что он иногда заикается и часто кричит во сне.

  Как и другие.

  А двое малышей убегают при виде огня. Любого, даже в печке.

  А еще двое из тех, кого я считала глухонемыми, просто не говорят. Не могут. Или не хотят. Хотя всё слышат.

  Всё чаще и чаще я думаю, на сколько меня вообще хватит здесь...

  И благословляю свою фотографическую память на хорошие книжки, которые пересказываю денно и нощно... До хрипоты.

  Или стихи читаю. Лермонтова, Маяковского, Блока... «Скифы» особливо хорошо идут во время укладки дров в поленницу.

  Да, дорогая. Дрова, поленница, печка... «Откуда дровишки? Из лесу, вестимо...» Вместо леса здесь деревья, которые ещё сохранились вокруг бывшего детсада, где нас разместили, и доски от забора... хотя забор надо бы и поберечь. Гости захаживают иногда... а гости бывают всякие. Самые безобидные – солдаты-срочники. Пока что у нас есть хлеб и каша. Кормим, если просят...

  * * *

  Раньше она никогда бы не поверила, что можно так радоваться трём обыкновенным, сильно обшарпанным и помятым эмалированным вёдрам, валявшимся среди разного хлама в сараюшке за домом. Удивительно было ещё и то, что никто раньше не добрался до этого сокровища.

  веселится и ликует весь ночной Монмартр

  всюду море ослепительных огней

  Нетерпеливо сдувая с лица липкие нити паутины, она наконец выкарабкалась из сарая и с торжеством потрясла брякнувшими вёдрами перед носом у пацанов.

  – Вот! За водой хоть сейчас можно идти! Только сполосните их сперва хорошенько... Чего вы?.. – Она осеклась.

  Бек надменно сощурился:

  – Чтоб ты знала – нохчи воду не носят!

  – Что-что? – переспросила она, не веря ушам. Горло вдруг перехватило от обиды. – Шутишь?

  Она беспомощно оглядела всех.

  Гелани и Сашка отвели глаза, Артур открыл было рот, но промолчал.

  – Это бабье дело – воду носить, – отрубил Бек. – Поняла?

  держа кувшин над головой

  грузинка узкою тропой

  сходила к берегу

  Она с размаху швырнула им под ноги задребезжавшие вёдра и пошла в дом.

  Рано утром, пока малыши ещё спали, она молча спустилась в кухню, – мимо Артура и Гелани, не проронивших ни слова, мимо Бека, прислонившегося к косяку, – обречённо считая про себя, сколько же раз придется тащиться к колонке и обратно. Завтрак. Посуда. Обед. Посуда. Стирка...

  как хочется стреляться

  среди берёзок средней полосы

  Полнёхонькие вёдра в ряд стояли у плиты. И в жестяном корыте воды было до краёв. И в помятом баке для стирки...

  Она изо всех сил удерживая улыбку, выдохнула, посмотрела на подпиравшего косяк Бека – тот немедля отвернулся и направился во двор.

  * * *

  – Бек, послушай, а вот... Ты меня научишь?.. Говорить на вашем... на...

  – Нохчийн мотт (чеченский язык)? Ха! Тебе всё равно не суметь. Ну фиг ли, спрашивай.

  – Ох... Как дела, например, или вот...

  – ГIуллакш муха ду.

  – Ка-ак? Да мне в жизни не выговорить... Гуллаш... Ё-моё... Ну погоди же, не смейся! Как мне сказать: «Я не чеченка, я русская»?

  – Со нохчи яц, гIазкхи юй... Но ты должна говорить – со нохчи юй (я чеченка). Поняла? И без нас никуда не вздумай ходить! Поняла? Сама-то не смейся, ничего смешного...

  эй, гражданина

  ты туда не ходи, ты сюда ходи

  а то снег башка попадёт, совсем мёртвый будешь

  – Я не смеюсь... Бек, вот ещё что... я знать хочу... а зачем ты вообще с нами остался? Мог же сразу тогда уйти, и всё?

  – Не мог.

  – Почему?

  – Потому что ты меня купила.

  – Что-о?

  – Погоди... Ну, выкупила меня. За крест за свой. Как бы я тебя оставил, тебя бы убили просто тут, ты ж ненормальная...

  – Ну, спасибо, дорогой братец!

  – Надо говорить: баркал, сан ваш (спасибо, брат)... Эй! Ты чего дерёшься?

  – Как старшая сестра, сан ваш! Возьми других братцев, дров наколите, кончаются...

  * * *

  "Россия должна покончить с чеченской проблемой быстро и адекватно. Ответ на сепаратистский вызов единству нашей страны должен быть понятен всем гражданам нашей страны, в том числе и самим сепаратистам. А именно: ответ должен быть тотальным, быстрым, категорически жестким. Жестким ровно настолько, насколько это необходимо для убеждения чеченцев в нашей решимости покончить с проблемой абсолютно любой ценой.

  Три месяца на подготовку трёхсоттысячной группировки, месяц на проведение тотальной и беспрецедентной по жесткости операции с уничтожением реальных и усмирением потенциальных врагов России, назначение генерал-губернатора, правящего Чечней в течение следующих 25 лет. За этот срок – усиленная и тотальная культурная, политическая, экономическая ассимиляция населения, воспитание нового мирного поколения чеченцев".

  (Сергей ДОРЕНКО)

  * * *

  02.11.01

  Можешь меня поздравить, завтра я по методу дедушки Мичурина («нечего ждать милостей от природы, взять их у неё – вот наша задача») начну брать осадой чиновников от образования, ибо мне удалось наконец выписать счета на продукты, и теперь нужен кто-то, желающий их оплатить. Если желающих не окажется, то хоть на площади с шапкой вставай.

  Что ж, и встану.

  Сместилась точка сборки.

  Кстати, попроси Иваныча, пусть пришлёт мне Кастанеду. Я ему попозже напишу, пускай не обижается, ага?

  А кассеты, которые он собирался выслать, уже не нужны. Мы выменяли мой плейер на сгущёнку.

  А ты, когда будешь отвечать мне, вложи в конверт маленький крестик, хорошо? Самый-самый простой.

  * * *

  ещё одна сытая рожа, и я в неё просто плюну

  пусть посадят

  Она разжала левую руку – на ладони краснели следы ногтей. Счёт-фактура, зажатая в правой руке, повлажнела и изрядно помялась.

  или завизжу

  пусть оглохнут

  Прошедшие две недели она практически с утра до ночи провела в «казённых домах». Заканчивалась третья неделя. Сперва она терпеливо выстаивала, – а если везло, высиживала, – очереди в отделе образования. А с понедельника начались все прочие отделы.

  Схема была стандартной. Секретарши в турецком ширпотребе и охранники в камуфляже. Улыбка, от которой у неё уже сводило губы. Запись на приём. Длинная очередь. Сытая надменная рожа за необъятным, как аэродром, столом. Выученная назубок просьба. Отказ.

  Она не хотела и думать о том, что будет дальше делать и чем кормить ребят, если откажут везде.

  подумаю об этом потом

  тоже мне, Скарлетт несчастная

  О"Харя

  А табличка-то на двери практически в бронзе и мраморе... «Беслан Алиевич Тимурханов, министр по делам печати, телерадиовещания и средств массовых коммуникаций»...

  – Проходите, пожалуйста, – эта секретарша, в отличие от прочих, была улыбчива и даже мила. Странно...

  Она потянула на себя массивную дверь. И ей почему-то вдруг остро захотелось посмотреться в зеркало. С какого, спрашивается, перепуга: губы обмётаны простудой, косметики – ноль, но есть и плюс – волосы, срочно нуждающиеся в какой-нибудь «Велле-вы-великолепны», скрывает платок. Чёрный, само собой.

  хороша была Танюша, краше не было в селе

  пирсинг, юбочка из плюша, и с утра навеселе

  – Здравствуйте, проходите, присаживайтесь.

  вааааау, наааадо же, поднялся

  Про этого человека она слышала много, и всякое. И даже иногда видела его по телевизору – когда-то, в прежней жизни. Карьера его была... специфической. БТР, кожаное кресло, тюремные нары, снова БТР, и снова кожаное кресло... сейчас вот даже министерское.

  умеют же люди жить

  улыбайся давай

  от улыбки хмурый день светлей

  вот у него улыбка – зашибись

  Господи, может, хоть здесь повезёт?

  – ...исполняющая обязанности директора интерната для глухих и слабослышащих детей...

  сели, достали платочки

  – ...восемнадцать детей в возрасте от пяти до пятнадцати лет... манка, сухое молоко, мясные консервы... счёт-фактура на общую сумму девять тысяч рублей девяносто пять копеек...

  сейчас скажет – а почему ко мне?

  – Простите, а почему ко мне? Почему вы не обращаетесь в отдел образования?

  начинаются дни золотые воровской непроглядной любви

  – А потому что в отделе образования меня уже послали, – она из последних сил любезно улыбнулась.

  – Куда?

  в Караганда

  – В отдел здравоохранения.

  А вот его улыбка уже начинала её раздражать.

  – Оттуда меня просто послали.

  – На каком основании?

  – На том основании, что более половины детей в интернате, строго говоря, не являются глухими или слабослышащими... Это просто сироты, которые потеряли семью и живут под крышей интерната... у нас на складе есть только запас муки и овсянки, рассчитанный на...

  на-нарана-на...

  бесполезняк распинаться, как говорит Бек

  – К сожалению, всё это не в моей компетенции...

  Он снова поднялся, – красивый, чёрт, светлая рубашка с короткими рукавами, галстук в тон, едва уловимый запах дорогого одеколона...

  до свиданья, наш ласковый Миша, возвращайся в свой сказочный лес

  – Так вы не хотите мне помочь?

  – Лично я или министерство печати?

  – Да кто угодно! Это же ваши дети!

  – Вы в этом так уверены?

  остряк, однако

  У неё вдруг потемнело в глазах – то ли от ненависти, то ли от голода.

  вжик-вжик-вжик, хоп, уноси готовенького

  – Конечно, ваши собственные дети в Москве, сыты и здоровы, правда? А ведь это и вы, в том числе, осиротили моих детей! Вы уже десять лет делаете здесь карьеру – любой ценой, деньги – любой ценой...

  – Достаточно.

  Она наконец осеклась, взглянув ему в глаза.

  молиться, девочки, всем молиться

  Отвернувшись от неё, он свирепо порылся в карманах висевшего на стуле светлого пиджака, вытащил увесистый даже на вид кожаный бумажник и вывернул его над столом. Посыпались записки, визитки, деньги...

  – Денег вы хотите? Пожалуйста! Это всё, что я могу вам дать. Нет, вот ещё!

  Зазвенела мелочь.

  подаааайте на пропитание бедному слепому коту Базилио и хромой лисе Алисе

  Оглушённая, она шагнула к столу...

  а вот и возьму!

  думает, постесняюсь?!

  ...схватила купюры, мельком отметив, что среди них есть и доллары, сгребла мелочь до последней монетки, накрепко зажала в кулаке.

  Дойдя до двери, она обернулась и поклонилась в пояс.

  * * *

  "Большинство россиян, опасаясь возможных взрывов в своих квартирах, не понимая, что следует делать в таких условиях и веря всему, что навязывается по СМИ, активно лепящих из чеченцев образ генетического врага России (тем более страшного, что сегодня это уже не просто «злой чечен», а гибрид «злого чечена» с «человеконенавистным исламским фанатиком-фундаменталистом»), одобряет действия федерального правительства в Чечне.

  И нет ни одной политической силы, которая б взяла на себя смелость занять по отношению к этим событиям достойную честных людей нравственную позицию, что ещё более затрудняет понимание происходящего обыкновенному обывателю.

  Новое единомыслие россиян становится перепевом всё того же единомыслия толпы, орущей «Распни Его!» – в надежде, что это поможет спастись ей, толпе.

  Но невозможно спастись, творя неправедное".

  (Виктор ПОПКОВ)

  * * *

  ...А люди здесь всё равно называли руины вокруг: Театр кукол. Или: парк Кирова. Или: «Океан». Или: детская библиотека...

  Она присела прямо на груду кирпичей, вытянула гудящие ноги – кроссовки начинали потихоньку рваться, ещё бы, такие концы пешком делать. Редкие автобусы ходили еле-еле, да и садиться в них было опасно: слишком часто останавливали их вооружённые люди. Хотя документы на себя и на мальчишек всегда были при ней, аккуратно упакованные в полиэтилен...

  Сашка и Артур, которые на этот раз провожали её до районо и обратно, молча уселись рядом.

  Она огляделась вокруг, вздохнула и невольно пробормотала с тоской:

  – Планета Шелезяка... Людей нет... Растительности нет... Полезных ископаемых нет...

  Артур широко распахнул глаза. Сашка разинул рот и, наконец, неуверенно хохотнул:

  – А я помню, откуда это!

  – Это мультик такой. «Тайна третьей планеты», – пояснила она, почему-то виновато, пытаясь припомнить, могли ли пацаны вообще его видеть.

  – Точно. Мультик, – глухо сказал вдруг Артур.

  – Да нет! Это книжка! – Сашка чуть ли не прыгал от возбуждения. – Про Алису! «Путешествие Алисы»! Я у бабушки в библиотеке её читал! Я тогда ещё маленький был...

  – Я тоже в библиотеке работала... – осторожно сказала она, покосившись на хмурого Артура.

  – Моя бабушка сорок лет была заведующей! – гордо отрезал Сашка. – Её весь район знал! У нас был подъезд первый, квартира первая, все знали, где она живёт! Когда бомбить начали, она почти все книжки домой перетаскала, в подвал, и люди ходили к нам, книжки брали! А потом... – Он запнулся.

  – А мама, отец? – не выдержала она.

  – Папа преподавал... в институте... – неохотно проговорил Сашка. – Его однажды... между первой и второй... увели. За выкуп. Так он и пропал. Мама поехала его искать... и тоже пропала. А книги сгорели, когда вторая война началась. Вместе с домом. А бабушка... просто умерла... А потом Майрбек Хизирович меня взял в интернат, он бабушку тоже давно знал! – пытаясь улыбнуться, торопливо закончил он. – Это весной было. Тогда и Артур, и Гелыч сюда пришли, он их тоже взял...

  – А... – она повернулась к Артуру, наткнулась на острый предупреждающий взгляд исподлобья и проглотила вопрос.

  – Пошли, что ли? – проронил тот.

  Вздохнув, она поднялась.

  ...Гелани с Беком, конечно же, в интернате не было.

  * * *

  "Когда первая война закончилась, в 1996 году, русские должны были вернуться. Потому что остался Грозный, осталась цивилизация, остался их оплот империи в Грозном. Грозный, как и любой город, был гнездом разврата и растления, смешения и ассимиляции, он нес нам гнилое дыхание цивилизации... Сегодня Грозный разрушен. И если нет Грозного – нет оплота империи. В 1996-м Иван ушел с чеченской земли, но оставался оплот его империи – Грозный. А теперь есть Иван, нет Грозного.

  Иван все равно уйдет. Ему уже делать там нечего. Главный момент – Грозный разрушен. ИншаАллах. Это милость Всевышнего".

  (Хож-Ахмед НУХАЕВ)

  * * *

  – Вежарий (братья), идите-ка сюда, поговорить надо. Давайте, давайте... Бек, ты не оглох, случайно?

  – Да ну чё ты пристала, спать охота...

  – Конечно, уморились на рынке карманы проверять?

  – Чего ещё?!

  на пять замков запирай вороного

  выкраду вместе с замками

  – Не ори. Если вас убьют, мы с малышами с кем останемся?

  – Прям, убьют... Не убили же пока... И потом, мы же по очереди ходим...

  – Ага, утешил... Сегодня ваша очередь была, да? Пока Сашка с Артуром меня пасли!

  – А чего ещё делать-то?!

  – А вот завтра увидишь, чего...

  * * *

  – ...Враги сожгли родную хату,

  Сгубили всю его семью,

  Куда ж теперь идти солдату,

  Кому нести печаль свою?

  Пошёл солдат в глубоком горе

  На перекрёсток двух дорог,

  Нашёл солдат в широком поле

  Травой заросший бугорок...

  Она чувствовала, как кровь отливает от лица, когда глядела в глаза стоящих вокруг неё людей, – которые сидели возле этого казённого дома днём и ночью, – но петь не перестала.

  Не могла.

  Потому что пела уже не только для своих детей, – под табличкой «Просим помочь детскому интернату», – но и для этих людей, которые сутками ждали здесь: помощи, спасения, любых известий.

  – ...Стоит солдат, и словно комья

  Застряли в горле у него.

  Сказал солдат – встречай, Прасковья,

  Героя-мужа своего...

  Неслышно подошедший милиционер из местных крепко взял её за локоть.

  – Пускай поёт! – крикнули из толпы.

  – Нигде не написано, что здесь запрещено петь, – тихо сказала она, высвобождаясь.

  Помедлив, тот отошёл.

  – ...Никто солдату не ответил,

  Никто его не повстречал,

  И только тёплый летний ветер

  Траву могильную качал...

  Хлопнула дверца подъехавшей машины. Телевизионщики.

  Встряхнув головой, она пошла по кругу с бейсболкой Бека в руках.

  – Талгатовна, домой пойдём, а? – безнадёжно сказал Бек, наверное, в сотый раз.

  когда я ем борщ, для меня все умерли

  Она покачала головой. Бейсболка была полна.

  но поёшь ты чуть тише, чем Монсеррат Кабалье

  – ...Ой, туманы мои, растуманы,

  Ой, родные леса и луга,

  Уходили в поход партизаны,

  Уходили в поход на врага...

  Краем глаза она увидела, как у корреспондента с бейджиком на груди – НТВ – упала челюсть, – почти со щелчком, почти до колен, как в американском мультике про Тома и Джерри.

  – ...На прощанье сказали герои:

  «Ожидайте хороших вестей»,

  И на старой Смоленской дороге

  Повстречали незваных гостей.

  Повстречали, огнем угощали,

  Навсегда уложили в лесу...

  Она проглотила непрошеный комок в горле и допела тише:

  – ...За великие наши печали,

  За горючую нашу слезу...

  Толпа густела, кепка снова наполнялась, количество военных и телевизионщиков росло. Она вдруг с ужасом сообразила, что репортаж этот могут увидеть и мама с сестрой, и Ленка... да кто угодно!

  отступать некуда – позади Москва

  Знакомое лицо в толпе, среди людей в камуфляже: ах да, точно, министр по делам печати.

  большой и круглой

  Как всегда, улыбается. Видимо, вспомнил, как лихо она его давеча обобрала.

  дайте медный грошик, господин хороший

  вам вернётся рубль золотой

  Она перевела дыхание. Солнце медленно подымалось, начиная пригревать.

  – ...Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца

  И степи с высот огляди,

  Навеки умолкли весёлые хлопцы,

  В живых я остался один...

  На третьем куплете ей в локоть вцепилась запыхавшаяся начальница отдела образования: элегантный сиреневый пиджак «под Шанель» застегнут не на те пуговицы, в глазах – священный ужас.