355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Олег Чувакин » Мёртвый хватает живого (СИ) » Текст книги (страница 20)
Мёртвый хватает живого (СИ)
  • Текст добавлен: 1 октября 2019, 19:00

Текст книги "Мёртвый хватает живого (СИ)"


Автор книги: Олег Чувакин


Жанр:

   

Ужасы


сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать шестая
28 октября, понедельник, начало десятого. Софья

– Софья, а мы не проспим? Уже светает за окнами, или мне кажется? Батарейка, что ли, в моём телефоне села? Почему будильник не звенел?

– Шур, дай поспать. – Она перевернулась с живота на спину, натянула до шеи одеяло. – Холодно-то как. Батареи, наверное, опять не греют. Надо нам с тобой поменять квартиру, Шурка. Квартиру легче поменять, чем домоуправление. Всё равно трёхкомнатная нужна будет. А будильник ты и не заводил. Сегодня у шефа день рожденья. Шторы задёрни, если будешь вставать. Шум какой-то, что ли, на улице. Хочу, чтобы эта ночь не кончалась.

– А, – сказал Шурка. – А мне снилось, что мы долго любили друг друга. В этой вот самой кровати.

– Тебе не снилось. Мы почти до трёх часов изображали животное о двух спинах.

– А. Да. Ага. – Он сел в кровати, протёр глаза. – Мы же делали детей. Мальчика. Нет, близнецов. Всё, вспомнил. Было много страсти. И что-то такое, чего раньше никогда не было. Желание последствий. Вот почему я так плохо соображаю. Ну и спал я. Я похож на счастливого человека?

– Похож на плохо соображающего человека. На того, кому надо поспать. Хотя уже девять.

Шурка встал, закрыл портьеры:

– Вроде через наши новые окна ничего не слышно. Ведь «Северпроект», четыре стекла. Да и выходят не на Рижскую, а на спальную сторону. Помнишь, как мы подбирали квартиру? Чтобы и без кредита, и без агентств, и без «долевого участия». И не «убитая». И недалеко от офиса. Мы умные торгаши, никогда не переплатим.

– Надо вставать помаленьку. – Ей хотелось зевать, потягиваться и снова зевать и потягиваться. И спать. – Кое-кому можно и полежать в кроватке, а кое-кому – завтрак готовить. Хотя кое-кто…

– …обещал кое-кому…

– …завтрак и кофе в постель.

– И этот Обещалкин за пять минут сделает овсянку «Быстров» с персиковым ароматом и сварит кофе. Что мы предпочитаем сегодня: «Алоис Далмайр» или «Давидофф»?

– Мы предпочитаем сладкий поцелуй мужа и любую бурду, которую он выдаёт за кашу и кофе.

Она дотянулась до пульта на тумбочке и включила панель телевизора. Посмотрела в уголок экрана, на погоду. Ноль и снежинка.

– Тебе нужен телевизор? – крикнула на кухню.

– К чёрту телевизор, – ответил Шурка.

– Правильно, – сказала она. – Правильно.

Сегодня всё должно быть правильно. Зачатие – если оно произошло – тоже произошло сегодня. Они начали поздно, в полночь. По гороскопу. Они долго говорили вчера, и разговорами, планами, мечтами о будущем, о счастье, о любви, о ребёнке, о двух детях, о трёх, так возбудили себя, что чуть не сошли с ума. «Шурка, мы так счастливы, что даже страшно!» Отдаваясь Шурке, Софья вначале будто и не чувствовала его физически, а ощущала сердцем, думала, что всё, связанное с нею и Шуркой, становится счастливым. Она была счастлива с ним все дни, её мама любила его, гендиректор, жутко скупой на похвалы и вообще офисный крикун и деспот, попавший в должность по дальнему родству с собственниками, улыбается ей (нет, не признаётся в любви, для любви у него имеются секретарши, аккуратно меняемые им через полгода с выплатой особых премиальных) и ему, и говорит, что без них фирма бы развалилась, – и то была если не правда, то возможная правда: прибыль фирмы, когда Софья и Шурка стали работать в паре, за три года удвоилась. Для местной торговой сети в пору финансового кризиса это было счастьем. Вот и дети, которые у них родятся – а ей казалось, что она уже чувствует в себе новую жизнь, она потрогала, погладила под одеялом свой живот, – будут непременно счастливы. Исключительно счастливы. Счастливы, как их мать и отец. Нет. Счастливее. Дети должны быть счастливее своих родителей. Вот где настоящий прогресс, подумала Софья, откинула одеяло (надо будет постельное в машинку забросить), поёжилась и опустила ноги на ковёр.

– Кровать у нас огромная, – сказала она, стоя у зеркала и слыша запах кофе, плывущий из кухни. – Или я за ночь уменьшилась. «А должна бы увеличиться». Она снова погладила свой живот. Слишком плоский даже для небеременной. А уж для беременной, к тому же уже целых… шесть часов, – тем более. Она посмотрела на лицо в зеркале. Невыспавшееся счастливое лицо. Спустя месяца три… нет, не три, а семь… кто же в таких делах торопится, это же не торговля «молочкой»… она научится соблюдать дистанцию перед зеркалом, плитой, перед витринами, перед Шуркой, наконец. Живот у неё будет большой, и она будет беречь его. Беречь тех мальчиков и девочек, что будут там подрастать. Близнецов ни у неё, ни у Шурки в роду не было, но они почему-то надеялись родить близнецов. Шурка объяснил ей, почему они думали о близняшках: очень хотелось наблюдать, как, чем будут отличаться двое очень похожих и очень счастливых людей.

– Конечно, ты уменьшилась, – ответил с кухни Шурка. – Я полночи тебя по кровати искал. Пока не нашёл и не увеличил.

С чувством юмора у Шурки не очень. Зато серьёзно Шурка умеет сказать так, что хочется обнять его и, как он говорит, «затискать».

– А почему так холодно дома, если на улице ноль?

– Мне на кухне не холодно. Если тебе холодно, залезай под одеяло. И немедленно, слышишь? Не морозь моих детей.

А вот это неплохо сказано.

Да, этой ночью они стали ещё счастливее. Куда уж больше!

Она нырнула под одеяло. С кухни тянуло персиковым ароматом и запахом кофе. И ещё немножко подгорелым молоком. Наверное, молоко было не свежее. Она услышала, как Шурка ставит тарелку на серебряный поднос.

С каждым днём они становились всё счастливее. И каждую ночь – вот сегодня пропустила, потому что они делали близнецов, – Софья молила Бога, чтобы их счастье не кончалось. Чтобы каждый следующий день был счастливее предыдущего. Наверное, об этом же молился и Шурка. Наверное, вчера на ночь и он забыл попросить у Бога о продолжении счастья. Что ж, он был очень занят. У Бога ведь так много счастья. И она быстро помолилась: «Господи Боже, прости, что я не обратилась к тебе вчера. Прости, что забыла тебя. Дай нам с Шуркой счастья так же, как давал его все дни. Не оставляй нас в этот день только потому, что я забыла сказать тебе спасибо за счастье, которое ты там давал эти годы, день за днём. Прости и дай. Может, я выгляжу примитивной торговкой, так молясь, но иначе я не умею. Не умею молиться заученно. Прости и дай. Шурка такой хороший… – И вдруг у неё защемило сердце. Она почувствовала неясную тревогу. Уж очень всё хорошо у них шло!.. Что это она – в прошедшем времени?… Забыла помолиться на ночь. И не помолиться, как молятся религиозные люди, например, Шуркина бабушка, а попросить у Бога продлить их счастье. Всегда просила, и счастье было, а тут забыла, и… И это дурной знак. – Господи, – прошептала Софья, взглянув в потолок, – не оставляй нас. И не оставляй наших будущих детей».

Она услышала Шуркины шаги.

Он поставил поднос на простыню, она убрала одеяло.

– У тебя испуганное лицо, – сказал Шурка. Он залез на кровать, обнял её, поцеловал.

– Осторожно, – сказала она. – Ребёнка придавишь.

– Близнецов, – сказал он.

– Вот рожу детей и придётся перестать ходить голыми по квартире, – сказала она.

– А давайте все ходить голыми, как первобытные.

– Ну-ка стань серьёзен, мой добрый Шурка. И принеси себе кашу и кофе.

– Не хотел быть сегодня серьёзным, но раз ты настаиваешь… Во-первых, в кране нет воды. Ни холодной, ни горячей. Во-вторых, в батареях нет тепла. Так что морозишь моих детей не ты, а домоуправление. Бойлерная. Главному инженеру давно пора… ладно, я обещал не злиться и не говорить матерных слов. Ради наших детей. Или ТЭЦ морозит. Водоканал и ТЭЦ сговорились и подвергли наши слабые тела испытанию.

«Вот тебе и дурной знак».

– А в-третьих?

– Коли ты желаешь, будет и в-третьих. В-третьих, за ночь мы оба пропитались и пропахли любовным потом, и привезём этот запах нашему шефу. Как особенный подарок ко дню его рожденья.

Она улыбнулась. Глотнула кофе. Обожглась. Говорено ведь Шурке: всегда выдерживай минутку, потом подавай. Нет, сразу кипяток тащит. Ну, что же это она? Дурной знак?… Да катись этот дурной знак к другим дурным знакам. На свалку дурных знаков. Она ведь помолилась Богу. Бог – это не какой-нибудь мстительный человечишка. Хотя… Нина Алексеевна говорит, что Бог и мститель, и ревнитель, и что-то там ещё, до седьмого или семидесятого колена наказывающий детей провинившихся отцов. «Какая самая страшная вина перед Богом?» – спрашивала у неё Софья. – «Забыть Бога». – Вот Софья и забыла. Нарушила самую страшную заповедь. И нет воды, нет тепла. Осталось ещё Шурке признаться ей, что он полюбил другую. После этой-то ночи?

– Я люблю тебя, Шурка. Почему у тебя такая же порция каши, как у меня? Ты все силы ночью отдал мне. Возьми и мою кашу.

– Это ты мою возьми. Тебя теперь двое. Или трое.

– Ты любишь меня?

– Жить без тебя бы не смог. И никогда, пожалуйста, не спрашивай так. Об этом. А то кажется, будто ты сомневаешься.

– Прости меня. Ушами любят дурочки.

– А ты любишь меня всеми местами.

– Да, всеми. Ой, давай одеваться. А не то появится в твоём списке «в-четвёртых». И подарок шефу не забудь.

Генеральному они купили гладильную доску и утюг. Подарок придумал Шурка. Всё-таки мужчины – союзники друг дружки, что ни думай и как их ни идеализируй. «Понимаешь, Софья, – сказал Шурка, – он опять завёл новую секретаршу. А это значит: опять начнёт бегать по офису, высматривать, у кого чище рубашка, у кого не помяты брюки. Он так уже всем надоел, что все – включая чистюлю и символ нашей офисной опрятности Осю Моталко, – давно уж прекратили гладить штаны и рубашки, и стали пачкать галстуки в кетчупе и оборачивать ими котлеты. И вытирать галстуками туфли. Смотрите, мол, уважаемый шеф, на кого мы похожи. У таких, как мы, просить рубашки и брюки – себе дороже. Мы же не менеджеры, а свиньи породистые. Ты не заметила?» – «Заметила, что ты стал реже гладить свою одежду, а я твою – чаще». – «Ну вот тебе и объяснение. И я предлагаю подарить ему в офис гладильную доску и утюг, и пусть новенькая секретутка утюжит ему помятые брюки. И галстук. Не знаю уж, в какой позе может помяться галстук». И они купили директору утюг и доску. Софья смеялась. Подарок из тех, про который не скажешь: ненужный. И опять шеф будет их хвалить. Думая об этом, Софья заулыбалась. Ладно. Нет никаких «во-первых», «во-вторых» и так далее. А есть их счастье. Остальное – облачка на небе. Облачка разойдутся, а солнце останется.

Спасибо, Бог, сказала она мысленно, и допила остывший кофе. Каши она съела немного; отодвинула тарелку на край подноса. Она начала капризничать. А это значит, что она беременна.

Глава двадцать седьмая
28 октября, понедельник, 9:07. Регина

Их было четверо.

Голышей.

С почти белыми телами и очень бледными лицами. Замороженными.

Они шли по той, чётной стороне Мельникайте. Они шли (она была сказала: двигались), – медленно. Но ещё медленнее Коля устанавливал камеру. Коля вообще парень медлительный. Ему бы, чёрт дери, курсы ускорения окончить!..

– Коль, ты дашь мне микрофон, или нет?

Она поправила капюшон, достала из сумки зеркальце. Ничего, с пивом потянет. Кто нынче без пива телевизор-то смотрит? Убрала зеркальце. Сумка!.. Она сняла её с плеча, положила под штатив Колиной камеры.

Коля так копошится, словно сейчас попросит этих четверых белокожих, этих морозных деятелей, от которых шарахаются нормальные одетые прохожие, повторить шествие с начала. Или достанет из заднего кармана джинсов пульт и поставит сюжет на паузу. Как в американском фильме… как его… Город замрёт, пока Коля готовится. А когда установит камеру и даст мне микрофон (слава те, Господи, дал!), нажмёт на «Пуск».

– Тише едешь, дальше будешь, – сказал Коля.

– Ты это водилам на Мельникайте скажи!

А что водилам, подумала она. Спешить и впрямь нужды нет. Голыши движутся так странно, так замедленно, словно замёрзли. Заледенели. Скованы льдом. Или будто их ход и вправду с волшебного пульта замедлили. И всё же какая-то сила и уверенность были в их движениях! Будто бы так, как они шли, надо идти всем!

От «эМТээС» подмороженные товарищи повернули. Попёрли переходить дорогу через автомобильную пробку. Своим голым видом они, видимо, распугали всех встречных-поперечных на той стороне, которым хотели проповедовать свои радикальные взгляды, и поэтому решили перейти улицу. Здесь прохожие шли как ни в чём не бывало. И только косились на бледных голышей, идущих посередь автопробки, – как косятся на придурков. А, может, голыши заметили оператора с камерой и обрадовались случаю сделать своему движению телерекламу.

Они делали по шагу, по два, останавливались у плотно стоявших машин, стояли, глазели, наклоняли головы и приседали, пытаясь в машины заглянуть. Голыши не то попрошайничали, не то зазывали в своё движение. Они трогали руками стёкла и прикладывали к стёклам лица. Ревели клаксоны. Ничего; рёв хорошо озвучит картинку. Коля сейчас даст предваряющую панораму. Уже даёт. Хороший фон для утра понедельника.

Регина знала, что будет говорить, как поведёт репортаж. Увидев голытьбу из такси, вполуха слушая, что отвечает таксист, она уже строила репортаж. Три-четыре политических намёка, два-три экономических. И всё – в юмористическом ключе.

После приветствия телезрителей она перейдёт к короткому вступительному слову. Не дольше полминуты. Она выдвинет предположения – которые в интервью расширит и которые в ходе репортажа начнут одно за другим подтверждаться. Тут её ждёт, как всегда, восхищение телезрителей. Она немало писем получала: и приходящих по старинке, обычной почтой, в конвертах, и через форум «Тюмени ТВ». Её называли и экстрасенсом, и человеком, видящим будущее, и магической телеведущей, ей завидовали и у неё хотели учиться – те, кто собирался поступать на журфак, или студенты, мечтающие о карьере на телевидении. Писем от критиков она не получала. По известной причине: те, кому она не по нраву, или те, кто редко включает телевизор, оснований для критики не имели. Им не нужна была Регина Снежная.

И они не были нужны ей.

– Внимание, Регина! – сказал Коля. – Пять, четыре, три, два, один, снимаю.

– Добрый день, уважаемые телезрители. Перед вами Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ», со специальным репортажем с улицы Мельникайте. Сейчас вы видите голых людей – абсолютно голых, без одежды, без обуви, – переходящих не спеша проезжую часть. В плотной автомобильной пробке. Что нужно этим людям? Что здесь за демонстрация? Протест это – или желание оздоровиться путём закаливания? Очевидно одно: мы имеем дело с общественным движением. По словам очевидцев, аналогичное шествие было замечено по улице Свердлова.

Когда голые люди подойдут поближе, мы сможем взять интервью у участников нового «голого движения». Пока же я обращусь к тем прохожим, что любезно согласились ответить на вопросы нашего телеканала и высказать своё мнение по поводу происходящего.

Она говорила в камеру, а Коля показывал ей оттопыренный большой палец. Коля славный. Она могла бы с ним провести вечерок. Плавно переходящий в утро. В очень позднее утро.

«Чёрт меня дери, это будет сногсшибательное интервью. На «Регионе ТэВэ» Лёнька и Катька от злости лопнут. Я буду, как всегда, первая. А всё почему? Потому что опоздала на работу. И потому что попала в пробку. Спать с шефом? Ха, пусть спит с уборщицей!..»

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ». Представьтесь, пожалуйста. Хотелось бы узнать ваше мнение о шествии обнажённых людей на улице. Не находите ли вы, что публичное обнажение связано с глобальным потеплением? Или оздоровительным движением «моржей»? Нет ли здесь политического аспекта?

– Леонид Каменев, менеджер компании «Памбитрон». Мы производим…

– Простите, этого вам нельзя говорить.

– Ну и идите вы со своими дурацкими вопросами. Устроят нарочно спектакль на улице, а потом дают под видом интервью.

– Спасибо.

(Разумеется, господин Каменев на монтаже будет вырезан).

– Вот вам пятьсот рублей. Не отказывайтесь. Теперь мы всем платим, это нормально. Вы же тратите своё время. Я прошу вас высказаться на тему голых людей. Вот этих. Что это? Зачем? Каких эффектов пытаются достичь эти голые люди? Представитесь и скажете так (не перебивайте, пожалуйста): «Я считаю, что тут имеет место новое общественное движение. Посудите сами. Голышом достигается сразу несколько выгодных эффектов: 1) оздоровление благодаря закаливанию и пребыванию на свежем воздухе; 2) экономия финансовых ресурсов: сокращение расходов домашнего бюджета на одежду, обувь и головные уборы; 3) общественная консолидация». И я скажу вам спасибо за интервью.

(Денежное вступление монтажёр вырежет).

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ»… Представьтесь, пожалуйста…

– Александр Фомичёв. Я считаю, тут имеет место новое общественное движение. Посудите сами. Голышом достигается сразу несколько выгодных эффектов…

– Спасибо Александру Фомичёву за его мнение.

Вы смотрите экстренный выпуск новостей компании «Тюмень ТэВэ».

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ»… Представьтесь, пожалуйста…

(Она протянула мужчине пятьсот рублей. Подсказала, что говорить. Деньги и подсказка, будут, понятно, вырезаны. А вот было бы классно, если б самое лучшее не резали, а оставляли бы!)

– Любимов, грузчик холодильной компании. Я слышал, что в городе появилось новое движение. Или партия. «Голая Россия».

– А что нужно членам этой партии?

– Они собираются объявить новую сибирскую экономику. Независимую.

– А их политические требования?

– Об этом я не слышал. По-моему, они люди мирные.

– Спасибо грузчику Любимову.

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ»… Представьтесь, пожалуйста…

(Она протянула девушке пятьсот рублей. Шепнула ей, что говорить. Фантазии у Регины хватит на всех).

– Анна Скураева, продавец-консультант в салоне бытовой техники. Да, я своими глазами вижу этих голых людей. Какие они белые!.. Я себе это так представляю. Если это общественное движение голых, которые ходят по снегу, то им бы подошёл лозунг: «Морозоустойчивая Россия, отныне не нуждающаяся в турецких штанах и китайских куртках».

– Вы считаете, тут налицо экономическая платформа?

– По-моему, это очевидно. Ведь речь давно идёт о китайской торговой экспансии. И турецкой. Будь эти люди одеты, они были бы одеты в турецкое или китайское. Другого-то у нас нет.

– Спасибо, Анна.

– Это вам спасибо. Когда будут эти новости – со мной?…

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ»… Представьтесь, пожалуйста…

(Она протянула мужчине в засаленной зимней кепке пятьсот рублей. Но этот тип руку с деньгами оттолкнул. «Ну, дорогой мой, от денег отказываются или дураки, или богачи. И зачем так грубо с красивой женщиной?»)

– Алёхин, коммунист. Безработный. Довели людей, одеться не во что, а потом спрашивают: ваше мнение… Да какое мнение! Расстрелять вас всех, буржуев. Вот вам мнение коммуниста и безработного. А потом – счастливую жизнь построить. Чтобы остались в стране одни коммунисты. Мы работаем, а вы…

– А давно вы безработный?

– Два года.

– Почему же вы говорите: мы работаем?

– А иди ты к матери, сука из телевизора!

(Будет «запикано»).

– Здравствуйте, Регина Снежная, «Тюмень ТэВэ»… Представьтесь, пожалуйста…

(Этому денег она не дала. Для разнообразия).

– Пётр, живу в Ишиме. Приехал вот, а тут… Тут у вас нудисты. Осенне-зимнего типа. Думаю, что они из малоимущих слоёв. Протестуют против повышения цен на услуги ЖэКэХа. Сегодня отключили воду. И тепло. Говорят, во всём городе. Говорят, что тарифы переменят задним числом с начала этого года и заставят всех заплатить. Задним числом, как у нас любят. И за тепло, и за воду. И пока все не заплатят, воды и тепла не будет.

– Что вы делаете?…

Пётр из Ишима начал раздеваться.

– Хочу примкнуть к ним. Я не революционер, но уже накипело. Сниму куртку, штаны и пройдусь с ними. Я и лозунг придумал: «Да здравствует сибирская голытьба!»

– Спасибо.

– Что – спасибо? Вставай и ты с нами, сапоги снимай…

(Про сапоги придётся вырезать).

«Отлично. Идёт снег. Тающие снежинки на моих волосах весьма эффектны. На то я и Снежная. Чёрт! Я же в капюшоне».

Сказала:

– Коля, бери её крупным планом.

Голая бабуле оставалось до камеры метров пять, не больше.

– Её возьмёшь, потом меня дай сбоку.

Она сунет старушенции микрофон и спросит: «Вы представитель партии «Голая Россия», да? Не могли бы вы кратко изложить вашу программу?»

«Да что же она такая медленная? Вот ведь замороженная!»

– Идите сюда! Не туда, а к камере!.. Коля, снимай пока меня! Старушенция – как черепаха!

Коля повернул камеру.

«Ну, старушенция, давай же, чёрт возьми, шевели ходилками, тебя интервьюирует Регина Снежная! Ты хочешь рекламу своему движению – или не хочешь, карга старая?»

– Вы против правительства? Вы боретесь за повышение благосостояния малоимущих слоёв? Раздевшись, вы обнажаете тот факт, что вам не на что приобрести одежду и обувь? Выйдя на улицы двадцать восьмого октября, вы голосуете против реформы ЖэКэХа и заявляете, что у вас нет средств оплачивать высокие тарифы – и что скоро вам негде будет жить? Почему вы молчите? Я спрашиваю от чистого сердца!

И она протянула было микрофон к бабуленции, приглашая её подойти. Бабуленция, однако, сильно заинтересовалась не то камерой, не то Колей, и к Регине подходить не собиралась. Пока старуха, открыв рот, пялилась на Колю, Регина рассмотрела её. Голая и противная. Ужасно белая. Только малиновые прожилки на лице, на шее и по телу. Натурально – замороженная. И с номерком на ноге. Регина посмотрела на того парня, что топал следом за ней, шёл к Коле. Как бы двигался след в след за старушкой. У голого парня на ноге тоже имелся номерок. Ещё двое – Регина назвала их «муж и жена» – отправились, перейдя дорогу, в сторону, и Регина не видела, были ли у них номерки.

Она бывала в морге. Где только не приходится бывать журналисту. И номерки не то чтобы похожи на морговские… а они явно оттуда. И чересчур медленные движения, и эта замороженность, и молчание, молчание… Кто эти белые? Что, чёрт дери, за живые трупы с номерками? Что тут за спектакль, в чём его соль?

«Ладно, грымза замороженная!.. Посмотрим, кто кого. Ты у меня дашь интервью как миленькая».

Регина переступила ногами, поскользнулась – будто кто-то схватил её за каблук, – и упала. Но никто не схватил, а всё эти чёртовы каблуки. Репортаж на каблуках, чёрт возьми!

Она подобрала микрофон. Поднялась. Стала отряхиваться.

А откуда в её мыслях это «схватил», не от номерков ли? Вот сейчас её разыграют по полной программе! Стоит неподалёку тип со скрытой камерой, подосланный ко мне Катькой и Лёнькой, – и улыбается, и снимает из-под пальтишка. Из-под пуговки.

И в вечерних новостях по «Регион ТэВэ» покажут запоминающийся эпизодик с участием знаменитой тюменской телезвезды Регины Снежной. Покажут, как Регина делает репортажи… Наняли четверых актёров, и загримировали.

Но – голышом по снегу? В Тюмени есть такие закалённые актёры? Актёры-моржи? Сколько же им заплатили, чтобы они шуровали без трусов по городским улицам? Актёры драмтеатра – отнюдь не трущобная беднота. Разве что актрисы-пенсионерки вроде этой строптивой бабульки…

Регина закончила отряхиваться. Хорошо, что снег мокрый. Почти не видно. Причёска, наверное, сбилась набок. Она накинула свалившийся капюшон. Надо у Коли спросить.

– Коль?

Пока она думала о причёске, каблуках, мокром снеге, Катьке с Лёнькой и актёрах, произошло то, что она… о чём она… уже представила… уже подумала. Но это её представление было так, мимолётной картинкой – в какую она не верила. Регина и сейчас, когда картинка складывалась на её глазах, в неё не верила.

Голая старуха с белым лицом обошла камеру (Регина поймала его извинительный взгляд: он как бы извинялся за то, что старуха не желала сниматься), взялась за Колю этак по-матерински, потом встала на цыпочки, разинула рот пошире – и укусила Колю за шею. И отхватила от Колиной шеи кусок мяса. Регина выронила микрофон, откочила. И опять упала, наступив на микрофон. Она не стала подниматься, а отползла. Ей надо вон туда. Коля закричал. Он упал и бился на снегу. Весь в крови. Лицо, пуховик. Из прокушенной шеи била кровь. Снег вокруг Коли быстро краснел. К нему шёл голый парень. Регина отползла ещё дальше. Позади была арка. Коля отбивался лёжа – уже от двоих, – но в руках его не было силы. Шею ему так разорвали, что там виднелось что-то белое. Регина ещё отползла. За ней не было никого. Коля вдруг вскочил, весь залитый кровью, встал перед объективом камеры, и камера снимала его, а голый парень и голая старуха разодрали на нём пуховик – парень с одного конца, бабка с другого, – а потом рванули пуловер, рубашку – откуда в бабке эта дьявольская мощь? – и приникли к Колиной спине. А камера всё снимала. Голая бабка и голый парень жрали Колю со спины, держали его руками, не давая ему упасть. Регина огляделась. Люди разбежались. Никого поблизости. Она, едящие голыши, Коля. И камера снимала поникшую голову Коли…

Регина поднялась, откинула назад сбившийся капюшон, достала из-под куртки мобильник. Включила камеру. И стала снимать. Снимала Колю, бабку, перепачкавшуюся в крови (оттого её тело казалось ещё белее, чем было), снимала, как бабка жуёт куски Коли. Снимала парня, оторвавшего что-то от Колиной спины и начавшего оторванное есть.

Никто не помог Коле, никто не остановил голышей-людоедов. Регина поняла, почему по ту сторону улицы люди разбегались. Им было ясно, с кем они имеют дело. Кто-то из голых кого-то съел. У всех на виду. А на этой стороне улицы кем-то съеденным стал Коля. Славный Коля.

Старуха и парень перестали держать его. Коля упал. Старуха и парень опустились на четвереньки и стали есть Колю на снегу. Регина фотографировала. Надо забрать диск из камеры, подумала она. «Они жрут Колю, а на меня – ноль внимания. Может, я смогу. Это будет хоть что-то. Я должна. Я заберу. Я смогу. Вот голый парень взглянул на меня – словно внутрь меня – и дальше ест».

Заливалась где-то автосигнализация. Кто-то кричал. Крик был похож на Колин. Так отчаянно кричат, когда знают, что умрут… Кричали где-то недалеко. Наверное, там ели кого-то «муж и жена». На той стороне улицы стали стрелять. Ещё, подряд: хлоп, хлоп. Она нашла глазами. Милиция. Дэпээсники. Они стояли у здания «эМТээС», но ближе к Республики, чем то место, где перешли дорогу голыши. Регина поставила камеру на предельный zoom и сняла и милицию. Дрянь, конечно, все эти телефонные камеры. Но она не уверена, что сможет достать диск. Сейчас старуха и парень встанут – и пойдут на неё.

Регина отбежала в арку между двумя пятиэтажками. Старуха и парень поднялись. Осмотрелись. Медленно так. Она вжалась в стену арки. Нет, её они не заметили. И направились к улице Республики. Все в крови. Голые. Как могло быть то, что было? Если бы они увидела убийство, ограбление, – она поверила бы. Ограбление она видела дважды… Но – людоедство? И голых людей, идущих по снегу?… Какой-то толстенький мужчина, как бы подпрыгивая на ходу и подбрасывая портфельчик, быстрым шагом прошёл мимо неё. Шёл туда, где были старуха и парень.

– Не ходите туда, – сказала Регина.

– Ты больна, что ли?…

И он потопал прямо за старушенцией-людоедкой и за парнем-людоедом. Регина смотрела из арки. «Вот же дебил. Идиот. Сейчас они его…»

Толстячок шёл и смеялся над голышами, и те остановились, медленно обернулись и зацапали его – когда он поравнялся с ними.

«Диск!»

Чувствуя, как в спину её легонько подталкивает сквознячок из арки, она бросилась к камере и вытащила оптический диск. Подняла свою сумку. Убрала туда диск.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю