Текст книги "Пограничными тропами"
Автор книги: Олег Смирнов
Соавторы: Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Юрий Семенов,Василий Александров,Павел Шариков,Юрий Кисловский,Василий Щур,Алексей Ионин,Тихон Афанасьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
Михаил Абрамов
ПОДВИГ В СТРЕЛЕЦКОЙ БУХТЕ
В сотне метров от берега торчал из воды серый камень. Доплыть до камня не так уж трудно, матросы и солдаты заплывали куда дальше, за самые буйки, а вот влезть на него – дело нелегкое: ухватиться не за что, руки скользят по граниту, отполированному волнами. Но парни вновь и вновь испытывали силу и ловкость…
Первым забрался на камень матрос Иван Голубец. Отсюда видны морские просторы, береговая линия с ее золотистыми пляжами, обрывистыми скалами, темно-зелеными гущами садов, с заводскими корпусами и веселыми белыми домиками. Хорошо сидеть на вершине камня, загорать, любоваться морем, а затем, отдохнув, прыгнуть в воду, да так глубоко, чтобы дух захватило.
Подплыв к камню, пограничники смотрели, как Иван Голубец, прижимаясь смуглым, почти черным телом к скользкому граниту, выбрасывал вверх руки и медленно упорно полз выше и выше.
– Ничего, и вы эту премудрость усвоите! – уверенно кричал Голубец.
И когда пограничники добрались вместе с ним до вершины камня, он обрадовался, похвалил за настойчивость.
– Теперь все в порядке, – говорил Голубец своим друзьям – сержанту Сергею Семенову, матросу Виктору Губареву и солдату Сабиту Алимжанову. – Ловкость всегда пригодится…
Прищурившись, Голубец вглядывался в морскую даль, озаренную ярким полуденным солнцем.
– Видите, как сломалась линия горизонта! – показал он. – Здесь тишина, вода – чистое зеркало, а там все взбунтовалось, кипит и грохочет. Скоро волны дойдут до берега, ударят в скалы – только звон покатится!
– Море что человек, – сказал Сабит Алимжанов. – Оно и радуется, и сердится, и песни по ночам поет. Приду с границы, сяду у окна и чего только не передумаю под его песни. То мать вспомнится, то наша степь, то скачки джигитов на празднике…
Повернув к товарищам круглое лицо с крепкими широкими скулами, маленьким носом и детскими пухлыми губами, Сабит улыбнулся.
– Я так люблю степь, – тихо продолжал он, – как ты, наверно, Иван, любишь море.
Узкие глаза Алимжанова сверкнули темным влажным блеском. В них одновременно выражались и легкая грусть и восхищение.
– Да, Сабит, – ответил Голубец, – без моря у меня душа засохнет. Ведь я и вырос на этих берегах, в Таганроге.
– Жаль, Иван, что ты не знаешь наших казахских степей. Они такие же широкие, как твое море. – Сабит подсел к матросу, положил руку на его нагретую солнцем грудь. Глаза казаха, черные и влажные, выражали приветливость и доброжелательность. – Иван, ты научил меня плавать и управлять лодкой, – сказал он. – Приезжай к нам в степи, я научу тебя скакать на коне.
– Рано, Сабит, об этом думать. Кто знает, как сложится жизнь. Хочешь, я расскажу о верности человека морю?
Сабит кивнул головой.
Пограничники Семенов и Губарев, лежавшие до этого молча, тоже повернулись к матросу.
– На Черное море часто приезжал художник Айвазовский, – сказал Голубец. – Он подолгу жил в Крыму. Там даже береговые скалы названы его именем. А картину «Девятый вал», которая висит у нас в клубе, вы, конечно, все видели. Айвазовский так любил море, что мог целыми днями и неделями наблюдать, как оно бушует, затихает и вновь начинает волноваться. И никакой другой художник не мог лучше его изображать море. – Матрос задумался, стал смотреть вдаль. Сломанный волнами горизонт был виден отчетливо. Неистовое кипение крутобоких водяных холмов приближалось к берегу. – Вон как играет, – спокойно заметил Голубец. – Силища непокорная!
Голубец слыл среди товарищей парнем веселым, искренним, прямодушным. Но никто не замечал, что он любил произносить длинные речи. Теперь он подумал, что наговорил лишнего, и несколько смутился. От этого на его смуглых щеках проступил румянец.
Сержант Семенов, улыбнувшись, ободрил:
– Хорошо ты, Ваня, рассказал о море. Расскажи что-нибудь о моряках, которые здесь воевали.
– Ну какой я рассказчик! – отмахнулся матрос.
Но он все же разговорился. Пограничники, слушая, не заметили, как волны докатились до камня, гулко хлестнули его гранитные бока. Вокруг забурлили, закипели зеленоватые разводы.
Сабит смотрел в сторону берега – он теперь казался не таким близким, не в сотне метров, и хитровато-ласковый огонек в глазах Сабита сменился сухим блеском, а его круглое добродушное лицо стало строгим и жестким.
– Что, испугался? – спросил Голубец.
Сабит не ответил. Он опасливо поглядывал на высокую с белым гребнем волну, грозно катившуюся к камню. Ему подумалось, что волна смоет их всех, унесет в пучину. Прикоснувшись к камню, волна стремительно поползла вверх, хлестко ударила по ногам и с сердитым рокотом сползла в море. За ней шли другие, такие же грозные волны.
– Слушайте меня, – сказал Голубец. – Как подойдет вон тот высокий гребень, сразу же ныряйте ему навстречу и в сторону от камня. Нырнете – круто поворачивайте к берегу. Потом у берега опять нырните под гребень, и, как только волна отхлынет, быстро выбегайте на сушу. Сабит, держись рядом со мной.
Высокий, в седой пене вал подкатывался ближе и ближе. Голубец взмахнул рукой, и парни бросились в воду, двое справа от камня, двое слева. Сабит ощутил толчок в грудь, его перевернуло на спину, понесло вниз, и он увидел над собой зеленый ломающийся с шумом и стоном гребень высокой, с подмывом волны. Она обрушилась на его голову.
– Набери воздуха и ныряй! Живо! – услышал в эту секунду Сабит встревоженный и суровый голос друга.
Многотонная, неодолимо сильная волна прокатилась, и где-то над головой Сабита мелькнуло небо. Сабит овладел собой, почувствовал, что вот так, рядом с Иваном, он может плыть очень долго, что никакие волны больше не устрашат его.
На берегу Сабит подбежал к матросу, схватил его крепкие, еще холодные от воды руки.
– Иван, ты большой друг! После службы мы поедем к нам в Кустанайские степи. Будем пить кумыс и скакать на конях! Увидишь, какие у нас степи, какая у нас богатая земля, какие у нас кони! – горячился Сабит от избытка чувств.
– Давайте соберемся еще раз на камне, – предложил матрос Виктор Губарев. – Иван не успел докончить свой рассказ. Согласны?
– Обязательно соберемся, – поддержал сержант Семенов. – А потом пригласим тебя, Ваня, на заставу – с солдатами о моряках и море побеседуешь. Будем крепить дружбу.
* * *
Но собраться на камне им больше не пришлось. В следующее воскресное утро над страной пронеслась грозная весть: началась война! Пограничники западных границ в это утро вели уже неравный бой с врагом.
На митинге личного состава погранкомендатуры и дивизиона морских охотников Голубец увидел своих друзей. Сержант Семенов стоял в первой шеренге на правом фланге большого строя. Летнее, совсем еще новое обмундирование на нем было аккуратно заправлено. Начищенные пуговицы и пряжка ремня отражали солнечные лучи. В крупных волевых чертах лица сержанта, в его серых, широко поставленных глазах под густыми, сильно выгоревшими бровями, в движениях большой, ладной фигуры – во всем было сосредоточенное мужество и сдержанная сила. Голубец, глядя на Семенова, думал: «Такой пройдет через все испытания». Выражение лица Сабита определить было трудно. Он находился в третьей шеренге, и Голубец видел только его покатое низкое плечо. Но когда строй стал перемещаться, Голубец уловил – Сабит идет, расправив грудь, твердо ступает. Ивану показалось, что его друг – мечтательный, добродушный парень из Кустанайских степей за несколько часов тревожного военного дня заметно похудел, сделался строже, собраннее, лицо его осунулось, стало еще смуглее.
Голубец всматривался в лица офицеров, матросов, солдат, вспоминал, с кем и о чем он разговаривал, кто из них учил его управлять рулем «морского охотника», стрелять, быть бдительным, беспощадным к врагам, как воспитывали в нем самое высокое чувство человека – любовь к родине и народу. Все эти люди, стоявшие рядом с ним в суровом строю – офицеры, старшины, сержанты, солдаты, матросы, – были бесконечно дороги, близки, как родные братья, и в груди его росла, крепла уверенность, что никто из этих людей не дрогнет в бою, вынесет все испытания, какие только выпадут на их долю.
После митинга Голубец попросил у командира разрешения отлучиться на несколько минут для встречи с друзьями. Сергей, Виктор и Сабит ждали его недалеко от пирса. Иван подошел к ним, и они некоторое время молча смотрели друг на друга, никто не начинал разговора первым.
– Ну что ж, коль так вышло, то будем драться, как положено, – сказал Голубец. – Без пощады!
Сержант Семенов взял в свою широченную ладонь его руки и так тиснул, что побелели пальцы.
* * *
Выполнив боевое задание, морской охотник возвращался на базу.
Голубец стоял на руле. Обветренной, до боли опаленной кожей лица он ощущал порывы весеннего ветра. Настроение было хорошее: успешно проведенная ночью боевая операция, утреннее тепло, близость базы – все это волновало и радовало. Позади остались тяжкие зимние бои, жестокие штормяги, долгие холодные ночи, проведенные в дозоре и конвое под обстрелом береговых батарей, под бомбежкой фашистских самолетов. Непокорное мужество, боевое мастерство, железную стойкость проявили в зимних боях с врагом черноморские моряки. Выдержав сотни неравных сражений, они нанесли фашистам огромные потери. Эти мысли наполняли сердце гордостью, гнали прочь сон и усталость.
– Если зимой не сломил нас, то летом они почувствуют, как умеют драться черноморцы! – сказал Голубец сигнальщику. – А потом пойдем бить фашистов вон туда! – он махнул рукой на запад.
Сигнальщик улыбнулся.
– Правильно говоришь, Иван. Все ждут этого часа. Народ ждет. Страшно даже подумать, как наши люди живут в фашистском рабстве…
Катер подходит к берегу. Голубец мысленно отсчитывает метры – он любит подводить катер к пирсу впритирку.
После бессонной ночи матросы сразу же получили разрешение командира на отдых. Здесь, на берегу Стрелецкой бухты, были вырыты в каменистом грунте глубокие укрытия. Моряки скрылись в «кубриках», как они называли тесные, сырые, хорошо защищенные блиндажи.
Все быстро заснули. Матросы научились дорожить каждой минутой отдыха. Но Голубец еще не спал. Он вытащил из кармана бушлата письмо и при свете маленькой лампочки от аккумулятора взглянул на конверт. По крупным закругленным буквам он узнал почерк Сабита. Алимжанов неторопливо рассказывал в письме о боях под Таганрогом – на подступах к городу, где родился Голубец. Сабит был ранен, награжден орденом Славы, снова вернулся в строй, стал снайпером. Он сообщил о боевых делах многих знакомых Голубцу солдат и офицеров.
«Мы бьем врагов на суше, – заканчивал Сабит письмо, – а вы топите их в море. Вот соберемся после войны в жаркий день на своем камне, на который когда-то мы, как мальчишки, взбирались. Соберемся на этом камне, и я уверен, что нам не стыдно будет взглянуть в глаза друг другу».
Положив письмо на колени, Голубец задумался. Словно перед глазами встал родной Таганрог. Город уже захватили немцы. Нет теперь там отца и матери, нет друзей детства и юности. Мысли перебросились к Ленинграду, осажденному, блокированному фашистами. Представились разрушенные, сожженные врагом города и села Украины, Белоруссии, Латвии… От гнева и боли сжалось сердце.
Вдруг слух уловил раскат мощного взрыва. Голубец выскочил на поверхность. Над его головой просвистел тяжелый снаряд, и снова грохнул взрыв в бухте. Потом покатились приглушенные расстоянием залпы дальнобойной артиллерии. Пушки били с суши, откуда-то из-за города.
Над бухтой дыбились и падали водяные султаны, похожие на огромные грибы. Один, другой, третий… Снаряды ложились все ближе и ближе к бортам катеров. Один из них уже был охвачен пламенем.
Когда подходили к пирсу, Голубец видел на этом катере торопливо работавших матросов. Готовясь к выходу в море, они пополняли боезапас, накачивали в цистерны горючее. Теперь на палубе бушевал огонь. Широкие языки пламени тянулись к корме судна, где лежали большие и малые глубинные бомбы. Каждую минуту мог произойти взрыв, который разнес бы на мелкие куски стоявшие в бухте суда, уничтожил бы сотни моряков.
Медлить было нельзя. Не ожидая приказа командира, Голубец бросился на пылающий катер. Под ним гнулись, трещали горящие сходни. Он сделал несколько широких шагов и очутился около рубки. Здесь старшина Ланин и лейтенант Волков, обжигая руки, запускали помпу, хотели затопить водой бензоотсеки. Голубец кинулся им помогать, но, услышав шум заработавшей помпы, отбежал от рубки на корму, к глубинным бомбам. Он с силой рванул рычаг бомбосбрасывателя, но рычаг, словно сгнившая веревка, оторвался от механизма. Он был перебит осколком снаряда.
В этот момент у борта разорвался тяжелый снаряд. Катер вздрогнул, закачался, затрещал. Взрывная волна швырнула лейтенанта Волкова и старшину Ланина с ходового мостика на палубу. От сильного удара они потеряли сознание. Пламя скользнуло в пробоины бортов. В кормовом погребе взорвались боеприпасы. Волкова и Ланина скинуло вместе с оторванным куском палубы в море.
Взрывом разорвало цистерны, бензин выплеснулся и горящим водопадом полился с бортов. Желто-красные снопы огня хлестнули Голубцу под ноги, дым ел глаза, спирал дыхание.
На берегу стояли моряки. Они видели Ивана Голубца среди бушующего огня, но помочь ему не могли – широкое гудящее кольцо огня опоясало катер. Выброшенный из цистерн бензин растекался по воде и плясал вместе с волнами длинными языками, Иван Голубец метался по палубе, скатывал за борт одну глубинную бомбу за другой.
Столкав большие глубинные бомбы, Голубец на мгновение приостановился, сбил пламя с бушлата. На стеллажах еще лежали малые глубинные бомбы. Их взрыв также мог нанести большие повреждения остальным катерам. Вокруг Голубца жаркой стеной поднималось пламя. Не стало видно ни моря, которое он так страстно любил, ни берегов родной земли, за которую с невиданным героизмом сражались советские люди…
Голубец прорвался к стеллажам и, обжигая руки, начал сбрасывать малые глубинные бомбы. Пламя било в лицо, глаза, уши, обжигало грудь, спину, колени. Оно бушевало со всех сторон.
Порыв ветра откинул на мгновение с палубы едкий, коричневый дым, разорвал его в клочья, и матросы, стоявшие на берегу, в последний раз увидели рулевого пограничного катера. Не сгибаясь, он шел по палубе, держа в руках последнюю бомбу. Бушлат и шапка горели на нем ярким факелом…
Много славных подвигов русских воинов видел за свою историю Севастополь. В марте 1942 года в его Стрелецкой бухте матрос Иван Голубец еще раз утвердил величие военной славы своей Родины.
После освобождения Севастополя от фашистских оккупантов моряки и пехотинцы, верные боевые товарищи, разыскали чуть приметный холмик могилы Героя Советского Союза Ивана Голубца и своими руками воздвигли ему памятник на берегу Стрелецкой бухты.
Сабит Алимжанов после победного штурма Сапун-горы в торжественном молчании склонил голову над могилой своего друга.
Снайпер гвардейского полка пошел дальше на запад. И долго еще гремели его меткие, беспощадные выстрелы в боях с фашистами.
Юрий Семенов
КРЕПКИЕ ДУХОМ
Ночью с крутых высот река представлялась шире и многоводнее. Это потому, что левый берег Сулы изрезан лиманами, топкими заводями. С восходом солнца, когда растворился заревой туман, река словно бы спала, сузилась, поблескивая холодно, неприветливо. Пора стояла нетеплая – вторая половина сентября.
Но в округе осенней яркости еще не было: всюду огрубевшие краски задержавшегося лета. Бывало, самой ранью народ уже на ногах: в поле, у реки, возле хат. А теперь пусто: враг прорвался, обошел стороной.
Двое пограничников постояли: войти в село или нет? – и снова зашагали на юг, вниз по реке.
– Стены-то, гляди, стены у хат, – вскинул руку с винтовкой Лыков, – Чего это они, товарищ сержант, как замаскированные?
– На зиму утепляют, – обернулся Зайцев. – Связками из камыша. Да ты что, не видел?
И пошел дальше – небольшой, жилистый обветренный.
До Сенчи оставалось несколько километров. Там должен быть мост через Сулу. Пограничников интересовала не столько переправа – они могли бы переплыть реку и на бревне, – сколько возможность нагнать своих.
Вчера, прикрывая со взводом отход поредевшего пограничного полка, Зайцев с Лыковым взорвали мост под Исковцами и отходили последними. Шли всю ночь. Не остановились и утром – сумели одолеть усталость и теперь, тяжело шагая в изнеможении, опасались присесть.
У края рощи из густых терновых зарослей их окликнул глухой голос, от которого пограничники чуть вздрогнули. Сразу же из кустов появился усатый уже в годах милиционер. В одной руке наган, в другой – туго набитый портфель.
– О це да, хлопцы, добре! – воскликнул он, непонятно к чему, разглядывая встречных с удивлением, особенно Зайцева – его треугольнички в петлицах, медаль «За отвагу» на груди, два подсумка с патронами, сильно тянувшие ремень, противогаз на боку.
– Кто таков, откуда, министр с портфелем? – нестрого потребовал ответа Виктор Зайцев.
– Из Хитцов я, товарищи, Ефим Анисенко, участковый – охотно пояснил милиционер, запихивая наган в карман галифе, и осторожно дотронулся до противогазной сумки Лыкова, изумился: – С коробкой… И таскаете? Я разумел – с харчами.
– Недоразумел, – отстранился Лыков. – У тебя не сало в портфеле?
– Откуда? Документы в нем.
Зайцев спросил:
– Сколько до Сенчи осталось?
– По шляху ежели, только лезть туда не тово… По берегу три с гаком километра будет.
– А по кустам «тово»? – кольнул Зайцев, доставая карманные часы; открыл крышку – было около восьми утра.
– Будь ласка, дай побачу, – протянул руку к часам милиционер, заметив дарственную надпись на крышке: «За смелость при задержании нарушителей государственной границы Союза ССР». Почтительно заглянув в лицо сержанту, спросил тихо:
– А если к ним в лапы… ну, всякое может случиться?
Зайцев отобрал часы и повертел перед носом милиционера крепко сжатым кулаком.
– А вот это видел?
– Сразу уж так… Я по-житейски, – оправдался Анисенко и, стараясь переменить тему разговора, спросил: – От границы самой идете?
– Идут лошади. А люди нынче больше все бегом да по-пластунски, – уклонился от вопроса Зайцев и тоже поинтересовался: – Не знаешь, в Сенчи есть наши?
Анисенко не знал, и Зайцев кивнул Лыкову, боком полез сквозь кустарник. Милиционер за ними.
– Вы уж не бросайте нас, ребята. Документы несем… и партийные, и райотдельские, и деньги…
– Ей-богу, правда, – порывисто заверил Анисенко. – Прокурор тут с кассиром, втроем мы.
Между тем появились спутники Ефима Анисенко, оба в годах, с морщинистыми, усталыми лицами, настороженные. Кассир был приметнее: маленький, тощий, с седой бородкой клинышком и в пенсне, скособочившемся на носу. Прокурор выделялся мужиковатой крепостью, густой непричесанной шевелюрой, на которой чуть держалась серая не по голове кепчонка с покореженным козырьком.
– Правду говорит товарищ милиционер, – подтвердил мягким голосом прокурор. – А деньги банковские, вот в мешке и чемодане.
– С нами, значит, хотите? – решил уточнить Зайцев.
– Ага… – живо подтвердил Анисенко. – Возле вас не так боязно.
– С вами, – подтвердил прокурор.
Они спустились к реке. Вдали, перечеркивая реку, серела широкая полоса деревянного моста; правее, подступая к обрывистым холмам, белели хаты.
– Село! – обрадовался Зайцев. – Сенча… Поживей давай!
На противоположном берегу урчали танки, и пограничники с попутчиками настороженно поглядывали на реку, на прибрежный лес, откуда доносился шум моторов. У воды появилось несколько человек с ведрами.
– Фрицы! – выпалил Лыков. – Дай-ка я их…
– Давай, – разрешил сержант и вскинул винтовку. – Мой справа!
Лыков лег к бугорку, прицелился хорошенько и выстрелил вторым. Он не понял, угодил в немца или нет, потому что все они упали разом, попрятались. Зайцев успел еще раз пальнуть по темнеющему в кустах пятну.
– Заерзал! – поликовал сержант и спросил Анисенко: – Чего не стрелял?
– Два патрона в нагане.
– Винтовку добыть надо!
– Ты хоть взгляни на них, – подтрунил над милиционером Лыков.
Анисенко отмахнулся.
– Ну их… мотнул он головой, и здоровый кадык на его тонкой шее подпрыгнул вверх.
– Сейчас они тебе «нукнут», – беспокойно озираясь, сказал прокурор, направляясь к лощине. – Пошли от греха.
Немцы молчали.
Пятеро достигли хат на отшибе села и остановились. Вдалеке замаячили красноармейцы. Значит, фашистов в селе не было.
– Пойдем дальше, на Лучки, – решил сержант.
– Мост им оставим? – с огорчением вырвалось у Лыкова. Зайцев насупил брови.
– А чем, рыжим портфелем, что ли, его подорвешь? – ответил наконец он, не понимая, чего это вдруг развеселился Лыков.
Красноармеец улыбался потому, что сержант и сам был рыжеватым, с крупными веснушками на лице, на руках.
Вдруг до их слуха донесся бойкий заливистый храп: во дворе на сене беззаботно спали два красноармейца. Сержант перепрыгнул через плетень, затормошил парней, попробовал усадить их – бесполезно. И тот и другой валились, не пробуждаясь.
– Вояки! – услышал Зайцев позади себя женский голос.
В сенцах стояла сгорбленная старуха. Щуря бесцветные глаза, она укоряла:
– Тикаете, с ног аж валитесь…
– Вы лучше, мамаша, пожевать дайте, – подошел к ней Лыков.
Очнулись спавшие, зашарили руками по сену, отыскивая винтовки.
– Вы что? – напустился на них Зайцев. – Немцы под селом. Давай за мной!
– Шо ж вы покидаете? – опять появилась старуха, подавая Лыкову хлеб и кусок сала. – На, сховай!
Она еще раз сбегала в дом, продолжая ворчать и жалеть одновременно, даже ткнула костлявым кулачком сонного красноармейца в спину, а другой рукой совала ему в карман вареную картошку.
К группе Зайцева присоединились еще несколько красноармейцев, и сержант подвел их поближе к мосту: по нему уже ползли два легких танка с автоматчиками.
Наскоро заняли оборону в кустах на краю села. Открыли огонь.
– Отсекай автоматчиков! – разнеслась команда Зайцева. – Пропускай танки!
Он, конечно, не забыл о том, что остановить танки им нечем. Но в его словах звучала уверенность.
Гитлеровцы все же проникли на прибрежную окраину Сенчи и сразу исчезли с глаз. А танки, вяло постреливая из пулеметов, взревели и стремительно понеслись через село по крутой дороге.
Зайцеву показалось странным, почему немцы оставили его группу в покое. И словно бы отвечая на недоумение сержанта, с южной стороны села донеслось разноголосое, не успевшее окрепнуть в едином порыве боевое «ура». Между домами он увидел быстро приближающихся красноармейцев. «Покосят их», – тревожно подумал Зайцев и вскочил, широко взмахнув рукой:
– За мной! Бей автоматчиков!
По селу с противоположного берега ударили пушки. Неподалеку затрещали вражеские автоматы. Зайцев сообразить не мог, откуда палят прорвавшиеся к селу гитлеровцы. И понял лишь тогда, когда Лыков вскинул винтовку и, почти не целясь, выстрелил. С высокого дерева за домом, ломая ветки, свалился фашист.
Встречная лавина бойцов уже ворвалась на мост, и, неся потери, отступала.
– Назад! В оборону! – гремел голос командира в кубанке, с маузером в руке. Он не обращал внимания на рвущиеся снаряды, носился по берегу, худощавый, быстрый, со свирепым, острым взглядом. В одной петлице у него было три шпалы, в другой две: одна отлетела.
Зайцев хотел доложить командиру о танках, ушедших на высоту за Сенчу, и оторопел при виде необычных бойцов с винтовками: почти все они были со шпалами в петлицах. У некоторых на груди вороненой синью поблескивал почетный чекистский знак с выделяющимся мечом; сержант понял, что перед ним особисты – армейские контрразведчики.
– Что за диковинку приглядел? – напустился на Зайцева лихой командир, а увидев в стороне «войско» сержанта, спросил помягче: – Это вы лупили фрицев?.. Смело! Отчаянно!
Уловив момент, Зайцев доложил:
– Два танка, товарищ подполковник, ушли за Сенчу. Как бы они не пальнули оттуда.
– Верно говоришь, сержант… как тебя?
– Зайцев.
– А меня Чураков. Ты давай-ка дуй со своими на гору, занимай там на всякий случай оборону. Людей я подошлю. Лопаты достаньте, окапывайтесь.
Зайцев козырнул и живо повел свое отделение вверх по пыльной дороге, слыша позади себя напористый голос Чуракова:
– Какой прокурор, какие деньги? Винтовку в руки! Вон у раненого лейтенанта Малишевского забери. А тебе, кассир, маузер. Я шмайсер достану, видишь, фриц на дереве оставил.
Начали окапываться. Подходили новые группы бойцов. Некоторые из них несли связки гранат, бутылки с горючей жидкостью.
У Зайцева разгорелись глаза. Он ощутил заботу о его группе и спокойнее думал о тех, кто залег у моста.
Наблюдательным пунктом сержант избрал ветряную мельницу, взобрался на перекладину под самую крышу, откуда широко просматривалось поле, наполовину убранное от хлеба, кое-где торчали скирды, а слева клином простиралась рощица. За ней, к южному краю села, тянулась вереница выходящих из окружения воинов. Они еще не знали, что путь за реку отрезан и предстоит снова пробиваться через вражеское кольцо.
Зайцев не видел, как по широкому деревянному мосту устремились вражеские танки. Он обернулся, когда услышал вспыхнувшую пальбу.
Дернулся от взрыва и скособочился головной танк, а идущий следом слабо ткнулся ему в борт и попятился задним ходом – выезд с моста был прегражден. Постреливая, второй танк удалился вслед за отступившими машинами. Недолго постояв на противоположном берегу, они взяли курс на север и быстро скрылись из виду.
И еще Зайцев приметил, как со стороны села к нему выскочили всадники.
– На млын забрался. Это хорошо, – похвалил Чураков подбежавшего сержанта. – Только ты пошли туда наблюдателя, а сам в цепи будь.
Второго всадника в форме пограничника Зайцев узнал сразу.
– Товарищ полковник Рогатин! Не узнаете? – и вытянул руки по швам: – Разрешите доложить? Приказ взорвать мост под Исковцами выполнен.
– Как не узнаю. Здравствуйте! И о взорванном мосте осведомлен.
– Где наши, товарищ полковник, взвод наш, хочу сказать?
– Отошли… А Лыков тут, жив?
– Здесь я! – откликнулся польщенный вниманием Лыков, продолжая рыть окоп.
– Рад! – сказал Рогатин, и по его лицу было видно: очень рад он встрече с бойцами, которых вчера по его приказу послали на смертельно опасное дело.
– Ну что ж, – повернулся полковник к Чуракову, – у моста Котовенко справится. Танкам там хода нет. Думаю, в обход они нацелились. Ждите – нагрянут. Ни один не должен пройти. Пусть считают, что мы бьемся тут за переправу. С темнотой отходите на Лучки.
– У моста когда снимете оборону? – поинтересовался Чураков.
– Отойдете вместе, бесшумно. Мост взорвем. Пусть на рассвете штурмуют… И еще вот что, Дмитрий Дмитриевич. Отпусти-ка ты прокурора с кассиром… Пришлю тебе группу.
– Гранат лучше.
– Считай, обменялись, – козырнул Рогатин и ускакал.
Притихли окопавшиеся бойцы, даже кто-то всхрапнул. Чураков сходил на мельницу и скоро вернулся, присел возле Зайцева, на часы взглянул.
– Пора обедать – пошутил он. Увидев привязанную лошадь, подумал: «Зачем она тут?» И, словно вспомнив о чем-то, попросил сержанта позвать прокурора с кассиром. А те были рядом.
– Забирайте лошадь и отправляйтесь на Лучки, – распорядился Чураков.
– Это почему же? – заупрямился прокурор.
– Приказ не обсуждают. Выполняйте! В Лучках доложите полковнику Рогатину, что добавку гранат нам не прислали.
А кассир протянул Чуракову маузер. Дмитрий Дмитриевич даже поднялся.
– Думаешь, отвоевался? Да, хочешь знать, без оружия нынче ты ничто. За него зубами должен держаться – и, наскоро объяснив, как пользоваться маузером, вернул оружие, сказав: – На басмачей с ним ходил, всю службу в ЧК при мне был…
Когда прокурор с кассиром ушли, Зайцев спросил:
– И не жалко вам именное оружие?
Чураков ответил не сразу. Свернул цигарку и, затянувшись, поделился грустно:
– Сегодня не жалко. Да и последняя в нем обойма… Вот с чем нынче воевать надо, – похлопал он по круглому диску русского автомата.
– А тот шмайсер на дереве сняли? – вспомнил сержант.
– Я уже подарил его. А этот… – Чураков склонил голову, вздохнул горестно. – Утром бы мне эту штуку. Много мы нынче своих потеряли, только под Городищем восемнадцать.
– Так вы из огня да в полымя, – понял Зайцев.
Чураков подтвердил молча, кивком, а потом не удержался, рассказал, порывисто жестикулируя, как наступала цепь бойцов в командирской форме с кубиками и шпалами в петлицах – человек семьдесят. Все были коммунисты, сотрудники особого отдела, а рядом сражались пограничники и курсанты школы НКВД. Сводным отрядом командовал Рогатин.
Зайцев слушал и представлял себе горбатые высоты, на которые прорвались немецкая мотопехота и автоматчики. К штабу фронта прорвались. Врага надо было немедленно сбить, уничтожить. И единственной боевой силой в критический момент оказались пограничники и чекисты.
Скрытно сосредоточившись у крутых склонов, над которыми одиноко маячила старая деревянная церквушка, отряд поднялся разом и с криком «ура» бросился в атаку.
Загрохотали гранаты. Упал оперуполномоченный Николай Шиянов, но тут же поднялся, и находившиеся рядом увидели у него кровавый обрубок руки. Шиянов пробежал несколько шагов, остановился, пытаясь одной рукой поставить гранату на боевой взвод, и повалился, подминая кустарник…
Граната старшего оперуполномоченного Белоусова угодила во вражеского пулеметчика, и чекист едва успел залечь. Над головой просвистели осколки. Он выдвинулся слишком далеко и оказался в выгодной позиции, ведя автоматный огонь чуть ли не вдоль цепи гитлеровцев. А когда рядом увидел начальников отделений Чуракова и Котовенко, понял: теперь можно захватить вершину высоты, а это половина успеха.
Левым флангом чекисты смяли гитлеровцев и, не останавливаясь, расширяя захваченный рубеж, погнали врага. Затихал бой справа, южнее. Это второй, сводный отряд, в котором находился полковник Рогатин, овладел высотой и церквушкой.
Около двух километров отряд преследовал и добивал остатки гитлеровцев.
К Менче подошли с южной стороны. Дозорные скрылись за хатами, втянулась в село и часть колонны, когда вдруг утреннюю тишину огласила трескотня немецких автоматов…
Остальное, впрочем, Зайцев видел сам.
* * *
С мельницы донесся крик наблюдателя:
– Танки! Шесть штук. Справа, километра три…
Чураков оглядел окопы, скомандовал:
– Приготовиться! – и пошел на правый фланг.
Спрыгнув в зигзагообразную траншею, Зайцев спросил Лыкова, куда делся милиционер Анисенко.
– Тут, где ему быть. Во-он в кусточках устроил себе окопец. Да они вдвоем там.
– Куда его занесло? – вырвалось у сержанта.
– А связку-то гранат на бруствере не видишь? Он им сейчас отрегулирует движение.
Просвистел снаряд. Он взорвался далеко внизу, в селе, но два других легли неподалеку от мельницы, даже качнулись крылья ветряка. Чураков исподлобья следил за приближающимися танками. Они шли широко, но понемногу начали тесниться, и стало возможным определить, что метят они на дорогу, уходящую к селу между двух крутых, как ущелье, склонов.
