Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

  – Вы с ума сошли, Алиса Талгатовна! Пройдите ко мне в кабинет!

  Бедняжка нервно косилась на телекамеры, старательно отворачиваясь.

  Министр круглой печати откровенно веселился.

  ура! хвост нашёлся! сова нашла хвост!

  выбери меня, выбери меня

  птица счастья завтрашнего дня

  * * *

  "Мы все ответственны за это, все, жирная довольная Москва – в первую очередь. С нового года отменили льготы, и Россия забурлила митингами, да так, что зашатался трон президента и его легиона (имя им). Бесплатный проезд да халявное электричество – вот, оказалось, суть и основа российского бытия, которые нельзя трогать.

  Почему же мы не вышли на улицы, когда начиналось это безумие, когда продолжалось это безумие, когда повторялось это безумие? Когда бомбили и обстреливали мирные села, тысячами убивали людей, людей, граждан нашей страны, нашей. Когда бесконечными эшелонами шли гробы, груз 200, гробы с русскими парнями, да, русскими, бессмысленно убитыми в бессмысленной войне. Слеза одного замученного ребёнка? Да что нам слезы тысяч замученных детей и матерей, горестных и обездоленных? Нам важнее наши льготы, да?

  Мы простили нашим генералам их руки, по плечи в невинной крови, но мы не простим им свои карточки на проезд, так?

  Почему молчали, почему молчали те, кто – совесть нации? Или у нации больше нет совести?

  Почему не слушали тех, кто не мог молчать?"

  (Герман САДУЛАЕВ)

  * * *

  И когда она чуть ли не с ликующей пляской влетела в кухню, размахивая подписанными счетами, то её встретили такие же радостные дикарские вопли малышей и сытный запах мяса, от которого её внутренности сразу завыли и завязались в узел. Неизменная каша и залежавшаяся тушёнка за эти месяцы не могли насытить тело, как следует, и сейчас у неё помутилось в голове просто от этого запаха.

  Малыши обступили её, подняв перемазанные мордахи, а Бек королевским жестом показал на стол, где возвышался закопчённый котёл с варёным мясом:

  – Садись, ешь.

  Она помотала головой, прогоняя морок:

  – Где вы это взяли?!

  – Валлахи... – застонал Бек, подняв мученический взор к потолку. – Ну чего зря цепляешься? Мне из деревни барана привёз... дядька двоюродный... Вот, все скажут...

  Люция Карловна радостно кивала, стоя у плиты, но больше всего поверить хотел желудок.

  – Точно? – жалобно спросила она, обводя взглядом остальных пацанов. Ноги сами несли её к столу.

  – Ешь, – сердито буркнул за всех Гелани, и они вышли, как по команде.

  * * *

  14.11.01.

  Что-то я повадилась тебе писать чуть ли не ежедневно... Делать, наверное, нечего стало.

  Но, правда, сейчас стало чуть полегче. Нам оплатили счета, мы вот-вот получим на базе продукты, на месяц их точно хватит, а дальше этого я не заглядываю. «Никогда не заботься о завтрашнем дне, он сам о себе позаботится...» – так в Библии? Как можно что-то загадывать здесь, когда ежедневно базар гудит разговорами о пропавших людях, о найденных трупах, о...

  Стоп. Разболталась, понимаешь.

  Знаешь, по чему я больше всего скучаю? Даже не по цивилизованной чистой жизни (отвыкла уже от горячей ванны с пеной). По газете. По своей газете. Хочу писать... нет, криком орать обо всём, что тут творится...

  * * *

  Тут она сообразила, что понимает то, что они говорят, и обалдела.

  А потом она сообразила, о чём они говорят, и похолодела.

  – Уггара коьртаниг, цуьнга хIумма а ма дийцалаш! (Вы, главное, только ей не проболтайтесь!)

  – Ткъа цуна гахь, вай кхузахь доцийла? (А вдруг она увидит, что нас нет?)

  – Иза цкъа-цкъа а хьоьжуш яц! (Да она никогда не смотрит!)

  – Сейчас посмотрит! – мрачно сказала она, выходя из-за угла с охапкой высохшего белья в руках. – Куда это вы собрались? А главное, зачем?

  Она переводила взгляд с одного на другого. Сашка присел на корточки у стены, Артур и Гелани смотрели в землю, Бекхан вызывающе осклабился.

  – Давайте, колитесь! Я же все равно узнаю. Бек!

  Бек со вздохом закатил глаза.

  – Это наше дело.

  – КIентий (парни), вы же за меня отвечаете, не забыли? А я – за вас.

  – Поклянись, что с нами не пойдёшь!

  Она сунула бельё в руки Артуру и бессильно опустилась на кирпичи рядом с Сашкой, глядя на Бека снизу вверх:

  – Так, и во что мы влипли?

  – Баран был позавчера, помнишь? – пробурчал Бек. – Которого мы съели?

  – Тебе же его какой-то родственник из села привёз... О Боже... вот дура, надо же, поверила... – она застонала, уронив голову на руки. – Ясно. Мы его съели, теперь нас за это убьют.

  – Меня убьют, – поправил Бек спокойно. – Я взял деньги.

  – Правильно, деньги взяты, надо отрабатывать. Что? Мина? Фугас?

  Мальчишки переглянулись в очередной раз.

  умищще-то, умищще куды девать?

  – Фугас, – нехотя бросил Бек.

  – Когда?

  – Сегодня ночью. Но тебя там не будет! – ощетинился он.

  – Точно! – вступил Гелани. – Не вздумай, мы сами.

  ну вы оптимиииисты

  – Тогда вам меня придётся связать! – рявкнула она. – Я всё равно пойду за вами, нарвусь на растяжку, на патруль...

  вы хотите песен? их есть у меня

  ведь я переору любого соловья

  я старый металлист, тусовщик и стиляга

  а щас будет злая и матёрая соляга

  – Вежарий, я же с ума сойду, вас дожидаясь... – жалобно сказала она, обводя их полными слёз глазами. – Вы что, не понимаете?

  Бек яростно и беззвучно пробормотал что-то.

  * * *

  "Однажды, когда мой отец был в Петербурге, он встретился со старой знакомой, русской женщиной, которая провела несколько лет в Чечне. Меня эта женщина до той поры не видела. Они с отцом ждали меня, сидели и разговаривали о чеченцах. Женщина сказала, что до сих пор может выделить чеченца в толпе по походке и поведению. Взглянув на массу людей, идущих по улице, она показала рукой на одного и сказала: вот этот наверняка чеченец. Отец улыбнулся и ответил: да, это и есть мой сын.

  Та женщина, она сказала, что чеченец всегда держит себя так, как будто сегодня ему принадлежит весь мир, а завтра его все равно убьют..."

  (Герман САДУЛАЕВ)

  * * *

  Первый раз в этом городе она надела джинсы, запрятала волосы под шапку Бека. Бесформенный свитер до колен нашёлся у Люции Карловны, смотревшей на неё печально и тревожно. Она крепко обняла старушку.

  Никогда ещё ей не приходилось выходить из интерната по ночам.

  а мы пойдём с тобою, погуляем по трамвайным рельсам

  посидим на трубах у начала кольцевой дороги

  ...Уже привычные днём, ночью развалины казались просто страшноватой декорацией к компьютерной «стрелялке». Поднявшийся ветерок дребезжал среди ржавых арматурин там, где когда-то были дома. Пятна граффити на смутно белеющей впереди длинной стене, прыгая, сливались в непонятные буквы. Пацаны скользили в темноте, как призраки. Она плелась сзади, изо всех сил заставляя одеревеневшие ноги двигаться быстрее.

  когда Коран писали, минных полей ещё не было

  вперёд, Фатима

  Ей не хотелось и думать о том, что несёт Бек за пазухой. Но когда он остановился за очередным углом и нетерпеливым шепотом спросил «ну, куда?», то её вдруг озарило – так, что она нервно прыснула.

  – Ты чего? – даже испугался Бек.

  чаво-чаво... а ничаво!

  нас убьют за то, что мы гуляли по трамвайным рельсам

  ...На рассвете, когда фугас, аккуратно опущенный в помойный бак возле Центрального РОВД, наконец рванул, а в разбитые окна РОВД полетел весь скопившийся там мусор, – они бросились бежать со всех ног. И только когда взбудораженный квартал остался позади, рухнули в сухой бурьян, как подкошенные, задыхаясь от хохота.

  – Во получилось! Къамел дац!.. – наконец выпалил Бек. – Базару нет! В следующий раз надо будет ещё что-нибудь... Талгатовна, ты чего?

  – В следующий раз?!

  Она сама не поняла, как, взметнувшись, вцепилась ему в воротник затрещавшей рубахи и вздёрнула на ноги легко, как куклу.

  – Это был последний раз! Понял?! Последний! Только посмей! Можешь убираться тогда! Прямо сейчас! Ну?

  Он встряхнула его так, что голова у него мотнулась.

  – Решай!

  Повисла тишина.

  Бек исподлобья глянул ей в лицо, потом отвёл глаза:

  – Пусти... рубашку-то порвёшь, самой ведь зашивать...

  * * *

  "За отказ проверяться на блокпосту

  (штаны не снимешь при сёстрах, мусульманин?)

  расстреливали на месте,

  за следы ремней на коже

  расстреливали на месте,

  если прячешься или убегаешь,

  расстреливали на месте,

  за хранение оружия

  расстреливали на месте,

  за сокрытие ценностей, денег, когда приходили грабить,

  (а грабили повсеместно)

  расстреливали на месте.

  Заступающихся за близких

  расстреливали на месте.

  Как там у Толстого: "Война? Какая война?

  Живорезы, вот и всё".

  (Михаил СУХОТИН)

  * * *

  Когда ещё сильнее похолодало, и пластилиновая грязь, днем жирно чавкающая под ногами, стала по вечерам схватываться морозцем, больше всего она боялась, что дети начнут болеть. Лекарств у них было по минимуму, самых простейших, тех, что она привезла с собой – типа аспирина и фталазола, да ещё у Люции Карловны оказался запас трав, которые та собирала и сушила на чердаке всё лето. Она с тревогой прислушивалась, не кашляют ли малыши, но те лишь привычно размазывали сырость под хлюпающими носами. Она и сама то и дело шмыгала потёкшим носом, да машинально расчёсывала ладони, на которых трескалась кожа – авитаминоз. Дальше этого дело не заходило.

  И вдруг, буквально за какие-то сутки, слёг Артур.

  Самым страшным был даже не лающий кашель, от которого его буквально выворачивало наизнанку, – самым страшным был жар, накалявший старенький, обмотанный замусоленным лейкопластырем, градусник.

  Они с пацанами устроили Артура в отдельной маленькой комнатушке внизу, завалив его одеялами и притащив побольше питья, заваренного перепуганной Люцией Карловной.

  сохнут волосы, метёт метла

  в кобуре мороза пистолет тепла

  у дешёвой пищи запоздалый вкус

  я забыл вмешаться и спросить, зачем

  У неё тоже дрожали руки от страха и беспомощности.

  – А где врача найти, Бек?

  – Какого врача? – зло бросил тот. – Ты ещё скажи – «скорую» вызвать!

  – Но ведь есть же где-то врачи, – упрямо повторила она. – Хотя бы в госпитале. У военных. Я сейчас побегу туда и попрошу...

  – Не смейте! – прохрипел сзади Артур.

  Они оглянулись – тот полусидел, покачиваясь. На заострившемся лице полыхали глаза.

  – Хорошо, хорошо, – поспешно сказала она, сглотнув. – Ты ложись. Мы что-нибудь сейчас придумаем...

  вполовину глух, вполовину слеп

  пуповину звёзд раскусил рассвет

  прочитай мораль, размотай клубок

  в каждом теле труп, в каждом трупе бог

  Бек кивнул ей на дверь и вполголоса сказал что-то Гелани. Тот остался, а Бек подтолкнул её в спину, уже за порогом тихо процедив:

  – Ты при нём про военных никогда не говори, поняла?

  Она растерянно кивнула:

  – Так что ж делать-то?

  – Антибиотики надо.

  – А где их достать? Где здесь аптека?

  – Смеёшься, что ли? У солдат на базаре бывает... меняют на еду, на водку... На ханку. И наши... оттуда... – он запнулся. – В общем...

  – В общем, ясно... – она с упавшим сердцем прислушалась к доносившемуся даже сюда кашлю Артура. – Сейчас я посмотрю, что ещё продать можно...

  Оказалось, что продать можно почти всё оставшееся содержимое её чемодана.

  благодарные губы запечатал гвоздь

  как бы что нечаянно не прорвалось

  обречённой рвоты непокорный пульс

  это небо рвётся изнутри кишок

  Пока мальчишки бегали на базар, она осторожно присела у постели Артура, взяла его тонкие шершавые пальцы в свои, вздрогнув от жара. Разлепив ресницы, он едва пошевелил ссохшимися губами, и она тотчас поднесла ему питьё в эмалированной кружке.

  – Тебе тут не надо быть... Пусть Люция придёт... – прошептал он почти неслышно. – Пацаны... где?

  – За лекарством пошли... А Люция Карловна – с маленькими. Ты не бойся, ты скоро поправишься... Спи, спи...

  Его губы, обмётанные коркой лихорадки, вдруг странно скривились:

  – Я не боюсь... я поправиться... боюсь...

  – Что? – ошеломлённо переспросила она.

  Но Артур уже снова провалился в забытье.

  Она повыше подтянула одеяло у него на груди и вдруг тихонько запела давным-давно слышанное, невесть откуда всплывшее в памяти:

  – Остался дом за дымкою степно-ою, не скоро я к нему вернусь обратно... Ты только будь, пожалуйста, со мно-ою, товарищ правда, товарищ правда...

  Допев до конца, она увидела, что Артур смотрит на неё своими огромными глазами.

  – Ещё...

  Она глубоко вздохнула, припоминая:

  – Забота у нас простая, забота наша такая, жила бы страна родная, и нету других забот...

  Допев последний куплет, она наконец оглянулась. Пацаны молча застыли возле двери.

  – Принесли?

  Бек протянул ей свёрток с брякнувшими внутри ампулами и поллитровку:

  – Вот... всякая убойная фигня! И снотворное. А это вместо спирта... Всё продали. А ты потом ещё эту песню споёшь?

  пока я ходить умею

  пока глядеть я умею

  пока я дышать умею,

  я буду идти вперёд

  * * *

  "И я уверен, мы поймём – эта война была невиданной политической ошибкой. И что она должна быть завершена. Она не нужна была ни русским, ни чеченцам. А нужна была тем, кто сидит в отдельных кабинетах Москвы.

  Надо принести свои извинения тем, кто потерял сыновей, и с одной стороны, и с другой, ибо это все кровь народная.

  И мы будем нести крест за ту войну ещё долго. Ведь так получилось, что когда женщины жили в солдатских холодных палатках, а мы, русские, думали, что мочим кого-то в сортире, то это была невиданная ошибка. Ибо мы шахидок воспитывали.

  Еще пройдет время, и мы многое переоценим. И я буду рад, если все народы Кавказа будут требовать одно – прекратить войну, ибо война плодит только новую войну, новые смерти и новые потери".

  (Николай КОНДРАТЕНКО)

  * * *

  Она уже почти подошла к интернату, готовясь свернуть в знакомый проулок, когда сзади зарычало. Три БТРа вспарывали улицу рёвом моторов.

  встань, казачка молодая, у плетня

  проводи меня до солнышка в поход

  Плетень, точнее, полуразрушенный забор, вдруг как-то сразу оказался у самых её лопаток.

  Второй БТР прошёл совсем рядом с ней. Молодые лица сидящих на броне солдат под зелеными касками были непривычно оживлены. И только приглядевшись повнимательнее, она заметила рядом с парнями в камуфляже трёх молоденьких девчонок, тоже вовсю таращивших на неё глаза. Одна из них что-то весело ей крикнула, тряхнув чёрными длинными волосами, остальные засмеялись, но из-за шума моторов она не поняла, почему.

  – КахIпа! – процедил кто-то из-за её плеча, и она испуганно обернулась.

  Гелани.

  без трех минут – бал восковых фигур

  без четверти – смерть

  с семи драных шкур – шерсти клок

  как хочется жить? не меньше, чем спеть

  свяжи мою нить в узелок

  Губы его были сжаты в брезгливую гримасу.

  – Что... что ты сказал? – переспросила она.

  – Не ходи никуда без нас, – проронил он в ответ. И, помолчав, добавил: – Пожалуйста.

  – Откуда эти девушки? – всё-таки спросила она. – Они что... местные?

  Из ворот интерната вылетел запыхавшийся Бек:

  – Ты опять одна свалила, блин?! Сколько раз говорить! Какие ещё девушки?

  – На БТР-ах... с солдатами сидели... – пробормотала она. – Ладно, пошли скорей отсюда...

  – КахIпай! – сплюнул Бек свирепо. – Суки! Убивать таких!

  мы – выродки крыс, мы – пасынки птиц

  и каждый на треть – патрон

  лежи и смотри, как ядерный принц

  несёт свою плеть на трон

  Она облизнула вмиг пересохшие губы и тихо проговорила единственное, что сразу пришло в голову:

  – И кто из вас без греха... пусть первый бросит камень...

  – Какой камень! – оскалился Бек, сверкнув глазами. – Резать этих сук! Ничего, найдётся и на них...

  – Резать? – Она схватила его за рукав. – Что, и смог бы?

  – Ещё бы! – Бек вырвался и, не оглядываясь, метнулся вниз по улице.

  Она потёрла лоб, опять без сил прислонившись к забору.

  Гелани вдруг легко коснулся её руки:

  – Пойдём. Не слушай его. Девчонку – он бы не смог.

  – Лани! – Она прикусила губу.

  Тот вопросительно поднял глаза.

  – Ты... воевал? Ты... – она запнулась. Гелани молчал. – Ты же ведь не чеченец?

  – ГIалгIа, – тот неожиданно улыбнулся. – Ингуш. Пойдём.

  не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?

  ведь ты, как и я, сирота.

  ну что ты? Смелей! Нам нужно лететь!

  а ну, от винта! Все от винта!

  * * *

  "С одной стороны, чеченских детишек учат убийства федералами их родителей, да минные поля, да осколки вместо игрушек, да отсутствие сворованных учебников, да отсутствие книг на чеченском, да руины вместо школ, отсутствие в горных районах элементарного транспорта, чтоб хоть до этих руин детей довезти. И на этом фоне детишек, с другой стороны, как раз учат ваххабиты. Им это просто.

  «Кто, детки, убил ваших родителей? – интересуется агитатор. – Почему у вас не хватает ручек и ножек? Где ваши братья и сестры, игрушки и книжки, где ваши дома, и почему вы живете в драных палатках зимой? Вы знаете? Нет? Так пойдёмте, я расскажу вам об этом, я расскажу, как всё вернуть, я расскажу, кто виноват, и как отомстить, идёмте же со мной...» – говорит агитатор.

  А кое-кто далеко, в Москве или Питере, потирает руки, уже наверняка зная, что война не закончится никогда, что ребята подрастают, и никогда-никогда лавьё, от крови жидкое, не перестанет капать ему на карман..."

  (Анна КАРЕТНИКОВА)

  * * *

  Те пришли перед рассветом, когда она как раз поднялась, чтобы растопить в кухне плиту. Просто возникли, как серые тени, в зыбком сером свете, подталкивая перед собой заспанных Сашку с Артуром, чей черёд был караулить этой ночью. Бек и Гелани спустились сверху почти сразу же, и Бек заговорил свирепым шёпотом, что-то объясняя. Она молча стояла, сжав в руке щепки для растопки, так крепко, что занозы впились в пальцы.

  руки на затворе, голова в тоске

  тот, кто сердоболен, тот прибит к доске

  Её передёрнуло.

  – Суна ца лаьа, – Бек тряхнул головой.

  я не хочу

  Старший из вошедших выложил на шаткий колченогий стол, застеленный изрезанной клеёнкой, несколько купюр. Доллары.

  – Суна ца лаьа, – твердо повторил Бек. – Я этого больше не сделаю.

  так добивай меня

  кончились патроны

  Она шагнула к плите, распахнула закопчённую дверцу, аккуратно сложила щепки шалашиком, будто не замечая направленных на себя острых взглядов, так же аккуратно взяла с клеёнки доллары, положила сверху, чиркнула спичкой.

  Крепкие пальцы схватили её за запястье.

  – Бешеная! – Старший повернул её к себе, заглядывая в лицо.

  – Сан йиша! – Бек отвёл его руку.

  это моя сестра

  Она глубоко вздохнула и заговорила:

  – У нас здесь дети. Мы за них отвечаем. Пожалуйста, не делайте нашу жизнь тяжелее, чем она есть. Ради Аллаха...

  – Дай нам хлеба, – помолчав, резко сказал старший.

  Она достала буханку из шкафа над плитой, подала.

  – Деньги – тебе за хлеб, – бросил он.

  – Спасибо. Баркалла, – пробормотала она.

  Уже стоя на пороге, старший вновь повернулся к мальчишкам:

  – Пойдёте с нами?

  Она немо смотрела, как переглядываются пацаны. Покосившись на неё, Бек наконец покачал головой.

  – Я пойду, – выдохнул вдруг Артур.

  – Нет! – Она вздрогнула, как от удара, и опёрлась о стол.

  – Я должен... я не могу больше, – просто сказал он.

  Бек молча кивнул, Гелани отвернулся, прикусив губу. Сашка, вдруг придушенно всхлипнув, выскочил вон.

  Она догнала Артура на пороге, обняла, чувствуя ладонями его острые лопатки под грубой тканью куртки.

  – Пожалуйста... – попросила она срывающимся шепотом. – Ну пожалуйста!

  Тот, покачав головой, осторожно разжал её руки.

  Три тени растаяли в сумраке.

  Она тяжело села на грязный порог. Бек подошёл, опустился рядом и, уже не справляясь с собой, она уткнулась мокрым лицом ему в плечо.

  – Бек, ну почему?!

  – Так надо, – сипло отозвался Бек. – Он... год назад был в фильтре... и там... в общем, там его...

  Помертвев, она замотала головой:

  – Не надо, не говори!

  на дороге я валялась

  грязь слезами разбавляла

  разорвали нову юбку

  да заткнули ею рот

  Она медленно поднялась, кусая губы:

  – Ребята, но ведь надо же что-то делать!

  – Идти с этими? – зло бросил Гелани.

  – Есть и другая война, – сказала она твердо, обводя их взглядом. – Не только с автоматом.

  * * *

  30.11.01

  Сейчас ты будешь смеяться или плакать – всё возвратилось на круги своя, то бишь я опять делаю газету. Чувствую себя просто как дома. Пишу стихи и прозу (суровую), Сашка – репортажи, Бек писать не умеет в принципе (он организатор и поставщик идей), Гелани рисует. Когда у него была правая рука, он хотел учиться в художественной школе. Но у него сейчас и левой хорошо получается.

  А Артур... Артур ушёл.

  Боевой листок наш носит кодовое название «Марша гIойла». Что означает «Иди свободным». Приветствие здесь такое.

  Пока это рукопись. Спеши, торопись, покупай рукопись! Нет, продавать мы это не будем. Мы будем это максимально раздавать... Если удастся отксерить, конечно. Сейчас мы ищем камикадзе, который согласится на это, благо тут сейчас ксероксов стало предостаточно. Не меньше, чем камикадзе. Мирная жизнь в республике просто бьёт ключом...

  А мои мужики бьют копытами от энтузиазма, наивные чукотские мальчики... Строго говоря, мне нужно было их атомную энергию просто направить в мирное русло. И направила.

  Но ты знаешь, в самом деле получается неплохо. Местами даже смешно. Здесь надо смеяться, чтоб не плакать. И... ладно. Авось когда-нибудь я тебе покажу, что у нас получается...

  И пацанов тебе своих покажу.

  Оставшихся.

  Если я сама на этом свете останусь.

  * * *

  Она перекусила нитку и облегчённо распрямилась. Ей отродясь не нравилось возиться с иголкой, но заниматься этим здесь приходилось часто – то штопая детские вещи, то удлиняя или перешивая собственные. Постоянная суета и недоедание быстренько подогнали её фигуру под «блокадные» стандарты какой-нибудь Кейт Мосс.

  модель 90-60-90 ищет приключений на свои вторые 90

  Она украдкой покосилась туда, где под кругом света от второй керосинки усердно рисовал Гелани – он терпеть не мог, когда кто-то видел его незаконченную работу.

  Хлопнула дверь – на пороге возник Бек, невнятно буркнул: «Пожрать бы чего» и подцепил с тарелки, прикрытой полотенцем, кусок чёрствой, испечённой утром, лепёшки.

  – Я с тобой, погоди, – встал Гелани.

  – Слушайте, кIентий, я вот всё хочу спросить – а чего бы нам собаку не завести? – спохватилась она. – Всё вам меньше во дворе по ночам торчать...

  Парни переглянулись, но смолчали.

  может, голова моя не туда вставлена

  может, слишком много враз груза не снесть

  – Почему-то тут мало кто собак держит. Даже странно... Потому что они нечистые по шариату?

  – Потому что они здесь ели людей, – тихо сказал Гелани. – Иди спать. Поздно уже.

  я бы и дышал, да грудь моя сдавлена

  я бы вышел вон, но только там страшней, чем здесь

  – Ага! Кто вчера под деревом заснул? – с натужной весёлостью ухмыльнулся Бек.

  – ХIун бах ахь? (Чего ещё?) – возмутилась она почти искренне. – Чего несёшь-то? Я не спала!

  – Ага! Храпела на весь двор!

  – Я не храплю, когда сплю!..

  – А-а... Она храпит, когда не спит! – Бек подтолкнул Гелани локтем.

  – Очень смешно. Обхохочешься... – скорбно сказала она.

  Теперь они на самом деле захохотали.

  и эти люди запрещают мне ковырять в носу

  ...Минут пятнадцать она добросовестно лежала с закрытыми глазами, потом сдалась. Ощупью нашарила в углу обувь, накинула куртку.

  – Можно, я с вами постою? Не могу заснуть... – пожаловалась она, выходя на холодное крыльцо, где тлел алый огонек папиросы. И удивилась, когда Гелани вдруг спрятал папиросу за спину – она никогда ни слова не говорила, заставая их курящими. – Что, капля никотина убивает лошадь, а хомяка разрывает на куски?..

  Дым, стоявший над крыльцом, пах знакомой тошнотворной сладостью, и, вспомнив обшарпанные подъезды родного городка, она задохнулась.

  – Вы чего это, а? С ума сошли?!

  – Ладно, ладно, всё уже, принесло же тебя... – проворчал Бек, спрыгивая с перил.

  – Дай сюда! – Дёрнув оторопевшего Гелани за локоть, она выхватила у него папиросу, сунула в рот замусоленный кончик, и, глубоко затянувшись, отчаянно закашлялась.

  Всё поплыло.

  какая гадость эта ваша заливная рыба

  Ещё одна затяжка.

  Темнота...

  – ...Ох! – она снова закашлялась, теперь уже от хлынувшей в лицо ледяной воды. – Прекрати, Бек!

  – К-какое п-прекрати, ты ж дышать п-перестала... – у Бека стучали зубы, но кружку он опустил.

  – Да! – Она поднялась, цепляясь за перила. – Да! Застану ещё – куплю мешок этой дряни, обкурюсь и сдохну! Дала мукълахь! (Бог даст).

  у вас есть план, мистер Фикс?

  да у меня два мешка плана, мистер Фикс!

  Бек крепко потёр ладонями затылок:

  – С тобой быстрей сдохнешь...

  – Вежарий, Аллахом клянусь – так и сделаю, – тихо сказала она.

  – Гелани, уведи её! – Бек от души пнул жалобно хрустнувшие перила.

  – ...Лани, ну почему? – еле слышно спросила она, снова устраиваясь напротив Гелани в жёлтом круге света от керосинки, которую раньше видела разве что в кино.

  Он молчал долго.

  – Чтобы забыть, – прозвучал наконец ответ.

  – Лани... – Слова подыскивались мучительно. – Рука – это ничего...

  – Ты ещё скажи, что это не голова, отрастёт, – усмехнулся он жёстко, отбрасывая карандаш.

  – Нет, но с этим можно нормально жить, – твёрдо сказала она.

  – Да что ты? – Он вскочил, и она тоже встала, обмирая. – А с чем вообще нельзя жить?!

  Она молчала.

  – Я у Абу Халида в отряде был. Ты тогда спрашивала, помнишь?

  – П-помню...

  – Я их ненавижу всех! Никакие они не м-моджахеды! – он словно выплюнул это слово. – У нас пятнадцать человек в отряде было, трое арабов Абу Халида, русских двое, и ещё с Украины – уна-унсовцы... Воины Аллаха! – Он сглотнул. – У меня как раз отца убили, и я с ними ушёл. А потом увидел, как они грабят, убивают... даже своих... Под знаменем Пророка!

  Она крепко сжала его руку, но он вырвался.

  – Один раз Абу Халид девчонку притащил, русскую. Она так кричала... А они все её... И знаешь что? Я – тоже. Они надо мной смеялись, и тогда я её... тоже.

  Она могла только оцепенело смотреть на него.

  – А потом Абу Халид пристрелил её, и никто её даже не закопал, так и оставили валяться голую. А через час нас миномётами накрыло, вот тогда мне руку и оторвало. И знаешь? Я рад был. Я б хотел, чтоб меня убило. Молчишь?!

  Она изо всех сил стиснула его плечо, притянула к себе, глотая слёзы, чувствуя, как бухает его сердце.

  а ты кидай свои слова в мою прорубь

  ты кидай свои ножи в мои двери

  – Я бы, знаешь, что сделала с теми, кто эту войну развязал? – выговорила она наконец. – Я бы выкопала где-нибудь здесь, на Минутке, такую глубокую яму...

  – Живьём бы закопала, что ли? – Бек, как всегда, возник бесшумно. – Ну ты даёшь, Талгатовна...

  Она помотала головой.

  – Посадила бы их всех туда... а сверху построила бы уборную.

  Парни ошеломлённо уставились на неё, потом – друг на друга. И сползли под стол.

  – А через недельку-другую я бы их отпустила. Наверно...

  свой горох кидай горстями в мои стены

  свои зёрна в заражённую почву

  – Напиши про это! – простонал наконец Бек. – Слышишь? Напиши!

  на переломанных кустах – клочья флагов

  на перебитых фонарях – обрывки петель

  на обесцвеченных глазах – мутные стекла

  на обмороженной земле – белые камни

  * * *

  "Пьяные бугаи, ломающие по плану рёбра подросткам,

  пьяные танки, волокущие по плану за собой людей на проволоке,

  пьяные БТРы, прислоняющие по плану к стенам легковухи с пассажирами,

  пьяная индустрия убийства. Всё идёт по плану, всё идёт по плану.

  Узнать бы, кто изобрёл и зазубрил такой способ убийства

  (а ведь он не случаен): кастрированные тела,

  без ушей, без глаз, с вырезанным сердцем

  находили не только в фильтрах, но и просто на улицах:

  отца трёх детей (он работал прорабом у больницы 9), трёх братьев,

  подвешенных в таком виде за ноги над канализацией,

  представляете: людей, не имевших к войне никакого отношения,

  приехавших в фильтр, только чтоб узнать о своём брате...

  Фильтры – это концлагеря, несколько официальных: в Моздоке,

  в Грозном, Пятигорске, в Ставрополье,

  и гораздо больше скрытых на территории военчастей.

  Под Ассиновской в машинах. Куликово поле.

  Концлагерь на колёсах. Попробуй, найди такое

  Куликово-перекати-поле!

  Свозили в фильтры всех мужчин, кто может воевать,

  безоружных, редко брали женщин, хотя на беременность не смотрели,

  был такой распространённый способ: вязали руки-ноги

  и штабелями в пять рядов уложив в КамАЗы,

  везли до Моздока от Грозного восемь часов,

  там нижний слой выкидывали, он, как правило, не доезжал..."

  (Михаил СУХОТИН)

  * * *

  – «О, вероломный король, ты платил мне неблагодарностью за верную службу! Я оставляю тебе длинные уши, дабы они изо дня в день напоминали тебе о маленьком Муке!»

  Дети захихикали.

  Сказки Гауфа были среди тех старых книжек и учебников, которые она собрала, обходя с пацанами подъезды окрестных домов и стучась во все подряд квартиры. Ещё не вся бумага, к счастью, была пущена в Грозном на растопку, и ей удалось раздобыть многие из книг своего детства. Даже «Трёх мушкетёров» с оторванным началом. Начало ей пришлось пересказывать в лицах, а потом ещё и сопровождать свои громкие читки песнопениями из знаменитого трёхсерийного фильма с Боярским. После чего она долго боялась, что теперь придётся всегда объясняться на пальцах – голос сел капитально.

  На лестнице послышался топот, и в дверях спальни встал запыхавшийся Сашка, кивнул ей: быстро вниз!

  о поле, поле, кто тебя усеял мёртвыми костями

  моими

  Она изобразила улыбку для встревоженно поднявшейся Люции Карловны, знаками попросила её уложить малышей, успокаивающе погладила по плечу.

  Сашка уже нёсся по лестнице, прыгая через две ступеньки. Она подхватила юбку и тоже пустилась бегом, пытаясь не поскользнуться в быстро сгущавшемся сумраке.

  А внизу она зажмурилась от света направленного ей в глаза фонаря. И только, проморгавшись наконец, увидела, что в лицо ей направлен не только фонарь.

  Автомат.

  невесты, закройте ставни

  да поплотнее

  Камуфляжная куртка стоявшего у порога человека была залита кровью, но и фонарь, и автомат он держал крепко. Только говорил уже с трудом:

  – Бинты неси, ты! А вы – стоять! – он повёл дулом в сторону шевельнувшихся было Гелани и Бека.

  Она медленно двинулась вдоль стены в кухню. Время будто остановилось.

  – Быстрее! – хрипло гаркнул человек с автоматом и вдруг пошатнулся, опёрся о стену. Луч фонаря задёргался, ослепляя. Она зажмурилась.

  – Готов! – часто дыша, торжествующе выдохнул Бек, уже с автоматом в руках. – Вырубился. Обыщи его, Сашка!

  – Надо его выбрасывать поживее, – зло отозвался Гелани и добавил ещё что-то, – она не разобрала.