Текст книги "Пограничными тропами"

Автор книги: Олег Смирнов

Соавторы: Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Юрий Семенов,Василий Александров,Павел Шариков,Юрий Кисловский,Василий Щур,Алексей Ионин,Тихон Афанасьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Басмачи не ответили. «Уходят, поняли, что не смогут отбить своих. Но успеют ли Прудько с Кропоткиным? – подумал Невоструев, продолжая стрелять по лесу. В это время он услышал: «Товарищ командир, Кропоткин на сопке!»

«Молодец. Через сопку быстрей! Наверняка опередит!»

Красную сопку с той стороны, откуда стреляли басмачи, полукольцом окружала неширокая полоска густого леса, за которым высилась почти отвесная гранитная скала; там, где скала переходила в пологий подъем, была открытая поляна. Басмачи могли уйти от сопки только через эту поляну. Чтобы опередить бандитов, Кропоткин решил выйти на обратный скат сопки не в обход, а через нее. Так было быстрее и, кроме того, господствующая высота давала возможность лучше просматривать местность и более прицельно вести огонь. Кропоткин, однако, забыл, что на сопке и человека видно лучше. Он спешил и об осторожности не думал. Как только он взобрался на вершину, из леса ударили выстрелы.

«Уходят!» – по тому, откуда стреляли басмачи, определил Невоструев и повернулся к сопке, чтобы определить, успеет ли Кропоткин, и увидел, как тот упал. Из леса еще раз выстрелили по сопке.

«Если ранен – убьют! Спасать нужно!» – Невоструев, тоже забыв об опасности, кинулся к сопке. Пуля просвистела рядом, но не задела. Через минуту он уже был за сопкой в безопасности. По склону вверх карабкался с пулеметом Прудько. Он уже был почти у самой вершины, влез на нее, установил пулемет и, сделав очередь по лесу, хотел поднять и снести вниз Кропоткина, но упал и скатился с сопки – пуля пробила ему ногу.

Пограничники, оставшиеся за камнями перед сопкой, стреляли в ту сторону, откуда слышались выстрелы басмачей, но выстрелы наугад не достигали цели и не мешали бандитам вести прицельный огонь.

– Бьют, гады, хорошо! Не подступишься! – перетягивая жгутом ногу, говорил Прудько.

– Скорей нужно снять Кропоткина! Может, он жив!

Невоструев подбежал к пограничнику, охранявшему связанных басмачей, снял с него ремень, отстегнул ремни от его и своей винтовок, отвязал от сбатованных коней недоуздки и, сделав длинную веревку, вернулся к сопке.

– Останешься ниже. Насколько ремней хватит, – торопливо говорил Невоструев, привязывая один конец веревки к своему ремню, другую подавая Прудько. – Если что – стянешь!

Пограничники стали взбираться на сопку, Невоструев почти бегом, Прудько – медленно, сильно припадая на раненую ногу, у него кружилась голова, в сапоге хлюпала кровь, но он лез все выше и выше.

Как только голова Невоструева показалась над вершиной сопки, из леса, теперь почти от самой поляны, прозвучали выстрелы. Одна пуля мягко врезалась в землю сантиметрах в двадцати от головы.

«Хорошо стреляют!» – подумал Невоструев и по направлению выстрелов определил, что теперь басмачи перешли к самой поляне, что их уже ничем нельзя будет задержать, а придется преследовать, но это будет потом, а сейчас нужно спасать, если он еще жив, Кропоткина. Он пополз вперед. Рядом с головой просвистела вторая пуля.

«Быстрей, быстрей!» – работало сознание. Он, кажется, больше ни о чем не думал, только подгонял себя: «Быстрей! Еще одна пуля обсыпала комочками земли лицо. Невоструев ухватил Кропоткина за ремень, крикнул: «Тяни!» – и сам стал свободной рукой толкать от себя землю. Сантиметр за сантиметром он спускался с вершины. Стрельба прекратилась. «Уходят!» – понял он, оставил Кропоткина и переполз к пулемету. На поляну выскочили два всадника. Невоструев прицелился, нажал на спусковой крючок. Одна лошадь, будто споткнувшись, упала, за ней рухнула на землю другая, но всадники вскочили и, пригнувшись, кинулись к лесу и скрылись в нем. Снова над сопкой просвистели две пули и стало тихо-тихо; в этой тишине отчетливо послышался цокот копыт скакавшего во весь опор коня – это к месту боя торопился Манап Кочукбаев.

Возле трупа красноармейца Кропоткина (пуля попала ему в голову) стояли пограничники с зелеными фуражками в руках. Снял свой лисий малахай и Манап. Он задумчиво смотрел сквозь листву дерева на снежные вершины гор и думал о жизни. Ему вспомнилось, как совсем недавно Кропоткин и еще несколько красноармейцев, перевалив через скалистый хребет, неожиданно напали на басмачей, пытавшихся увести женщин и угнать скот из аула. Бой был короткий, жестокий. Никто из басмачей не ушел. Хозяева аула зарезали барана, приготовили бесбармак. Кропоткин ел бесбармак руками, хвалил повариху, смеялся.

– Честное слово, побьем всех басмачей, женюсь на казашке и останусь здесь! – восторженно говорил он, аппетитно пережевывая жирные куски баранины.

Перед глазами Манапа стояло улыбающееся лицо Кропоткина. – Горы вековечны, человек – нет!

– Война, Манап. Война! – сказал Невоструев и надел фуражку. – Догонять нужно тех.

Кочукбаев повернулся к нему.

– Бери, командир, двух человек. Перехватим! – Тоже надел малахай Манап, потом помолчав немного и как бы убеждая самого себя, проговорил:

– Другой дороги нет! Только по той щели смогут пройти.

Манап торопил своего Воронка, где можно, пускал его крупной рысью. Четверть часа они петляли по лесу, поднимаясь все выше и выше; лес становился реже и ниже и наконец кончился совсем. Впереди – гранитные скалы, ледники. Кочукбаев направил коня в расщелину, которая была такой узкой, что по ней, казалось, едва мог двигаться только один человек, но манаповский конь протиснулся в узкую щель и скрылся вместе с всадником за высокой гранитной скалой. Пограничники последовали за ним. Узкий коридор спускался круто вниз и, расширяясь, пересекал ущелье.

– Или где мы шли, или здесь пойдут. Другой дороги нет! – сказал Манап и слез с коня.

Спрятав лошадей, пограничники стали ждать.

– Без команды не стрелять! – предупредил всех Невоструев. По ущелью дул холодный ветер, мерзли руки и ноги, но никто не думал о том, чтобы погреть замерзшие руки и ноги – любое движение могло выдать засаду.

Ждать пришлось недолго. Впереди показались два человека. Шли они быстро, но бесшумно – мягкие ичиги, в которых были обуты басмачи, удобны в горах. Вот уже можно было разглядеть их лица: обветренные, небритые, грязные цветные чалмы, сбившиеся и растрепанные, грязные полосатые халаты, ножи на поясах и винтовочные стволы, торчавшие из-за спин. Когда басмачей от засады отделяло метров двадцать, Невоструев крикнул:

– Стой! Руки вверх!

Басмачи вздрогнули от этого громкого, неожиданного окрика, остановились, озираясь по сторонам. Один начал поднимать руки, другой схватился за винтовку. И тут тишину гор разорвали три винтовочных выстрела – оба басмача ткнулись головами в каменное дно ущелья.

Невоструев поднялся, посмотрел с укором на Манапа и двух красноармейцев, хотел спросить их почему без команды стреляли, однако передумал.

– Снимите с них оружие.

Невеселыми возвращались домой пограничники. Операция в общем-то была удачной: пять басмачей убито, семь взято в плен, но погиб их товарищ. Особенно тяжело переживал Невоструев. Он десятки раз задавал себе вопросы – правильно ли командовал боем, правильно ли поступил Кропоткин. И каждый раз, анализируя действия свои и Кропоткина, приходил к выводу – правильно. Но вывод этот не успокаивал. Проходило немного времени, и он снова спрашивал себя: «Что можно было сделать иначе?»

Кропоткина похоронили на посту. Боевые товарищи простились с ним трехкратным залпом.

Агнесса Гендлина
ЖЕНА ПОГРАНИЧНИКА

На далекой заставе ждали нового офицера. Об этом пока никто официально не объявлял, но о его приезде уже несколько дней знали все. И как-то поздним вечером разговор о новом заместителе зашел в канцелярии, где, кроме начальника заставы и старшины, сидел и прибывший утром из части седой полковник.

– Как вы фамилию назвали того, кто к вам едет? Зимин? – переспросил он. – А имя и отчество его не помните?

– Евгений Константинович.

Полковник улыбнулся.

– Ну конечно! Это же сын пограничника старой гвардии, генерала Зимина Константина Николаевича, моего давнишнего сослуживца. Я всю их семью знаю. А если сын в отца пошел, то можете считать, что вам повезло с заместителем!

Полковник встал и начал ходить по комнате, как человек, на которого нахлынули неожиданные воспоминания.

– Да, служили когда-то вместе, когда вы, капитан, пешком под стол ходили, – продолжал он. – Я ведь и мать Евгения – не Зинаиду Ивановну, а первую жену Константина Николаевича, Ирину, – хорошо знал.

Он сделал, как опытный рассказчик, паузу.

– А что, интересно дальше послушать? Вы ведь про то время только по книжкам знаете. А у нас, у нашего поколения, это все происходило на глазах…

* * *

На маленьком полустанке поезд задерживается всего на две минуты. Молодой командир и его жена, еще более юная, заранее собрали весь свой багаж – два небольших чемодана, подхватили двух почти одинаковых маленьких толстых мальчишек. Пассажиры, ехавшие с ними вместе, проводили Зиминых с шутками, добрыми напутствиями.

Костя Зимин, получая назначение «для дальнейшего прохождения службы», знал, что поездом ехать придется трое суток, а дальше – на лошадях, около ста километров.

Ночевали они в небольшом селе, в хатке у Ивановны, где всегда проездом останавливались пограничники. Она встретила гостей так, будто знала их давным-давно. Накормила, приготовила постели и сама уложила ребятишек, которых дорога совсем утомила.

А утром снова в путь.

…Жизнь на заставе шла своим чередом. Ушли наряды на охрану государственной границы. Инструктор Загоруйко занимался со своей овчаркой, кто чистил оружие, кто коня… И каждого из них занимали одни и те же вопросы о новом начальнике: какой-то он? будет ли он для них таким же «батей», каким еще совсем недавно был Березин? Березин погиб всего три месяца назад в схватке с басмачами, и на заставе была свежа память о нем – умном, требовательном и душевном командире.

– Слышь, Петро! Петро Загоруйко! За Мухтаром своим ты смотришь гарно, а як гвинтивочка? Тебе Березин не раз робыв надир, а що скажет новый?

– Петру надо раз в неделю мозги обязательно чистить, – сказал подсевший к ним Бейсек. – Как мой старик дома арыки чистит, так и Петру…

Загоруйко не дал ему договорить.

– А уж ты, Бейсек, помолчал бы! Самому недавно попало, а туда же – с критикой лезешь. Нашелся Белинский! Слыхал про такого? Нет? Ничего, семилетку после заставы кончишь, там тебя просветят.

– Семилетку? Семилетка – мало… Москва поеду, вернусь – буду начальник. На «губу» посажу тебя за такой разговор.

Но чем бы они ни занимались – службой или шутками, а мысль о новом начальнике не выходила из головы.

К вечеру он приехал. И сразу пошел в обход по заставе. Знакомился с бойцами, осмотрел лошадей.

– Как звать?

– Жумакулов Бейсек, товарищ начальник!

– Кто родители?

– Отец – мираб, дома много ребятишка есть. Я приходил сюда, помогал по хозяйству. Время подошло, начальник мне сказал, Березин: «Скоро примешь присягу, винтовку получишь. Границу будешь беречь, воду будешь беречь, чтобы больше баям не досталась». Теперь присягу принимал, винтовка – есть.

Отправив на границу наряд, Зимин долго сидел в канцелярии, знакомился с делами, рассматривал карту участка. Тускло светила керосиновая лампа.

Поздно… Неподалеку в неустроенной квартире спят Сашка и Женька. Женька хмурит во сне темные брови, что-то ворчит. Ирина, набегавшись за день, свернулась калачиком на диване.

Потихоньку, чтобы не разбудить жену, Костя загородил лампу журналом, сел за стол, выпил кружку молока и достал свою тетрадку. Была у него такая тетрадка – давнишнее тайное увлечение: записывать интересные разговоры, запомнившиеся в книгах мысли, а главное – впечатления о людях, о работе.

«Баккал Владимир. Что ты за боец? В тумбочке у тебя лежит томик Дидро, а Загоруйко сказал, что Володя читал им стихи какого-то Омара Хайяма и что многие выучили. «Вот, например, послушайте, товарищ начальник». И Загоруйко прочитал стихи, которые мне тоже очень понравились. Омар Хайям? Таджикский поэт? Да, кажется так.

 
Чтоб мудро жизнь прожить,
Знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
 

У Баккала отец ученый, профессор. Парня, видимо, любят здесь. Загоруйко сказал мне доверительно, что Вовка парень хороший, «тильки дюже хлипкий». Я ему ответил: мол, ничего, привыкнет Владимир, все будет хорошо».

Только в третьем часу Зимин прилег. И сразу заснул.

Незаметно подошла осень. Теплая, с долгим бабьим летом. На заставе успели заготовить много грибов, ягод. Служба шла относительно спокойно: задержали трех нарушителей границы, а по тем временам это было очень мало. В самом начале зимы внезапно загорелось сено – поджег по всей вероятности кто-то из банды Темирбека. Но пожар заметили, сгорел только один стог.

В конце февраля заболела прачка, пришлось отправить ее в часть, а оттуда в город. Приехала новая – украинка Зина, тихая, улыбчивая. Ира быстро подружилась с ней. Сашка и Женя любили слушать, как поет тетя Зина трогательную песню про лихого Петруся, у которого бело, как снег, лицо и черные-пречерные усы.

Весна наступила по-южному быстро. Теплый ветер покрыл зеленой листвой деревья.

– Костя, милый, отчего мне так тревожно? Почему ты поздно домой приходишь? Все сидишь и сидишь там, уезжаешь тайком от меня. На кого ты похож? Похудел, почернел весь. Что, опять неспокойно?

Она не договорила. Жена пограничника тоже ведь должна быть мужественной, сдержанной. Ира посмотрела на него виновато и настороженно, прижалась щекой к его лицу и зашептала в самое ухо:

– Костя, у нас опять будет маленький. Слышишь?

Зимин подхватил ее на руки, поднял под потолок.

– Как же я могу не слышать, когда ты шепчешь в самое ухо! Ирка, молодец! Ты просто молодец у меня.

Но им не суждено было вместе пережить эту радость.

* * *

К Зимину с трудом возвращалось сознание. Временами какие-то проблески – и снова провал… Он бредил, скрежетал зубами. Когда же приходил в себя, то ему хотелось скорее впасть в забытье. Он начинал вспоминать жизнь, прожитую с Ирой, но все воспоминания неизменно обрывались страшной картиной ее гибели.

Были минуты, когда ему казалось, что это он, он виновник ее смерти. Тогда он дергался, собираясь вскочить, но от нечеловеческой боли в ноге снова терял сознание.

Зина уже несколько часов неотлучно находилась у постели раненого Зимина.

– Ирка, где ты! Иди сюда, Женька плачет, а ты бегаешь, ты накорми ребенка, тогда и бегай.

Зина наклонилась к нему:

– Константин Николаевич, вам опять плохо?

– Ира-а-а!..

Это же было – было в деревне, где он проводил отпуск с женой. Мать пошла доить корову и взяла с собой Сашку, а его оставили присматривать за грудным Женькой. Ира залезла на сеновал, загорала там на солнце. И уснула. А тут Женька проснулся и начал кричать. Костя звал ее, звал, а она все не шла.

– Ирка! Ты где? Женька же плачет! Не могу же я грудью его кормить!

– Константин Николаевич, я тут, я – Зина… Дома все хорошо, ребята здоровы…

Зимин ненадолго узнал Зину, вспомнил, каким молодцом она держалась в тот страшный день и как много сделала для них, для всех…

А начался тот день обычно.

Ира собралась с ребятами в ущелье. Пусть не беспокоится, они недалеко, да и поесть с собой взяли, и воду для ребят прихватили. Женьке намотали на шею шарф. Он накануне жаловался: «Каша не лезет, горло болит». Насчет болезни горла Костя, конечно, сильно сомневался. Хитрит Женька, просто кашу терпеть не может. Ира в цветастом легком платье, голова повязана косынкой, с корзиной в руках. Мальчишки – один справа, другой слева – держались за мать. Так они и прошли мимо грозного Мухтара, который, хоть и привык к ним, но фамильярничать не позволял. Потом они – все трое – обернулись и помахали ему на прощание.

– Далеко не ходите, поняли?

– Хорошо, Костя, не волнуйся, не пойдем. Вечером – грибы со сметаной…

Зимин обхватил руками голову и протяжно застонал… Что же дальше? Дальше он готовился к политзанятиям с бойцами. Позвонили из части, предупредили: «Следите за Темирбеком… Он что-то замышляет. Потрепали его, вот он и лютует. В случае чего, немедленно шлите к нам за помощью».

Потом он распечатал письмо от друзей – из Москвы. Вот посмеется Ирка вечером! Друзья предлагали длинный список имен для Зимина-третьего и – на всякий случай – такой же перечень для возможной сестры маленьких Зиминых. Они утверждали, что три парня в семье – это шесть постоянно разбитых коленок и не счесть, сколько разбитых девичьих сердец, когда младшие Зимины подрастут…

– Нет, нет, нет! Не могу больше об этом! Не хочу! Я с ума сойду… Зина, Зина, ты ничего не забыла мне рассказать об Ирине?

– Константин Николаевич! Не можно так! Успокойтесь… Вы же не забывайте, что у вас дети.

Верно, у него есть сыновья, ее сыновья. А Зина тогда пришла и сказала: что-то долго нет Ирины с хлопчиками. А что же он? Пошел проводить занятия. Забыл? Нет, не забыл, не забывал о них ни минуту. Просто решил, что еще рано, придут. Да и не было, кроме неопределенного звонка из части, никаких оснований для беспокойства. По оперативным данным, Темирбек сейчас находился довольно далеко от их заставы.

Ирину с ребятами бандиты Темирбека поймали, когда они с полными корзинами грибов и большим букетом полевых цветов возвращались домой.

До заставы оставалось немногим больше километра. Ей скрутили за спиной руки, мальчишек связали одним ремнем. Женькиным шарфом завязали им рты и бросили под куст ежевики. Сорвав с головы Ирины платок, они сделали из него кляп и заткнули ей рот. И только одно бандиты упустили проверить – туго ли сидит кляп. Ирина перестала сопротивляться и как-то вся сникла.

Темирбек, здоровенный детина в белой папахе, по-своему оценил это. Он улыбнулся:

– Ты спокойная – это лучше… Проведешь нас мимо заставы, чтобы они нас не трогали. И мы никого не тронем, уйдем своей дорогой… – И он засмеялся хрипловатым смехом.

Ирина пошла тропой, которая вела к широкой площадке у самой заставы. Костя ей как-то говорил, что это место лучше всего простреливается с огневых точек, да и укрыться на ровном месте бандитам будет труднее.

По бокам шли двое с винтовками в руках. Сзади, в окружении своих телохранителей, ехал Темирбек с маузером и шашкой. Ставка его была проста. Начальник сразу не решится открыть огонь, растеряется, ведь надо будет стрелять в жену. Время будет выиграно, и победа достанется на этот раз легко.

Первым заметил басмачей часовой на вышке боец Баккал. Немедленно открыть огонь… Но тут он увидел связанную и оборванную жену командира. И оторопел. И все же почти тотчас доложил дежурному по заставе.

По команде Зимина пограничники быстро заняли оборону. Вышедшие на площадку бандиты были уже совсем близко от блиндажей, их было видно как на ладони. Вот стоит его Иринка, живая и невредимая! А сзади ухмыляется этот шакал Темирбек. Именно таким он и представлял себе этого матерого бандита.

Пограничники, находившиеся в одном блиндаже с Зиминым, поглядывали то на него, то на Ирину… Всех охватил ужас.

И словно почувствовав их состояние, Ирина вытолкнула кляп и закричала:

– Костя! Родной! Стреляй! Я всегда буду с тобой. Стреляй, а то всем нам конец! Их много. Прощай, дорогой…

Темирбек полоснул ее клинком от плеча к животу, и она, обливаясь кровью, упала.

– Огонь! Огонь! Огонь! – закричал Зимин.

Завязалась перестрелка. Бандиты рассыпались по площадке, некоторые из них попадали, чтобы никогда больше не подняться. Были среди них и раненые, пытавшиеся уползти в ущелье. Справа открыла огонь другая группа басмачей, намеревавшаяся обойти заставу с тыла. Яростно бил пограничный пулемет. Он косил и косил врагов, а они все лезли…

– Ленту! Новую ленту! – кричал пулеметчик, протягивая руку своему помощнику. В это же время из-за бани короткими очередями прижимал басмачей ручной пулемет. Воспользовавшись задержкой, пока сменилась лента, несколько басмачей ворвалось в крайний блиндаж. Там завязалась рукопашная схватка.

Зину перестрелка захватила в бане, где она стирала солдатское белье. Когда под прикрытием пулеметов Зимин повел оставшихся в живых пограничников на основную группу басмачей, заходивших с тыла, стрельба на площадке поутихла. Зина успела пробраться к телу Ирины. Успела оттащить ее в безопасное место, прикрыла ветками. Ее обстреливали. К счастью, пуля лишь обожгла руку.

А жестокая схватка с басмачами продолжалась. Зимин был ранен в плечо – легко. Он продолжал руководить боем. Только тогда, когда его тяжело ранило в ногу и он упал, ему пришлось приказать:

– Старшина! Бери на себя все… Отводи людей на заставу. И держитесь, держитесь, пока не подойдет помощь.

Старшина хотел выделить ему бойца для сопровождения, но Зимин отдал свой последний приказ:

– Сам доползу. Людей и так мало.

В ста метрах от заставы силы покинули его. К нему подползла Зина, перевязала раны.

Она на себе утащила его в кибитку – к их другу.

Подкрепление из части подоспело вовремя, и банда Темирбека была уничтожена.

Перепуганных ребятишек Зимина, о которых в пылу боя забыли, нашли только ночью. Они тряслись и плакали. Командир части Соколов, боевой командир, не раз смотревший смерти в лицо, не выдержал, отвернулся. Он глухо сказал:

– Закутать… В мою машину. И в санчасть, немедленно.

Зимина туда отвезли несколькими часами раньше.

В санчасти Саша долго молчал. Врачи даже думали, что он может так и остаться немым. Но через неделю мальчик, глядя прямо в глаза доктору, вдруг сказал:

– Я знаю, что с мамой. Знаю… Скажите, где папа? Что с ним? Его убили? Тоже убили?

Женька часто принимался плакать. Он стал немного заикаться, но доктор сказал, что это пройдет.

Когда Зимин поправился, ему дали отпуск. Вместе с Зиной и ребятами он собирался в Москву. Но до отъезда они побывали на заставе, поставили памятник Ирине.

Костя в одиночестве просидел на ее могиле всю ночь.

Что же потом?

Ребятишки совершенно не хотели ничего понимать и висли все время на шее у Зины. Она и сама очень привязалась к ним. С Сашей разговаривала, как со взрослым. Женьке рассказывала сказки. Дети не собирались с ней расставаться.

Но им и не пришлось. Много, много лет прожили вместе, пока не выросли и не улетели из родного гнезда. Саша – так в самом прямом смысле улетел, поступил в летное училище. А Женька – в пограничное.

Константин Николаевич учился в академии и снова попал на границу. Зина стала его женой через два года после гибели Ирины. Всю войну семья Зиминых прожила в Казахстане. От отца с фронта письма шли не часто, но все же шли, и черная похоронная стороной миновала их дом, В 1945 году Зимин, уже полковником, приехал в Москву, куда к тому времени перебралась Зина с ребятами.

И год прошел, и пять, и двадцать пять… В доме отдыха на юге уже несколько дней ждали приезда генерала Зимина. Генерал несколько месяцев назад ушел в отставку и первый месяц своего «вольного» отпуска решил провести в местах, хорошо ему знакомых с молодых лет.

Вместе с генералом отдыхала его жена – высокая немолодая женщина с большими серыми и немного грустными глазами. Они часто гуляли вместе – она и муж, высокий, статный, но совершенно седой. Со стороны всегда все заметно, и было видно, что им хорошо вместе.

Но раз в день Зинаида Ивановна непременно спрашивала сердито и ласково:

– Ты можешь мне ответить, Костя, когда же будут письма от мальчишек?

Зимин разводил руками:

– Ты все забываешь, что у них – служба… А у твоего старшего у самого уже мальчишка. Ничего, не огорчайся, напишут.

Он поглаживал ее по руке и находил те слова, которые успокаивают жену не только когда ей двадцать лет, но и когда далеко за сорок.

* * *

Как живут Женька и Саша? Евгений Константинович Зимин служит на пограничной заставе. Служит хорошо. А Александр Константинович – летчик на Дальнем Востоке.

В квартире генерала и его жены на письменном столе в рамочке стоит небольшой портрет смеющейся молодой женщины – совсем девчонки. С портретом Ирины генерал никогда и нигде не расстается.

А его вторая жена, вторая мать его сыновей, читает письма и все спрашивает своих мальчиков, скоро ли они приедут домой в отпуск.