Текст книги "КГБ в Англии"

Автор книги: Олег Царев

Соавторы: Найджел Вест
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)

В деле Хаутона нет никаких указаний на то, что польское Министерство общественной безопасности как-то отреагировало на предложение Хаутона. Летом 1952 года его скорый отъезд в Лондон стал неизбежной реальностью. Польская разведка не чувствовала себя достаточно опытной для работы с Хаутоном в Лондоне или какой-либо другой стране. Да и интерес к нему у польской стороны был гораздо меньше, нежели у советской. Поэтому в сентябре 1952 года между МОБ Польши и МГБ СССР была достигнута договоренность о передаче Хаутона на связь советской разведке. С этой целью в Варшаву был командирован сотрудник Центра Александр Семенович Феклисов. Вопреки опасениям Хаутона относительно безопасности работы в Англии Феклисову удалось договориться с ним об условиях восстановления контакта в Лондоне, куда тот должен был выехать в конце октября 1952 года. Феклисов выяснил также любопытные подробности, касавшиеся мотивов сотрудничества Хаутона с иностранной разведкой. В своем отчете о встрече с агентом Феклисов писал:

«Еще в Лондоне, до выезда в командировку, МИРОН решил использовать свое пребывание в Польше для того, чтобы подзаработать денег. Поэтому, прибыв в Варшаву, он, после того как освоился с местной обстановкой, послал по почте письмо в МИД Польши, в котором предлагал передавать за деньги доступные ему совершенно секретные материалы. По словам МИРОНА, кроме материальной заинтересованности, его решение лойти на сотрудничество с поляками сформировалось также под влиянием его политических взглядов: несогласие с политикой английского правительства и ненависть к американцам.

О намерении иметь дополнительный заработок в Польше МИРОН еще в Англии сообщил своей жене. МИРОН якобы сказал ей, что во время пребывания в командировке он будет встречаться с представителями польского подполья и пересылать получаемые от них сведения в Лондон и что за эту работу он будет получать плату в фунтах. Сейчас жена МИРОНА знает, что он каждую среду ходит на встречу с представителями польского подполья. После каждой встречи МИРОН вручает жене 30–60 фунтов».

В свете такого откровения Хаутона следует отдать должное его искренности в беседе с Феклисовым и в то же время изобретательности его оперативного мышления, что, кстати, видно и из его предыдущих действий.

Одновременно Хаутон передал Феклисову распоряжение посольства Ее Величества в Польше, датированное 19 августа 1952 года. В нем под грифом «совершенно секретно» сообщалось, «что в Советском Союзе и в странах – его сателлитах предпринимаются определенные действия по проникновению с шпионскими целями в представительства Ее Величества и подрыву престижа этих представительств путем попыток дискредитации или компрометации тамошних сотрудников. Для этого существует множество различных способов, но самым простым и наиболее эффективным является метод принуждения, практикуемый разведывательной службой или секретной полицией. Другой метод заключается в попытке склонить служащих английских представительств к невозвращенчеству. Существует также метод шантажа сотрудников английских представительств, имеющих отдельные слабости, которые могут быть использованы разведкой». .

Поскольку сам Хаутон не являлся жертвой ни одного из перечисленных злодейских методов, то он, видимо, не считал необходимым следовать и содержащемуся в секретном распоряжении указанию «докладывать руководству посольства о всех кажущихся дружескими предложениях со стороны граждан СССР или близких к нему стран», а, напротив, расценивая предложение Феклисова о сотрудничестве в Англии как истинно деловое и взаимовыгодное, решил принять его и держать в строжайшем секрете.

23 октября 1952 года Хаутон выехал и? Варшавы на своей машине в Западную Германию, а оттуда пароходом в Лондон. Днем позже в лондонскую резидентуру советской разведки ушло письмо, которым РОСС извещался о возвращении в Англию ценного агента и об условиях восстановления связи с ним. Уже 1 ноября в 17.00 Хаутон должен был появиться на несколько минут на углу Уайтхолла и Нортумберленд-авеню, чтобы подать условный сигнал проходившему мимо оперработнику.

Авария с автомашиной по дороге из Польши не помешала Хаутону вовремя добраться до Лондона, и 1 ноября в указанное время он некоторыми особенностями своего внешнего вида сигнализировал, что с ним все в порядке. Офицером разведки, который с неподдельным интересом изучал витрины магазинов в районе появления Хаутона, был подполковник Никита Стефанович Дерябкин. Он же был тем человеком, который в первое воскресенье февраля 1953 года подошел к нему у входа в Далвичскую картинную галерею и спросил: «Не откажите в любезности сказать, как можно отсюда попасть в Вестминстер?» Нелепый ответ Хаутона: «Думаю, лучше всего добираться в Вестминстер через Вашингтон» – нисколько не смутил Дерябкина, и он, протянув руку, представился ему как НИК, друг РОДЖЕРА.

На первой встрече Хаутон, отвечая на вопросы Дерябкина, сообщил, что с точки зрения безопасности его положение достаточно прочное. По прибытии из Польши с ним беседовали чиновники иммиграционной службы, которые интересовались, зачем он выезжал в ГДР, посещал ли он Советский Союз и общался ли приватно с польскими гражданами в Варшаве. Выслушав объяснение Хаутона по первому вопросу (для лечения жены), лаконичное «нет» на два последних вопроса, а также критическую оценку польской действительности, чиновники сочли его достаточно благонадежным и отпустили с богом. Через пару недель его вызвал в Адмиралтейство начальник отдела гражданских служащих военно-морской разведки некто Пеннелз. Хаутон расценил беседу с ним как рутинную. Пеннелз спросил, не устанавливал ли с ним после возвращения из Польши контакт кто-либо из членов КПВ или агентов социалистических стран. Хаутон ответил отрицательно, Пеннелз предупредил его на будущее, что в случае таких попыток он должен проинформировать его, Пеннелза, об этом лично, и на этом беседу закончил.

В своем отчете Дерябкин отметил, что Хаутон держался совершенно спокойно, когда рассказывал ему о беседах с представителями английских служб безопасности. Такая уверенность в прочности своего положения основывалась у Хаутона на том, что он получил назначение в совершенно секретное учреждение Адмиралтейства – Королевский Центр разработки подводного оружия в Портленде. По его словам, этот научно-исследовательский центр занимался разработкой средств борьбы с подводными лодками, минами и другими видами подводного оружия, а также средств нападения. В нем трудилось около 400 ученых и разработчиков, чья деятельность держалась в строгом секрете. В силу этих причин допуск на объект регулировался тремя видами пропусков с различными степенями ограничений. Сам Хаутон, по его словам, работал в административном аппарате в качестве заведующего отделом гражданских служащих военноморской разведки, получая надбавку за секретность в размере 90 ф. ст. в год. Однако, как заметил Хаутон, у него нет непосредственного доступа к военным разработкам и его возможности помощи разведке на новом месте весьма ограничены по сравнению с тем, чем он располагал в Польше. Дерябкиц посоветовал ему не спешить с таким выводом, а осмотреться, а потом уже сообща обдумать, чем он может быть полезен разведке.

Возможно, совет Дерябкина, но скорее всего сама встреча и 50 ф. ст., которые Хаутон получил в качестве аванса, убедили англичанина, что можно безопасно и выгодно работать в новых условиях с неизвестным ему человеком. Так или иначе, уже на следующей встрече он по собственной инициативе рассказал, что имеет доступ к хранилищу секретных документов, в так называемую сейфовую комнату, и попросил снабдить его Миниатюрным фотоаппаратом для их фотографирования. Заявление Хаутона в свете того, о чем он говорил на первой встрече, прозвучало несколько неожиданно, и Дерябкин попросил его подробнее рассказать о сейфовой комнате. По словам Хаутона, в этом помещении хранились, насколько ему было известно, все секретные документы. В дневное время их под расписку выдавал сотрудник по имени Ч.Х. Уилкинсон. По окончании рабочего дня сейфы и стальная входная дверь запирались ключами, которые сдавались на хранение военной полиции. Хаутон сказал, что имеет доступ в сейфовую комнату и может знакомиться с хранящимися там документами. Дерябкин не спросил, а сам Хаутон не объяснил, как и почему он может это делать. В своем итоговом отчете о работе с Хаутоном Дерябкин писал следующее:

«Необходимо отметить, что я до сих пор сомневаюсь в том, что он правильно называет занимаемый им пост. Я дважды пытался уточнить занимаемый им пост, но его ответы были невнятными. Чувствуя его нежелание вести беседу на эту тему, я больше не возвращался к ней, чтобы не казаться назойливым. У меня складывается мнение, что МИРОН работает в секретном отделе и сам ведает сейфовой комнатой».

Вопрос о допуске Хаутона к секретным документам портлендского центра оставался, да так и остался до конца не выясненным на протяжении всего периода его сотрудничества с советской разведкой. На настойчивые расспросы оперработников Хаутон отвечал, что его рабочий кабинет находится рядом с хранилищем, и заведующая этим хранилищем – мисс Элдер, уходя на обед, просит его подменить ее на это время. Тогда якобы он и имеет возможность отобрать и вынести из хранилища требуемые документы. Однако количество и качество – фактически «на заказ» – Поставляемых им материалов не вполне укладывались в предложенную им схему. И в Центре, и у сотрудников резидентуры возникали сомнения в том, что Хаутон явно что-то утаивает. Одним из предположений было то, что он сам заведует секретным хранилищем, но по некоторым причинам скрывает это. Таковыми могли быть стремление ограничить требования к нему со стороны разведки в целях собственной безопасности и психология «запасливого хозяина», который в нужный момент, скажем при ослаблении интереса к нему со стороны покупателя, может извлечь кое-что из секретных закромов. Учитывая то, что Хаутон сотрудничал с иностранной разведкой исключительно на материальной основе, такая теория имела полное право на существование.

Со своей стороны разведка не оказывала на Хаутона конфронтационного давления, поскольку это не соответствовало правилам игры, которую она вела, а также потому, что количество и качество информации, получавшей в большинстве случаев оценку «ценная» или «очень ценная», устраивало ее потребителей.

Несомненно, на первых 2–3 встречах Хаутон присматривался и приспосабливался к условиям работы в Англии с новым человеком. Потому что вскоре документы потекли от него не меньшим потоком, чем в Польше.

О содержании и ценности материалов, поступавших от Хаутона в Лондоне, позволяет судить приводимый ниже их перечень, а главное – оценка, даваемая им военными специалистами:

1. Секретные приказы Адмиралтейства содержат важные достоверные сведения об организации британских военно-морских сил, военно-морской технике и методах использования боевых средств флота, вследствие чего являются ценными и будут использованы для информирования командования ВМС СССР.

Секретные приказы издавались Адмиралтейством в двух сериях: ограниченного пользования – Limited Confidential Admiralty Fleet Orders (LCAFO) и более широкого пользования – Confidential Admiralty Fleet Orders (CAFO). Хаутон доставал обе серии приказов на протяжении всего периода сотрудничества.

2. Материал об испытании в ВМС Англии устройства «Найтшерт» (Nightshirt), предназначенного для снижения уровня шумов, создаваемых гребным винтом корабля, является ценным.

3. Содержащиеся в приказах (Адмиралтейства) сведения об организации противоминного наблюдения в портах, об обороне портов и военно-морских объектах, а также описание некоторых типов военно-морского и авиационного вооружения являются ценными.

4. Переписка об отработке прибора «Читер» (Cheater), предназначенного для отведения самонаводящихся акустических торпед, представляет среднюю ценность.

5. Временное руководство по корабельному гидролокатору типа 170 (Temporary Handbook for ASDIC SET Type 170) является ценным. Материал содержит краткое техническое описание нового гидролокатора, предназначенного для наблюдения за подводными лодками, имеющими большую скорость подводного хода, и управления огнем бомбомета Мк10 (LIMBO). В материале упоминается об испытаниях авиационных противолодочных торпед типов «Пентан» (Pentane) и «Дилер-Б»(Мк30), которые также представляют интерес.

6. Описание и чертежи корабельного гидролокатора типа 170 являются особо ценными.

7. Письмо Адмиралтейства от 18 марта 1954 года об определении дальности самонаведения торпед содержит ценные сведения.

8–9. Дело 84 ¹/ ₂. Дело 401 – документы, касающиеся тактики торпедирования.

10. Новые сведения о гидролокаторах типа 170, 982, 983 существенно дополняют ранее полученную информацию.

11. Материал о функциях начальника штаба морских десантных операций представляет особый интерес.

Выше приведены только некоторые сохранившиеся оценки материалов Адмиралтейства и Научно-исследовательского центра в Портленде. В действительности материалов поступило значительно больше. В марте 1956 года в Центре была подготовлена справка о количестве поступивших от Хаутона документов. За период сотрудничества в Польше с марта по октябрь 1952 года от него было получено 4500 листов документальной информации и 10 книг (очевидно, шифровальных), в 1953 году (с начала лета) – 427 листов, в 1954 году – 1927 листов, в 1955 году – 1468 листов, в 1956 году (с января по Март) – 1127 листов.

Особенностью информационной работы с Хаутоном было то, что Центр и потребители его информации могли фактически заказывать требующиеся им материалы. Такая возможность возникла в начале 1955 года, когда Хаутон предоставил в распоряжение советской разведки тематический каталог хранилища секретных документов Портлендского центра. Тематические папки с документами (дела) были сгруппированы в нем по основным проблемам и обозначались цифровыми индексами. Например, раздел «Gear for Attack & Defence» был индексирован номером 26, «Attack technique» – 401, а папка в этом разделе под названием «Analysis of Attacks» имела индекс 401.20. Таким образом, потребители информации, имея В своем распоряжении тематический каталог, заказывали только индекс интересующей их папки. Выбор был весьма богатым – шесть страниц со 120 наименованиями тематических папок. Если потребителей, в данном случае советские ВМС, интересовал раздел «Torpedoes» – индекс 403.2, а в нем торпеда «Tramper», то Хаутону сообщался только индекс последней, а именно 403.21. Если интерес вызывала «Asdic sets in Submarines» – индекс 402.7, а среди них «Туре 187», то указывался индекс 402.73.

В ноябре 1954 года подполковник Н.С. Дерябкин за систематическое получение особо ценной Информации (в частности, отмечался гидроакустический прибор ASDIC SET Type 170) по ходатайству председателя КГБ И. Серова был награжден орденом Красной Звезды. Сам Хаутон неоднократно награждался крупными денежными премиями: июль 1954 года – 500 ф. ст., декабрь 1955 года – 400 ф. ст., ноябрь 1956 года – 400 ф. ст.

Оперативная сторона работы Хаутона не отмечена какими-либо заслуживающими, внимания особенностями. Примерно раз в месяц он привозил на очередную встречу с Дерябкиным, а с января 1955 года – с A.B. Барановым пачку документов, которые переснимались с помощью специальной техники и возвращались в тот же или на следующий день. Встречи происходили в районе дороги А-3 в предместьях Лондона, свои отлучки Хаутон объяснял жене желанием подработать на сделках с медикаментами (пенициллином) на черном рынке.

На встрече в декабре 1956 года Хаутон рассказал Баранову и передал подробную записку о происшествии, случившемся в Портлендском центре незадолго до этого. Хаутон писал:

«Портовая полиция Портленда задержала одного из старших чиновников – м-ра Черчуорда – во время обычного осмотра на выходе из главных ворот доков, так как он имел при себе папку с секретными документами. Черчуорд взял эти документы домой для изучения и, вне всякого сомнения, не собирался их использовать незаконным образом. На допросе Черчуорд утверждал, что он взял папку из архива без ведома мисс Элдер. Оба они получили административные взыскания… По мнению источника, мисс Элдер, видимо, отлучилась на несколько минут в машинописное бюро и не побеспокоилась о выполнении инструкции, согласно которой она должна была вызвать как раз источника для временной ее подмены. М-р Черчуорд воспользовался ее отсутствием и взял папку. Данная папка была не очень важной; на допросе Черчуорд показал, что он сам взял ее, и-, без всякого сомнения, он не хотел обманывать кого-либо. Источника никто не вызывал во время расследования, так как он никоим образом не был замешан в этом деле».

«С целью избежания повторения подобных нарушений начальник административного отдела отдал распоряжение, – сообщал Хаутон в своей записке, – согласно которому в случае ухода мисс Элдер из хранилища по любой причине и в любое время она обязана запереть стальную дверь и взять ключ с собой. На время ее отпуска или болезни ответственным за хранилище назначается м-р Уилкинсон. Никому другому, кроме мисс Элдер и м-ра Уилкинсона, не разрешен доступ в хранилище».

Таким образом, Хаутон лишался возможности не только выносить секретные документы, но и знакомиться с ними. «Источник особенно сожалеет об изменившейся ситуации сейчас, когда его усилия щедро вознаграждаются, и желал бы продолжать сотрудничество и впредь», – на печальной ноте завершал он первую часть своего письма, не зная еще, что ему придется вновь взяться за перо и продолжить его.

«Пока источник писал вышеизложенное, – продолжал раздосадованный Хаутон, – случилась еще одна беда, более серьезная, чем описанная выше. Источнику официально сообщили о переводе его в доки Портленда, в отдел главного инженера на «руководящую» должность. Этот перевод является «повышением», так как предусматривает «персональный оклад». Источник был вызван к начальнику административного отдела Адмиралтейства, который сообщил ему о назначении на вакантную «руководящую должность», к исполнению которой ему надлежит приступить в понедельник 10 декабря с.г. Естественно, источнику пришлось выразить удивление и удовольствие по поводу этого события. Отказ от такого предложения вызвал бы нежелательные толки, так как данная «руководящая должность» считается «лакомым кусочком»… Новая должность источника – начальник отдела кадров, который не имеет доступа к сколь-нибудь ценным материалам, кроме приказов Адмиралтейства CAFO и LCAFO. Главный инженер отвечает за ремонт небольших военно-морских кораблей и портовых судов в доках Портленда. Сами доки не идут ни в какое сравнение с военно-морскими доками Портсмута, Хэвенпорта и Чэтема… Источник использует все возможности для того, чтобы решение о его переводе было отменено, однако отказ принять новое назначение (ввиду более высокого жалованья) вызвал бы очень серьезные подозрения, так как вполне очевидно, что ни один здравомыслящий человек не откажется от большего жалованья! Разница в окладе составляет 50 ф. ст. в год, – мелочь по сравнению с вознаграждением, получаемым от РОДЖЕРА. Поэтому источник всячески старается добиться отмены его назначения на новую должность».

И Хаутон нашел способ избежать нового назначения путем возбуждения зависти и недовольства среди старших сослуживцев, считавших себя более достойными повышения. В результате Ассоциация гражданских служащих заявила администрации протест против назначения Хаутона на том основании, что на такой пост должен был быть назначен чиновник, занимающий более высокое служебное положение. «Адмиралтейство отклонило протест Ассоциации по той причине, – сообщал Хаутон, – что в Портленде нет другого человека, имеющего достаточный опыт для выполнения данной работы. 9 января 1957 года меня перевели на новую работу. В мои обязанности входит решение кадровых вопросов… Как я уже говорил ранее, я приложу все усилия к тому, чтобы получить полезную информацию, но сам характер новой работы в значительной степени ограничивает мои возможности, и я очень сожалею, что польза от моей нынешней работы для вас будет гораздо меньшей. Я получил от вас хорошее вознаграждение за мою работу и буду продолжать делать все, что будет в моих силах. Спасибо».

В подтверждение своих намерений Хаутон приложил к этой записке приказ Адмиралтейства LCAFO № 11 755, а также телефонный справочник «Центра разработки радиоуправляемого оружия» в Портленде.

С первой личной встречи Феклисова и до октября 1957 года советская разведка работала с Хаутоном под «польским флатом», формально продолжая сотрудничество в том виде, как оно первоначально возникло. Тому было несколько причин. Во-первых, Феклисов встречался с Хаутоном в переломный момент его карьеры, когда тот, совершенно естественно, испытывал неуверенность в своем будущем. Дополнительное нововведение могло бы только осложнить ситуацию и, возможно, привести к отказу Хаутона от возобновления контакта в Англии. Во-вторых, Хаутон уже привык к работе с польской службой безопасности, убедился в ее надежности, доверился РОДЖЕРУ, с которым у него установились хорошие личные отношения. В-третьих, он считал, что за польскими представителями в Англии меньше следят, а значит, и работать с ними безопаснее.

Однако к осени 1957 года некоторые события, а также общее благоприятное развитие сотрудничества с Хаутоном подтолкнули лондонскую резидентуру к мысли о целесообразности перевода ШАХА под «советский флаг». Мнение резидентуры обстоятельно и аргументированно изложено в письме Ю.И. Модина, направленном в Центр в начале сентября 1957 года:

«Обращает на себя особое внимание тяжелое впечатление, произведенное на ШАХА предательством помощника польского торгового атташе Ричарда Релуга. (Английская пресса сообщила о предательстве Релуга 19 августа 1957 года. – О.Ц.)Из беседы ШАХА с БРОНОМ (Баранов) ясно видно, что уверенность ШАХА в Польше сильно поколеблена не только предательством Релуга, но и прошлогодними событиями в Польше. (На встрече 31 августа 1957 года Хаутон, обсуждая с Барановым предательство Релуга, высказал опасения относительно возможного сближения Польши с Западом в свете событий 1956 года.) Это обстоятельство может серьезно отразиться на работе ШАХА. В связи с этим мы считаем необходимым вновь поднять вопрос о целесообразности прекращения работы с ШАХОМ под польским флагом.

Из предыдущих бесед БРОНА с ШАХОМ видно, что ШАХ, работая с нами на материальной основе, не имеет никаких предрассудков в отношении Советского Союза. Более того, он с симпатией отзывался о борьбе Советского Союза за мир. Единственным доводом ШАХА против встреч с советскими людьми было его мнение о том, что английская служба безопасности более внимательно следит за советскими людьми, чем за работниками стран народной демократии. Этот довод ШАХА мы можем сравнительно легко отвести указанием на хорошие результаты нашей многолетней работы в Лондоне. Мы полагаем, что в существующей обстановке ШАХ с облегчением примет наше сообщение».

Центр поддержал предложение резидентуры, и в октябре Модин получил указание за подписью начальника 2-го отдела ПГУ Тарабрина, которое гласило:

«В результате тщательного анализа работы с ШАХОМ за последний период Центр пришел к выводу, что сейчас имеются благоприятные условия для перевода его на работу под нашим флагом. В беседе с ШАХОМ по этому вопросу необходимо в дружеской форме объяснить ему, что мы не раскрывались перед ним» исключительно потому, чтобы он не беспокоился за свою судьбу, поскольку он сам неоднократно говорил, что за поляками следят меньше, чем за советскими людьми. Теперь же ШАХ сам смог убедиться, что работать с советскими людьми в Лондоне вполне безопасно.

Объясните ШАХУ, что наши встречи с ним тщательно подготавливаются и нами принимаются все необходимые меры, исключающие возможность провала».

Баранов выполнил указание Центра на встрече с Хаутоном 26 октября 1957 года. Когда он сказал, что ни НИК (так представлялся Дерябкин), ни он сам не являются поляками, что оба они русские, представители Советского Союза, и что все материалы, которые Хаутон когда-либо передавал РОДЖЕРУ, НИКУ или ему, поступали в Советский Союз, англичанин некоторое время помолчал, а затем сказал следующее:

«Я должен вам сказать, что все, что вы мне открыли, не является для меня неожиданностью. У меня были подозрения в том, что НИК не поляк. В том, что вы лично не поляк, я убедился сравнительно давно. Убедиться в этом было не трудно. В ходе наших бесед я едва заметно употреблял польские идиоматические выражения, на которые настоящий поляк должен был бы определенным образом реагировать. Вы же не реагировали никак. Вы всегда тщательно избегали разговоров на польском языке. Вы всегда старались отклонить мои предложения о передаче подарков моим друзьям в Польше. Случай с предателем Релуга явился еще одним доказательством в этом отношении. Я очень много думал над этим вопросом. Подбирал и мысленно рассортировывал все факты и результаты своих наблюдений. На мысль о том, что вы, вероятно, являетесь представителем советской разведки, меня навели два факта».

Первым фактом, по словам Хаутона, было необычно быстрое получение им и его женой визы на въезд в восточный сектор Берлина, где только и могли сделать срочную операцию его жене, когда она заболела… Другие англичане ждали визу месяцами. Тогда Хаутон не придал этому большого значения, но, поразмышляв над этим задним Числом, подумал, что в Советском Союзе, очевидно, о нем известно.

Второй факт заключался в том, что Дерябкин и Баранов всегда очень внимательно относились к информации о деятельности Адмиралтейства и техническом оснащении британского военно-морского флота. Польша, по разумению Хаутона, не являясь крупной морской державой, вряд ли нашла бы возможным выделять большие средства на добывание информации, которая не была для нее жизненно необходимой. Поразмыслив, он понял, что поставляемые им сведения идут туда, где они действительно нужны, а именно в Советский Союз.

«В последнее время все эти мысли меня серьезно беспокоили, – признался Хаутон, – и ваше сегодняшнее сообщение является для меня большим облегчением. Я благодарен вам за вашу откровенность». Баранов попросил его так же откровенно ответить, не оставит ли этот разговор неприятного следа в его душе. Хаутон ответил: «Я считаю, что мы сможем работать еще лучше. Теперь стало все ясно. Нет причин для беспокойства. We know now who is who and what is what, – и, переходя снова на деловой тон, добавил: – Только жаль, что я не знал об этом раньше. В Берлине я знал одного офицера из состава английской администрации, который вам очень симпатизировал».

Таким образом, беспокойство Центра и резидентуры относительно результатов разговора с Хаутоном оказалось напрасным. Напрасными также оказались и уловки, к которым прибегала советская разведка для того, чтобы замаскировать свой флаг. Хотя и Дерябкин, и Баранов специально посещали Варшаву и те ее места, которые были хорошо знакомы Хаутону, выдать себя за настоящих поляков они Не могли. Хаутон продемонстрировал проницательность, необычную для рядовых англичан, как правило, плохо ориентирующихся в национальной принадлежности представителей малознакомых или малых народов. Известны, например, случаи такого типа: услышав славянскую речь, любознательная английская старушка спросила у говоривших: «Аrе you speaking Belgian?» [27]27
  Вы говорите по-бельгийски?


[Закрыть]

В работе Дерябкина и Баранова с Хаутоном присутствовал с оределенными условностями ключевой элемент нелегальной разведки, для которой они никогда специально не готовились, а потому и не следовало ожидать, что они с ним успешно справятся. Забегая вперед, можно сказать в порядке курьеза, что, когда перед Хаутоном предстал Гордон Лонсдейл, тот никак не хотел поверить в то, что перед ним советский представитель.

В паре с Асей

Первое упоминание о любовнице Хаутона Этель Элизабет Джи относится к началу 1955 года. Рассказывая Баранову о неурядицах своей личной жизни, Хаутон поведал, что его отношения с женой настолько испортились, что он подумывает о разводе. Он также сказал, что у него есть подруга, с которой он проводит время, когда выезжает на встречи с Барановым в Лондон. В данной ситуации разведку интересовала только безопасность агента и всей операции, а следовательно, и то, насколько любовница осведомлена о целях поездок Хаутона в Лондон. Хаутон ответил, что для нее у него припасена та же легенда, что и для жены, а Именно – спекуляция на черном рынке пенициллином через поляков. Пока же он говорит, что наезжает в Лондон для того, чтобы встретиться и выпить с друзьями. Такое объяснение, естественно, не сняло опасений разведки, что близкие отношения Хаутона с Этель Джи не побудили его разоткровенничаться.

В небольшой личной записке, подготовленной Хаутоном весной 1955 года по просьбе Баранова, он писал, что мисс Джи 41 год, она временно работает чертежницей, что у нее нет определенных политических взглядов, а также специального образования и квалификации. По словам Хаутона, у нее имелся небольшой личный доход, и она работала, чтобы иметь деньги на карманные расходы – около пяти с половиной фунтов в неделю. «Источник находится в близких дружеских отношениях с ней почти с момента переезда в Портленд, – писал далее Хаутон, и его повествование приобретало характер криминального романа. – Она готова выйти замуж за источника, если у того будет такая возможность. Она даже изъявила готовность заплатить 100 фунтов стерлингов любому, кто поможет избавиться от его жены. Источник заявил, что он не позволит своей возлюбленной сделать это, хотя испытывает глубокую привязанность к ней».

Хаутон повторил, что «она не знает, зачем источник приезжает в Лондон, но он чувствует, что она помогла бы, если бы знала и получила бы достаточное вознаграждение». «Имеется несколько фактов, – писал Хаутон, – которые дают основание для такого утверждения, и желательно, чтобы знание источником этой женщины было учтено».

На встрече 15 мая 1955 года Хаутон привел один факт, который Баранов описал в своем отчете:

«ШАХ сказал, что его уверенность в том, что мисс Джи согласится сотрудничать с нами, основывается на следующем имевшем место разговоре между ним и мисс Джи… Однажды мисс Джи на работе показала ШАХУ некий очень интересный секретный документ. ШАХ сказал ей в шутку: «Русские тоже с удовольствием посмотрели бы на этот документ». Мисс Джи ответила: «Ну и что же, я готова показать его кому угодно, если мне за это хорошо заплатят». Разговор на этом прекратился, но по тому тону, которым она сказала эти слова, ШАХ заключил, что она и на самом деле может это сделать».