Текст книги "Война - дело молодых (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

  чтение мыслей на расстоянии, материализация духов и раздача слонов

  – Дальше? – хрипло спросил он.

  – Когда скажу... дадите мне руку.

  Дымок тянулся к небу, в котором что-то снова зарокотало – ближе, ближе...

  Что-то надвинулось вплотную.

  Её черёд.

  Он вздрогнул, когда она вошла в кострище босыми ногами и ладонями вверх протянула ему обе руки. Помедлив, стиснул её пальцы.

  Она запрокинула к небу лицо, – упали первые капли дождя, – и еле слышно заговорила.

  И стала дождём, землёй, ручьём, небом, этим человеком, застывшим напротив.

  конец не наступит

  сколько ни тянись

  со всей земли

  ко всем небесам

  сколько ни прикасайся

  к заветным вещам

  сколько ни успокаивай

  боли всех времён

  конец не наступит

  Она разжала сведённые пальцы, и земля ринулась ей в лицо.

  * * *

  «Война закончится только тогда, когда и „борцы за народную свободу“, и „защитники конституционного порядка“ соизволят-таки подумать о несчастном народе. Неужели их амбиции стоят таких жертв, таких разрушений!? Помяните мое слово: они не договорятся между собой. Но погибших не вернешь, а взаимная ненависть будет переходить от поколения к поколению...».

  (Абузар АЙДАМИРОВ)

  * * *

  Очнулась она от лютого холода. Вокруг никого не было. Гроза, отгрохотав, сменилась мелкой моросью. Одежда, волосы – хоть выжми.

  крупозное двустороннее

  ревматизм

  менингит

  а мы выбираем «Пепси»

  Она попыталась встать, опершись на поваленный ствол, – мир закачался и поплыл, – и стало ясно, что до менингита просто не удастся дожить.

  Человек, который только что был ею, вдруг снова возник рядом, и она даже не удивилась. Не удивилась и протянутому радиотелефону.

  – Звони Бесу, пусть тебя забирает, – сказал он нетерпеливо. – Ну!

  может, лучше сразу харакири?

  Скрюченные пальцы слушались плохо.

  – Говори номер! – Он забрал трубку из её руки. – Быстрее!

  Закрыв глаза, она медленно назвала цифры.

  только бы не ответил!

  – Получше смотри за своими женщинами, Бес. Возле ручья. В лесу...

  в лесу раздавался топор дровосека

  – ...По левому берегу. С километр. Всё.

  и я сам буду молиться за вас

  Серые глаза человека, которым она только что была, ещё раз встретились с её глазами.

  Потом он повернулся и растворился в лесу.

  Рядом раздались знакомые взволнованные голоса, но она больше не поднимала головы, даже когда её трясли за плечи.

  Дёрнулась только, когда прозвучало слово «больница».

  – Только не в больницу! – прохрипела она. – Ничего не случилось. Всё в порядке. Я... я просто заблудилась. Поедем домой. Пожалуйста...

  пускай проходят века

  по небу едет река

  и всем, кто поднимет глаза

  из лодочки машет рука

  * * *

  «Что такое заложник? Это – раб, которого можно выкупить. А чеченцы давно торгуют рабами. И у себя в Чечне брали рабов, и на границе с Чечней брали. Я знаю несколько случаев из последней войны... Вот чеченский боевик в окопе полгода находится, и чисто физиологически он все равно должен как-то удовлетворять себя, правильно? А тут – в Ставропольском крае – женщины. Почему не забрать? Ему понравится одна, он с ней переспит, а потом другому передаст, и так начинается ее рабство. Подумаешь, это же не человек – это русская».

  (Пол ХЛЕБНИКОВ)

  * * *

  А в зеркальце она увидела то, что ожидала увидеть – хороший добрый кровоподтёк пониже правого глаза.

  я ль на свете всех милее

  всех румяней и белее

  ну и рожа у тебя, Шарапов

  Она попробовала встать, – щиколотки подворачивались, рубашка Аминки была на пару размеров больше, и подол её путался в ногах.

  жалкое зрелище

  душераздирающее зрелище

  кошмар

  и с этой стороны ничуть не лучше

  – Талгатовна, ты как там? Ты встала, что ли? – Шёпот Бека, просочившийся из-за двери, был зловеще-инфернальным.

  – Ты чего шипишь? – Собственный голос её совершенно не слушался.

  – Бес тебя второй день ждёт.

  – Как – второй день?! Он что, ещё здесь?!

  Подковыляв к окну, она осторожно высунулась из-за занавески.

  Рассвет.

  Джип.

  Все удовольствия в одном флаконе.

  эх, был бы у меня сейчас менингит, – лежала бы себе спокойненько под капельницей, слюни пускала и мычала невнятно

  а может, ещё не поздно помычать?

  Возле двери опять раздались шаги.

  – Талгатовна! Он сказал – или ты сейчас же спускаешься на кухню, или отправляешься в больницу!

  – Чую, я так и так там окажусь, – пробормотала она сквозь зубы, яростно заштриховывая тональным кремом синяк. Потом так же яростно размазала вокруг глаз старые орифлеймовские тени, подкрасила ресницы. Губы изнутри вспухли и болели.

  теперь помадку поярче

  огни отелей так заманчиво горят

  Морщась, она кое-как переоделась.

  Внутри всё дрожало.

  Что-то не то.

  Раньше она никогда не отключалась так надолго.

  Бек сидел на корточках возле двери, привалившись к стене.

  – Ты ему что-нибудь говорил?

  – Нет. Талгатовна, кто это был?

  имя, сестра, имя

  – Никто.

  – Чего это ты размалевалась?

  – Ничего.

  нам, гагарам, недоступно

  наслажденье битвой жизни

  гром ударов нас пугает

  Громовержец ждал в кухне, отложив газету «КоммерсантЪ».

  Она прилежно пересчитывала чаинки в своей чашке: сначала слева направо, потом справа налево. Двенадцать.

  Гелани и Бек молча прислонились к дверям.

  – Я тебя внимательно слушаю, – произнес Тимурханов наконец.

  мне, женщине, открыть вам, мужчине, свой позор?

  о, никогда, ни-ког-да не смогу я сделать этого!

  – А я что-то ничего не помню, – сказала она, беззаботно покачивая ногой. – Провал какой-то в памяти. Переутомилась, наверно...

  – Ты, может быть, лунатик? Ходишь по ночам? – вкрадчиво подсказал Тимурханов.

  – Может быть... Да. Я что-то такое припоминаю...

  – Телефон, например?

  – Какой телефон?

  – Там, под кустом, где мы тебя нашли, лежал радиотелефон?

  – Н-нет. Не лежал, – тупо пробормотала она.

  – Значит, мимо проходил какой-то добрый человек с телефоном, увидел, что ты без сознания, и бросился мне звонить?

  – Н-наверное...

  Бек сзади тяжело вздохнул.

  – В четыре утра?

  – У меня не было часов.

  – Может быть, хватит, а? – Голос его был неумолимо-усталым. – Если у тебя провалы в памяти, мы сейчас поедем в город, в больницу, ты там сдашь все анализы, пройдёшь компьютерную томографию...

  – Нет, спасибо, не надо!

  – Тогда я слушаю.

  Она поставила на стол запрыгавшую в руках чашку и пристально уставилась на свои колени, обтянутые чужим цветастым халатом.

  – А... у меня там было свидание!

  – С кем?

  – А почему я должна перед вами отчитываться? Вы мне не отец и не брат.

  Половицы сзади протяжно скрипнули, – парням было уже невмоготу.

  – Я просто помогаю тебе вспомнить. – Он холодно рассматривал её, наклонив голову. – Значит, ты сбежала из моего дома на свидание в четыре утра...

  – В полтретьего... – она осеклась.

  – Вот, что-то уже начинает проясняться, правда? В полтретьего, в одном халате, босиком...

  – В тапочках!

  – Когда мы тебя нашли, ты была босиком, – бесстрастно продолжал он, – ноги в золе, рядом костёр. Странное свидание, не находишь?

  – А я... а мы это... мы с ним... мы привыкли, чтобы...

  – Знаешь, я никогда не бил женщин... – Он резко поднялся. – Но готов начать!

  Сердце у неё ухнуло вниз, округлившимися глазами она уставилась на него, невольно поднеся руку к щеке.

  Нахмурившись, он наклонился к ней:

  – Ну-ка, руку убери... Та-ак. Всё, с меня довольно. Кто это был?

  Пытаясь отстраниться, она сердито и беспомощно размазала ладонями слёзы и тушь.

  – Это не то, что вы думаете... я...

  – Пожалуйста, скажи, кто тебя ударил, – устало попросил он.

  Слезы хлынули уже ручьём.

  – Я не могу! – отчаянно выкрикнула она. – Я не могу вам это всё рассказывать!

  – Я расскажу, Лиска. А ты, если не так, поправишь, – решительно сказал Гелани. – Он, правда, должен знать. Ладно?

  Она встала, подошла к раковине и, тяжело опёршись на неё, поплескала в лицо водой:

  – Ладно.

  – Её прабабушка, в общем, была ведьмой, – бухнул Гелани. – И она тоже.

  я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня

  – Сестра моей прабабушки, – уточнила она, шмыгая носом, – и не ведьмой, а знахаркой. И я не тоже. Я нечаянно... я не знала... это всё случайно вышло.

  ожидало поле ягоды

  ожидало море погоды

  – Весной мы были на одном блокпосту, – снова вступил Гелани, – ну, в общем, они взяли там мальчишку одного, а у его матери денег не было, так этот козёл, который там командовал, издевался над нею... и тогда Лиска его прокляла.

  – То есть как? – тихо спросил Тимурханов, опускаясь на стул.

  – Я не знаю, как. – Она потёрла лоб. – Меня просто... как понесло. И я его не проклинала, я ему просто пригрозила, что прокляну.

  – И что у него больше никогда не встанет, – невозмутимо вставил Бек. – И он обос...

  – Испугался, – перебила она.

  – ... отпустил пацана, – продолжал Гелани, – и мы уехали. А там ещё народ был, и на другой день пришёл один... который это всё слышал. Около нашего дома долго стоял, не входил, мы потом вышли вечером, узнать, что ему надо. Он спросил... её.

  – Спросил, смогу ли я сделать, чтобы было... не такое проклятье, а... ну, наоборот, – закрыв глаза, сказала она. – Его пытали. Когда-то. И я сказала, что смогу.

  – Ты это что... серьёзно?.. – Беслан поднялся.

  – Я не знала, что получится... оно получилось само.

  что бы ни случилось, умоем руки

  что бы ни стряслось, помолчим на небо

  – Мы пошли в лес, – уже не слушая никого, продолжал Гелани, – и она его попросила развести костёр. Началась гроза, она взяла его за руки и встала в этот костер... прямо босиком... а потом вырубилась. Но ненадолго, на несколько минут, не так, как вчера. Мы её домой отвели. Она потом спала долго.

  – Я очень сильно устаю после этого, сил нет совсем, – просто пояснила она.

  – А... тот?

  – Ушёл.

  – А потом пришёл другой, – она тревожно поглядела на Беслана: такого лица у него она ещё никогда не видела. – А потом ещё один. И ещё.

  с огородным горем луковым

  с благородным раем маковым

  очень страшно засыпать

  – И?..

  – Вчера... был восемнадцатый.

  – Ты вылечила восемнадцать человек?..

  – Кто был этот, вчерашний... который тебя ударил? – требовательно спросил Бек.

  Она покачала головой.

  – Он же не знал...

  – Чего он не знал? – Беслан чиркнул спичкой, раскуривая сигарету.

  – Не знал, что он станет... мной. – Она облизнула губы и поморщилась, подбирая слова. – Я не могу этого объяснить... Понимаете, меня как будто кто-то ведёт... а я веду того, кто ко мне приходит... и становлюсь им, а он становится мной... а вчера у него было просто что-то ещё. Что-то очень серьёзное. Он об этом, наверное, сам не догадывался. Он сначала просто хотел меня потом убить.

  Бек поперхнулся.

  – Ну я-то догадывалась, что он меня не убьёт, а он – нет, – успокаивающе пояснила она, пожав плечами.

  главное, что дождик унес соринку

  главное, что ёжик всегда в тумане

  Тимурханов молча смотрел на дымящуюся в руке сигарету.

  * * *

  "Двухтысячный год, Ичкерия, полвторого

  Я докурил своего косого

  Я взял автомат, обоймы, «Муху»

  огни в нашем селении уже потухли

  меня ждёт брат

  по имени Хамзат

  мой брат Хамзат

  и его автомат

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  сегодня они будут умирать молодыми

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  покажем им Алды, Алхан-Юрт, Карамахи

  мы вышли из дома, за домом мост

  за мостом гора, за горой фашистский пост

  мы шли не таясь, мы шли в полный рост

  за мостом гора, а за ней – блокпост

  час-полтора и вот видна гора

  мы обнялись – акбар Аллах

  Аллах за вайнахов, все в наших руках

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  сегодня они будут погибать молодыми

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  покажем им Алды, Алхан-Юрт, Карамахи

  вот блокпост, на посту солдат

  мой брат первым достал свой автомат

  Аллах акбар – брат закричал

  солдат упал

  автомат стрекотал

  я бросил гранату. Взрыв. Дым.

  сегодня мой брат первым погиб молодым

  вошёл в дым, и не вышел живым

  я бросил гранату,

  она виновата

  в смерти брата

  моего Хамзата

  мечтал кошару

  открыть брат когда-то,

  но сегодня прое..ался я,

  убил брата

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  сегодня мой брат первый ушёл молодым

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  теперь моя очередь идти вслед за ним

  я швырнул автомат, я пустился в пляс

  фашистские пули мне не указ

  потому что я в своих горах, они примут меня

  но тут я увидел рядом коня

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  Аллах хочет оставить меня живым

  Я вскочил в седло, я помчался прочь

  черна, как чернила, вайнахская ночь

  быстры, как ветер, вайнахские кони

  и вот уже погасли вдали огни погони

  потому что я в Ножай-Юртовском районе,

  потому что я на коне в своём районе

  потому что я наконец в своём районе

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  брат убил солдата, я вернулся живым

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм

  замочил брата, но вернулся живым

  бисмиллахIи ррохьмани ррохьийм".

  (Рок-группа «ПРОТИВОТАНКОВАЯ ГРАНАТА»)

  * * *

  – Да, жалею. Тебя, – сипло сказала она. – Тебя, Салман.

  Гелани крепко стискивал её пальцы, а в другую её руку мёртвой хваткой вцепилась девчонка лет шестнадцати, которая уже была в подвале, когда их с Гелани впихнули туда накануне вечером. Её когда-то светлые волосы свалялись в грязный колтун, наготу прикрывало какое-то тряпьё.

  И подвал, и дом принадлежали её крестнику, как она всегда называла про себя тех, кто были ею.

  Тех, для кого она стояла в костре.

  Его «жалеешь?» было об этом костре.

  Его люди и остановили белую «семёрку», в которой Малхаз решил провезти их с Гелани засветло.

  – Били тебя? – спросил Салман, хмуро оглядывая её.

  – Нет, – ответила она без запинки, чувствуя, как затаил дыхание стоявший за их спинами худой, с перебитым носом, парень лет двадцати, командовавший там, возле разбитой «семёрки», – его называли Ибрагимом. Он был среди них самым старшим, остальные по виду – ровесники вцепившейся в неё девчонки.

  Били только Гелани, заслонявшего её собой.

  коридором меж заборов через труп веков

  через годы и бурьяны, через труд отцов

  – Водителя застрелили! – выпалил тот.

  – Да живой он! – искренне обиделся Ибрагим. – Только раненый... И он первый выстрелил!

  Она боялась даже представить, как раненый Малхаз пережил эту ночь на обочине.

  через выстрелы и взрывы, через пустоту

  в две минуты изловчиться, проскочить версту

  – Уводи их отсюда! – скомандовал Салман, отворачиваясь.

  – Куда? – оторопел Ибрагим.

  – Откуда привёл! – отрубил тот.

  – Я ж как лучше хотел... – совсем расстроился Ибрагим. – Нужна ведь новая баба... Я же не знал, что ты её знаешь...

  праздник кончился, добрые люди

  второпях надевают кальсоны

  Всю ночь она пыталась разговорить девчонку, та молчала и только, судорожно вцепившись ей в рукав, с тех пор не разжимала тонких грязных пальцев. Гелани тоже молча сидел в углу, уронив голову в колени, – стоило ему пошевелиться, и девчонка шарахалась, волоча её за собой.

  волки воют, ветры дуют, черти носят, люди спят

  боль зелёными кустами украшает райский сад

  Салман скрипнул зубами:

  – Сказал – уводи их!

  – Они же нас заложат! – почти взмолился Ибрагим.

  Тот, криво усмехнувшись, покачал головой.

  Гелани метнул на неё короткий взгляд – она почувствовала, как чуть спадает стискивавшее его страшное напряжение, и в очередной раз возблагодарила Бога за то, что вчера рядом с нею в машине оказался он, а не Бек. Тот уж точно сорвался бы...

  на этом мысль останавливается

  – А эта куда ещё? – Ибрагим поймал девчонку за руку, та вырвалась с неожиданной силой, затряслась всем телом.

  – Отпусти её, Салман, – попросила она тихо, подымая на него глаза.

  – Я за неё деньги платил, – всё так же болезненно усмехнулся Салман.

  – Это сейчас она десятки не стоит, – брякнул Ибрагим и осёкся.

  – Тогда оставьте меня вместо неё, – просто сказала она и услышала, как Гелани резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы.

  Теперь она крепко сжала его пальцы.

  тут примчались санитары и зафиксировали нас

  – Бешеная! – гаркнул Салман.

  – А что, я чем-то хуже?!

  здесь не кончается война, не начинается весна, не продолжается детство

  некуда деваться – нам остались только грязные дороги

  Закусив губу, она обводила их взглядом, и глаза у всех опускались.

  Она сильнее прижала девчонку к себе.

  – У неё ещё брат здесь, – вдруг выдавил Ибрагим.

  Мальчишке было шесть или семь, носился он, видно, вместе с местными ребятишками, был так же чумаз и бос, и уже откликался на Ислама. На сестру он глянул мельком и презрительно скривился.

  – Как тебя мама звала? – она присела перед ним на корточки.

  – Миша... – пробормотал мальчишка.

  – А сестрёнку?

  – Катя...

  – Салман, ведь мать их ищет... – она выпрямилась. – Пожалуйста, деладоьхь, Бога ради...

  – Ты мне ещё хадисы (предания в Исламе) почитай! – процедил тот.

  – Аллах не простит, Салман...

  – Когда шахидом стану – простит, – оскалился он.

  – А если не станешь?

  – Стану, – сказал он уверенно. – Уже скоро.

  вот она – гильза от пули навылет

  карта, которую нечем покрыть

  мы остаёмся одни в этом мире

  Бог устал нас любить

  Салман шёл впереди, – Гелани нёс мальчишку, а она поддерживала Катю, бормоча что-то ласковое, – та так и не разжала вцепившихся ей в локоть пальцев. Шествие замыкал мрачный Ибрагим.

  – Их же ищут уже, Салман! – отчаянно окликнул он, когда они миновали очередной овраг.

  Салман запрокинул голову, и все они посмотрели в темнеющее небо.

  – Мы дальше сами... – она еле переводила дыхание. – Уходите.

  – Боишься? За нас? – Салман опять странно усмехнулся. – Ты кто – дура или святая?

  Она промолчала.

  – Ты сказала – Аллах не простит... А ты меня простишь? Ты, Бешеная?

  Она вскинула глаза:

  – Шахидом станешь – прощу.

  Бог просто устал нас любить

  Бог просто устал

  * * *

  "Не надо, ой не надо было сносить с лица земли роддомы и рынки, заполненные людьми. Не надо было соревноваться и демонстрировать даже и не миру, а детям своим, насколько жестокими мы, русские, можем быть на Ханкале и в Чернокозове. Кем стали мы, научившись рыть зинданы и менять людей на автоматы?..

  Ещё живы в Чечне люди, которых учили читать и писать по тем же учебникам, что и нас, с которыми мы говорим на одном языке, которые хотят и умеют учиться и работать. Надо прекращать делать из них врагов, надо дать им возможность выжить. Так или иначе – нам жить вместе. Или рядом. Это даже уже неважно...

  Я изумлена тем, что в Чечне полно людей, которые НЕ ненавидят русских. И они ждут от них помощи. Они до сих пор верят, что всё происходящее – дикость и недоразумение, – и вот только узнает о нем кто-то главный, «наверху» – и им вернут похищенных детей, прекратят воровать компенсации, и они смогут достроить дома и переехать в них из рваных палаток, и будет работа, а за работу им будут платить...

  Вот те, кто отчаялся, те – да, закладывают фугасы. Перед бронетехникой... а не перед колоннами машин с гуманитарной помощью, которые перемещаются только по страницам наших русских газет.

  Подрастает в горах поколение, которому не завезли книжки на чеченском и не научили русскому языку. Зато они очень хорошо будут уметь воевать и не будут уже понимать наши, казалось бы, такие разумные слова. Не лучше ли остановиться сейчас? Пока мы ещё можем договариваться?"

  (Анна КАРЕТНИКОВА)

  * * *

  – Лани... ты пиши оттуда... из Ленинграда... Хоть иногда. Пожалуйста... Сашка вон уже давно не пишет. И не напишет, наверно, больше...

  – Он просто хочет всё забыть, Лиска. Только и всего.

  – А ты – не захочешь?

  – Я – нет. Кхераме хъумма дац... Не бойся. Бек!

  – Со ладугIуш ву, сан ваш (слушаю тебя, брат).

  – Ларъелахь иза. Делан дуьхьа... (Береги её. Ради Бога).

  * * *

  Показать новорожденный гениальный опус было решительно некому – после трёх часов за клавиатурой это просто добивало. Бек дрых как слон – из очередного уровня «Ред Аллерта» ей пришлось вытаскивать его в четыре руки с хихикающей Аминкой, которая тоже давно улеглась. Внизу Умар с Алиханом упоенно резались в нарды... да и читать они, мягко говоря, не любили. Ну, а она терпеть не могла нарды.

  непреодолимые диалектические противоречия, однако

  над нами пролетела птичка Обломинго

  Она в очередной раз прошлась туда-сюда по кабинету, раздражённо теребя отросшую после московских экспериментов чёлку.

  тихо сам с собою я веду беседу

  В общем, бодрствующих фанатов газеты «Марша гIойла» в радиусе километра не наблюдалось, и ей оставалось только улечься спать. И то, третий час ночи...

  Она отправила статью на печать, одновременно с горя врубив «Рамштайн» на всю катушку – благо, толстые каменные стены дома и новомодная пластиковая дверь кабинета вполне позволяли. Песня «Adios» как раз дошла до своего умопомрачительного соло, когда из коридора упала полоса света – открылась дверь. Она поспешно скрутила регулятор громкости до минимума и включила настольную лампу.

  – Ну конечно, кого тут ещё найдешь в темноте, да еще и под такие звуки... Ты без ушей скоро останешься, женщина!

  Тимурханов, несмотря на позднюю ночь, был весел и бодр, в свежей рубашке хаки и джинсах – значит, дома давно.

  – Господи, – пробормотала она ошалело, – да когда ж вы успели приехать?

  – А попроще меня именовать нельзя?

  – Мама дорогая... ой!

  – Ты заработалась вконец, – хмыкнул он, отсмеявшись. – Что, дня на это нет?

  – Да пацаны играют круглосуточно! – наябедничала она с чувством исполненного долга. – Ходилки, стрелялки и прочая шня... гадость.

  – Так сотри!

  Она покачала головой:

  – Не надо, пускай, им полезно. Это же разрядка такая...

  – Ну-ну, – Тимурханов как-то непонятно на неё взглянул. – Правда, что ты вместе с ними фугасы ставила?

  – Кто вам сказал?! – выпалила она. – Чёрт... я имею в виду... это неправда!.. Да ёлки, Беслан Алиевич, я и в глаза фугасов не видела! Никогда!

  не стоит прогибаться под изменчивый мир

  пусть лучше он прогнётся под нас

  – Да не старайся, поверил я, поверил, – с ехидной ухмылкой отозвался Тимурханов. – Атаманша... – протянув руку, он вдруг дёрнул её за чёлку. – Показывай лучше, что наработала.

  – А, ну да! – она чуть не подпрыгнула от радости, сообразив, что нашла, наконец, самую что ни на есть нужную пару глаз для оценки своего творения. – Вот!

  Он взял из принтера свежеотпечатанные листы, но к столу так и не присел. Она, не удержавшись, пристроилась за его плечом, торопливо скользя глазами по строкам.

  ага, есть один косяк, надо поправить

  и цитатка, наверное, не к месту... или к месту?

  нет, придется всё-таки искать другую

  Тимурханов перевернул очередной лист, взглянув на неё искоса:

  – Наизусть учишь?

  знакомые буквы ищу

  – На бумаге всё по-другому выглядит, – пояснила она, с трудом удерживая улыбку: накатило «дежа вю». – Ну... и как?

  Он еще раз вернулся к началу, заглянул в конец, потом молча положил листы на угол стола.

  – Ну во-от... Не нравится? – огорчилась она.

  – Почему не нравится? Нравится... – глухо отозвался он. И, крепко взяв её за плечо, нашёл губами её полураскрытые губы.

  ...Пару лет назад, в самый разгар летней засухи и таёжных пожаров, на хабаровской трассе, по которой она тогда возвращалась домой, водитель микрика выбросил в открытое окно тлеющий окурок. «Ты что делаешь, ...твою мать?!» – только и вскрикнули в автобусе. Но было уже поздно.

  Огонь. Стена огня...

  а по тебе видно сразу – будет толк

  ты веселящего газа большой знаток

  а значит, будет с кем вместе ступить за край

  играй, играй, моя шарманка, играй

  – Нет! – задыхаясь, она вырвалась и отчаянно огляделась. Дрожь и истома сплелись, удары сердца отдавались в каждом нерве.

  – Почему? – едва касаясь, он провёл пальцами по её шее.

  – Я не хочу!

  – Врёшь ведь, – он напряжённо усмехнулся. – Как обычно...

  ты пропустил через мысли электрический ток

  ты веселящего газа большой знаток

  теперь за воздух держись, теперь смотри, не растай

  играй, играй, моя шарманка, играй

  – Нет! – она уцепилась за край стола, из последних сил отпрянув от его рук и губ.

  – Почему?

  Она прикусила распухшие губы так, что во рту стало солоно.

  – Что, решили облагодетельствовать? Танки грязи не боятся, правда, Беслан Алиевич?.. Ну так хотите новость? Я не танк! И я себя не на помойке нашла!

  – Что? – Он, похоже, не верил ушам.

  это счастье – одному из ста

  и я готов поклясться головою шута

  теперь ты легче свинца, так ты лети-улетай

  играй, играй, моя шарманка, играй

  – Не хочу я быть на помойке, – повторила она раздельно. – Ясно?

  – Более чем, – процедил он, стиснув её локоть так, что она чуть не вскрикнула. И вдруг, разжав пальцы, смахнул со стола всё, что подвернулось. От грохота она оцепенела.

  Захлопнулась дверь.

  Она немо поглядела на мигающий монитор и сжала кулаки, борясь с искушением отправить на ковёр и его.

  Полоса света снова прорезала темноту.

  – Талгатовна, блин! Ты чего тут всё крушишь? – Бек обалдело протёр глаза. – Спятила? Чего ты?

  – Иди спи! Или в уборную!.. Куда шёл, в общем, туда и иди! – прохрипела она. – Не твоё дело! Я... уберу сейчас.

  – А Бесу чего скажешь?!

  – Что у меня критические дни!.. И-ди, – повторила она, подымая взгляд.

  Дверь моментально закрылась.

  Она присела на ковёр, начала подбирать бумаги. Руки тряслись.

  неволя рукам под плоской доской

  по швам по бокам земля под щекой

  песок на зубах, привязанный страх

  и брошена тень на ветхий плетень

  на серый сарай, на сгнивший порог

  там преданный рай, там проданный рок

  седьмая вода, седьмая беда

  опять не одна до самого дна

  * * *

  "Как гражданин своего Отечества, я должна считать их врагами, несмотря на это, поневоле симпатизирую: столько лет маленькая Республика отстаивает свою независимость, что думается – своя правда за всем этим кроется. К тому же, я уважаю героизм в любом его проявлении. Наша оппозиция по сравнению с чеченской абсолютно аморфна, а если вспомнить о шахидах, сравнения вообще не находится...

  В России за всех патриотов – от монархистов с их крестными ходами, до нацболов с майонезом в качестве оружия – реально действуют одни скинхеды. А в среде чеченцев бойцов не по призыву, а по призванию много. Поэтому и длится там война много лет. Другой вопрос, – за какие идеалы они воюют. И чем могла бы стать их победа для нас, русских...

  Но и у них, и у нас – боль за свою нацию, призывы к борьбе, плач над руинами родины, надежда на преодоление. Они душою не ниже своих врагов, и если это нация абреков, то, по крайней мере, не ростовщиков и не трусов..."

  (Марина СТРУКОВА)

  * * *

  – Талгатовна, ты это что... серьёзно? – Бек облизнул губы.

  У неё тоже враз пересохло во рту.

  да уж

  мимо тёщиного дома я без шуток не хожу

  Призывно мигнув, принтер выдал очередной лист плёнки, Бек подхватил его и машинально просмотрел.

  – Сперва арестуют тираж, – повторила она устало. – Потом компы. Потом – меня.

  – Нас, – безмятежно уточнил Бек.

  С лёгким шуршанием появился следующий лист. Оставалось ещё четыре.

  – Главное – спасти тираж. – Она взяла плёнку у него из рук. – Всё остальное – мелочи. Я так думаю... его надо просто раздать, где придётся. На базарах. На улице. Как мы когда-то раздавали, помнишь?

  – Жалко, Гелани с Сашкой нет... – хмыкнул Бек.

  – Да это счастье просто, что их нет!.. – Она подошла к окну редакции, невидяще вглядываясь в мокрую темноту за стеклом. Конец ноября, темнело рано. – Типография ещё и сверху допечатает... для себя. Надо будет сидеть там и ждать, пока они закончат.

  – И сразу везти, – подытожил Бек. – Какая смена там сегодня?

  – Николая Иваныча.

  Бек вздохнул.

  – Ага. Тогда нормально, он не заложит... Талгатовна, знаешь чего?

  – Только не говори, что мы не должны это печатать... – пробормотала она.

  Интервью с «мирным планом урегулирования конфликта» пришло по электронке. Оно ещё даже не появилось на «тех» сайтах, но в подлинность его она поверила сразу. Был и обратный адрес.

  И был ответ на её потрясённый вопрос: «Почему нам?» – «Чтобы все узнали».

  И ещё: «Потому что не побоишься».

  есть женщины в русских селеньях

  их бабами нежно зовут

  слона на скаку остановят

  и хобот ему оторвут

  – Нет, я вот что... Может, предупредить всё-таки Беса?

  – Запретит ведь, – сказала она тихо. – Тогда уж вообще никак.

  Бек покрутил головой:

  – Убьёт, точно убьёт.

  – Ну не сразу же...

  а медленно и печально

  – А когда? – Бек присел у стены.

  – Ну, сперва газету закроют...

  Бек вскочил.

  – А ты думал? Пропаганда терроризма – это тебе не баран чихнул...

  – Да какого терроризма, блин?!

  – Как это какого? Международного... Наш терроризм – самый международный в мире! – Она зябко обхватила себя за плечи. – Статья двести восемьдесят косматая... В общем, жизнь коротка, читай УК...

  из колымского белого ада

  шли мы в зону в морозном дыму

  я увидел окурочек с красной помадой

  и рванулся из строя к нему

  ...– а потом можно будет открыть другую газету. Назвать её... ну, допустим, «Марша догIийла»...

  – А... мы?

  – А мы... если Бес захочет нас отбить, наверное, выйдем. Когда-нибудь...

  и будет что вспомнить на свалке

  Бек опять присел у стены, с силой потёр обеими ладонями стриженый затылок.

  – Может и не захотеть... – Она пожала плечами. – Я бы на его месте точно не захотела... Ладно. Звони Малхазу. Плёнка вся. Едем...

  вроде не бездельники, и могли бы жить

  – Талгатовна-а... – Бек прикрыл глаза, откинувшись назад.

  – Зато это будет наш звёздный час, – сказала она дрогнувшим голосом. – Если никто нас не заложит... и ты успеешь раздать тираж.

  Он успел.

  А дальше всё было по её сценарию «звёздного часа».

  Причём наихудшему.

  * * *

  «Дешёвая пропаганда призвана внушить простому русскому мужику, что его сын умирает в далеком Шатое не зря, а за некие высшие идеалы. Кремль пытается сделать то же самое, что сделали американцы с помощью своего Голливуда. Если посмотреть всех этих „Рэмбо“, складывается полное ощущение, что во вьетнамской войне победили американцы, а не вьетнамские партизаны. Америка даже забывает, как драпали их „джи-ай“ из Сайгона. Думаю, что в недалеком будущем придется наблюдать схожую картину, только уже в Джохаре: наступающие подразделения моджахедов, паника на Ханкале, вертолёты, до отказа забитые спасающимся бегством отребьем из „чеченского ОМОНа“ и так далее. Так что декорации московским кукловодам вскоре придется менять. А несчастным русским родителям, которым не хватило ума понять, что война эта нужна лишь кремлёвским упырям, останется лишь регулярно посещать могилы своих сыновей».

  (ЛАМРО)