Текст книги "Роковая любовь"
Автор книги: Олег Кудрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Олег Кудрин
Кармелита
Роковая любовь
Посвящается цыганке Рите
Пролог
Сколько помнила себя Кармелита, табор все шел и шел, осенью – на юг, весной – на север. Конечно, точнее было бы сказать – ехал. Только так никто не говорил. Была в этом слове – «ехать» – глупая суетливость, намекающая на конечность пути. А табор – он идет.
В пути столько интересного!
Особенно летом. Можно задирать мальчишек, можно заливисто ответно лаять на остающихся позади деревенских собак. Но лучше всего – дождаться привала, чтоб залечь в душистую траву. И втягивать, впитывать в себя всем телом эту знойную, жужжащую летнюю жарынь.
Так проходили медленные детские минуты и даже часы. А там, глядишь, и отец Кармелиты Баро Зарецкий вдруг задумывался: а где ж это его хорошая, его единственная девочка? И начинал выискивать шалунью среди цыганских машин, мотоциклов и старинных кибиток. Да не молча, а с зычным баронским криком:
– Кармелита-а-а!..
Заслышав отца, девочка хитро улыбалась в предвкушении новой игры. Прижав ноги к груди, она сворачивалась в маленький смуглый калачик – ждала, когда же ее найдут. А вот сердце, напротив, начинало стучать предательски громко. И как ни успокаивала его Кармелита, оно гулко выводило размеренную барабанную дробь: «Бум! Бум! Бум!»
Наверняка именно из-за этого громкого стука отец находил ее до обидного быстро – в полминуты. Шел он по-цыгански тихо, не пиная, а поглаживая ступнями матушку-землю, дарительницу вечной дороги. Но все равно сухие, хрусткие стебли отмершей травы выдавали его приход. В предвкушении развязки барабанная дробь в груди становилась быстрой-быстрой: «Бум-бум-бум-бум-бум…»
И вот, наконец, с криком «А, вот ты где!..» Баро хватал дочку-комочек и быстро-быстро бежал с ней к своей лошади, забрасывал ее на седло, сам прыгал следом.
Так начиналась еще одна любимая игра Кармелиты – сумасшедшая скачка по буйным волжским склонам. Топот копыт, свист в ушах, упругий ветер, бьющий в лицо, мускулистая мощь красавицы-кобылки по кличке Ночка и спокойная сила отца-всадника…
Как же не хотелось, чтобы в одно мгновение все это обрывалось! Но…
Зарецкий всегда останавливал Ночку у реки. Вот уже много лет табор Зарецких кочевал вдоль Волги. А часто и за реку забирался (оттого их и назвали Зарецкими). Другие ромы смеялись: «Эй, Зарецкие, что за странная какая любовь к Волге. Любить надо румны-женщину, а не речку!»
Наверно, от этих обидных слов Зарецкие иногда пытались уйти от Волги куда подальше. Однако ж всегда к ней возвращались. Нет, видно не зря столько народов называют ее Матушка-Волга!
А потом становилось темно – наступала ночь. Хотелось чего-то загадочного, страшного. И тогда девочка шла к самой древней кибитке, где лежала-отдыхала прабабушка Ляля-Болтушка. Из детей к ней ходила только Кармелита. Даже мальчишки побаивались старуху (хоть никому в этом не признавались).
Годы иссушили Лялю, когда-то, говорят, страшно красивую. А теперь – красиво страшную. Целыми днями она лежала в кибитке, потирая искривленные старостью руки и ноги. Оживлялась Ляля лишь к вечеру, приняв «глоточек водочки» (только глоточек и никогда больше). Тут-то к ней и приходила Кармелита, и начинали разговаривать обо всем – обо всем. О Боге, живущем в высоком небе, о хитром и веселом цыгане Зубчане, прославившемся на всю Волгу, о жизни, природе, пути, смерти…
А однажды Кармелита захотела узнать о любви.
– Сколько же тебе лет, лачо-хорошая? – удивилась Ляля.
Кармелита подумала, чтоб не ошибиться, и очень уверенно ответила:
– Шесть.
– Тогда понятно, – кивнула старуха. – Большая уже. В следующем году работать начнешь, с бабкой своей – Рубиной, да с другими женщинами гадать станешь…
– Да? – удивилась Кармелита, она не знала, что в ее жизни грядут такие перемены.
– Да.
– Ляля, Ляля! Погадай мне! – защебетала девочка.
– Я своим не гадаю.
– Ну, тогда… научи гадать!
Старуха улыбнулась, раскусив и оценив хитрость девочки.
– Поучить – это да. Поучить – это можно…
Ляля задумалась, выбирая способ гадания.
Кармелита терпеливо ждала, боясь вздохнуть громче обычного.
Наконец Ляля произнесла:
– Неси бумагу, внученька. Да только смотри, чтоб чистая, не изгвазданная!
Девочка убежала и вернулась со старой газетой, в которую раньше была завернута банка сметаны, выцыганенная у селян.
С неожиданной ловкостью Ляля приподнялась и села, скрестив по-турецки ноги. Тут же откуда-то достала поднос и спички.
– Комкай газету, внучка. Комкай! И думай о жизни будущей…
Кармелита сморщила лоб и принялась старательно жамкать газету. Через пару мгновений бумажным комочком, образовавшимся в ее руках, вполне можно было играть как мячиком.
Старуха важно приняла белый комок, положила его в центр подноса и скомандовала:
– Лезь ко мне, в кибитку.
Мальчишки из табора вряд ли б залезли, а Кармелита не побоялась. Примостившись рядом с бабушкой-гадалкой, она завороженно смотрела на комок.
Ляля чиркнула спичкой, тихим шепотом что-то сказала. И совсем уж догорающей спичкой подожгла газету. Та сразу вспыхнула, отбрасывая на полотняную внутренность кибитки рыжеватые блики и тени. Это было как кино – только успевай следить. Бумага горит быстро. Поэтому и огненные картинки сменяли друг друга все бойче: кони, люди в сшибке, могильный бугорок, ножи и снова люди… А вслед за этим калейдоскопом, точнее даже – наравне с ним, шли Лялины слова, все быстрее слетавшие с сухих губ:
– Вот, хорошо… Нет – плохо. Вижу конец пути, остановится наш табор, осядет. В селе… Нет! В городке… да, в городке маленьком над рекой большой. О! А вот и моя могилка. Будут у вас над нею страшные свары. Да, и Ночку бесплодной не ругайте. Лет через пять она вам кобылку принесет, красивую, как звездочка на небе.
– А любовь?! Любовь, бабушка, будет?
– Много у тебя любви будет. Вдвое больше, чем нужно. Так ведь, Кармелита, лучше избыток ее, чем отсутствие. И ножи, ножи… Ножей не бойся, но опасайся. И любимого от них береги. И ромы тут будут, и гаджо-чужие. И какая-то давняя тайна меж ними. И деньги. И злоба… сколько злобы вокруг тебя. Не меньше, чем любви. Да в жизни всегда так… И когда ж это все будет?
Газета догорала, рассыпаясь в черную труху. Но напоследок, в совсем уж слабой зыбкой картинке Ляля рассмотрела самое важное:
– Вот! Вот оно!!! Запомни, деточка, хорошо запомни! Будет это все у тебя ровно через двенадцать лет.
Когда на краях бумажного пепла погасла последняя искра, Ляля правой рукой описала круг над подносом, снимая гадальную магию. В этот момент лязгнула защелка. С правого запястья старухи соскользнул браслет, да прямо на пепельный комок, окончательно развеяв его.
Кармелита с детской ловкостью ухватила украшение, пересела к краю кибитки и начала разглядывать его при лунном свете:
– О-о, какой красивый. Ста-а-арый. Очень красивый. А что это за три монетки на нем?
– Это не монетки. Это сердцевинки оберега – амулета, значит. Их раньше пять было, да две я отдала своей неразумной дочери – Рубине.
– Бабушка, подари браслетик!
– Подожди немного, Кармелита. Тебе до него одна смерть осталась – моя… Конечно, если по закону, я его сначала должна была бы передать Рубине, а та – Раде. Да только Рада умерла. А Рубина – недостойна! Через руки отцовы браслет получишь… Так ты запомнила, когда тебе ждать любви и злобы?
– Конечно, бабушка. Запомнила. Навсегда-навсегда. Через двенадцать лет.
– А теперь еще запомни: много чего в твоей жизни набедокурится. Только ты все должна выдержать, выстоять. И как пятирежды провернется цыганское колесо по твоей судьбе, так ты счастлива станешь. Помни, пять полных оборотов судьбы снести нужно. Пять! Это женское число!
– Ляля, я никогда не забуду о том, что ты мне нагадала! – очень серьезно сказала девочка.
Только как ей, маленькой да несмышленой, было все это запомнить?..
* * *
В ту ночь Кармелита в первый и последний раз заснула в Лялиной кибитке.
А рано утром табор снова отправился в путь.
И вновь было много интересного.
Деревни вокруг…
Задирание бродячих собак и пасущихся коров…
Переправа через мелкие речки по хлипким русским мостикам…
И перепалки с таборными мальчишками…
И разговоры с папой…
И уроки мамы, начавшей наконец рассказывать о гадательном ремесле…
* * *
Конечно же, Кармелита забыла обо всем, что нагадала ей Ляля-Болтушка.
И напомнить было некому, потому что бабушка вскоре умерла. Похоронили ее в цыганском углу старого полузабытого кладбища на окраине маленького города Управска, что над Волгой. Городок был хоть и маленький, но все же разрастался понемногу. Так он поглотил деревню, название которой совпадало с именем героя цыганских легенд: Зубчановка.
А в этой деревне стояла вымирающая ферма с едва живыми коровами. Корова, конечно, не лошадь. Но все равно цыганскому сердцу больно было смотреть на мученья скотины. Зарецкий решил задержаться тут на один-два сезона. Выкупил хозяйство совсем задешево. Потом открыл пару ларьков в Управске. Потом еще. И еще. Дело пошло неожиданно споро. Уходить отсюда уже не хотелось. Год за годом хорошела, разрасталась и обустраивалась Зубчановка, которую с тех пор стали звать еще Цыганской слободой.
В делах, заботах, семейных бедах и радостях прошло двенадцать лет…
Табор больше не шел.
Глава 1
Кто же в России не знает бродячего цыганского театра Бейбута?!
«Да, никто не знает!» – скажут недруги. И солгут, пожалуй.
Нет, ну, конечно, в таких больших городах, как Москва, Питер, Саратов и даже Сызрань, кассы Бей-бут не сделает. А вот в местечках поменьше, вроде Козельска, Космодемьянска, Сарапула, Сасово, Моршанска, Управска, Бейбут – это сила! Не говоря уж о селах (тех, что еще живы, а не проиграли в войне с алкоголем).
Репертуар у театра – обычный, как принято: цыганские песни, в которых особенно хороша голосистая многодетная Розаура, цыганские танцы, в которых неподражаемы ее четыре пацаненка. Дальше – дрессированная обезьянка, говорящий попугай-гадальщик, вытаскивающий из коробки бумажки с будущим. Есть еще пополнение – цыганский медведь. Точнее, не медведь, а пока медвежонок. Подобрали его прошлой зимой на дороге за Тамбовом. Заезжий халтурный зооцирк оставил замерзать в клетке – больного, голодного, ненужного. Земфира с красавицей-дочкой Люцитой его выходили. После чего отдали мужикам – на дрессировку. Пока медвежонок умеет делать самое простое (но и самое важное) – ходить по кругу, трясти бубном, собирая в него деньги.
Но главный номер представления – конечно же, сам Бейбут. Раньше он работал с женой, а после ее смерти стал выступать с Земфирой. Метание ножей! Начинается оно после самой горячей, самой страстной песни. Из общего круга выходят в обнимку мужчина и женщина. Он хочет поцеловать ее, она вырывается, идет к цветастому щиту. Цыганка любит, но она непокорная. И цыган любит, но хочет проверить любовь, и ее и свою. Мелодия становится тихой, щемящей. Резким движением Бейбут отбрасывает крышку специального ящичка – зрители видят набор ножей, хищных и прекрасных.
Цыган целится – песня замирает в тревожном ожидании.
Бросок, щелчок лезвия, впившегося в щит, – и песенная радость от точного попадания, от того, что Земфира жива и невредима.
Вновь пауза – тревожное ожидание перед следующим броском.
И снова точно, и снова, и снова…
Песня становится все мощнее. И вот, наконец, финальный трюк – бросок с обеих рук.
Пауза, длинная, как никогда. Кажется, уже нет сил терпеть. Ждешь броска – любого, удачного, неудачного.
На пике этого нетерпения Бейбут бросает!
Тут Розаура всегда кричит, вместе с детьми, не музыкально, не песенно – по-бабьи, по-детски. Зритель должен испугаться. Зритель обязательно должен напряженно всмотреться, что там с этой смелой женщиной, стоящей у щита?
А с ней все в порядке. Ножи вонзились слева и справа от головы, в сантиметре от нее.
После этого зритель с особой благодарностью расстается со своими деньгами. За то, что бросали не в него, а в другого. Зато, что все закончилось комедией, а не трагедией. Но осколочек этой трагедии, пусть и несостоявшейся, все равно остается где-то в сердце и настойчиво требует: «Не жадись! Дай, дай денег этим смелым людям!»
А это именно то, что нужно хитрым Бейбуту и Земфире.
Одна беда. Устал Бейбут от опасной игры. Рука вроде твердая. А сердце говорит – оставь ножи, они уже не для тебя. Тем более что и новая пара подросла. Сын его – Миро, и дочка Земфиры – Люцита. У них как раз любовь вроде была. И это хорошо – в таком деле, как метание ножей, любовь очень к месту.
Так что проблема, можно сказать, решена.
И все равно неспокойно у Бейбута на сердце. Стыдно сказать, ромалэ, устал он от кочевой жизни. Покоя захотелось, тишины, внуков. Как у старого его друга Баро Зарецкого. Как он хорошо живет в своем Управске. А тут… Скажут, цыганские традиции, кочевье… Да где они, эти традиции? И что это за табор – «газельки», машины? Вон, говорят, в Швеции ромалэ на «Вольво» и в передвижных домиках «БМВ» кочуют. С водой, с душем, с газовой плитой и унитазом. Так что же вообще от кочевых традиций осталось и как за них держаться?
А Зарецкий – молодец. И дочь, Кармелита, у него – красавица. По цыганской почте передали, ей недавно восемнадцать исполнилось. Как праздновали, как праздновали!.. Услыхав об этом, Бейбут сразу о свадьбе задумался. Точнее, вспомнил. Миро и Кармелита – хорошая пара получится. И выгодная…
Бейбут по-лошадиному махнул головой. Плохая мысль, неправильная. Он об этом не думал, он этого нс хотел. Само так получилось. Давно это было. Баро тогда только осел в Управске, думал еще, что ненадолго, что временно. Бейбут со своими шел мимо, остановился. Хороший был вечер, добрый: пили, ели, вспоминали, шутили, пели. Двенадцатилетний Миро все заглядывался на семилетнюю Кармелиту. Но подойти стеснялся. Хотя и видел, что она на него тоже смотрит, правда, украдкой, чтоб он не заметил. А когда мальчик смотрел на нее, она отворачивалась, подчеркивала свою независимость.
Потом они все же познакомились. Но игры у них были мальчишеские – играли «в ножика», лазали по деревьям, бросались цветами репейника, застревающими в одежде, на лошадях катались.
Вечер заканчивался, костер догорал, Бейбут и Баро курили трубки, любуясь детьми.
И вдруг Миро решительно прервал игру, подбежал к отцу и что-то быстро прошептал ему на ухо. Бейбут улыбнулся:
– Баро, мой сын хочет жениться на твоей дочери. Засылать сватов?
– Нужно спросить об этом у самой невесты, – засмеялся в ответ Зарецкий. – Кармелита, доченька, подойди ко мне.
Разгоряченная игрой, с пылающими щеками, Кармелита подбежала к отцу.
– Ну что, доченька, хочешь выйти замуж за Миро?
Девочка расцвела – вот она, любовь!
– Да, хочу! Хочу!!!
Баро и Бейбут перестали смеяться, достали трубки изо рта, обменялись рукопожатиями:
– Так тому и быть!..
Вот как было. Видит Бог, Бейбут никому в сватья не напрашивался, о корысти не думал. Просто теперь он, как честный ром, обязан выполнять обещание. Оттого и пустил по почте цыганской весть Зарецкому. Мол, встречай, сваты с женихом едут!
Да, но есть же еще Люцита!
А что Люцита? Детская привязанность – столько лет росли вместе, рядышком. Привыкли, привязались. Глупое это все, пустое. И ненастоящее – так, для номера с ножами. Ах! Ох! Ножи метнули, деньги получили. И все – работа закончилась!
Но совсем не так думала Люцита. Ее сердце болело по-настоящему. Выхаживая прошедшей зимой медвежонка, глядя в его не по-звериному доверчивые детские глаза, она так ясно поняла, что больше не может жить без семьи, без Миро… Ох уж этот Миро. Глаза – искры, слова – огонь, в руках все горит-спорится. Дьявол – правда, добрый, – а не человек: вот он кто! Только как к нему подберешься, если улыбчивый и приветливый со всеми молодой ром никого не впускает ни в сердце свое, ни в мысли.
Вечерело. Миро вел «газель» ловко и даже нежно, как будто с конем управлялся. Люцита, по старой памяти севшая рядом с ним, на переднем сиденье, не знала, как заговорить о предстоящей свадьбе. Ему ведь что ни скажи – отшутится, ничего не ответит.
Но помогла Розаура. Она со своим выводком ехала в старом таборном автобусе. Степан, который вел его, решил обогнать «газельку». И обогнал, мастерски «подрезав» Миро на повороте. И тут уж Розаура не могла смолчать, свесившись в открытое окно автобуса, зацепила парня:
– Эй, Миро, что так медленно едешь? Эй, не дождется тебя невеста, за другого замуж выйдет. Что за жених?!
И малыши подхватили, как попугайчики:
– Жених! Жених! Жених!
Миро только улыбнулся в ответ – что взять с детей. Степан же… тот молодой еще, пусть себе лихачит на разбитом автобусе. А «газелька» почти новая, беречь надо.
Но тут и Люцита не сдержалась – ей-то казалось, что Миро совсем не медлит, а просто летит в Управск, к невесте:
– Что, Миро, не терпится скорее свадьбу сыграть?
И снова Миро рассмеялся в ответ – мало ли что девушка скажет!
– О чем ты, Люцита? Я же невесту с детства не видел. Может, посмотрю на нее – и испугаюсь.
– А если не испугаешься – женишься?
– Может, и женюсь. А тебе-то что? Разве у нас с тобой что серьезное было?
Люцита замолчала. Как больно! Господи, помоги сдержаться, не заплакать, не закричать, не прокусить отболи губу:
– Для тебя, может, и не было. А для меня – было.
Миро почувствовал, что тут уж лучше не шутить. И замолчал. Не зря говорят старики, лучший способ говорить с женщиной – это молчать.
А Люцита уняла цыганскую гордость и осторожно так спросила, не спрашивая:
– Я думала, я тебе нравлюсь…
– Нравишься, Люцита, нравишься, – не удержался Миро. – Только жениться я пока не хочу. Будь моя воля – я бы вообще об этом не думал.
– Ну и откажись от свадьбы. Или ты боишься сказать отцу?
– Рано еще шум поднимать. Приедем, тогда и разберемся, что к чему…
Раздался зычный крик Бейбута: «Зде-е-есь!»
Театр-табор свернул с дороги, чтоб остановиться на ночь. Место, как всегда, выбрали самое удачное. Полянка ровная, аккуратная, рядом – лесок, совсем недалеко – ручеек, текущий к Волге. В десяти минутах быстрого шага – деревенька, в которой наверняка можно что-нибудь найти, нагадать или выменять.
За пятнадцать минут цыганская колонна превратилась в табор. И только тогда Бейбут позвал Миро, на очередной, как он это называл, «очень сильно важный разговор». С каменным лицом и тяжелым сердцем Миро вошел в отцовский трейлер. Небось снова будет говорить о свадьбе. А что, если опередить его?
– Папа, давай только о свадьбе – ни слова.
– Что значит «ни слова»? Почему?
– Потому что я не уверен… И не обязан…
– Как «не обязан»? А я тебе говорю: обязан!
– Из-за чего?! Из-за этой детской помолвки? Отец, но это же несерьезно.
– Что значит – несерьезно? Мы к Баро не в детские игры играть, а свататься едем.
– А моего мнения ты уже не спрашиваешь? А что если она…
– Что «она»? Она единственная дочь Баро! А сыновей у него нет!
– Ну и что?
– А то, что ты сначала – ее муж, а потом, глядишь, преемник самого Зарецкого!
– То есть, чтобы породниться с бароном, ты приказываешь мне жениться?
– А тебе этого мало?
– Нет, отец, мне этого много! А что если она сама не захочет? Что тогда?
– Мы десять лет назад с ее отцом по рукам ударили. Какой же он барон, если не сдержит свое слово?
– Ну хорошо – сдержит. Сдержит… Но отец! Отец! Неужели ничего нельзя изменить?
Последние слова Миро выкрикнул с такой болью, что Бейбут немного смягчился:
– Пойми, Миро, я хочу только добра – и тебе, и всему нашему роду. Ты об этом подумай, о своей ответственности перед всеми нами.
– Да я думаю, отец. Думаю…
Увидев, что сын чуть размяк, Бейбут вновь пришпорил разговор:
– А думать, сынок, нечего. Девчушкой она была хорошенькой, думаю, и сейчас ничего. И я уверен: Баро воспитал ее как надо. У тебя будет хорошая и послушная жена.
Бейбут присел, занялся делом – начал чистить трубку, всем своим видом показывая: «Молодец, сынок! Я так и знал, что мы с тобой всегда найдем общий язык».
Да, нелегко переговорить Бейбута. Миро вышел из трейлера, хлопнув дверью. Достаточно громко, чтоб отец понял – он недоволен разговором, очень недоволен. Но не так сильно, чтобы это можно было посчитать знаком неуважения к старшему. Или того хуже – началом большой настоящей ссоры.
Глава 2
В двадцати четырехстраничном энциклопедическом словаре-справочнике «Кто есть кто в управском бизнесе» (Издательство «Леон Хачатурян и сыновья», 2005) Астахов Николай Андреевич шел под первым номером. Получилось так, во-первых, по алфавиту, во-вторых – по жизненной правде. Да и Леончик, старый приятель, давно пообещал: «Коля, друг, даже если у нас какой-нибудь Абраменко заведется, я тебя все равно первым поставлю! Не потому что друг, а потому что так – справедливо!» Николай Андреич в ответ только рассмеялся. Хотя, чего там скрывать, ему было приятно, что в Управске к нему хорошо относятся. Насколько вообще могут хорошо относиться к деловому человеку, приходившемуся кому начальником, кому – конкурентом. При всей своей бульдожьей, борцовской хватке (кандидат в мастера спорта по вольной борьбе, между прочим), Астахов никогда не подличал и слово свое держал. Поразительное чутье всегда подсказывало ему, куда в какой момент стоит вложиться, чтоб получить наибольшую прибыль.
Повезло ему, в общем-то, и с женой. Тамара – умница, красавица. И в астаховской империи верный помощник, и в спальне – теплый огонек, всегда согреет. (А что было в его жизни грустного до Тамары, он старался не вспоминать.)
Но вот сын…
Упустил его отец, упустил. Недоглядел, слишком понадеялся на женское воспитание. Вот и вырос Антон в чем-то жесткий, как бизнесмен, в чем-то мечтательный, как девушка. Тесто с гвоздями! По отдельности набор полезный, а все вместе – ерунда какая-то…
Но дружить Антошка умел. В институте, в самарском нархозе, познакомился с отличным парнем, Максимом Орловым, в общаге поселились вместе. Просто неразлейвода. Максим и в Управск часто в гости к Астаховым наезжал. Николай Андреич опытным деловым взглядом сразу приметил: парень – золото, и деловой, и верный, и честный. Как только мальчики вуз закончили, сразу же взял Орлова в свою структуру. Оплатил проживание в гостинице, по всем должностям провел, начиная с рабочих. Нигде Макс не сплоховал и очень быстро стал одним из управляющих.
Эх, кабы Антон такой был. Да чего там мечтать! Работать надо!
И только собрался Астахов вызвать в офис Максима, как жена пришла. Сегодня вроде не злая.
Но и недобрая.
– Коля, – с места в карьер начала она, – нам надо поговорить!
– Томочка, у меня ж совещание…
– С кем? С Максимом? Вот об этом мы и будем говорить. Макс, конечно, парень хороший. Но я не понимаю, почему ты только ему доверяешь, а не нашему сыну.
Завелась!
– А потому, дорогая, что наш сын – балбес и бездельник! Ты помнишь, чем закончилась его работа с ларьками фаст-фуда? А магазин канцтоваров? А агентство недвижимости? На него же ни в чем нельзя положиться!
– А на Максима, значит, можно?
– Да.
Тамара почувствовала, что муж начинает злиться. Отложила кнут в сторону, перешла к пряникам.
– Коленька, хороший мой. Да, наш сыночек ошибся разочек. – Женщина сама рассмеялась неожиданно сложившейся рифме, Астахов тоже улыбнулся. – Поверь, я поговорила с ним. Как мать. Антон хочет взяться за ум, но ты же не даешь ему никакого шанса! Коля, пожалуйста, будь объективен.
– Ладно, я попробую, – сказал Астахов и вызвал Максима, ожидавшего в приемной.
Но тот пришел не один, а с Антоном. Ясно – это Тамара постаралась. Елки-палки, он же как раз обещал Максу премию выдать. Нехорошо давать деньги при всех. А с другой стороны, пусть Антон смотрит и кумекает: у отца получает тот, кто работает. Да и Тома всегда отчитывала его, что сыном мало занимается. Вот, нехай понаблюдает за педагогическим процессом.
– Привет, мужики, – Астахов крепко, по-борцовски поздоровался с Максом и Антоном, потом повернулся к Максиму. – Макс, я оч-чень доволен твоей работой, вот тебе премия. Бери – и на сегодня свободен. Ну, разве что в обед заглянешь в 5-й микрорайон, на стройку. Там с бетоном какие-то странные затыки.
– Спасибо, – Максим взял конверт с деньгами. И, попрощавшись, ушел.
Тамара кривовато улыбнулась, сказала, как бы шутя:
– Отец, а почему бы нам и Антону премию не выписать?
– Обязательно выпишу, – в тон ей ответил Астахов. – Если он все сделает, как надо.
Из недр стола Николай Андреич извлек второй конверт, потолще первого, с пришпиленной к нему бумажкой.
– Антон, вот здесь написаны адрес, номер кабинета и имя человека, которому надо передать этот конверт. Чаев Евгений Анатольевич. Взамен ты получишь от него документы. Понятно?
– Понятно. Только… может, я его с водителем передам. Или с курьером?
– Нет, Антон, я вижу, тебе непонятно. Это. Очень. Важные. Документы. От них зависит весь мой бизнес. Поэтому я доверяю их тебе. А не водителю. И не курьеру.
– Спасибо за доверие, папа.
Антон старался сказать это искренне. Но получилось не очень. Кисловато как-то.
– Пока, пап, пока, мама, – Антон вышел из кабинета.
В астаховском сердце тревожно кольнуло. Ой, не к добру вот это «спасибо за доверие». А с другой стороны – должен же сын хоть когда-то повзрослеть!
Астахов развернулся к Тамаре:
– Ну что, довольна?
– Да. Ты молодец. И он – молодец. Вы у меня оба молодцы… Ой, мне пора. У меня еще дела в автосервисе. Не скучай. Пока.
Чмокнула в щечку и убежала.
А Николай Андреич принялся за бумаги, глуша не унимавшуюся тревогу. Ничего не оставалось, кроме как накричать на самого себя: «Все! Хватит! Успокойся! Что сделано, то сделано…»
Тамара быстро спустилась по лестнице, легко запрыгнула в машину, захлопнула дверцу, закрыла окно. Набрала на мобилке привычный номер. Нет ответа. Набрала другой:
– Алло! Автосервис? Мне управляющего. Как «кто его спрашивает»? Вы что, не научились узнавать голос директора по телефону? Найдите! Срочно…
Но нашли не так уж быстро. Впрочем, Тамара ждала спокойно – тариф безлимитный.
Наконец ответили:
– Алло, Игорь Носков слушает.
– Игорь? Здравствуй, это ты? Игорек, это я. Привет. Ну и где ты?
– Угадай.
– А почему мобилка не работает?
– Так ведь шум у нас. Что так долго не звонишь?
– Пришлось задержаться с моим благоверным.
– Проблемы?
– Нет. Ничего особенного. Как обычно. Я уже выезжаю.
– О'кей, давай побыстрее.
– Ладно. Пока. Целую.
Тамара откинулась на спинку машины, вытянула ноги. Горячая волна прошла по телу. В висках застучал сладкий метроном. Так не бывает. Сколько лет она встречается с Игорем – больше двадцати. И каждый раз – как первый… Казалось бы, пора остыть. Но не получается.
Тамара включила зажигание. Тронулась. Дала по газам. И тут же встала в пробку, что для Управска – редкость.
Вот черт! Бетономешалка вляпалась в столб. Так вот чего там, на 5-м микрорайоне «затыки». Ладно, придется в объезд… А Игорек – пусть подождет, горячее будет.
* * *
Широка душа цыганская, как степь. Ни в чем ни меры, ни края. Кочевать так кочевать. А уж останавливаться так останавливаться.
Какой же дом отгрохал себе Баро в Управске! Так просто и съел бы глазами – как торт нарядный. Колонны, башенки, цветы каменные. Два этажа, да еще с подвалом и мансардой. И (гордость Баро!) над домом всем – скульптура, три льва. Герб Индии – родины цыганской.
Попалась как-то Баро монета индийская – рупия (почти что рубль). Там он и увидел львов этих. И тут же велел в возводимый дом их пристроить. Правильно получилось. И символично: цыганскому барону – царя зверей. Решая вопросы важные, Баро всегда мысленно советовался со львами. И в разное время суток, в зависимости от того, как падал на них свет, солнечный или лунный, они то улыбались, то хмурились. А иногда даже казалось, будто негромко, по-кошачьи урчали. Ромалэ шутили, что в этом доме даже домовой – и то, наверно, в виде льва ходит.
Рядом осели другие цыгане. Ближе всех старый друг Баро – весельчак Сашка. И это не случайно. Восстановив зубчановскую ферму с несчастными коровами (то есть теперь уже, конечно, счастливыми), цыгане за лошадей принялись. Общую конюшню построили рядом с баронским домом. А лучший конюх, ясное дело, Сашка. Рыч тоже рядом поселился. Потому что крепкий парень из него получился – отличный охранник (в управском бизнесе, как и во всем российском, без крепкой охраны – никак). Ну, и другие тут же, только чуть поодаль. Так с помощью Цыганской слободы Зубчановка сделала свой решительный шаг навстречу Управску. И растворилась в нем.
И только кузнец Халадо с женой Грушей чуть поодаль разместились. Так ведь он другой немного, мастер-жестянщик, кузнец, целыми днями стучит по железу, мастерит чего-то, чинит. Оттого и жить приятнее на отшибе. Чего зря людей шумной работой беспокоить? Хорошо кузнецу – работай себе спокойно. А вот Груше плохо. Скучно – с Халадо-то сильно не повеселишься. Бегать к друзьям и подружкам далеко приходится. Да и на работу – не близкий свет ходить. Трудилась-то Груша в доме Зарецкого – помогала Баро с Кармелитой по хозяйству. А как иначе?..
Ведь жена Зарецкого – Рада – умерла при родах. Погоревав, Баро закрыл свое сердце наглухо. С трудом, но закрыл. С трудом, потому что откуда-то из самых потаенных уголков души всплыла старая любовь, которая, как серебряная уздечка, не ржавеет. Но нет, нет, справился Баро с собой, справился! Осталась в сердце лишь любовь к дочке.
Тростиночка Кармелита тем временем выросла в красавицу, глазастую, гибкую, непокорную и неуловимую, как огонек или ручеек. В школе отучилась. Там десять лет просидела за одной партой со Светкой Форс. Та (хоть и гаджо) стала ее лучшей подружкой. Благо и дом Форсов рядом со слободой. А вслед за дочками отцы подружились. Баро даже предлагал Форсу перейти в его бизнес помощником. Но Форс сказал, что не может бросить своего босса Астахова, хорошо известного в деловых кругах Управска. После таких слов Зарецкий зауважал его еще большей если что и заслуживает в этом мире уважения, так это верность!
В общении, кстати, нашли Баро и Форс много общих качеств. Скажем, оба своих имен не любили. Зарецкий вот тоже по-настоящему Рамиром звался, но предпочитал, чтоб его назвали Баро, по-цыгански значит – главный. А Форс был Леонидом. (Но форсу, честно говоря, в нем все же было намного больше…)
И вот однажды весной пришла к Баро весточка: мол, старый друг его Бейбут очень хочет этим летом со своим театром-табором в Управске поработать. И заодно решить другие важные вопросы. Что за «важные вопросы», Баро сразу понял. Кармелита совсем уж большая – восемнадцать лет, можно сказать, переросток. Пора, пора к свадьбе готовиться, дрэвца от сватов принимать. Оттого велел отец дочери выкинуть куда подальше эти ужасные гаджовские джинсы (по цыганским законам, для девушки совершенно неприличные) и сидеть дома. Ждать.
