Текст книги "Пограничными тропами"

Автор книги: Олег Смирнов

Соавторы: Анатолий Марченко,Геннадий Ананьев,Евгений Воеводин,Юрий Семенов,Василий Александров,Павел Шариков,Юрий Кисловский,Василий Щур,Алексей Ионин,Тихон Афанасьев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)

Выстрелы пограничников, укрывшихся за лошадьми, почти все достигали цели. То упадет подкошенная пулей лошадь, то вылетит из седла басмач; но бандиты видели, что перед ними только два человека. Два, а не пять. Они понимали, что эти не смогут остановить их. Стреляя на скаку, они стегали коней и подбадривали себя и лошадей громкими воплями.

Эти вопли были знакомы Невоструеву. Он уже слышал их не раз, они всегда вызывали у него чувство омерзения и ненависти. Но сейчас к этим чувствам невольно добавилось еще одно – страх. Он, как и басмачи, понимал, что вдвоем они не смогут остановить атакующих. Но этот же самый страх, желание остаться живым, подействовал на него успокаивающе. Невоструев стал стрелять спокойнее. Он даже стал замечать, как после каждого выстрела падал именно тот, в кого он целился, а если никто не падал, он злился на себя. О том, чтобы отступить, у него не было даже мысли.

А орущие, стреляющие на скаку всадники в цветных бархатных халатах, шитых узорами на рукавах, бортах и полах, быстро приближались, С сопки, где залегли пять красноармейцев, часто гремели залпы. Там, откуда они прискакали раньше и где осталось двенадцать пограничников против основной силы басмачей, тоже не стихала стрельба. Пограничники, ожидая банду, предполагали, что бой будет нелегким, и готовились к нему.

И вот уже совсем близко басмачи. Невоструев хотел встать во весь рост, чтобы штыком встретить врага, как вдруг лошади вместе с всадниками начали падать на мягкий песок, вдавливая его, скользя по инерции, поднимая пыль. Ветер подхватывал эту пыль и нес по лощине, а новые кони падали как подкошенные – слева с бархана бил по атакующим басмачам пулемет. Невоструев услышал знакомое, до боли родное «Ура-а-а!» и увидел скачущих с обнаженными клинками пограничников. Немного впереди всех скакал Никита Самохин.

Басмачи повернули коней и бросились врассыпную обратно. Невоструев тоже поднял своего коня, выхватил клинок и сколько было силы закричал: «Ура-а-а!»

Через несколько минут в лощине стало тихо-тихо. Ветер порошил песком цветные бархатные халаты и доносил оттуда, где осталось двенадцать пограничников против основной силы банды, приглушенные расстоянием звуки боя.

Оставив четырех красноармейцев, чтобы они собрали табун, который басмачи пытались перегнать за границу, Самохин пошел на помощь засаде.

А через час, когда бой прекратился, когда оставшиеся в живых басмачи сбились в кучку, когда пограничники начали сгонять лошадей, Самохин и Ивченко подъехали друг к другу, спешились и поздоровались.

– Ни одного из наших даже не ранило! – возбужденно, еще находясь под впечатлением боя, заговорил Самохин. – Молодцы ребята!

ВЕРБЛЮДЫ УХОДЯТ ЧЕРЕЗ ЛЕД

Командир комотряда Ибраш Сапаралиев, ехавший впереди отряда пограничников и вооруженных каракольских крестьян и рабочих, торопил коня, но туча быстро нагоняла их. Совсем немного не доехав до перевала Кок-Пак, он остановился, подождал, когда к нему приблизился Самохин с Невоструевым. Тем временем подтянулись и другие пограничники и комотрядовцы.

– Придется переждать грозу, – предложил Самохин, – коней сбатуем, сами – за камни.

– Может, проскочим через перевал, а там – ущелье. Иначе, много времени потеряем, – возразил кто-то из пограничников.

– Нельзя, нельзя! – наперебой отозвались на это сразу несколько комотрядовцев, а Ибраш насупился. – Меня трусом считаешь?! Их трусом считаешь?! Зачем зря погибать, кому польза будет?! Банда уйдет, муллы скажут по всем аулам: пошли отступники от веры против своих – аллах покарал. Кому польза будет?! Зачем у тебя голова?!

Самохин улыбнулся, слушая возражения Сапаралиева и понимая его обиду. Когда Ибраш горячился, Самохин всегда улыбался. Это раздражало Сапаралиева, он запальчиво спрашивал: «Что смеешься, командир?!» – потом успокаивался и тоже улыбался.

Сапаралиева и Самохина сдружила пограничная служба еще тогда, когда Самохин был начальником взводного участка в Милютинке. Манап, уроженец Кайнара, знал в горах каждую тропку. Его знали и уважали в округе все, уважали за силу, за то, что никогда не сгибал головы перед баями и всегда защищал слабых и бедных, порой рискуя своей жизнью, уважали за то, что он один из первых казахов стал коммунистом. Каждый раз, когда нужна была помощь пограничникам, он поднимал народ и шел со своими боевыми товарищами в поход на день, на два, на неделю, на месяц. Он всегда узнавал от местных жителей-казахов такие подробности, какими пограничники не располагали, и очень часто предлагал свой план операции. Обычно это был разумный и дерзкий план.

Вот и сейчас, когда к нему в Кара-Коль (он работал теперь заведующим районо) приехал начальник заставы Тасты Никита Самохин с шестью пограничниками и рассказал, что ему, Самохину, как служившему в этих местах раньше, знающему местность и население, приказано помочь начальнику соседней заставы Семену Кудашеву. На этом участке баи, собрав большую банду, начали откочевку за границу. И на этот раз Сапаралиев сразу же оповестил комотрядовцев, уже через день разузнал все об откочевке и предложил свой план. План был таков: послать в откочевку двух-трех надежных джигитов, чтобы они объяснили обманутым, куда ведут их баи, и постараться вернуть. Если же не удастся – навязать бой. Кудашеву же лучше всего, так как у него мало людей, не идти по следу банды, а, опередив ее, сделать засаду у перевала Алайгыр.

С этим планом согласились помощники Ибраша Танат Даулетов и Спит Акбаев, согласился и Самохин, только он считал, что шесть пограничников – это очень мало, и послал нарочного к начальнику ближайшей заставы Шуринину с просьбой помочь людьми. Шуринин выделил еще шесть пограничников с ручным пулеметом и мортиркой к гранате «дьяконова».

Двенадцать пограничников и сто комотрядовцев ускоренным маршем двинулись по следам банды, но надвигающаяся гроза вынудила их сделать остановку.

Ехать стало труднее, особенно тогда, когда отряд начал спускаться с перевала. Град таял, образуя лужицы на тропе. Лошади то и дело скользили, и на особенно крутых спусках приходилось спешиваться и вести лошадей в поводу.

Ущелье Тую-Аша встретило пограничников сырым холодом, застоявшимся запахом хвои, тихим журчанием ручейка, бегущего между камнями, ущелье сдавило отряд с двух сторон высокими крутыми скалистыми боками, густо заросшими тянь-шаньскими елями и шиповником.

Град, покрывший землю, скрыл все следы, поэтому невозможно было определить, давно ли прошла здесь откочевка и проходила ли она вообще. Но Сапаралиев, не останавливаясь, вел отряд все дальше и дальше, видно, был уверен, что именно в это ущелье спустились с перевала басмачи. Все молча ехали за ним, внимательно осматривая местность, надеясь увидеть хотя бы какой-нибудь след. Вот Ибраш остановил коня, спрыгнул с него и стал осторожно сгребать с земли и камней град.

– Плохо, командир. Кудашев идет по следу откочевки, торопит ее, – поднимая несколько гильз и показывая их Самохину, тихо заговорил Сапаралиев. – Не послушал наших посыльных.

– А может, не успели?

– Может, командир, может… Бой здесь был, большой бой. Не так давно. Вчера, наверное.

– Догонять нужно, быстрей двигаться! – послышались со всех сторон советы.

– Догонять? Верно говорите. А торопиться нельзя, – спокойно проговорил Сапаралиев.

Всего несколько человек знали о том, что в откочевку посланы джигиты. Но что они в ущелье Тую-Аша должны были возвратиться от откочевки раньше, чем сюда подойдет отряд, дождаться его здесь и сообщить ему о результатах переговоров, знал только один Сапаралиев.

Начали совещаться. Остановились на самом, по мнению большинства, приемлемом варианте: отряду медленно двигаться вперед, а трех-четырех человек на самых выносливых конях послать в разведку.

Вскоре вернулся один из посланных.

– Там два убитых пограничника! – сбивчиво стал докладывать он. – Раздетые, изрезанные. А близко от них могилы. Басмачи, должно, своих похоронили. Много могил.

Пограничники пришпорили коней.

Без шапок и фуражек стояли все возле убитых басмачами красноармейцев, смотрели и мысленно упрекали себя: «Опоздали!»

Упрекал себя в этом и Самохин, хотя понимал, что никто из пограничников и из комотрядовцев не виновен в опоздании. Немногим больше суток понадобилось для того, чтобы Ибраш Сапаралиев разведал обстановку и собрал отряд. Спешили и пограничники. За четырнадцать часов они доскакали до Подгорново. Коней не жалели.

Нет, они не были виновны в опоздании, причина была в другом: не было хорошей связи. Пока посыльный Кудашева доставил в отряд донесение, пока Самохину поступил приказ, времени прошло много, а Семен Кудашев, естественно, не мог ждать, пока придет помощь. Он решил преследовать откочевку, взяв с собой четырнадцать красноармейцев.

Здесь-то и произошел бой. Четырнадцать – против четырехсот. Силы неравные, все понимали это, и всех волновали одни и те же вопросы: «Где Кудашев, жив ли он и все остальные красноармейцы? Почему здесь остались убитые?» Ведь пограничники никогда не оставляют погибших товарищей, хотя ради этого нужно рисковать жизнью или погибнуть, – таков суровый закон границы.

Раздумья эти прервал цокот копыт, донесшийся из глубины ущелья.

– Два всадника, – определил кто-то.

Несколько человек по сигналу Самохина выдвинулись вперед и залегли за камни, остальные тоже были готовы в любой момент вступить в бой. Но опасения оказались напрасными – к отряду ехали джигиты, посланные Ибрашем в откочевку. Лица их были суровы, задумчивы, сразу можно было определить, что их поездка была неудачной.

По только им одним известным тропам пробрались они в ущелье Тую-Аша, встретили там откочевку, связались со знакомыми джигитами-бедняками, и те уже согласились было ночью связать главарей и вернуться обратно. Однако во второй половине дня оставленные у входа в ущелье наблюдатели сообщили, что с перевала спускаются пограничники.

Угнав в глубь ущелья овец, верблюдов и лошадей, басмачи сделали засаду: основные силы залегли в лесу у входа в ущелье, оставшаяся часть небольшими группами растянулась почти на километр, тоже замаскировавшись на крутых, заросших деревьями и кустарником склонах. Такое построение засады, как предполагали главари, даст возможность им уничтожить всех красноармейцев: войдет отряд в ущелье, они сразу же перекроют выход, а прорвать сильный заслон пограничники не смогут и попытаются пробиться в глубь ущелья, тогда их и станут расстреливать мелкие группы.

В ущелье въехали два красноармейца – басмачи молчали, не шевелились. Дозор проехал уже почти полкилометра, и тут Ефремкин, внимательно рассматривавший следы на дне ущелья, обнаружил, что некоторые из них уходят в лес, на крутые склоны. Он придержал коня, тихо приказал ехавшему за ним товарищу.

– Давай к Кудашеву. Пусть не въезжает в ущелье. Наверное, засада. Только не горячись, пускай думают, что мы ничего не заметили.

Говоря это, Ефремкин продолжал ехать вперед. Он остался один на один с басмачами. Прислушиваясь к удаляющемуся стуку копыт, он думал: «Догадались или нет враги, успеет ли предупредить Кудашева…»

Ефремкин старался вести себя так, будто он ничего не подозревает: так же внимательно рассматривал следы, осторожно объезжал камни и кусты, держа винтовку наготове, – в общем делал все, что положено делать дозорному. Движения его были подчеркнуто спокойны, предельно точны. Ему казалось, что из-за всех кустов, густо разросшихся по склонам, на него смотрят враги, сотни глаз следят за ним, сотни стволов направлены на него, и допусти он малейшую ошибку, дай понять басмачам, что распознал их замысел, как эти стволы выплюнут смерть. Каждую секунду он ждал рокового выстрела, боялся этого выстрела, но боялся не только потому, что ему страшна смерть, а еще и потому, что если выстрел прозвучит до того, как будет предупрежден отряд, то пограничники обязательно поспешат на помощь и погибнут все.

Он прислушивался к удаляющемуся стуку копыт, досадовал, что посланный им красноармеец едет слишком медленно, хотя сам же приказывал ему не спешить, он намечал впереди себя камень или куст и загадывал, что если доедет до намеченного рубежа и по нему не начнут стрелять, то все обойдется хорошо. Один за другим он проезжал загаданные ориентиры, намечал новые, ехал внешне спокойный, но внутренне напряженный до предела, готовый в любую секунду спрыгнуть с коня и вступить в бой.

Еще два пограничника показались в ущелье – второй дозор. Возглавлял его красноармеец Иваненко. Когда он узнал о подозрении Ефремкина, то приказал своему напарнику и встретившему их посыльному от первого дозора скакать к Кудашеву, а сам пришпорил коня и стал догонять Ефремкина.

Басмачи, не понявшие вначале, почему один пограничник повернул назад (если бы была обнаружена засада, ускакали бы оба), молчали, но когда увидели, что два красноармейца выскочили из ущелья к основным силам отряда и отряд остановился и спешился, то поняли, что их план теперь не будет осуществлен. Они начали стрелять.

Ефремкин и подскакавший к нему Иваненко, положив коней, легли за них и стали отстреливаться. Они не видели ни одного басмача, только пороховой дымок стелился между кустами шиповника, тянулся вверх, цепляясь за разлапистые еловые ветви, да пули свистели над головами. По нескольку пуль сразу же впилось в лошадей – они забились, захрапели, а потом затихли.

Перестали стрелять и пограничники. Они не шевелились, делая это для того, чтобы обмануть врагов, выманить их из-за укрытия. Хитрость, кажется, удалась. Стрелять басмачи перестали, стало почти совсем тихо, только у входа в ущелье не прекращалась стрельба из винтовок и пулемета. Ефремкину и Иваненко казалось, что бой приближается, что он уже идет в самом ущелье, и они не ошибались. Двенадцать пограничников, перебегая от камня к камню (атаковать на конях было безрассудно), теснили басмачей. Больше десяти бандитов на каждого, но это не останавливало их, красноармейцы рвались через поток свистящих пуль, чтобы спасти своих товарищей.

Ефремкин и Иваненко лежали не шевелясь, ждали, когда басмачи выйдут из-за деревьев. И они вышли. Вначале продвигались робко, прячась за камни, потом осмелели и пошли не пригибаясь. Взметнулись две гранаты, заполнив ущелье громом взрывов, криками раненых басмачей. Красноармейцы, воспользовавшись замешательством врагов, успели убить из винтовок еще по нескольку басмачей. Уже израненные, они бросили еще по одной гранате.

Весь этот бой видели джигиты, посланные Ибрашем в откочевку.

– Басмачи стали резать красноармейцев ножами, – закончил рассказ один из них. – Оба еще были живы, но сопротивляться уже не могли, только стонали.

Помолчав немного, рассказчик добавил: «После этого никто уже не согласился возвращаться из откочевки. Судить, говорят, теперь будут нас, расстреляют».

– А где Кудашев? – прервал его Самохин.

– Не пробился. Как стемнело, ушел. Видно, к перевалу Алайгыр.

– Что будем делать, командир? – обратился к Самохину Ибраш.

– Оставь двух своих, я – одного. Отвезут на заставу убитых. Сами – вперед. Ударим с тыла. Успеем. Кудашев на Алайгыре задержит банду.

Отряд встретил рассвет на перевале Ашутур. Еще десятки километров тяжелого горного пути остались позади, теперь до перевала Алайгыр было совсем недалеко – часов шесть-семь езды даже на уставших лошадях.

Справа серебрились на солнце ледники Семенова и Мушкетова, высилась озаренная солнцем пирамидальная вершина Хан-Тенгри, а внизу, в ущелье, едва различимая в предутренних сумерках, пенилась речка Сарджаска.

Комотрядовцы и пограничники невольно залюбовались хоть и привычной для них, но каждый раз неповторимо красивой картиной горного восхода, однако, любуясь рассветом, они одновременно просматривали местность и неожиданно заметили группу всадников, выехавших на небольшую поляну, расположенную по правую сторону Сарджаски, в километре от отряда. Самохин достал бинокль. На поляне были не пограничники.

– Надо проверить, – отнимая от глаз бинокль, проговорил он. – Со мной поедут пять человек.

Небольшой отряд начал спускаться по крутому склону к шумевшей внизу речке.

Всадники на поляне спешились и залегли, а когда группа Самохина стала приближаться к ним, открыли огонь из винтовок, высоко над головой пролетела граната и с оглушительным треском разорвалась недалеко от коней, оставленных пограничниками в укрытии.

– «Дьяконова»! Наши на поляне! Не стрелять! – громко закричал Самохин, рассчитывая на то, что его голос услышат и те, кто укрылся за камнями и обстреливает их. Но его надежда не оправдалась – выстрелы заглушили голос.

«Как убедить их, что мы не враги?! – думал Самохин. – Погибнуть от пули своих – нелепость! Что предпринять?» Он уже хотел вынуть носовой платок и помахать им, но в это время над головой пролетела граната «дьяконова» и он решился на другое.

Гранаты «дьяконова» были только на вооружении пограничников. Специальная мортирка надевалась на ствол винтовки, которая, стреляя, бросала специальной конструкции гранату, та летела далеко, громко разрывалась, но почти никого не убивала. Иногда лишь фиксировались случаи легкого ранения. О гранатах этих так и говорили: «Шума много – толку нет!»

Самохин подполз к красноармейцу, у которого была винтовка с мортиркой, надел на мортирку гранату и, подумав: «Теперь догадаются, что свои», – выстрелил в сторону поляны.

Граната «дьяконова» подействовала, выстрелы прекратились и начались «переговоры».

Отряд Самохина встретился со взводом пограничников и группой добровольцев-крестьян, выехавших на преследование банды, разграбившей обоз с обмундированием и переодевшейся в пограничную форму, пыталась уйти за кордон. Банда эта пришла из Киргизии. Возглавлял операцию по уничтожению банды командир взвода Швец.

– За басмачей вас приняли, – оправдывался Швец. – Черт знает как здесь воевать, в этих проклятых горах. На фронте все было ясно, а здесь… Опознавательные сигналы установить, что ли?

– Научимся и здесь воевать, – задумчиво проговорил Самохин. – Научимся… Дорого только учеба эта обходится. Очень дорого. А опознавательные сигналы – это хорошо, это нужно ввести. Я доложу по команде.

Проинформировав друг друга о своих задачах, отряды разъехались. Самохин торопил уставшего коня, злился на то, что без толку потерян еще один час дорогого времени (на перевале, может быть, уже идет бой и нужна помощь), обвинял и себя, и командира взвода в тактической безграмотности, даже в трусости, досадовал на ехавшего впереди, как ему казалось, слишком медленно Ибраша Сапаралиева.

– Побыстрей можно?! – ворчливо проговорил Самохин, обращаясь к нему.

– Не горячись, командир, коней беречь надо. Скоро бой, – спокойно ответил Сапаралиев и улыбнулся доброй, ласковой улыбкой. – Трудный бой будет.

Улыбка Сапаралиева подействовала на Самохина успокаивающе, его душевное напряжение стало спадать, и теперь он не так мрачно оценивал перестрелку в горах со своими. Он стал думать только об одном – о предстоящей схватке с откочевкой. Мысленно он распределял отряд на группы, определял каждой из них задачу, чтобы выйти к перевалу с трех сторон и, окружив басмачей, вынудить их сдаться. О полном уничтожении откочевки он не думал – там были не только баи и их подручные, но и обманутые бедняки, которые наверняка не будут сильно сопротивляться.

Тропа шла по берегу небольшого ручейка. На ней хорошо были видны свежие следы откочевки. Сапаралиев иногда пускал коня рысью. Вот тропа круто повернула влево и, петляя, поползла к перевалу Алайгыр. Туда лежал путь отряда, но Ибраш остановил коня у поворота.

– Откочевка не пошла на перевал, командир, по ущелью ушла – видишь следы, – недоуменно пожал плечами он. – Там дороги нет, там – ледник. Куда пошли – не знаю.

Снова небольшое совещание, на котором решили послать двух пограничников на Алайгыр к Кудашеву, выделить три дозора, один (головной) по следу банды, два других (боковых) по склонам ущелья, чтобы не повторилась трагедия Тую-Аши, в головной дозор послать Невоструева и Даулетова.

Все круче и круче вверх поднималось ущелье, здесь уже не росли стройные тянь-шаньские ели, а лишь гнездились между камней чахлые кустики шиповника да пестрел ковер трав яркими цветами незабудок и ромашек. Необходимость в боковых дозорных отпада: здесь уже не могло быть засады, укрывшейся в густом лесу склонов. Невоструев, оставив дозорных дожидать ядро отряда, поехал по следу откочевки только с Даулетовым.

Подъем становился еще круче. Даже привычным к горам лошадям были не под силу иные участки. Приходилось спешиваться и вести коней в поводу. Вот уже совсем близко ледник. Он серебрится в лучах заходящего солнца. Там, на вершине, оно еще светило, а в ущелье уже начинает темнеть. Суживающиеся высокие стены кажутся фантастическими замками, одинокие кустики напоминают замерших часовых. Невоструев и Даулетов стали продвигаться совсем медленно, внимательно изучая каждый клочок горной местности. Они чувствовали, что откочевка где-то совсем близко, знали, что охранение обязательно выставлено и что с минуты на минуту они столкнутся с этим охранением. Невоструев и Даулетов внимательно вслушивались, не донесется ли до них блеяние овец или лай собаки, но было тихо. И вдруг они даже вздрогнули от неожиданности: громко заорал ишак и сразу же смолк – кто-то, видно, вынудил замолчать расшумевшегося горлана.

– Сбатуем коней и – пешком, – натягивая повод, предложил Даулетов.

Невоструев кивнул головой, вынул ногу из стремени, чтобы спешиться, и вместе с конем рухнул на камни. Сверху, из ущелья, зазвучали частые выстрелы. Конь Невоструева был сразу же убит, у Даулетова пулей сбило малахай, но он успел спрыгнуть с коня и укрыться вместе с ним за высоким камнем. Пули хлестали гранит, отщипывали от него мелкие крошки и обсыпали ими дозорных.

– Оставь коня здесь, сам – вниз. Доложи обстановку, – приказал Даулетову Невоструев и, помолчав, добавил. – Хорошо бы до темноты сбить заслон.

– Зачем кровь проливать. Куда отсюда пойдут? – ответил на это Даулетов и ящерицей пополз между камнями вниз.

Невоструев, выбрав удобную позицию, стал наблюдать за басмачами. Они стреляли, не показываясь из-за укрытий. Видно было, что они собираются только обороняться.

«Может быть, все же есть дорога через этот ледник? – думал Невоструев. – Наверняка есть. Зачем же тогда они сюда? А может, правы Ибраш и Танат, может, не зная, что по их следу идет большой отряд, басмачи зашли сюда, чтобы сбить с толку Кудашева, дождаться, пока он снимет засаду с перевала, а потом уже уйти за границу».

Оба предположения могли быть верными, и Невоструев высказал их Самохину, когда тот с двадцатью пограничниками и комотрядовцами подполз к нему.

– Если дорога есть, то будут только обороняться, – согласился командир отряда. – Если нет – попытаются нас сбить. Но ждать этого не будем. Утром попробуем атаковать.

Несмотря на утверждение всех комотрядовцев, что через ледник откочевка не пройдет и что нужно только создать плотный заслон, способный отбить попытку басмачей пробиться к перевалу Алайгыр, и ждать, все же Самохин и прибывший с частью своего отряда Кудашев настояли атаковать на рассвете откочевку.

Утром пограничники и комотрядовцы, за исключением небольшого резерва, начали продвигаться вперед, но уже через пятнадцать-двадцать минут поняли, что сбить оборону басмачей они не смогут. Укрывшись в скалах, басмачи простреливали ущелье перекрестным огнем, сами же оставались неуязвимыми.

Еще два раза в течение дня штурмовали пограничники и комотрядовцы позиции басмачей и оба раза безуспешно. Несколько человек было ранено. Наступила ночь. Все ждали следующего утра, готовились к новому наступлению.

Едва лишь первые лучи скользнули по леднику, красноармейцы и комотрядовцы, медленно перебегая от камня к камню, начали продвигаться вверх. Они уже подошли к тому рубежу, у которого вчера встретили их огнем басмачи, ждали, что вот-вот должен хлестнуть нестройный винтовочный залп, но скалы почему-то молчали: недоумевая и действуя более осторожно, наступающие медленно поднимались вверх. Скалы молчали.

Ущелье, суживаясь, делало небольшой поворот. За поворотом раскинулась поляна, окруженная крутыми вершинами, на которых лежал толстый слой обледеневшего снега. На поляне не было ни души, только потоптанные эдельвейсы, мусор, изорванная грязная кошма, вороньим крылом чернеющая на ослепительно белом льду почти у вершины, да вырубленные во льду ступени говорили о том, что откочевка ушла, ушла и увела лошадей, овец и верблюдов, провела там, где еще никто никогда не ходил. Это казалось невероятным, но это был факт. Пока часть басмачей отбивала атаки пограничников и комотрядовцев, остальные рубили кетменями лед, стелили на ступени ковры и кошмы и перетаскивали через ледник животных.

Молча сидели комотрядовцы и пограничники у костров. Бросит кто-либо реплику – и снова молчание. Более восьмисот километров тяжелого горного пути, два человека убитых, несколько раненых – все впустую.

– Еще один урок получили от басмачей, – вздохнув, проговорил Кудашев. – Лучше нас, гады, знают местность. Засел бы я у поворота тропы, не прошли бы. Все твердят: дальше ущелье непроходимое. Верим… А на карте его вовсе нет. За Тую-Аша я тоже виноват. Боковой дозор нужно бы выслать. Но там пробились бы, спасли Ефремкина и Иваненко, да патроны кончились. Штыком не пробьешься – их четыреста.

– Мало нас. Их двести – нас десять, – согласился Самохин. – Но думать, конечно, нужно. На то мы и пограничники. А местность знать – это главное. И связь бы хорошую. Никто бы не прошел, особенно сейчас, когда нам народ начал помогать. А откочевка, я уверен, вернется.

Самохин, Кудашев, Сапаралиев и Даулетов вновь послали в откочевку нескольких джигитов, чтобы убедить бедняков вернуться, и сейчас отряд ждал результатов этой поездки в ущелье у поворота тропы на перевал Алайгыр. Ждали двое суток. На третьи прискакал один из посыльных и сообщил, что откочевка возвращается.

– Связали почти всех баев, несколько человек только сбежали, – возбужденно докладывал он. – Связали и тех, кто красноармейцев резал.