Текст книги "Пограничными тропами"
Автор книги: Олег Смирнов
Соавторы: Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Юрий Семенов,Василий Александров,Павел Шариков,Юрий Кисловский,Василий Щур,Алексей Ионин,Тихон Афанасьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 30 страниц)
Ох как Чураков подосадовал в эту минуту на свою несообразительность: впустить бы танки на дорогу и встретить их в узком месте, как в ловушке. И тут на глаза Дмитрию Дмитриевичу попались два бойца в окопчике справа. Редкий кустарник хорошо маскировал их, и они стояли, навалившись грудью на бруствер, держа наготове по связке гранат, – танки шли на них.
Глянул назад – отойти скрытно еще можно успеть. Чураков окликнул бойцов, приказал:
– Ползите под обрыв! Головной танк пропустим. Подорвите его, чтобы ни пройти там, ни проехать… Сделаете?
Те подползли к обрыву, и чекист только сейчас разглядел в усатом бойце милиционера.
Стремительно приближались танки. Теперь они уже мчались парами, и была в их шумном напористом броске самоуверенность и наглость.
– Головной пропустить! – передали по цепи приказ Чуракова. Скрылись притаившиеся в окопах бойцы. Сильный взрыв раздался поблизости, и все увидели запылавший танк. Второй же, идущий за головным, уклонился влево, проскочил кустарник, окоп, который покинул Ефим Анисенко с бойцом, и танк уже было не достать.
Несло в окопы черную гарь, стало душно, завеса прикрывала обороняющихся, не давая возможности уследить за танками. Они начали маневрировать, приближаясь с разных сторон.
Зайцев был наготове: ждал «свой» танк. Тот не свернул в сторону, как другие, не петлял, шел напролом. Вот уже двадцать метров до него…
– Давай, сержант! – поторопил Зайцева Лыков.
Раздался скрежещущий взрыв – и танк, гремя перебитой гусеницей, развернулся возле края траншеи. Было видно, как по нему кто-то ударил бутылкой с горючей жидкостью: расползались по броне языки пламени.
Оглохший и растерянный Зайцев выглянул из окопа, и широкая улыбка осветила его лицо: «Подбил-таки!» Остальные машины свернули на юг, к Лучкам. Грохнул взрыв позади, далекий и глухой, донеслись один за другим выстрелы… Чураков рукой тронул рядом стоящего красноармейца.
– Сбегай туда, на дорогу, – приказал он. – Чего там у них? – Но тот, не успев пробежать десятка шагов, остановился. Навстречу ему показались четверо: красноармеец, милиционер и двое в гражданском – пожилые, с винтовками, несущие что-то тяжелое в мешке.
Не дойдя до траншеи, они залегли – просвистел снаряд. И снова вскочили, бросились в укрытие, едва успев спастись от обрушившегося артобстрела. Танки открыли огонь. Они остановились в лесочке слева, яростно палили из пушек, не причинив, однако, вреда обороняющимся. Вскоре два танка обогнули клин леса, скрылись за ним. А третий остался.
– Дайте-ка я его… по-ленинградски, – сказал смертельно усталый Лыков и крепко ухватил связку гранат.
Он пополз не останавливаясь, лишь на мгновение залег в кустах, глянул на рытвину впереди справа, но не воспользовался укрытием, а рванулся к танку напрямую по равнине, с разбегу швырнул связку гранат. Потом упал неловко, боком, и в тот же момент жахнул, сверкнул огнем тяжелый взрыв. Молчал танк. Не шелохнувшись, лежал лицом к земле и пограничник.
С тревожным предчувствием Зайцев бросился на помощь другу. Сержант в открытую подбежал к нему, склонился, осторожно перевернул на спину и понял, что нет больше Лыкова.
Не обращая внимания на пылающий танк, Зайцев попробовал перенести Лыкова к окопу, но сделать этого не смог – сил не хватило. Он достал из кармана его гимнастерки партийный билет и красноармейскую книжку, фотокарточку девушки… Подоспел Чураков с бойцами. Один из них поддерживал раненую руку.
– Да-а, – только и проговорил скорбно Дмитрий Дмитриевич. Лыкова перенесли и положили на дно окопа. Зайцев и Анисенко посидели возле убитого, сержант потянулся за лопатой.
– Вы чего явились? – спросил наконец Чураков прокурора и кассира.
– Гранаты прислали… вот принесли, – ответил прокурор. А кассир то и дело поправлял на носу пенсне, выкладывал из мешка на траву гранаты.
– Дорогие вы мои ополченцы! – с нежностью сказал Чураков. – Спасибо. – И тут же к Анисенко: – Остановили, значит?
– Остановили, – подтвердил Ефим и добавил: – Наглухо!
– Винтовку раздобыл? – спросил Чураков у кассира. – Это одобряю. И мешок, видишь, сгодился.
Кассир протянул маузер.
– В целости возвращаю, на нем ваша фамилия написана. Память!
– Вот чему уж не пропасть! – изумленно воскликнул Чураков. Анисенко чего-то забеспокоился и побежал к своему окопу, скрытому в кустах. Проводив милиционера вопросительным взглядом, Чураков снова обратился к «ополченцам»:
– Теперь давайте обратно в Лучки.
– За гранатами? – уточнил прокурор.
– Нет, больше не надо, – ответил Чураков. – Доложите полковнику Рогатину, что стоим твердо. Четыре танка подбили. А два пошли к Лучкам. Поняли?
Время шло, начинало темнеть. Издалека доносился рокот танков, несильный, ровный. И со стороны Лучков редко хлопали разрывы снарядов.
– Еще немного, и можно уходить, – вслух поделился мыслями Чураков, поглядывая на Зайцева, грустно сидевшего у края свежей могилы.
Вдруг появился с двумя автоматчиками батальонный комиссар Белоусов.
– Михаил Артемьевич! – распростер руки Чураков. – На подмогу к нам, что ли?
Белоусов внимательно оглядел подбитые танки: «Поработали, значит!»
– Отходить приказано, – сообщил батальонный комиссар. – Сейчас Котовенко пролет моста у берега взорвет… Переправу раненых наладили в Лучках. Трясина там. Плетни, сараи поразбирали.
– Отходить по одному! – громко приказал Чураков. – По окраине Сенчи… На Лучки!
Зайцев оставил рубеж последним. Он сбегал к лесочку, принес фуражку Лыкова, и теперь она зеленым пятном украсила небольшой черный холм. И пошел от могилы тяжело, устало, сгорбившись под тяжестью двух винтовок на плече.
* * *
Генерал-майор Белоусов, полковник в отставке Чураков и Котовенко с волнением проехали по местам боев.
Сенча разрослась, целехонький сереет мост через Сулу. А млына не стало. Чураков задумчиво стоял у края распаханного поля, смотрел в противоположную сторону от села.
Белоусов пошутил:
– Опасался я, Дмитрий Дмитриевич, как бы здесь враг в атаку не бросился.
– Ребят вспомнил… Кстати сказать, сержант Зайцев в Саратове живет, на твоей родине, Михаил Артемьевич.
– Тот, рыженький?.. Помню, с ним под Лучками отбивались.
По дороге встретили пожилого дядьку, разговорились.
– Как не помнить тот сентябрь, – оживился старик. – Начальником почты я был. К нам в сени занесло снаряд. Стены – в щепки и ведра – в воздух. Мы прятались. Наши все на мост рвались.
За Сенчей вдоль берега густо разрослись деревья, и дорога не петляла – не было топких мест. Трое шли по ней неторопливо и легко, вспоминали былое.
Беленькие, чистенькие хаты украшали Лучки. По широким прямым улицам бегала детвора, и как-то не верилось ветеранам войны, что здесь когда-то прошли тяжелые бои.
В ту памятную ночь переправить всех на противоположный берег не удалось. Полковник Рогатин собрал чекистов и приказал Белоусову оборонять село, Котовенко – отыскать новые средства переправы и поддерживать порядок на берегу реки, Чуракову – организовать боевые группы, питание участников обороны, вынос раненых и оказание медицинской помощи.
Создать оборону села – означало сформировать боевую роту. Все это Белоусов выполнил немедленно. Радость доставил обнаруженный в реке пулемет.
– Живем! – воскликнул Зайцев.
Плохо было с медицинским обслуживанием. И вдруг Чураков встретил около двадцати врачей и медицинских сестер во главе с полковником, привел их, растерянных, к низкой широкой церкви, приказал немедленно оказывать помощь раненым.
С утра начались атаки гитлеровцев, и переправу пришлось приостановить. Подбили два танка. И фашисты больше не лезли…
Было уже темно, когда Белоусов с группой заслона бесшумно отошел в Лучки и последним покинул правый берег Сулы.
…Сейчас они втроем стояли на этом берегу, вспоминая трудное, незабываемое время.
– День тогда стоял такой же солнечный, яркий, – напомнил Михаил Артемьевич и, посмотрев на часы, заторопился. – Пора возвращаться.
Они должны были успеть на торжественное заседание, посвященное вручению городу-герою Киеву ордена Ленина и Золотой Звезды.
Василий Никитин
ТРИДЦАТЬ ОГНЕННЫХ СУТОК
Далеко уже за полночь, а в окне канцелярии начальника пограничной заставы майора Сергея Алексеевича Курилова все еще свет. Не меркнет этот огонек в ночи. Как маяк, светит он людям дозорного края.
Недавно Сергея Алексеевича наградили орденом Красной Звезды. Трудный и суровый боевой путь прошел он. Фронт, ранение и опять фронт, а потом, после войны, граница, беспокойная, трудная жизнь. Об этом человеке можно много и долго рассказывать, но здесь я поведаю лишь о тридцати сутках, проведенных лейтенантом Куриловым в боях у стен Ленинграда в грозном сорок втором году.
У СТЕН ЗИМНЕГОЕвгений снял с себя автомат, повесил его на торчавшую из развороченной стены доску, затем повернул пряжку ремня на бок, чтобы не мешала, и полез вверх по сохранившимся железным скобам. Курилов удивился ловкости, с которой Тахванов поднимался по трубе, чтобы сбросить оттуда убитого сигнальщика, и подумал, что с такими ребятами не страшно идти и в самое логово врага. А ведь год назад этот Женька гонял голубей, теперь воюет, и еще как!
Курилов вспомнил тот час, когда услышал тревожный и торжественный голос Левитана, известивший о вероломном нападении фашистской Германии. Он выбежал тогда на улицу. Встретил друзей и прочел в их глазах немой вопрос: «Что же будет?» Ребята молча смотрели друг на друга, точно боялись спросить об этом вслух. Он тоже молчал.
В тот день Сергей повесил на стенке своей комнаты политическую карту Родины и каждое утро отмечал флажками линию фронта, которая зигзагообразной линией охватывала огромные куски Украины, Белоруссии, Прибалтики, Молдавии, силилась выгнуться в сторону Урала. Через несколько месяцев флажки вплотную приблизились к Москве, и тогда мать, вздохнув, охнув, тревожно спросила: «Что же это такое?», – а отец сердито проворчал в ответ: «Да не ной ты, пожалуйста. Никто еще Россею не ставил на колени, не дастся она и бесноватому ефрейтору».
У подножий Алатау формировались дивизии, с утра до ночи слышалось окрест солдатское «ура!». Оно скатывалось с гор, где были полигоны, и врывалось в город.
Красные теплушки, точно челноки прядильного станка, метались по железным дорогам страны с Урала на фронт, оттуда в Казахстан, Сибирь, на Дальний Восток и вновь на фронт. Только Сережка Курилов, досадуя на свои восемнадцать лет, сидел дома, по-прежнему знал одну дорогу – в школу и обратно да иногда уходил в сады помогать женщинам снимать яблоки с самых высоких деревьев.
И вот он здесь, в самом пекле войны, и перед ним первый убитый враг. Курилов сожалел, что не он, а Женька прикончил вражеского сигнальщика. Гитлеровец был одет в кожанку, армейские сапоги, форменную фуражку. При нем ракетница, финский нож и пистолет «ТТ».
– Под наших ополченцев приоделся, стервец, – Евгений обшарил его карманы и извлек оттуда советский паспорт, деньги, обоймы с патронами. Все это он уложил в вещевой мешок и пояснил:
– Для отчета капитану Коломейцу, он ценности обожает.
Сергею не понравились намеки Тахванова на нечистую руку помначштаба по разведке, того самого капитана, что встретил Курилова довольно почтительно и, если не считать предупреждения насчет вольностей, – каких именно он так и не сказал, только пригрозил:
– Смотри у меня, чтобы все было в ажуре.
Курилов воспринял это как должное. На войне некогда пространно объясняться. Дело тут горячее, если и цыкнут на тебя – не велика беда. Поворачиваться надо. Однако сам на людей никогда не кричал и теперь спокойным тоном спросил:
– Слушай, Женя, ты отца любишь?
Тот изумленно уставился на Курилова, не понимая, к чему командир завел разговор об отце, но, видя серьезное и требовательное выражение лица офицера, протянул:
– Ну, люблю.
– А он тебя порол ремнем?
– Э-э, товарищ лейтенант, когда порют за дело, не так больно бывает. Подождите, и вам пропишет Коломеец ижицу.
Последние слова Сергей не расслышал, потому что со стороны фронта послышался сильный гром. Глянув туда, Сергей увидел надвигавшиеся на город черные тучи. Только тучи эти нигде не имели белесых прогалин и не обещали дождя. Это начинался очередной артиллерийский обстрел Ленинграда. Воздух стал тяжелым.
Одним прыжком Евгений перемахнул через груду камней, пробежал по вывороченной железной балке и нырнул в пролом стены соседнего дома. Сергей последовал за ним и через несколько мгновений, выскочив на другую улицу, ближе к Литейному, они увидели страшное зрелище. Летели вверх камни, доски, рамы, целые простенки, а оттуда, с неба, оседала едкая пыль.
А вой все нарастал. Хлопали зенитки, выбрасывая белые клубы дыма, которые повисали среди стаи «юнкерсов». Один бомбардировщик загорелся, пошел вниз и, прочертив над городом смолистый полукруг, врезался куда-то за Литейный. Женька возбужденно заключил:
– Есть, испекся!
Тахванов ринулся за угол дома и тут же исчез в лабиринте развалин. Разыскивать его было бессмысленно, и Курилов побежал через изрытую улицу, но поскользнулся и упал в глубокую воронку, больно стукнувшись головой о булыжник. Поднялся с трудом, потер зашибленный лоб и, выскочив из ямы, еще быстрее побежал к развалинам только что рухнувшего дома, над которым стояло облако пыли. Совсем рядом взвился зеленый огонек, медленно угасающий на глазах, точно падающая комета, а на него в пике пошел вражеский бомбардировщик. Курилов поспешил к Литейному. Для немцев этот завод – цель номер один. Оттуда выходят отремонтированные танки, орудия, зенитные установки. Литейщики не покидают цехов целыми неделями, спят и едят у печей и станков, вернее, почти не спят и почти не едят, но дают фронту оружие. Если бы весь их труд учесть по мирным нарядам, то завод выполнил бы пятилетку за один год. Но теперь подсчетов никто не ведет. Нормой рабочих стало одно мерило – фронт требует, и они дают ему все, что могут. Упади бомба на этот завод, и страна недодаст фронту многого. Этого допустить нельзя.
Сергей до боли в пальцах сжимает автомат и вдруг через пролом в стене видит бегущего человека в армейских сапогах, в форменной тужурке и в синих галях. «Ракетчик», – мелькнула догадка, и в тот же миг тупо и часто захлопали пистолетные выстрелы и новые ракеты взвились ввысь. Курилов вскинул автомат, с силой нажал на спусковой крючок. Человек сначала замер на месте, затем, скрестив руки на груди, плашмя хлюпнулся на тротуар.
Курилов подбежал к убитому, перевернул его вверх лицом и замер от ужаса. Перед ним лежала молодая женщина и еще не остывшими губами силилась сказать что-то, но не могла, и Сергею чудилось, что она упрекает его: «В кого стрелял?» Он понимал, что сразил вражеского сигнальщика, и все равно стоял, потрясенный случившимся. Как жестоко! Первая его пуля попала в женщину.
Бомбардировщики той порой миновали Литейный и сбросили взрывчатку мимо завода: сигнальщица не успела навести их на важный объект.
Когда Курилов отыскал Тахванова, то ничего не сказал товарищу о своих противоречивых чувствах.
Где-то за домом хрипло прогрохотали зенитки вслед уходящим восвояси «юнкерсам», и канонада стихла. Сергей и Евгений направились в штаб полка. Усталые, черные от пыли и дыма, они шли молча до самого подвала, где разместился взвод разведчиков.
Помощник командира взвода старшина Шибких встретил Курилова тревожным, усталым взглядом. Всегда спокойное, с нетающей улыбкой лицо его было теперь мрачно и сердито. В больших покрасневших глазах притаилась боль. Сквозь короткую щетину бороды проглядывала обветренная кожа, широкие брови переломились пополам и легли на лоб крутыми углами. Вяло козырнув, он доложил:
– Товарищ лейтенант, уничтожено пять ракетчиков, взвод готовится к ночным действиям.
Старшина насупил брови, умолк, но по всему его виду чувствовалось, что не сказал он о самом главном. Отведя старшину в сторону, Сергей спросил:
– Кто не пришел?
– Двое новичков и, – он понизил голос, – сержант Мамочкин.
– Мамочкин?! Не пришел?! – вырвалось у Сергея изумление, и прозвучало оно так, будто Мамочкин не имел никакого права не вернуться с задания. Помолчав, Курилов решительно заявил:
– Придет Мамочкин, вот увидите, Гриша.
Сергею хотелось приободрить Григория, вернуть старшине его улыбку, такую привычную и так нужную взводу. Но он не находил подходящих слов. Солдаты дымили самокрутками и не глядели друг на друга. Даже весельчак Манан Хабибуллин сегодня молчал.
А Сергей действительно верил, что Семен Мамочкин вернется: не в таких передрягах бывал этот сибиряк. Спустя полчаса Курилов вышел на улицу. Ветерок дохнул в лицо морем и разбудил давнишнюю страсть к морской службе, перенес мысли Сергея на родную Снайперскую улицу, в шумную ватагу босоногих сверстников. Сережка Луганский, его двоюродный брат, Женька Башмаков, Володя Голубев играли в Чкалова, Белякова и Байдукова, а он, Сережка Курилов, прозванный Колумбом, открывал новые материки на бойкой, но неглубокой Алма-Атинке, грезил тельняшкой. Когда «авиации» Снайперской улицы, вставшей на защиту родного неба, становилось трудно в бою, на помощь подоспевали быстроходные «крейсеры» Сережки-Колумба, они открывали огонь по врагу и обращали, его в бегство.
Тогда, на Снайперской, все было легко и понятно: наши не могут не победить. А теперь? Перед тобой настоящий враг. Победишь ли ты его? Ответить на этот вопрос нелегко.
Сергей провел рукой по стволу автомата и, почувствовав под пальцами острые грани колец, с болью подумал: «Заводы не успевают клепать оружие, даже некогда шлифовать и воронить стволы. Трудно приходится рабочим, ох как трудно!».
Он представил себе, как отец, уже немолодой и не совсем здоровый человек, от зари до зари строгает, пилит дерево, точит железо в колхозных мастерских; как мать-старушка, встав вместе с петухами, спешит в поле.
Погруженный в раздумья, он тихонько идет вдоль стены полуразрушенного здания и вдруг натыкается на изгородь маленького цветника. С Невы доносятся залпы орудий, где-то справа на подступах к Ленинграду жаркая перестрелка, а он стоит и смотрит на единственный чудом уцелевший цветок ночной красавицы и никак не может оторвать от него глаз. Нежный, бархатистый цветок среди развалин!
Когда-то, кажется, очень давно, Сергей дарил такие цветы Ане, очень бойкой, со смешными косичками девчонке. Где она сейчас?
Сергей открыл фляжку и полил цветок. Умытый и обласканный солдатской рукой, он засверкал, заискрился в отблеске угасающей зари, словно в каждой его клеточке вспыхнул яркий огонек. Курилов соорудил над цветком укрытие и нехотя побрел назад, в сырой и темный подвал.
Спускаясь по узкому коридору в глубь подземелья, с трудом нащупывая носками ступеньки, он услышал оживленные голоса и смех. Сердце радостно встрепенулось: пришел Мамочкин! Ноги разом побежали по ступенькам с такой легкостью, как носили его по школьной лестнице.
Войдя в подвал, Сергей увидел среди солдат, собравшихся вокруг каганка, сделанного из гильзы крупнокалиберного пулемета, массивную фигуру Семена Мамочкина. К удивлению Сергея, он, вечно молчаливый, вроде сердитый на всех, теперь бойко донимал Хабибуллина.
– Нет, погоди, – гудел его упругий бас, – зеленая твоя душонка. Бывал ты в нашей тайге, видал медвежьи пади, видал? А строганины нашей отведывал?
Хабибуллин, стараясь поддержать веселое настроение людей, вставлял в разговор такие шутки, что от дружного хохота солдат чуть не гас тщедушный каганок.
– Ну, вы, потише, – сердито предупредил Мамочкин и развернул лист письма.
Сергей остановился около бетонного столба и стоял, никем незамеченный в полумраке, слушая письмо Мамочкину от друга-охотника.
«Эх, Семен, тайга-то у нас какая! – говорилось в письме. – Вроде я впервые ее вижу, голубоньку. Вот я сейчас сижу в нашей медвежьей пади, внизу родничок звонко напевает. Вон белка шулушит старую шишку, а где-то дятел постукивает. Эх Семен, встал бы я и пошел по тайге до самого ее края, да костыли под мышками до крови тело натерли. Вот она, война-то, как прошлась по моей судьбе. Вам трудно там, а я сижу в своей тайге и слезами обливаюсь. Хоть и люблю ее до смерти, а сердце разрывается. Лучше бы прибило тогда снарядом, чем вот так остаться бесполезным».
Солдаты молчали. Семен обернулся, посмотрел на каждого из них и спросил:
– Ну как, хороша тайга?
Солдаты молчали еще с минуту, затем кто-то тяжело вздохнул, чиркнул спичкой, а весельчак Манан Хабибуллин уже на полном серьезе заговорил:
– Хороша, товарищ сержант, – и сразу переменил тему разговора, – вот только одного не пойму, почему мы сидим? Еще старик Суворов говорил, что лучший метод обороны – наступление.
Сергей смотрел на Хабибуллина и любовался его низенькой, округлой фигуркой, перекатывающейся от одного солдата к другому. Он какой-то весь наизнанку перед людьми. Никогда, кажется, ни одной мысли, ни одного желания не таит от товарищей. Эту черту его характера Сергей приметил в первый же день.
– Да ты, Манан, генералом родился, – подал голос Курилов, – чином только тебя обидели.
Хабибуллин, услышав голос лейтенанта, вдруг растерялся, на полуслове оборвал свои доводы о наступлении, с опаской посмотрел на командира и виновато объяснил:
– Да вот, товарищ сержант, письмо читал.
Он хотел еще что-то добавить, но умолк. А потом вдруг оживился:
– Вам тоже письмо. – Манан вытянул руку с конвертом и, обращаясь ко всем, потребовал: – Танцевать! Ребята, письмо от девушки, – танцевать! Давай музыку!
Курилов не стал противиться, не остановил Манана, хотя и хотелось спросить его, почему тот замял разговор, чего испугался и почему не доверил своих мыслей командиру.
– Танцевать так танцевать, – Сергей прошелся по кругу и увидел на лицах солдат довольные улыбки, а Женька Тахванов ткнул соседа в бок и кивнул головой в сторону Курилова, показывая: смотри, мол, какой у нас общительный командир.
Возбужденные солдаты забыли про костыли друга Мамочкина и продолжали шутить, а может, и не забыли ничего, только хотели казаться веселыми. Сергей присел к каганку и развернул письмо – треугольник со штемпелем «Алма-Ата».
«Милый Сережа, здравствуй! – писала Аня. Курилов прочитал эти слова и прикрыл их пальцами, чтобы никто не увидел. – Ты уж, наверное, на фронте. Я пишу и надеюсь, что моя весточка отыщет тебя»…
Сергей пробежал глазами страницы письма с такой быстротой, будто боялся, что письмо вот-вот вырвут из рук и он не успеет прочесть самого важного, самого интересного. Прочитав последние строчки: «А летать я все равно буду. Вот увидишь, еще помашу тебе крыльями где-нибудь над Берлином…», – он закрыл глаза, представил себе улыбающееся, со вздернутым носиком лицо Ани, косички с вплетенными в них лентами, улыбнулся и прочитал письмо вторично, медленно, по словам, запоминая каждую кудрявую буквочку.
«Милая ты, Аня, – плыли мысли в голове Сергея, – какая ты чудачка. Война в кино и война в жизни совсем разные вещи. Если встретимся, я расскажу тебе, что такое война».
Подумав об этом, Сергей вдруг припомнил, как он сам представлял себе войну, когда ехал на фронт. Тогда, воткнув бритую голову меж запрокинутых рук, слушая перестук вагонных колес, Сергей видел себя на передовой. Ему дадут взвод, и пропитанный порохом ротный скажет: «Держись, мальчик». И Сергей блестяще выполнит свой долг. Он будет разить нещадно танки и пехоту противника. Воодушевленные стойкостью молодого командира солдаты выдержат натиск врага, а Сергея, теряющего сознание, отнесут в медсанбат. Потом придет сам командир полка, а может и генерал. Он присядет рядом с Сергеем на кровать и скажет: «Спасибо, сынок!»
Представлялось Сергею и то время, когда он вернется домой весь в орденах и медалях, будет отнекиваться от рассказов о боевых подвигах и только Ане признается, что приходилось чертовски трудно и было страшно иногда.
– Пожалуйста, полюбуйтесь на него, – капитан Коломеец стоял перед Сергеем, широко расставив йоги, руки в бока, злой и раскрасневшийся от негодования. – Распустил всех, а за него «стружку снимают». Уже темно, а они тут прохлаждаются.
У Сергея защемило сердце, но волю ему он не дал, лишь виновато поднялся и молча вытянулся перед капитаном.
– Почему не докладываешь о результатах дня? Бегать я за тобой обязан, что ли? – продолжал шуметь Коломеец. – Ишь какой хлюст на мою голову выискался! Скоро генерал искать тебя будет. Смотри у меня! Это тебе не в саду яблоки сшибать – это война, – он обвел злым взглядом солдат и напустился уже на всех разом. – В героев опять играете. Почему без касок ходите?
Упоминание о касках вызывало у Сергея прилив смеха, и не от того, что помначштаба требует носить их, так положено, а потому, что Аня в письме просит беречь себя и советует носить каску. Однако смеяться теперь, когда начальник вошел в раж, совсем неприлично. Пусть кричит, да он и прав. И докладывать ему надо, и каски носить полагается, и вообще слушаться нужно командира.
Коломеец сделал еще несколько замечаний и, не спросив даже о потерях, выбежал из подвала, вроде за тем и приходил, чтобы накричать на людей, отвести душу. Так это и восприняли солдаты. Манан Хабибуллин, как только утихли тяжелые шаги капитана на лестнице, хмыкнул и пустил колкость:
– Каска-маска, блиндажная крыса.
– Рядовой Хабибуллин, разговорчики! – одернул его Курилов, давая понять, что командира не обсуждают, а ему повинуются, но у самого на душе осталось неприятное ощущение от крикливого тона Коломейца. Настроение людей было испорчено, а впереди бессонная ночь, ракетчики и бомбежки.
