Текст книги "Бегом с ножницами"

Автор книги: Огюстен Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Оплеванные перед публикой

Ни Натали, ни я не умели играть на фортепиано, но мы ловко усаживали других за инструмент, чтобы петь самим. Трое из пациентов доктора Финча умели играть с листа. Лучше всех оказалась одна из них, Карен – она никогда не уставала. Было ли это качество изначально ей присуще или проявилось в результате неправильной дозировки лекарства, неизвестно. Однако она с удовольствием могла пять раз повторить мелодию из фильма «Бесконечная любовь», а потом безропотно перейти к вдохновенной интерпретации «Где-то». Как только Карен начинала жаловаться, что пальцы ее устали, Натали тут же вытаскивала из кармана джинсов или юбки батончик «Сникерс» или косяк. Как правило, это помогало, и Карен продолжала играть. Случалось, однако, что после полутора часов упорной работы за инструментом она начинала упрямиться. В этих случаях Натали прибегала к подкупу.

– Знаешь, – словно искусительница, предлагала она, – я могла бы позвонить папе и узнать, сможет ли он тебя принять сегодня днем. Уверена, мне удастся его уговорить. – И добавляла после многозначительной паузы: – Если, конечно, я захочу это сделать.

После подобных обещаний музыка обычно продолжалась.

Мы собирались произвести фурор в мире вокального искусства и сравняться с «Пичес энд Херб» и «Кэптэн эвд Тенил».

Если никто не соглашался нам сыграть, мы обычно практиковались самостоятельно, наверху, под пластинки Стиви Нике. Проблема, однако, заключалась в том, что порою Стиви было нелегко понять, а Натали давно потеряла прилагавшиеся к альбому слова песен. Поэтому я обычно лежал, прижавшись ухом к колонке, а Натали стояла, держа палец на игле проигрывателя.

– Подожди, не могу понять, сыграй снова, – торопливо записывая, просил я. – Что она поет: «любовь на белых крыльях» или «любовной белой пылью»?

Натали со скрежетом опускала иглу на пластинку.

– Подожди, сейчас будет.

Слова звучали, а я опять не мог их понять.

– Ну его на хер, я лучше что-нибудь сам сюда вставлю.

После того как сомнительной точности работа по копированию текста любимых песен заканчивалась, мы начинали без конца распевать их перед зеркалом в комнате Натали.

– У меня такие толстые руки, – комментировала исполнение Натали. В руке она держала щипцы для завивки, с их помощью изображая микрофон, и они зрительно увеличивали объем действительно не слишком худеньких рук.

– Значит, давай вставим микрофон в штатив, – предложил я – и больше не будем его оттуда вынимать.

Натали швырнула щипцы на кровать.  – А это разумно. Хорошая идея.

Иногда мы приносили наверх и фен. Он создавал особенный эффект – выступление Стиви Нике в аэродинамической трубе. Нам это чрезвычайно нравилось.

– Хорошо, если бы у меня был ковровый саквояж, – мечтала Натали, любуясь, как поток воздуха сдувает волосы.

Мы самозабвенно отдавались искусству.

– Слушайте, заткнитесь же, ради Бога, – порою среди ночи умоляла Хоуп, – я же пытаюсь спать!

Мы, назло ей, врубали проигрыватель на полную громкость.

Если нам случалось репетировать внизу, в моей комнате, и по лужайке шлепал кто-нибудь из соседей, чтобы тихонько постучать в окно и вежливо попросить вести себя потише, Натали вполне могла просто задрать юбку и, выставив в знак презрения средний палец, продемонстрировать свои прелести.

Мы безошибочно чувствовали свое призвание. Не сомневались в том, что наделены огромным талантом. Единственное, чего нам не хватало – внимательной и благодарной аудитории.

А какая аудитория могла оказаться более внимательной, чем постоянные обитатели государственной больницы?

– Считаю, что идея просто фантастическая, – одобрил доктор Финч.

– Ты думаешь, нас пустят? – поинтересовалась Натали. Перспектива оказаться лицом к лицу с настоящими слушателями даже заставила ее покраснеть. Она моментально разволновалась и начала отчаянно тереть лицо руками.

– Полагаю, что они придут в восторг просто оттого, что двое молодых талантливых исполнителей дарят им свое искусство совершенно бесплатно, – заверил доктор.

Нам хотелось добиться более решительного одобрения, однако доктор был поглощен телевизором, а кроме того, явно хотел спать.

–    А ведь из этого действительно может что-нибудь получиться, – комментировала Натали, глядя на меня ошалевшими глазами.

Я полностью с ней согласился.

– Возможно, мы даже попадем в газеты. Ты знаешь, как пишутся пресс-релизы?

Она снова занервничала, на сей раз начав тереть руки.

– Понятия не имею. Но Хоуп знает.

– Понятно, что это еще не Бродвей, но, во всяком случае, какое-то начало.

Следующим нашим шагом должна была стать беседа с сотрудником больницы, отвечавшим за развлечения пациентов. Увы, такого сотрудника в Нортхэмптонской государственной больнице просто не оказалось. Обнаружилась только толстая, явно страдающая депрессией женщина, сидевшая за столом в холле. Когда мы обратились к ней за разъяснениями, она лишь беспомощно перевела взгляд с одного из нас на другого.

– Я не совсем понимаю, о чем вы спрашиваете, – призналась она.

Натали глубоко вздохнула, стараясь справиться с нарастающим нетерпением.

– Я вам уже объяснила: я из колледжа Смит, а он – из Амхерста. Мы занимаемся музыкой и хотели бы выступить перед вашими пациентами, здесь, в больнице, – повторила она.

– А-а-а, – с сомнением протянула женщина. – По-дождите минутку, я выясню, смогу ли кого-нибудь най-ти. – Она внимательно посмотрела на листок бумаги, прилепленный к столу рядом с телефоном, и набрала внутренний номер. Потом отвернулась от нас и тихо заговорила в трубку.

– Не беспокойся, – успокоила меня Натали. – Если дело пойдет совсем плохо, уговорим папу кому-нибудь позвонить. Он здесь всех знает.

Столь близкое знакомство объяснялось тем, что раньше, еще до того, как доктор занялся собственной практикой, вся семья жила на территории больницы. Первые воспоминания Натали о доме были связаны с шизиками. Дело в том, что доктор Финч всегда мечтал о собственной психиатрической клинике. Когда ему это не удалось, он сделал замечательный шаг: довел свой дом до состояния полной разрухи, а потом начал приглашать пациентов там жить. Мне до сих пор кажется, что граница странности и недозволенности для всех детей Финча проходила так высоко именно потому, что они выросли в дурдоме.

– Сейчас вами займутся. Не хотите ли... – Женщина начала что-то говорить, может быть, собираясь предложить нам по маленькому бумажному стаканчику воды, но передумала.

– Спасибо, – сказала Натали.

Мы отошли от стола и встали возле двери. Почему-то такая позиция казалась предпочтительной – на случай, если бы нам внезапно пришлось спасаться бегством. Ведь неизвестно, кто был на другом конце провода.

Через несколько секунд появилась солидных размеров медсестра. Она двигалась походкой объездчика лошадей, руки ее казались плотными и сильными – настолько мускулистыми, что выглядели так, словно под кожу имплантировали батоны белого хлеба.

– Привет. Я Дорис. Чем могу помочь?

Натали снова соврала, что мы – студенты-музыканты из колледжей Смит и Амхерст и что для практики хотим выступить в их больнице.

Дорис отреагировала весьма практично:

– У нас даже концертного зала нет, – заметила она.

– Ну и что? – сразу нашлась Натали – Мы можем петь прямо в палате.

Я обрадовался, что она, оказывается, умеет говорить на профессиональном языке.

– У нас нет пианино, – продолжала Дорис.

Довольно было взглянуть вокруг, на холл обшарпанного здания, чтобы понять здесь недостает не только фортепиано, но и многого другого. Почему-то сомнение вызывал даже водопровод. В заведении практиковалось об-тирание губкой, и, наверное, дело было именно в отсутствии воды.

Натали кашлянула и улыбнулась:

– Прекрасно. Мы вполне можем петь «акапелла».

– Я что-то не знаю такой песни, – засомневалась Дорис.

– А это не песня; Это такой технический термин. Означает, что мы умеем петь безо всякого инструмента. Будут звучать только наши голоса, и все.

Дорис приняла красноречивую позу «руки в боки» и слегка склонила голову.

– Давайте-ка все еще раз уточним. Итак, вы хотите прийти сюда и выступить перед нашими пациентами – петь перед ними. Вам не нужны никакие музыкальные инструменты. Только вы вдвоем и только голоса, так?

Мы кивнули.

– И бесплатно?

Мы снова кивнули.

Дорис на мгновение задумалась, но что-то ее явно тревожило.

– А можно спросить, зачем вам это?

Я уже и сам начинал задавать себе этот вопрос.

– Затем, что это прекрасная тренировка, – ни на секунду не замешкавшись, отчеканила Натали. – Нам нужно как можно больше опыта выступления на публике, перед живой аудиторией.

Дорис рассмеялась.

– Я уж не знаю, насколько живой окажется эта аудитория. Впрочем, если вам хочется прийти и спеть, то я не вижу причин для отказа.

Мы ушли, горя от нетерпения начать свой эксперимент, словно нас взяли выступать в «Шоу сегодня».

– Мы их поразим, – уверенно провозгласила Натали, пока мы устало тащились в гору.

– Боже, а что же мы будем петь? – поинтересовался я.

– Хороший вопрос.

Я перебрал в уме наш репертуар. «Стеклянное сердце» Блонди могло вызвать у кого-нибудь из слушателей неприятные воспоминания. «Достаточно – это достаточно» вполне бы могла сгодиться. Но для того чтобы эта песня зазвучала в полную силу, необходимы ударные. А кроме того, существовала опасность, что она подействует кому-нибудь на нервы и вызовет беспорядок. «Где-то» из «Вес-тсайдской истории»? Нет, нельзя. Это им сразу напомнит, что и они хотят жить где-то в другом месте.

– А как насчет «Ты зажигаешь мою жизнь»? – предложила Натали.

Вот это да! Сюрприз.

– Ты всерьез? – поинтересовался я.

– Почему бы и нет?

Эта песня требовала невероятного вокального мастерства.

– Ты что, считаешь, что мы с ней справимся?

Натали казалась преисполненной уверенности.

– Несомненно.

Так получилось, что мы с Натали исполнили песню «Ты зажигаешь мою жизнь» без фонограммы, вживую, перед чуткой и до крайности напичканной лекарствами аудиторией.

Мы явились в больницу через неделю. Дорис провела нас по замкнутому со всех сторон внутреннему дворику в большую просторную комнату с решетками на окнах и мебелью, которую не смог бы поколебать даже тайфун.

Некоторые из пациентов сидели свободно, кто, где хочет. Другие были привязаны к стульям; их охраняли трое санитаров. Всего в комнате находилось человек двадцать – двадцать пять: я еще ни разу в жизни не видел сразу столько несчастных, глубоко трагичных и потерянных душ.

В одно мгновение и сценическое волнение, и страх исчезли. Я чувствовал себя совершенно раскованно и свободно.

Дорис постаралась изо всех сил и, сдвинув полукругом стулья и кресла-каталки, соорудила для нас подобие сцены. Мы с Натали стали в центре этого полукругами я посмотрел на лица слушателей. Склоненные набок головы; открытые рты, из которых течет слюна; за-катившиеся глаза и кажущиеся неестественно длинными языки. Кто-то из слушателей постоянно раскачивался на стуле. Некоторые проявляли недовольство тем, что их привязали.

– ...твою мать, – грубо выругался отвратительный старик. Я с облегчением заметил, что как раз его-то и охраняет один из санитаров, поскольку его глаза смотрели не так туманно и бессмысленно, как глаза остальных пациентов. Грызло опасение, что он способен на буйную выходку.

– Нет-нет-нет. – Эти слова почти пропела женщина с самым волосатым лицом, какое я видел в жизни, не считая, конечно, собачьих. Даже лоб ее казался пушистым.

Неужели здесь не позволяют людям смотреть на себя в зеркало? Или душевнобольных лечат каким-то особенным лекарством, содержащим гормоны роста волос?

Натали откашлялась.

Я взглянул на нее и кивнул. Пора начинать.

Сначала, на нервной почве, наши голоса немного дрожали. Когда впервые выступаешь перед живой аудиторией, это обязательно происходит. Однако уже ко второму куплету мы полностью погрузились в творчество. Натали обладала действительно прекрасным голосом; он легко взлетел к перфорированному потолку и свободно парил там. Я закрыл глаза и пытался представить яркий свет софитов, погружающий нас в разноцветные волны. Видел перед собой притихших, благодарных слушателей, руками в дорогих кольцах прижимающих к глазам кружевные платки.

Именно поэтому жирный плевок так неприятно нас поразил.

– Сволочи! – произнес тот же безобразный старик. И опять злобно и грубо выругался. Теперь уже я видел, что он совершенно беззубый. Смачно откашлявшись, он плюнул прямо в нас.

Поскольку мы стояли очень близко друг к другу, он попал в лица нам обоим.

Мерзко было до жути.

И мы сделали единственное, что действительно могли сделать. Во всяком случае, это сделала Натали.

Она плюнула в ответ.

Кис-кис-кис, иди сюда

Я спал на белом ковре в комнате Натали, когда внезапно раздался громкий стук в дверь. Я подскочил и шлепнул Натали по свисающей с кровати волосатой ноге.

– Кто-то стучится.

– Натали, Огюстен, – прошептала Хоуп, –откройте. Натали застонала и подняла голову. К щекам прилипли серьги с перьями.

– Который час? – Она протянула руку, пытаясь нащупать будильник, и сбросила на пол зажигалку.

– Господи, да ведь еще нет и пяти утра.

Она прищурилась в мою сторону усталыми припухшими глазами, потом вылезла из постели, одновременно заворачиваясь в простыню.

Я сел. Во рту стоял страшный вкус травки, пива и «Читос» Именно это сочетание компонентов и заставило меня впасть в бессознательное состояние на полу в комнате Натали.

Натали открыла дверь и зевнула.

– Что тебе надо?

Хоуп была в ночной рубашке, а к груди крепко прижимала Фрейда.

– Что ты делаешь с бедным котиком?

Сестра вошла в комнату, и Натали закрыла за ней дверь.

– Фрейду нехорошо, – сообщила Хоуп. На лице ее застыло выражение глубокой озабоченности, даже боли.

Я быстро осмотрел кота на предмет признаков жестокого боя – ни ссадин, ни запекшейся крови. Даже уши целы.

– Выглядит прекрасно, – возразил я.

– Ничего прекрасного, – резко ответила Хоуп. – Мне кажется, он умирает.

– О нет, – простонала Натали, забираясь обратно в кровать и пытаясь расправить запутавшуюся между ног простыню. – Хоуп, прими, пожалуйста, валиум и отправляйся спать. Твой кот совершенно здоров.

– Ничего подобного. Он умирает. Он сам мне это сказал.

Наверное, я еще не протрезвел. -Что?

– Он разбудил меня пятнадцать минут назад. Я как раз в этот момент видела про него сон. О том, что его пожирает белая капля. Это было просто ужасно, ребята. Настоящий кошмар. И вдруг, совершенно внезапно, я проснулась, а он свернулся возле моего лица и мурлычет.

– Хоуп, что ты такое болтаешь? – Натали закрыла глаза и натянула на голову подушку.

– Так вы что, ребята, ничего не понимаете?

– Не понимаем чего? – уточнил я. – Что ты, наконец, окончательно рехнулась?

– Фрейд при помощи этого сна посылал мне сообщение. Говорил, что умирает.

Хоуп заметно дрожала, и кот изо всех сил пытался вырваться из ее объятий. Однако хозяйка держала его крепко. Я постарался просветить заблудшую душу.

– Хоуп, Фрейд вовсе не хотел тебе сказать, что умирает. Он вообще ничего не хотел сообщить тебе посредством сна. Он просто кот.

– Нет, он не просто кот.

– Отправляйся спать – отрезала Натали. Она потянулась к свету, собираясь его выключить.

– Подожди. – Голос Хоуп звучал умоляюще. – Я вполне серьезно. Мне и правда необходимо что-то предпринять. Ну, пожалуйста!

Натали села. Провела рукой по волосам. Откашлялась.

– Прекрасно. Чего ты хочешь от нас? Что мы должны сделать?

Я посмотрел на Хоуп.

– Ну, я даже и не знаю...

Я сказал:

– Завтра, прямо с утра, я пойду вместе с тобой к ветеринару. Поведем кота на осмотр.

Хоуп покачала головой.

– Нет, я не хочу, чтобы с ним рядом был кто-то чужой. Он нуждается в домашнем тепле. Я должна его успокаивать.

Я даже фыркнул.

– Ну, тогда я не знаю. Сейчас ты с ним ничего не сможешь сделать. Ложись спать. Это все просто сумасшествие.

Кот издал какой-то клокочущий звук. В конце концов мы уговорили Хоуп. Она отправилась спать, и Натали выключила свет.

– Ты ей веришь? Она такая странная.

– Что с ней происходит? – заволновался я.

Натали снова включила свет.

– Хочу курить.

Я протянул руку и достал свою пачку сигарет. Кинул ее на кровать.

Мы начали смеяться и смеялись до тех пор, пока Натали не пришлось срочно бежать в туалет, чтобы не описаться со смеху.

В течение следующих трех дней Хоуп не выпускала Фрейда из поля зрения и из своих объятий.

– Хоуп, не держи так кота над конфоркой, – урезонивала ее Агнес. – Смотри, у него сейчас загорится хвост.

Никакими словами мы с Натали не могли объяснить Хоуп, что кот страдает исключительно от ее чрезмерной заботы.

– Не вешай ему на шею эту штуку. Она слишком тя-желая.

– Но, Натали, так он по крайней мере не потеряется.

Я услышу, куда он идет.

Хоуп прицепила на шею своему любимцу ожерелье из двух консервных крышек, скрепленных красной лентой. При каждом движении крышки бились друг о друга и дребезжали.

– Что ты творишь с животным? – взревел доктор, когда, спасаясь от хозяйки, кот прыгнул к нему на колени.

– Папочка, Фрейд болен, – затаив дыхание, прошептала Хоуп.

– Оставь беднягу в покое, – порекомендовал доктор и задремал перед телевизором.

На четвертый день состояние кота ухудшилось. По словам Хоуп, он опять вступил с ней в контакт посредством быстрого сна и сообщил, что держался, сколько мог, а теперь нуждается в покое, чтобы иметь возможность мирно скончаться.

– Кто-нибудь видел Хоуп? – спросил я днем. Мне нужно было съездить в «Хэмпшир-молл», чтобы заполнить заявление в «Чесе Кинг» – может, возьмут туда на работу, и только Хоуп могла меня отвезти.

– Я ее не видела целый день, – ответила Агнес, отчищая стол газетой, смоченной в уксусе. – А в последний раз, – добавила она, отдирая что-то ногтем, – видела в подвале. С котом.

Я повернулся и посмотрел на дверь в подвал.

– Хоуп! – позвал я.

Ответа не последовало, и я открыл дверь. Темно. Я собрался было закрыть дверь, но вдруг что-то услышал. Какой-то скребущий звук. Включив свет, я начал спускаться по ступенькам.

Хоуп лежала на полу, головой почти касаясь желтой пластиковой корзины для белья. Она казалась мертвой.

– Хоуп, что с тобой?

– М-м-м? – сонно промычала она.

– Хоуп, что ты делаешь здесь, на полу? Люди с ног сбились.

Именно в это мгновение я и увидел кошачьи усы. Они торчали сквозь отверстия в бельевой корзине. Фрейд прижался к решетке, пытаясь просунуть нос наружу.

– Привет, киска, – нежна прошептал я, потом снова попытался добиться ответа: – Хоуп, что же все-таки здесь происходит?

Хоуп медленно села. Поднесла палец к корзине и пощекотала торчащие из нее усы.

– Бедняжка.

– Что делает кот в бельевой корзине? И зачем ты взгромоздила наверх этот кукольный дом?

Хоуп взглянула на меня, и на ее лице я прочитал, что случилось нечто поистине ужасное. Наверное, именно с таким лицом вы будете сообщать родителям неприятную новость о том, что их ребенок встретился с питоном и что исход встречи оказался для ребенка неблагоприятным.

– Он умирает, Огюстен.

Кот издал какой-то воющий звук, переходящий в рычание.

Я снял с головы прицепившуюся паутину и хлопнул себя по затылку.

– Чем ты здесь занимаешься? Это ужасно!

Подвал был сырым, с грязным полом, каменными стенами и низким потолком, на котором выступали балки.

Спокойно, нежным голосом Хоуп объяснила:

– Я здесь вместе с Фрейдом, составляю ему компанию. Чтобы в последние минуты жизни он не оставался в одиночестве.

Я едва не рассмеялся. Однако по Хоуп было видно, что она не шутит. Поэтому я сказал просто:

– Ну ладно.

Потом вернулся к лестнице, медленно поднялся по ступенькам, выключил в подвале свет и закрыл дверь.

Ну а уже потом со всех ног помчался в комнату Натали.

– О Господи! – почти закричал я. – Ты ни за что не поверишь, что сейчас делает твоя чокнутая сестра.

Натали в эту минуту стояла перед зеркалом, подняв юбку. Она быстро выпустила ее из рук и та упала, прикрыв бедра.

– Что еще?

– Она заточила кота в бельевой корзине, в подвале.

Собирается его убить.

–  Что?!

– Правда. Я только что там был. Хоуп держит беднягу в корзинке и говорит, что он умирает, а она не хочет оставлять его в одиночестве.

– Ты серьезно? – Натали подняла брови своим фирменным способом. Выражение означало «не пудри мне мозги».

– Совершенно серьезно.

Она схватила свой «Кэнон» и побежала вниз по лестнице.

– Нет, не так. Просто склонись и наклони голову к лампочке, – распорядилась Натали, крепко сжимая в руках фотоаппарат.

Я стоял возле лестницы, стараясь не поймать еще раз волосами паутину. Я только что осветлил их на два тона, и они были еще слишком пористыми. Поэтому я волновался, что грязь осядет на корнях. Еще одной обработки волосы могут и не выдержать.

– Вот. Так хорошо, – одобрила Натали.

Хоуп лежала на боку, почти вплотную прижавшись лицом к бельевой корзине. Мутный свет лампочки рисовал под глазами трагические темные круги. Вспышка, которую Натали нацелила сквозь отверстия в корзине, нарисовала на ее щеках тонкие полоски. Вполне возможно, именно этот кадр окажется великим.

В этот самый момент на верху лестницы появилась терзаемая подозрениями Агнес.

– Чем вы все здесь занимаетесь? Даже и не пытайтесь курить травку или делать что-нибудь еще в том же роде.

Ничего подобного я в своем доме не потерплю.

Натали в этот самый момент готовилась сделать снимок.

– Заткнись! – закричала она. – Оставь нас в покое!

– Предупреждаю, – не сдавалась Агнес, – я расскажу обо всем доктору.

– Ты здорово придумала, Нэт, – подала голос Хоуп. – Очень мило с твоей стороны спуститься сюда и сфотографировать нас. Этот снимок будет особенным.

Натали рассмеялась:

– Не стоит благодарностей!

– Прекратите, вы там, внизу! – надрывалась тем временем Агнес. Она сейчас казалась еще более назойливой, чем обычно. Мне даже захотелось подняться по лестнице и закрыть перед ее носом дверь, но поскольку я не был ее ребенком и вообще жил в чужом доме, то, конечно, не мог себе такого позволить.

Хоуп произнесла:

– Она так мамашничает.

– Не двигай губами.

Слово «мамашничать» принадлежало к разряду докторофинчизмов. Оно соединяло в себе понятия суетливости и навязчивости и основывалось на постулате, гласившем, что после определенного момента в жизни излишняя опека человеку лишь вредит. А момент этот наступал примерно в десять лет. «Мамашалка» хотела вас подавить и морально связать. Если ей, например, требовались деньги, она могла спросить: «У тебя есть десять долларов?» Доктор Финч считал, что ее вовсе не касается, есть ли у человека в кармане десять долларов или нет. Если тебе нужны десять долларов, то скажи: «Мне нужны десять долларов». Или: «Ты не мог бы мне дать десять долларов?» Все в доме очень боялась мамашничать. Но, конечно, главной мамашалкой выступала Агнес. Она воплощала собой антихриста душевного здо-ровья и эмоциональной зрелости.

После того как Натали удовлетворила бушевавшую в ней страсть к фотографии, она поинтересовалась:

– Сколько еще ты собираешься здесь оставаться?

Ответ Хоуп прозвучал очень мрачно:

– Столько, сколько потребуется.

Снова оказавшись наверху, в комнате Натали, и вволю отсмеявшись, мы задумались, не пора ли позвонить доктору.

– Похоже, у нее все это на полном серьезе, – предположил я. – Судя по всему, она не шутит.

– Твои волосы выглядят такими сухими, – заметила Натали. – Ты что, снова их красил?

– Сейчас речь не о моих волосах, – ответил я. – Вообще-то я действительно их красил. Хотел чуть-чуть осветлить. Так они будут выглядеть более естественно.

– Более естественно, чем твой естественный цвет?

Нет, Натали просто не могла понять этой основополагающей концепции. И никогда бы не смогла. Сама она с трудом заставляла себя мыть голову. Это единственное, что меня в ней отталкивало. Если бы она хоть чуть-чуть постаралась, то могла бы стать просто красавицей, а не такой вот толстой, безвкусной и неуклюжей растяпой. Я немедленно постарался прогнать эту мысль. Мы с Натали были очень близки; иногда я чувствовал, что она читает мои мысли.

– Что с тобой? – тут же спросила она.

Так я и знал. Она услышала то, что я подумал.

– Я ни о чем не думаю, – соврал я.

–  Что?

– Что ты сейчас подумал? Твои волосы выглядели прекрасно.

Фу ты, черт.

– Так как же насчет Хоуп? – Я попытался сменить тему разговора.

– Пусть папа с этим разбирается.

В тот же вечер, когда доктор сидел перед телевизором, а Хоуп все еще лежала в подвале рядом с бельевой корзиной, в которой сидел ее кот, мы подробно объяснили доктору Финчу ситуацию.

Он слушал очень внимательно, время от времени кивая и произнося:

– Понимаю, понимаю.

Должен признать, что его профессионализм производил большое впечатление. Он и выглядел, как истинный психиатр. Правда, лишь до тех пор, пока не открыл рот и не заговорил.

– Давайте спросим у Бога, – произнес он.

Натали тут же, как автомат, подошла к каминной полке и сняла с нее Библию. Книга лежала рядом с помещенной в рамку черно-белой фотографией киношной вывески, которая гласила: «Сегодня: “Бархатный язык”».

– Ну так, давайте попросим совета. – Доктор закрыл глаза.

Натали провела пальцем по корешку и наугад раскрыла книгу.

Доктор опустил палец на страницу. Потом открыл глаза и спустил очки, до этой минуты сидевшие у него на лбу.

Натали вслух прочитала строчку, на которую попал палец доктора:

– И в те времена не было мира.

Доктор захохотал, от чего очки сползи на кончик носа.

– Ну, видите? Вот ваш ответ. Потрясающе!

– Я не понимаю, – пожаловалась Натали. – Что это  значит? – Она уселась на диване поближе к папочке.

– Ну, – начал он своим хрипловатым баритоном, – думаю, Господь хочет сказать, что для всех нас, включая Хоуп, настали времена тяжелого стресса. А возможно, для Хоуп особенно. Вся эта история с котом, – он помахал рукой, словно рассеивая дым, – просто стресс. Я посове-товал бы не обращать на нее внимания. Пусть все разрешится само собой.

Все разрешилось на той же неделе, чуть позже, смертью. Мнения насчет ее истинной причины разделились. По словам Хоуп, «котик скончался от кошачьей лейкемии и старости». Я считал иначе: кот умер оттого, что в течение четырех дней сидел в подвале в бельевой корзине без еды и питья. Часть меня очень жалела кота, но лишь очень маленькая часть. Я начинал понимать, что если жить слегка в будущем – что случится дальше? – то можно не принимать настоящее близко к сердцу.

Через неделю я вошел в кухню и увидел, что Хоуп сидит на стуле возле печки. Взгляд ее казался совершенно пустым, а в руке она держала совок для снега. На дворе стояло лето.

– Зачем тебе совок?

Она вздрогнула и подняла на меня глаза.

– Ой, привет, Огюстен.

Я внимательно на нее посмотрел и поднажал:

– Ну так?

– Что «ну так»?

Я схватился за ручку совка.

– Что ты делаешь этим совком?

На глаза у нее навернулись слезы.

– Фрейд жив.

–    Что?!

– Правда. Я шла домой и как раз возле двери кухни услышала, как он кричит там, под деревом.

Хоуп похоронила кота под одиноко стоящим во дворе деревом. Неделю назад.

– Хоуп, кот не умер. И ты не могла слышать, как он кричит.

Она разрыдалась.

– Но я слышала. Правда, слышала его голос. О Господи, я же похоронила его живым! – Она резко поднялась. – Я должна пойти и выпустить его.

– Нет, – отрезал я. – Ты не пойдешь. – Я встал перед дверью.

– Но я его слышала. Он меня звал.

Хоуп стояла, сжимая ручку совка, и дрожала. Только сейчас я заметил, что на ней вязаная шапка и зеленый шерстяной жакет. Что-то в ее мозгу закоротило. Она сейчас готовилась к Рождеству.

В ту самую минуту, когда она вышла на улицу, я позвонил доктору Финчу. Трубку сняла одна из его пациенток, Сьюзен. Финчу настолько нравился ее голос, что иногда, если Хоуп не было на рабочем месте, он уговаривал ее посидеть в приемной на телефоне.

– Мне необходимо с ним поговорить.

– Нельзя, он сейчас принимает пациента, – ответила она, изливая свой фирменный густой медовый голос, хотя на самом деле была просто крезанутой домохозяйкой, которая любила резать себя разделочным ножом.

– Сьюзен, позови его. Это правда срочно.

– В чем дело? – Сьюзен обожала драмы и кризисы.

Именно поэтому каждую неделю она попадала в комнату интенсивной терапии.

– Дело в Хоуп. Просто позови его.

– Ну ладно. – Она наконец сдалась. – Сейчас позову.

Когда Финч взял трубку, я сказал ему, что Хоуп сейчас на заднем дворе – выкапывает кота.

– Позови ее к телефону, – закричал он.

Я положил трубку на стол и пошел к двери звать Хоуп.

– Отец хочет с тобой поговорить! – крикнул я.

Она стояла поддеревом и, склонившись с совком в руках, копала. Повернулась ко мне.

– Да, иду. – Хоуп бросила совок и побежала в дом. Не знаю, что он ей сказал, видел только, как она кивнула.

– Хорошо, пап.

Еще покивала.

– Да. Пап, хорошо.

Лицо ее внезапно стало спокойным. Повесив трубку, она произнесла лишь:

– Пойду к себе в комнату, немножко посплю.