Текст книги "За золотом Нестора Махна"
Автор книги: Олександр Скрипник
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
Документ 29
З протоколу допиту І. Лепетченка в Маріупольському відділі НКВД УСРР 19.04.1935 р.
1935 г. апреля м-ца 19-го дня уполномоченный ОО Мариупольского отдела НКВД Сталинского (Донецкого) облотдела НКВД Владимирский допросил в качестве обвиняемого г-на:
Лепетченко Иван Савельевич, 1899 г. рождения, уроженец с. Гуляй-Поле Чубарского р-на Днепропетровской обл. По соцположению – сын урядника, неимущий, украинец, гражданство УССР, образование домашнее, женат, на военном учете состоит как пулеметчик, по профессии сапожник, работает зав. маг. ОРСа з-да им. Ильича (№ 45 и № 38). Со слов, был под следствием в 1924 г. Харьковским ГПУ освобожден и в 1931 г. Сталинским ГПУ арестовывался и также освобожден. Беспартийный, состоит в профсоюзе металлистов. Проживает: территория з-да им. Ильича, Садки 1-го района, № 8 (дом Марченко). Соц. и полит. прошлое – телохранитель, личный адъютант Н. Махно.
Допрос начат в 11 час. 05 мин.
Допрос окончен в 13 час. 15 мин.
Будучи допрошенным по существу дела, обвиняемый показал следующее.
Вопрос:Расскажите подробно всю Вашу биографию.
Ответ:Родился 25-го декабря 1899 г. в м. Гуляй-Поле. Отец мой был урядником в этом же местечке. Когда мне исполнилось 8 лет, умер мой отец. С 11 до 12 лет я посещал один год сельскую школу и с 12 лет я поступил на работу к сапожнику м. Гуляй-Поле гр. Белоцерковскому. У последнего я работал два года и потом перешел на работу к одному маляру – немцу. У него я проработал полтора года.
Позже, т. е. в 1915 г., точно не помню в каком месяце, я перешел на работу к другому красильщику, фамилии его не помню, у него я работал до 1917 года. В 1917 году я также работал несколько месяцев у одного еврея-пекаря по фамилии Уманский. И с этого времени я больше не работал. В 1917 году, точно месяц не помню, по возвращении из тюрьмы из г. Москвы приехал в село Гуляй-Поле Нестор Иванович Махно.
По прибытии в село Н. И. Махно организовал сельсовет, райсовет и реввоенсовет. Также он организовал так называемые отряды «По спасению революции».
Я тогда по приглашению Махно, это было в 1917 г., поступил в этот отряд. В отряде я числился бойцом и принимал участие под руководством Махно в разгромлении помещиков. Имея цель на вовлечение в ряды отряда большего количества крестьян, мы раздавали отобранное у помещиков крестьянам, чем и привлекали их на нашу сторону.
В этом же году ввиду усиленного наступления на нашу территорию немцев и австрийцев наш отряд присоединился к проходящему партизанскому отряду Беленевича и вместе с ним эшелонами отступил к Царицину. В Царицине весь наш отряд вошел в 14-ю Ворошиловскую армию, и я вместе с отрядом тоже перешел в Ворошиловскую армию.
До 1919 г. я был в этих частях, и когда с Царицинского фронта армия снялась и ушла на Украину с боями до Лозовой, меня на ст. Лозовая петлюровские части (кажется, третий куринь) взяли в плен вместе с другими красноармейцами.
Точно месяц я не помню, но в это время уже таял снег, к Лозовой подошел отряд Махно, который разгромил петлюровские части и забрал много людей в плен к себе, в том числе и меня.
Эти отряды махновцев, которые нас взяли в плен, были организованы Нестором Махно в конце 1919 г., когда он вторично вернулся на Украину. Тогда под руководством Махно были организованы несколько отрядов численностью до 100 000 чел.
Когда меня взяли махновцы в плен, т. е. отбили от петлюровцев, начальник штаба отряда Горев, имени не помню, мне предложил вместе с ними поехать в Гуляй-Поле по месту пребывания штаба. Горев меня знал, т. к. еще в 1917 г. при организации первого махновского отряда он был в Гуляй-Поле и меня запомнил.
По прибытии в Гуляй-Поле меня встретил Махно и, т. к. петлюровцы меня раздели, приказал меня обуть и одеть. Через несколько дней Махно встретил меня на улице и предложил зайти к нему в штаб. Когда я явился к нему в штаб, он мне предложил остаться у него в качестве телохранителя по его личной охране. Я согласился и остался у него.
В 1920 году я служил у Махно и вместе с ним передвигался по всей Украине. С 1919 г. я вместе с отрядом уже выступал против красных войск.
У Махно я, как его телохранитель, пользовался большим доверием. В 1921 году 28-го августа мы перешли через границу на территорию Румынии. Отступили мы в Румынию по той причине, что Махно был 17 раз ранен и уже больше не был в состоянии руководить отрядами. Я тоже вместе с Махно убыл в Румынию.
В Румынии в г. Плоешты я пробыл полтора месяца, там служил у одного помещика. Махно был тогда в Бухаресте, и оттуда он прислал ко мне какую-то девушку – поповскую дочь с запиской о том, чтобы я у того помещика, у которого служил, изъял имеющееся у него оружие и прибыл в Бухарест в его распоряжение. У помещика я забрал болгарский наган и с этим наганом приехал в Бухарест. Махно в Бухаресте также имел 20-й номер «браунинга». Он там издавал мемуары, а я жил при нем на его иждивении.
В Бухаресте меня арестовали за незаконное хранение оружия и отправили в тюрьму. Там я просидел четыре месяца и оттуда бежал в Бухарест на квартиру к Махно.
Спустя три дня после моего побега Махно, я и еще 19 человек махновцев ушли в горы «партизанствовать». За ряд незаконных действий, в частности изъятие оружия (обезоружение полиции), по указанию румынского правительства нас всех арестовали и перебросили в Польщу. Это было в 1922 году. (За іншими свідченнями, група махновців вирішила перебратися до Польщі. Про ці плани дізналися представники румунської сигуранци і затримали їх біля кордону, але згодом дали їм змогу безперешкодно покинути територію Румунії, щоб вони своєю присутністю більше не завдавали клопотів уряду. – Прим. авт.).
Польское правительство нас приняло и отправило в Щелковские лагеря, там мы сидели шесть месяцев. За связь Махно с русским (советским) консульством дефензива арестовывает нас всех, в том числе и меня, и отправляет в Варшавскую тюрьму. Там я сидел шесть месяцев – это уже в 1923 году. Махно по решению суда должен был оставить Варшаву и выехать в Торун, и я вместе с ним выехал туда, там я работал сапожником.
К концу 1923 г. Махно получил визу на выезд в Данциг, а я, не имея визы, выехал в Варшаву и в консульстве получил устное разрешение выехать в СССР – на Украину, в Гуляй-Поле. На Украину я прибыл в начале 1924 г.
Начиная с 1925 г. до 1928 г. я проживал в Гуляй-Поле, где работал сапожником. С 1928 г. работал в Сталино в конторе Донугля. С 1931 г. работал на станции Большая Анадоль помощн. брандмейстера и с 1931 г., кажется с декабря месяца, я работаю в Мариуполе на з-де им. Ильича – раньше коммерческим агентом, а теперь зав. магом.
Вопрос:Какие у Вас имеются родственники и где они проживают?
Ответ:
1. Брат Лепетченко Павел Савельевич – проживает на ст. Рутченково, коммерческий агент какого-то совхоза.
2. Брат Лепетченко Алексей Савельевич – работает сменным инженером на заводе им. Томского в Макеевке.
3. Брат Лепетченко Сергей Савельевич – помощник директора Макеевского хлебозавода.
4. Брат Лепетченко Дмитрий Савельевич – где-то работает в России, но где именно, не знаю.
5. Брат жены Лянге Константин Яковлевич – проживает в г. Баку, работает в больнице.
6. Мать жены Венчук Прасковья (отчество не знаю) – проживает в Польше (точно адреса не знаю).
Больше родственников у меня нет.
Вопрос:Сообщите следствию Ваши связи и знакомства.
Ответ:
1. Белаш Виктор Федорович – бывший начальник штаба махновских отрядов, сейчас проживает в Краснодаре, работает по изобретательству.
2. Зиньковский-Задов Лев – бывший нач. контрразведки махновской армии, как будто бы сейчас проживает в г. Одессе и работает в ГПУ.
3. Зиньковский-Задов Даня – пом. нач. контрразведки махновской армии, как будто сейчас служит в г. Ямполе в погранотряде.
Записано с моих слов верно,
протокол мне прочитан: (Лепетченко)
Допрашивал: уполном. ОО (Владимирский)
(ГДА СБУ, УСБУ в Донецькій області, справа № 21129 пф, арк. 28–30)
Документ 30
З протоколу допиту І. Лепетченка в Маріупольському відділі НКВД УСРР 22.07.1935 р.
В 1920 или в 1921 г. мною был оставлен по указанию Н. Махно ящик с разными драгоценностями: браслетами, часами, бриллиантами, платиной и др. вещами, похищенными нами в Днепропетровском ломбарде, на хранение в с. Гавриловке, находящемся в 50 верстах от г. Гуляй-Поля у одного крестьянина. Фамилию последнего сейчас не припоминаю…
Лепетченко
(ГДА СБУ, УСБУ в Донецькій області, справа № 21129 пф, арк. 48)
Документ 31
З пояснень А. Скомського в уфимській в’язниці НКВД СРСР про службу в махновській армії та перебування за кордоном
Во время свержения империализма в 1917 году мне было 17 лет. В то время в России существовало временное правительство. У нас на Украине и в особенности в Гуляй-Поле, где я в то время жил, были выступления представителей разных политических течений. Здесь были и меньшевики, и эсеры, и анархисты. Лично я интересовался всеми митингами и собраниями. Когда же пришли германские войска для оккупации Украины, то все политические революционные партии ушли в подполье. Возникла гетьманщина, возглавляемая украинской буржуазией.
Нашему украинскому крестьянству не по вкусу пришлась расправа над ними помещиков с помощью оккупационных войск, и вот летом 1918 года явился организатор восстания против германских войск и гетьманщины наш гуляйпольский Махно – бывший политкаторжанин. Он разъезжал везде по селам с кучкой человек в 20 и агитировал за восстание против немцев и гетьманщины, провозглашая революционные лозунги: «За социальную революцию», «Земля – крестьянам-труженикам, заводы и фабрики – рабочим, власть – вольным Советам».
Я лично сочувствовал тогда революционной стороне и вступил в ряды повстанческого отряда под командой самого Махно. Это было в октябре 1918 года. Первые наши стычки были с малыми частями германских войск и гетьманской варты, затем – с белогвардейскими отрядами под командой различных офицеров, которые организовывались из числа богатых крестьян, помещиков и немцев-колонистов. К концу 1918 г. и началу 1919 г. все отрядики восставших крестьян в нашей местности были превращены в Повстанческую Армию, возглавляемую батьком Махно и были разбиты на бригады и дивизии. Я лично был в 8-й Заднепровской дивизии, которой командовал Куриленко. В армии Махно я был рядовым повстанцем во втором батальоне второй роты до мая месяца 1919 года, пока нас не разоружили красные части в г. Мелитополе, куда мы были отправлены на отдых и формирование после смены с позиции. Обезоруженных нас направили в Александровск. Во время эвакуации мы остались в городе и, когда проходили махновские отряды через Запорожье, то я опять пошел с ними и был все время безотлучно в махновских отрядах до бегства за границу в Румынию.
Границу мы перешли в районе Каменки на Днестре. Нас перебралось через границу 77 человек. В нашей группе из видных руководителей махновщины были сам Махно, Домашенко Яков – комендант махновской армии, Сергиенко, Данилов Василий, Зиньковский Лев Н. – начальник к-разведки, Зиньковский Даниил Н. – тоже разведчик, Рыженко Иван – командир эскадрона, Леонов Даниил – командир эскадрона и жена Махно Галина Кузьменко, которая при махновщине занимала пост председателя чрезвычайной тройки. Остальных я знал всех как рядовых.
После перехода на румынскую сторону нас всех обезоружили и интернировали в лагеря в городе Брашове. Сам Махно, Зиньковский Л., Данилов В. и Галина Кузьменко со всей группой в лагеря не попали, а были отправлены в Бухарест. Как они там жили, мне неизвестно. В 1922 году весной Зиньковский Л. и Данилов В. приехали к нам в лагерь в городе Орадио-Марз, где все время были с нами до выезда на разные работы из лагеря. Я лично выехал на работу в г. Бухарест в 1923 г. в феврале месяце. Работал по очистке города от снега и мусора до июня месяца. Потом, когда нам выдали документы, что мы имеем право проживать в Румынии, я переехал в г. Плоешты, где работал на строительстве плотником и каменщиком.
В 1924 г. весной в г. Плоешты приехали на работу из Гимеш-Фажета и другие махновцы, а именно Зиньковский Л. Н., Зиньковский Д. Н., Леонов Д., Рыженко И., Сидоренко Никита, Бугаенко и стали работать на разных строительных работах в качестве чернорабочих за неимением специальностей. Зиньковский Л. Н. работал со мной на одной постройке подносчиком материала. Он мне часто говорил, что так долго работать как раб он не намерен и что у него есть другой план для существования. Потом признался, что хочет перебраться на Украину, где можно будет достать золотую монету, так как в СССР выпущена валюта в золотых червонцах. Он стал приглашать и меня. Я с ним соглашался перебраться на Украину. Он стал объяснять, что устроит переход границы с помощью румынских властей.
В июне 1924 года мы, группа махновцев, взяли подряд на постройку дома в одном местечке возле Плоешты и там работали. Однажды к нам приехал украинец Гулий, он мне знаком не был. Они все время о чем-то говорили с Зиньковским Л. Когда Гулий уехал, то Зиньковский собрал нас – меня, Бойченко и Шанкалу и сказал, что Гулий поехал в Бухарест, чтобы договориться о нашей переправе на Украину и чтобы мы все, что он говорил, держали в строгом секрете и чтобы были готовы к отъезду.
Прошел день или два после этого разговора с Зиньковским, как Гулий вернулся с Бухареста, и мы, группа из 6 человек, а именно: Зиньковский Л. Н., Зиньковский Д. Н., Запорожченко И. С., Бойченко В. А., Шанкала А. и я, Скомский А. Ф., поехали в г. Яссы и остановились в гостинице. Зиньковский Л. и Гулий ушли от нас из гостиницы в 3-й армейский корпус и когда возвратились вечером, то мы все сошли вниз в ресторан и ужинали вместе. Зиньковский там сказал, что завтра мы должны выехать на границу. На другой день Зиньковский сказал, чтобы мы все сфотографировались. Когда фотографии были готовы, мы пошли в штаб 3-го армейского корпуса в сопровождении Гулия. В канцелярии на нас заполнили анкеты, где было записано имя, отчество, фамилию, где родился, кто имеется из родных и где они живут, чем занимался в Румынии и по каким документам проживал. Нам дали клички, но я ее забыл и сейчас не вспомню.
До границы нас сопровождали Гулий и еще один румын из Ясс, одетый в селянский национальный костюм. Перед отъездом из Ясс Гулий принес нам в гостиницу оружие, а именно: наганы, бомбы, патроны, один карабин австрийского образца и электрофонари. На пограничную заставу мы пришли днем, там нам готовили к ночи переправу. В ожидании ночи мы все отдыхали в саду на дворе заставы в каком-то селе. Здесь Зиньковский объяснил всем, что он лично будет ответственный за всю группу и чтобы все, как один, бесприкословно подчинялись только ему, а если кто не согласен, то пусть сразу отказывается и остается. Мы все, конечно, поклялись выполнять только его распоряжения.
Ночью мы переправились через Днестр на лодке в два захода и пошли вглубь страны, незамеченные советской пограничной охраной. Первая цель была отойти подальше от границы. Утром мы уже остановились отдыхать во ржи на поле и пролежали целый день до вечера. Поздно вечером тронулись дальше и прошли до полночи, а остановились отдыхать на лесной поляне под деревом, так как стал моросить дождик. Здесь Запорожченко и Зиньковский Л. о чем-то разговаривали в натянутом нервном состоянии. Мне потом Зиньковский Даниил сказал, что Запорожченко отказывается подчиняться Леве и хочет возвращаться назад в Румынию. Причем сказал, чтобы я за ним следил, и если только он сделает попытку повернуть назад, чтобы его прикончить.
Утром на рассвете Зиньковский Л. объявил нам, что все попытки достать золотую валюту не могут быть осуществлены, так как червонец выпущен только в ассигнациях, и мы для приобретения золота ничего не будем предпринимать, а придем в ближайший сельсовет и сдадим все оружие советским властям. Я лично стал протестовать и был за то, чтобы возвратиться назад в Румынию, боясь расстрела. Зиньковский же стал уверять, что мы, как не знатные махновцы, будем амнистированы, а если и понесем наказание, то не тяжелое, во всяком случае, не смерть, за исключением его, Зиньковского Л., и Зиньковского Д., которые занимали ответственные посты в махновщине, работая в контрразведке. И то с таким тяжелым прошлым он надеется, что останется в живых, и ручался головой, что мы все будем живы.
После такого разговора мы все согласились сдаться и утром пришли в село Баштанку и явились в сельсовет. В сельсовете мы сдали все имеющееся у нас оружие председателю под расписку и потребовали, чтобы он нас препроводил в район. По дороге, когда мы ехали в Песчанку, Зиньковский Л. нам заявил, что в районном ГПУ мы не должны давать никаких показаний, а он потребует, чтобы нас отправили в Харьков или в округ. Когда мы прибыли в райотдел ГПУ Песчанки, то нас долго не держали, а следующим поездом под конвоем отправили в г. Винницу, где мы давали подробные показания. Я в показаниях говорил все: как мы думали прийти на Украину, с чьей инициативы, как были в Яссах в штабе 3-го корпуса, как получили оружие, как заполняли анкеты – ничего не скрывал.
Через неделю из Винницы нас всех направили в г. Харьков, где мы находились под арестом все 6 человек вместе в одной камере при ГПУ. Здесь Зиньковского Л. и Запорожченко вызывали на следствие часто, а остальных только один раз за все время пребывания под арестом. Что говорили Зиньковский и Запорожченко на следствии, нам они не признавались. Но Зиньковский Л. всегда успокаивал нас, что мы скоро будем освобождены. И действительно, через 4 месяца нас вызвали в кабинет следователя. Мне было объявлено, что из под стражи меня освобождают и направляют к месту жительства в Гуляй-Поле…
Скомский
10.12.1941 г.
(ГДА СБУ, УСБУ в Запорізькій області, справа № 9973)
Документ 32
Зі спогадів А. Скомського про перебування в Румунії у 1928–1930 роках [2]2
Починаючи з 1925 р. органи державної безпеки СРСР протягом кількох років здійснювали широкомасштабну операцію, метою якої було виведення на радянську територію колишніх махновців, котрі перебували в Румунії. Москва надавала цій операції важливого значення, оскільки румунська та англійська розвідки почали активно вербувати агентуру серед колишніх махновців для засилання до СРСР з розвідувальними та диверсійними завданнями. Тому необхідно було позбавити іноземні спецслужби такої можливості. Одну з провідних ролей в операції зіграв колишній начальник контррозвідки махновської армії Лев Зіньковський, котрого спеціально з цією метою взяли на роботу в ГПУ – уповноваженим Одеського губернського відділу. Звідси, з Одеси, регулярно направлялися до Румунії колишні махновці, щоб переконати своїх товаришів повернутися в СРСР. Одним із кур’єрів Зіньковського був Андрій Скомський. У спогадах він розповідає про свою останню невдалу поїздку за кордон. – Прим. авт.
[Закрыть]
…Все время живя в Бухаресте, я часто встречался с моими товарищами – бывшими махновцами, которые тоже жили в Бухаресте, а также вел переписку с другими, которые жили в Гимеше, Плоештах. Все они знали, что я недавно приехал из России, и хотели со мной поговорить. Некоторые даже для того, чтобы меня увидеть и поговорить о том, какое положение в России и не опасно ли вернуться на родину, переехали жить в Бухарест, например, Кочатков, Шаповалов, Сидоренко, Чуприна, Крымский, Данилов. Все из этой группы вместе с бухарестской группой в составе Бугаенко, Дорощук, Корниенко знали, что Л. Н. (Зиньковский Л. Н. – Прим. авт.) живет в Одессе, знали и то, что он присылал Бойченко и Савченко…
Все они жили очень скудно, работали на тяжелых земляных работах или на фабриках как чернорабочие, без всякой специальности и часто оставались без работы. В эти дни они переживали очень тяжелые времена, не имея ниоткуда поддержки, потому что во время работы они могли заработать только лишь на пропитание, а чтобы отложить что-то на черный день не могло быть и речи при румынской эксплуатации. Правда, Бугаенко и Корниенко жили более сносно, но все они как один всегда говорили о том, как бы вернуться на родину, и спрашивали меня, как это можно сделать. Я им рекомендовал нелегально переправляться через Днестр, и когда они придут на советскую территорию, то пусть говорят открыто, что были эмигрантами и чтобы просились увидеться и поговорить с Л. Н. в Одессе. А там Л. Н. для каждого, кто придет, может все сделать, чтобы не сидели долго под арестом до выяснения всех обстоятельств.
Но они страшно боялись попасться в руки румынских жандармов в Бессарабии, потому что не знают территории пограничной полосы. Сидоренко и Бугаенко часто просили, чтобы я сообщил им, когда буду уезжать, тогда они тотчас бы все бросили и поехали со мной даже в другом вагоне, лишь бы в одном поезде, чтобы только вместе приехать к границе. Я им всегда говорил, что со мной ехать очень опасно, лучше ехать самим. Когда в Бухарест приехал Данилов, то просил меня, чтобы я написал Л. Н., что если для него найдется работа, то он с большим удовольствием будет делать все, что будет в его силах и способностях. Я об этом сообщил в письме, а потом передал и через Фому (Куща Ф. – Прим. авт.), когда он уезжал…
Я просил в письме, чтобы мне как можно скорей ответили, что мне делать дальше. Работаю по плотницкой части на постройках и с нетерпением жду ответа. Получаю письмо через Константинополь. Сообщают, что Фома приехал благополучно, а мне советуют, чтобы я оставался на месте и ожидал распоряжений. Письмо адресовано Наталье Ганшиной (дружині Куща – Прим. авт.). Я себе преспокойно ожидаю нового дела.
Спустя два дня после получения письма, это было 31 июля 1928 г., я прихожу с работы в 7 час. вечера и не успеваю еще раздеться, чтобы помыться, как слышу стук в дверь. Прошу войти. Заходят комиссар и два агента. Комиссар спросил мою фамилию и после моего ответа скомандовал: «Руки вверх!» Затем приказал агентам меня обыскать. Я не мог ничего понять. Я сначала думал, что может быть Фома или Чуприна ехали ко мне и в дороге их поймали, а они не выдержали румынских пыток и меня засыпали. Прежде чем меня допросить, тщательно обыскали квартиру. Когда был сделан обыск и ничего не найдено, комиссар спросил, когда я приехал из России. Я ответил, что в 1921 году, что это ясно из моих документов. Потом спрашивает, с кем я имею переписку в России. Я ответил, что абсолютно ни с кем.
– А где письмо, которое вы получили из России этими днями? – спрашивает.
– Я живу уже 8 лет в Румынии и ни одного письма из России не получал, – отвечаю.
– Кто живет здесь с вами на квартире?
– Я живу в комнате сам, – отвечаю.
В это время домой приходит Наталья, а следом за ней через пять минут Дарья Григорьевна – жена Данилова и проходят через мою комнату. Комиссар обращается к ним:
– Кто такие?
Наталья говорит, что она жена Куща, Дарья Григорьевна – что она жена Данилова.
Комиссар снова спрашивает:
– А где ваши мужья?
Они ответили, что на работе и скоро должны вернуться. Комиссар обращается ко мне:
– Есть ордер, чтобы вас арестовать и препроводить в полицию.
Затем он сказал одному из агентов, чтобы арестовали и мужей обоих женщин. Мне одевают цепочку на одну руку и как собачонку ведут в полицию. В полиции дежурный комиссар распорядился закрыть меня в подвал и держать под самым строгим арестом, чтобы я совершенно ни с кем не говорил ни слова. Это была мучительная ночь. Я совершенно не могу понять, чем объяснить мой арест. Но вот наступает утро, меня вызывают к следователю. Следователь спрашивает, как фамилия, за что арестован. Я называю фамилию, отвечаю, что не знаю, за что арестован.
– Как это не знаешь, разбойник, – говорит он. – Ты еще хочешь, чтоб я тебе сказал, за что арестовали? Говори правду, а то придется тебе очень тяжело.
– Не знаю, господин комиссар, – отвечаю.
– Хорошо, ты мне скажешь, я знаю, что таким подлецам делать, – говорит он, а затем обращается к агенту: – Отвести его наверх в лабораторию, а потом опять вниз под арест.
Мне вдогонку бросает:
– А ты, разбойник, обдумай все хорошо и признайся во всем, а то будет очень плохо.
Под конвоем ведут на пятый этаж. Иду и думаю: «Какие у них могут быть сведения? Никаких, потому что нет никаких документальных данных». Утешаю себя, что могут по какому-либо подозрению подержать немного, может получу несколько оплеух, а потом отпустят. Смотрю, заводят в большой зал, читаю вывеску: «Лаборатория полиции». По всему залу расставлены машины, накрытые черными покрывалами. Сделалось почему-то жутко. Думаю про себя: «Вот это все ужасы румынских пыток. Неужели я попаду во все эти чудовища, в разные тиски и на электрический ток?»
Входит какой-то лаборант, спрашивает у агента, что со мной делать. Агент отвечает, что нужно сфотографировать. Меня сфотографировали, взяли отпечатки пальцев и отвели обратно в мое новое жилище. Вечером часов в 9–10 вызывают снова в кабинет следователя. Захожу, один сидит за столом, другой прохаживается по кабинету. Спрашивает:
– Так ты не знаешь, за что тебя арестовали?
– Нет, – отвечаю.
– А вот мы тебе напомним.
Надавливает на кнопку, входят два агента, он им говорит:
– Допросите его хорошенько, за что он арестован.
Один из рукава вынимает резину, у меня пробежала дрожь по спине. Палач обращается ко мне:
– Может быть ты скажешь без этой штучки?
– Я не могу ничего сказать, потому что ничего не знаю, – отвечаю.
Сзади послышался шорох, зазвенело в ухе, потемнело в глазах. Чувствую удар, другой, затем удары посыпались со всех сторон. Поднимаю крик, шум. Чувствую сильный удар под бок, я согнулся вперед. Сперло дыхание, не могу перевести дух и не могу выпрямиться. Перестали бить, отошли в сторону, а я так застыл, прижавшись к стене, стараясь как-нибудь вздохнуть. После нескольких минут молчания следователь спрашивает:
– Ну, теперь ты, наверное, будешь говорить правду. Скажи, когда ты приехал в Румынию и зачем?
Я рассказываю, что в 1921 году бежал от большевиков, потому что был в украинской армии.
– В каком месте жил в Румынии?
– Три года был интернирован в лагере. Когда лагерь распустили в 1923 году, жил в Плоештах 4 года. А с 1927 года живу в Бухаресте.
– С 1921 года никуда из Румынии не выезжал? – спрашивают.
– Нет.
– В России не был?
– Нет.
– А переписку с кем-нибудь из России имел?
– Нет.
– Кого ты знаешь здесь из эмигрантов?
Называю несколько имен эмигрантов – русских, украинцев, вставляя несколько имен офицеров, а большинство солдат. Говорю, что всех запомнить не могу, потому что их было в лагере до трех тысяч.
– А Геродота ты знаешь?
– Знаю, он секретарь в нашем украинском комитете.
– Почему ты его знаешь?
– Потому что все эмигранты-украинцы его знают. Ми платим национальный налог каждый год, а он его принимает и выдает квитанции.
– А кто такой Зиньковский Лев Николаевич? Ты его знаешь?
– У нас был в полку офицер – поручик Зиньковский. Не знаю, как его звали. Он был тоже интернирован в лагере. Если вы о нем спрашиваете, то я его знал.
– А ты знаешь, где он сейчас?
– Нет.
– Когда ты его видел?
– Я видел его в 1923 г. в лагере. А потом, когда выехал на работу, больше его не видел.
Он вынимает из столика какой-то список и называет мне несколько фамилий, спрашивая, знаю ли я кого-нибудь из них. Эти фамилии мне были незнакомы, и я ответил: «Нет».
– Слушай меня, что я тебе скажу, – говорит он мне после этого. – Мне тебя жалко, и я не хочу тебя принуждать признаться во всем. Ты пойдешь сейчас вниз, обдумаешь все хорошо и завтра все расскажешь мне: когда ты пришел из России, кто тебя послал и для чего. А если ты не признаешься, то будет хуже для тебя.
Меня отводят в камеру. От мыслей кружится голова. Исходя из вопросов, заданных мне, вижу, что они имеют какие-то сведения, но не могу понять, какие и откуда. Совершенно не могу понять, как держаться на допросе. Решаю держаться, пока они сами не раскроют во время допроса, что они знают, и потом уже реагировать на все. Но специальные пытки, о которых я слышал, на меня наводят ужас. Жутко, но все же решаю говорить «нет» и «не знаю».
На следующий день утром смотрю в окно и во дворе вместе с другими арестованными вижу Данилова. Думаю, не проболтался ли он где-либо. Спросить не могу. Возле него стоит жандарм. Показываю жестами, он меня заметил. Спрашиваю жестами, не сказал ли он чего-либо. Он меня понял и крутит головой, что нет. Я успокоился. Но вот щелкнул замок – меня вызывают, ведут наверх. Захожу к следователю.
– Ну, ты теперь хорошо вспомнил все? – спрашивает. – Расскажи, когда ты приехал из России, как жил и что делал.
Начинаю рассказывать, что я был в украинской армии, бежал в 1921 году, был в лагере, работал в Плоештах, в Бухаресте, что подтвердят сотни свидетелей. Он вспыхнул.
– Это сказки. Ты, может быть, поставишь в свидетели и ваше ГПУ со всеми вашими агентами? Ты мне лучше скажи, кто тебя послал сюда и к кому?
Я отвечаю, что жил и работал как все эмигранты и ничего не знаю.
– Ты не прикидывайся дурачком. Скажи, когда ты виделся с Зиньковским, сколько он дал тебе денег и для чего?
Я все отрицал.
– Так ты, значит, не хочешь признаться? Ну, так я тебе все напомню.
Вызывает агентов. Обращается ко мне:
– Ты еще не забыл вчерашнее? Если не признаешься, то я тебе напомню еще и сегодня. Будешь говорить правду?
– Я сказал всю правду, что со мной было, а больше ничего не знаю, – отвечаю.
Опять следует зверское избиение. Бьют чем попало: резиной, кулаками, ногами. Изредка слышу голос следователя: «Признавайся, говори». Потом потемнело в глазах и мысли перепутались в голове. Очнулся, вижу, что передо мной стоит следователь, дает воду в рот. Жадно глотаю воду, чувствую сильную слабость и головную боль. Следователь спрашивает:
– Ну, теперь признаешься?
Я смотрю ему в лицо и ничего не отвечаю.
– Я тебе советую сказать правду, а не то я тебя отсюда не выпущу.
Я молчу.
– Уберите его с моих глаз, – командует он.
Меня уводят. Лежу в камере. Думаю, выдержу ли. Больше всего меня поражает то, что бьют и ничего не спрашивают о том, из чего можно было бы догадаться, какие у них имеются данные и откуда. До следующего утра меня не беспокоят. Утром вызывают снова, спрашивают:
– Что ты нам скажешь нового?
– Я не знаю, что вы от меня хотите, – отвечаю.
– Ну, что же, если ты не хочешь сознаться, то я помогу тебе вспомнить, – говорит следователь. – Скажи, ты знаешь Данилова?
– Знаю.
– Давно ты его знаешь?
– Еще с Украины. Он был комендантом полка, в котором я служил, а здесь жил со мной на квартире в одном дворе.
– А он имеет связь с Зиньковским?
– Я не знаю.
– А он знает, что ты был в России в прошлом месяце?
– Я в России не был и с квартиры не отлучался никуда с тех пор, как стал там жить. Это могут подтвердить хозяин и соседи.
Следователь вышел на минуту, потом возвратился. Через некоторое время ввели Данилова. Следователь его спрашивает, показывая на меня:
– Ты его знаешь?
– Знаю, он живет со мной в одном дворе.
– А раньше ты его знал?
– Я его знаю давно. Мы вместе бежали из России и жили в лагере для интернированных.
– А когда он жил на квартире, ты не замечал, чтобы он отлучался на две или три недели?
– Нет, сколько я живу там на квартире, то почти каждый день захожу к нему или он ко мне. На такой долгий срок он не отлучался.
Данилова увели. Из всех заданных вопросов я делаю вывод, что они не имеют никаких данных. Может лишь слыхали, что я был в России и теперь хотят у меня вытянуть что-либо силой. Следователь раскрывает досар (дело), пробегает глазами по страницам. Потом обращается ко мне:
– Так, значит, ты ничего не помнишь. Я тебе немного помогу. Скажи, где ты был в 1924 году?
