Текст книги "Бегом с ножницами"

Автор книги: Огюстен Берроуз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Внутреннее расследование

В розовом доме царило угольно-черное настроение. Над нашими головами, словно одна из дурацких шляпок Агнес, повисло ощущение неизбежности рока. Несколько пациентов доктора Финча бросили лечение, что неминуемо влекло за собой сокращение гонораров. Налоговое управление США все более угрожающим тоном предупреждало о конфискации дома в качестве погашения десятилетней задолженности по налогам. А сам доктор все глубже входил в состояние своей знаменитой депрессии.

Стресс вызвал на голове Хоуп сильнейший псориаз, что привело к невероятному количеству снежинок, то есть, попросту говоря, перхоти. Она часами сидела на диване в телевизионной комнате или в кухне, на стуле возле плиты, и читала полное собрание стихотворений Эмили Дикинсон, ни на минуту не переставая медленно и упорно чесаться. Казалось, она впала в состояние своеобразного транса. Пальцы оставляли ее голову лишь для того, чтобы быстро перевернуть страницу. Перхоть собиралась на плечах, а потом осыпалась дальше – по спине и груди. Выглядела Хоуп, словно актриса, решившая немного передохнуть во время съемок метели.

– Ну и мерзость, – в один прекрасный день не сдержалась Натали, которой потребовалось что-то достать из холодильника.

Хоуп не реагировала.

– Я сказала, ну и мерзость, когда ты сидишь здесь вот так и чешешься. Черт возьми, ты давно смотрела на себя в зеркало? – не унималась Натали, размахивая в воздухе куском ветчины.

Хоуп лишь молча перевернула очередную страницу. Натали откусила ветчину. Подошла к плите, поближе к тому месту, где сидела Хоуп.

– Очнись! – возгласила она. – Ты как псина, которая расчесывает себя до крови.

Хоуп не отвечала.

Натали взглянула на меня и выразительно закатила глаза. Я как раз вошел в кухню, чтобы налить воды, и стоял, прислонившись к раковине.

– Хоуп – дура ненормальная, – заявила Натали, в последний раз откусив ветчину. Шкурку она бросила на колени сестре, и та попала как раз на середину книги.

– Черт подери, ну и сучка же ты! – взорвалась наконец Хоуп. Схватила ветчинную шкурку и швырнула ее через всю кухню, в сторону висящего на стене телефона, но немного промахнулась. Шкурка упала в прихожей, как раз под висящими на вешалке пальто.

Натали рассмеялась:

– О, наша чопорная мисс Хоуп умеет сердиться, – начала дразнить она. – Злючка, злючка, злючка!

Хоуп глубоко вдохнула, потом выдохнула, вытерла книгу полой рубашки и начала мурлыкать «Невероятную мечту».

– Так, значит, ты просто меня игнорируешь, – продолжала наступление Натали. С этими словами она наклонилась и начала яростно, двумя руками, скрести сестре голову. В воздух тут же поднялось целое облако белых частичек сухой кожи.

– М-мм, – словно кошка, замурлыкала Хоуп. – А это очень даже приятно.

Натали моментально прекратила.

– Ты просто ничтожество.

Она сердито топнула и снова подошла к холодильнику. Открыв дверцу, вынула кусок сыра, красивый и блестящий. Натали укусила его, тут же сморщилась и плюнула себе в руку.

– Тьфу ты, черт, в этом доме совсем нечего есть.

– Агнес пошла в магазин, – успокоил я.

– Когда?

– Точно не знаю. С час тому назад или больше. Я уже потерял счет времени.

Натали подошла к мусорному ведру возле раковины, где стоял я. Бросила сыр в помойку и в этот момент обратила внимание на мою голову.

– Что ты сделал с волосами?

Я пожал плечами.

– Это полуперманент. Распрямится после того, как вымоешь десять раз.

От скуки я покрасился в каштановый цвет краской, на которой было написано «Только для мужчин». Мне казалось, что с такой прической я выгляжу в точности, как бесшабашный молодой телекорреспондент.

– Похоже на парик, – заключила Натали.

– Да, немножко неестественно, – согласился я, ставя стакан в раковину.

Хоуп оторвала взгляд от книги.

– Мне нравится, – коротко заметила она.

– Тебя никто не спрашивает, снегурочка.

– Пошла к черту, – огрызнулась Хоуп.

Натали длинно, грубо и грязно выругалась.

Хоуп резко захлопнула книгу.

– Натали, у тебя такая ужасная речь. Что с тобой происходит, а? Днями напролет ноешь, что хочешь поступить в колледж Смит, а сама двух слов не можешь сказать без ругани.

– Ты права, Хоуп. Я действительно просто грубая матерная шлюха. Твоя младшая сестра – сучка.

– Хватит, – остановила ее Хоуп.

– Иди в задницу. – Натали показала сестре фигу и повернулась ко мне: – Пойдем в «Макдоналдс». Возьмем макнаггетсы.

– О, и мне! – вкрадчиво попросила Хоуп.

Натали мрачно фыркнула.

– Тебе мы принесем мертвую белку – если, конечно, увидим хоть одну на обочине.

– Честно говоря, я вовсе не люблю макнаггетсы, – призналась Натали. – Покупаю их просто из-за острого горчичного соуса. – Она засунула пальцы в рот и облизала их, причмокивая.

Мы сидели в «Макдоналдсе» за красным пластиковым столом. Нам пришлось обшарить и диван, и карманы собственной грязной одежды, чтобы наскрести каких-то жалких четыре доллара. Неужели можно пасть еще ниже?

– Знаешь, что нам надо делать? – вдруг спросила Натали, обмакивая макнаггетс в горчичный соус. – Найти работу и смотаться из этого дурдома.

– Нуда, конечно. Вот только какую работу? Мы умеем лишь делать минет и успокаивать разбушевавшихся психопатов.

Она рассмеялась.

– Зло и в самую точку. Нет, серьезно. Нам надо сегодня же отправиться на поиски работы. Я имею в виду – продавцами или что-нибудь в таком роде. Как ты думаешь, очень трудно работать кассиром?

Учитывая, что я не умел делить многозначные числа, мысль о кассовом аппарате испугала меня так, будто управлять предстояло атомным реактором.

– Не знаю, – ответил я. – Ведь для всякого дела нужно иметь опыт.

– Ну, – она обвела глазами ресторан, – можем начать поиски прямо здесь.

– В «Макдоналдсе»? – От удивления я едва не выронил сандвич.

– Конечно. То есть можно поработать пару месяцев здесь, приобрести необходимые навыки, а потом перейти куда-нибудь в приличное место, например, в книжный магазин «Бейонд вордз», или в «Кантри комфорт», или еще куда-нибудь в этом же роде.

– Да, наверное, – неуверенно согласился я.

– Ну так, давай. Доедай побыстрее. Пойдем к менеджеру и попросим пару бланков заявлений. Заполним их, а потом отправимся по городу и будем искать объявления – где требуются рабочие руки.

Я пожал плечами. Почему бы, собственно, и нет? Во всяком случае, какое-то занятие.

– Хорошо, пошли.

Мы бросили свои подносы в мусорный бак и попросили у девушки за прилавком два бланка. Заполнили их и вышли из ресторана. По дороге Натали не переставала чесать задницу.

– Прекрати. Ты похожа на дауна.

– Ничего не могу поделать, – попыталась оправдаться она.

– А ты постарайся.

Мы направились в центр города, к зданию суда, и уселись на траве возле фонтана. Отсюда открывался прекрасный вид на Мэйн-стрит и на все магазины. Натали вытащила из кармана кофты косячок.

– Для начала надо курнуть.

– Давай, – согласился я.

Мы по очереди затянулись травкой.

– Ну и как, подействовало? – поинтересовалась она.

Я выдохнул:

– Да.

– Хорошая штука. Крепкая.

– Хорошая, – поддержал я. Процесс уже начался. От травки Натали становилась болтливой и глупой, а мне зелье представляло пеструю картину собственных пороков и недостатков. Я начинал ясно ощущать, как открываются в моем сознании все окна, представляя панорамное изображение проблем.

– У меня такие тощие ноги, – произнес я, вытянувих на траве и внимательно рассматривая. – И вообще уродские.

Натали тоже вытянула ноги и задрала юбку:

– Во всяком случае, они не такие толстые, как мои.

Она ущипнула себя за ляжку и поморщилась.

– Видишь? Как желе. Смотреть тошно. А знаешь, что самое неприятное? От расстройства мне только больше хочется есть.

– А я вообще не хочу есть, когда расстроен.

Да, когда я впадал в депрессию, есть мне совсем не хотелось, зато очень хотелось спать. Вот я и спал по четырнадцать часов в сутки.

Натали вздохнула.

– Как ты думаешь, попаду я в колледж Смит? Или я действительно конченая?

– Мне кажется, одно другому не мешает. Ты можешь быть конченой и в то же время поступить в Смит. Я имею в виду, сколько привилегированных девиц к моменту поступления туда уже пытались свести счеты с жизнью. Просто оттого, что жили спокойной, традиционной, уравновешенной жизнью. От всех гадких секретов, которые существуют в их семьях. Честно говоря, я и сам не знаю, что хочу сказать. Ты меня понимаешь?

– Да, – невнятно ответила она, – догадываюсь. Просто я иногда боюсь, что так никогда и не вылезу из депрессии.

Я тоже порой опасался, что нам никогда не избавиться от последствий нашей нынешней жизни.

– Надо идти искать работу.

Натали засунула косячок обратно в карман. Потягиваясь, мы встали с травы. Сейчас больше всего на свете мне хотелось спать. Травка нагнала на меня тоску. Однако Натали была права: надо искать работу.

– Смотри-ка, – обрадовалась она, когда мы переходили улицу. – Конфеткам нужна помощь. – Она показала на объявление в витрине кондитерского магазина.

Мы вошли и спросили парня за прилавком, как насчет двух рабочих мест. Он смерил нас взглядом с ног до головы, а потом ответил:

– Извините, но я должен был уже снять это объявление. Мы как раз вчера взяли людей.

– Конечно. Без проблем, – ответила Натали, и мы ушли.

Двигаясь по Мэйн-стрит к колледжу Смит, мы высматривали в витринах объявления типа «требуются на работу». Заполнили бланки заявлений в «Вулворте», «Хэр-лоу лаггидж» и «Академии музыки», большом старом кинотеатре. Потом начали заходить в магазины просто так, даже в те, на которых не было объявлений, и спрашивать, нельзя ли нам заполнить заявления на случай будущей вакансии. Через полтора часа каждый из нас написал уже по девять заявлений.

– Ну, для первого дня достаточно. Как знать? Может, что-нибудь и получится, – с наигранным оптимизмом заключила Натали.

– Да, – как можно веселее согласился я. Однако в душе я был уверен, что никто нас на работу не примет. И не только потому, что мы не имели опыта. Просто мы выглядели странными, другими. Настоящие Финчи.

– Пойдем в Смит, – предложила Натали. – Почему бы нам уже сейчас не получить от него пользу?

Студенческий городок колледжа Софии Смит можно без преувеличения назвать одним из самых красивых в Америке. Это я твердо знал, поскольку очень активно смотрел телевизор. Гарвард, Йель, Коламбия, Принстон, Беркли, Нортвестерн, университет Де Пола. Их все постоянно снимали для самых разных телефильмов. Я даже помнил, как Линн Редгрейв убегала от преступника по территории Холиока. А может, я путаю, и на самом деле это Эли Макгро плакала на территории Гарварда.

Городок Смит представлял собой сто пятьдесят акров увитых плющом кирпичных зданий и мягких холмов, на которых росли красивые высокие деревья. Под деревьями стояли не менее красивые скамейки. Имелась даже плакучая ива, склоненная над райским прудом. А за ней простиралось просторное футбольное поле. Посидишь в этих великолепных декорациях и забудешь все личные проблемы. Данное средство казалось мне даже более эффективным, чем ативан, хотя валиум все-таки, наверное, успокаивал лучше.

«Кто боится Вирджинии Вулф?» снимали как раз здесь, в студенческом городке, в маленьком белом домике, чуть пониже лодочной станции и рядом с водопадом. Этот фильм я смотрел в кинотеатре Амхерста и очень полюбил его – главным образом за то, что Элизабет Тэйлор и Ри-чард Бертон в нем очень походили на моих родителей. Как будто картину снимали у нас дома.

– Послушай, как шумит, – проговорила Натали, когда мы стояли возле водопада.

Мне этот звук напомнил тот нескончаемый шум, который рождает Нью-Йорк. Когда я был еще маленьким, мама несколько раз брала меня с собой на Манхэттен, в музеи. Больше всего мне понравился гул огромного города.

– Если бы можно было просто исчезнуть в этом звуке, – мечтательно произнесла Натали, облокотившись на перила.

И тут меня осенило.

– А ведь это можно.

– Что можно?

– Можно в нем исчезнуть. Можно пройти под ним, через него. Видишь вон тот выступ? – Я показал на выступ за стеной падающей воды. Он тянулся по всей длине водопада и казался достаточно широким, чтобы по нему пройти. Если, конечно, идти очень осторожно.

Натали пристально посмотрела на меня и даже рот раскрыла от удивления.

– Ты ведь шутишь, правда?

– Ну, не знаю. Нам скучно, а это все-таки занятие. Во всяком случае, что-то новое.

– Ты прав, – согласилась она.

Вот так мы, крепко держась за руки, начали свое путешествие под водопадом колледжа Смит в шесть часов вечера. Моя гипотеза относительно того, что нам удастся остаться сухими – только потому, что выступ проходил за водным занавесом, – не оправдалась. Вода оказалась на редкость мощной и холодной. Но самым мощным моим ощущением была рука Натали, крепко зажатая в моей руке. Если бы мы упали, то упали бы вместе, вдвоем.

Шум оглушал. Глядя на обычный стакан воды, ни за что не представишь себе, что это вещество способно так греметь – не важно, в каком количестве. Звук наполнял не только уши, а все тело. Я чувствовал, как вместе с ним вибрирует каждая моя клеточка.

Натали кричала, не переставая, всю дорогу. Этот первобытный, нутряной крик сопровождался истерическим смехом. Но я ее едва слышал.

Оказавшись на другой стороне, мы рухнули на траву футбольного поля – совершенно обессиленные и промокшие.

– О Господи, – пробормотала она.

Я лежал на спине с раскинутыми руками и смотрел в небо.

Еще ни разу в жизни я не чувствовал себя таким свободным.

Мы специально договорились не возвращаться домой проулками. Нет, мы отправились прямо по центру города, останавливаясь в каждом открытом магазине. Заходили даже туда, где всего лишь час назад заполняли заявления о приеме на работу.

– Пирожное и диетическую пепси, – заказала Натали продавщице, стоявшей за прилавком «Вулворта». Волосы ее прилипли к голове, и до сих пор с них капала вода.

Мои же волосы, из-за того мощного химического воздействия, которое они постоянно испытывали, были уже совершенно сухими.

Нам нравились взгляды, которыми нас провожали люди на улицах Нортхэмптона. Нам нравилось представлять, что могли подумать, встретившись с нами, юные снобы обоих полов. «Мам, не представляешь, каких чудиков я видел сегодня, когда заходил за батарейкой для часов в «Вулворт». Страх смотреть» – так они, наверное, говорили, прижав к телефонной трубке породистую челюсть.

Когда мы наконец добрались до дома № 67, доктор Финч, как обычно, вовсю храпел на диване, а Агнес сидела рядом и зашивала дырку на его носке. Носку было лет пятнадцать, не меньше. Заслышав наши шаги, она на секунду подняла глаза и снова склонилась над штопкой. Потом опять посмотрела на нас.

– Боже милостивый, что это с вами приключилось?

– Мы гуляли под водопадом в колледже Смит, – просто ответила Натали, словно мы прошлись до магазина и купили молока.

– Ненормальные, – засмеялась Агнес.

Мы пошлепали, капая, по коридору в кухню. Хоуп обзавидовалась.

– Ах, вот вы какие, – заныла она. – Со мной вместе никогда ничего такого не делаете.

– Ты бы все равно не стала это делать, – парировала Натали.

Хоуп возмущенно закрыла Библию.

– Нет, как раз стала бы.

– Что это такое? – нахмурилась Натали, снимая крышку с кипящей на плите кастрюли.

– Это мой особый суп.

Я подошел поближе и заглянул в варево Хоуп. Заметил в нем незнакомой формы кости и отшатнулся.

– Черт, воняет ужасно. Что ты туда засунула? – настаивала Натали.

Хоуп таинственно улыбнулась и многозначительно подняла глаза к потолку.

– Кое-что, – коротко ответила она.

– А что все-таки? – не выдержал я.

Она сделала знак, словно заперла на замок губы и выбросила ключ. Потом пожала плечами.

– Ну... – протянула Натали, – я этого есть не буду.

– Очень жаль, – заключила Хоуп, – не оценишь мой кулинарный секрет.

Натали искоса взглянула на Хоуп.

– Какой еще кулинарный секрет? – Она оттопырила прилипшую к коленкам юбку, чтобы хоть немного ее просушить.

– Ну, я просто пошла во двор и выкопала Фрейда. Теперь вот варю.

Натали с криком отпрянула от плиты. Она начала хлопать себя по ногам, рукам и груди, словно пытаясь скинуть целое полчище саранчи.

– Ах, Боже мой! Я всегда знала, что ты совсем ненормальная! Чокнутая! – изо всех сил вопила она.

Хоуп торжествующе засмеялась.

– Да я всего лишь шучу, дурачки! А вы сразу и поймались. Это я вам просто отомстила.

Придя в себя и перестав смеяться, Натали уточнила: – Отомстила за что?

– За то, что вы принесли мне из «Макдоналдса», – ответила Хоуп.

– Да, правда, извини. – Натали сразу стала серьезной. – Мы и правда должны были что-нибудь тебе принести.

– Да, Хоуп, и меня тоже прости.

– Да ладно, ничего, – примирительно ответила Хоуп. – Во всяком случае, мы все немножко выпустили злобу.

Она тепло улыбнулась и протянула к нам руки. – Обнимемся все вместе.

Вот так, легко и без лишних проблем, мы снова превратились в одну большую счастливую семью.

Жизнь на лоне природы

Натали стояла у кухонного стола, загружая в миксер мятное и шоколадное мороженое, а Хоуп за столом листала Библию. Она всунула закладки в прежние гадания и теперь просматривала их.

Потом подняла на Натали глаза и заметила:

– Определенно все складывается хорошо.

Натали нажала на кнопку.

– На тебя не хватит, – изрекла она.

– Ну пожалуйста, – взмолилась Хоуп, – почему? Почему ты мне тоже не можешь сделать?

Натали остановила миксер и добавила немного шоколадного сиропа.

– Потому что ты плохо себя вела, – строго ответила она.

Агнес отвела взгляд от телевизора, стоящего возле маленького диванчика на столике с колесами.

– Постарайтесь снова не разругаться.

– Слышала, Натали? – спросила Хоуп.

– Ну, может быть, немножко тебе все-таки достанется, – поддразнила сестра.

– О! – воскликнула Хоуп. – Вы только послушайте! – Она повернула Библию к свету и прочитала заметку на заложенной странице: – Прошлой осенью я спросила, заберет ли налоговое ведомство дом, и мой палец попал на слово «разгромлены». Разве не здорово? Все так и оказалось.

– Фантастика, Хоуп. У тебя есть магическая сила.

– Я думаю, это просто невероятно.

– Где стаканы? – спросила Натали.

Я вспомнил, что не так давно их видел.

– Вон в том чемодане, – сказал я, показывая на чемодан, стоявший рядом со старой сушилкой для белья.

– Готово, – сообщила Натали.

Поднялся ветер, и Хоуп закрыла глаза.

– М-мм, как хорошо, – пропела она.

Агнес протянула руку и переключила канал.

– Здесь довольно приятно, – согласилась она.

– Самое хорошее, – заметила Натали, снимая с носика кофейника травинку, – это то, что так легко наводить порядок и мыть посуду.

Она наполнила четыре кружки молочным коктейлем, а потом наклонилась и сполоснула миксер прямо из садового шланга.

Вот уже почти неделю мы жили на улице. И хотя мы там не спали, но определенно дремали.

Все началось с простой распродажи. Хоуп предложила заработать немного денег, выставив на лужайку кое-какие вещи и прицепив к ним ценники. Поначалу идея не казалась Натали очень продуктивной.

– Ну, кто, скажи на милость, купит старый папин аппарат электрошоковой терапии?

После того как один человек заплатил десять долларов за потертую котиковую шубу Агнес, она изменила мнение.

Мало-помалу мы добавляли в свою распродажу очередные порции вещей. Старый диванчик из сарая, стиральную машину без центрифуги.

Мы принесли лишний кухонный стол, который занимал так много места в гостиной, рядом с роялем. И лишний телевизор из комнаты Хоуп, она все равно его не смотрела. В подвале нашлась даже старая мойка. Все это мы вытащили на лужайку перед домом.

Когда вещи оказались в одном месте, сразу стало ясно, что мебели вполне хватит на целую комнату. Диван встал перед телевизором, кухонный стол посредине, шкаф рядом с мойкой. И хотя старая плита уже давно не работала, она внесла свою лепту в создание семейной атмосферы и домашнего уюта.

Нам всем настолько понравилась вновь построенная декорация, что мы решили снять ценники и выехать на лето из дома.

Необходимые электроприборы – миксер, тостер, электрические нож и кофейник – работали от удлинителя, который мы протянули на лужайку из окна гостиной.

На траву постелили большой восточный ковер. Он помогал держать ноги чистыми и сухими, тем самым снижая риск гибели от удара током.

Проезжающие мимо дома машины замедляли ход. Иногда в их окнах опускалось стекло и появлялся объектив фотоаппарата. Мерцание вспышки заставляло нас чувствовать себя знаменитостями.

– Я чувствую себя королевой-матерью, – заявила, покраснев, Агнес, и величавым жестом поправила свежезавитые волосы.

Даже доктору понравилось жить на свежем воздухе. Теперь, возвращаясь после работы на Перри-стрит, он уже не вынимал из кармана ключи от входной двери, чтобы попасть в дом, а просто-напросто пересекал лужайку и плюхался на диван.

– А ведь этот диван куда удобнее, чем тот, который стоит у нас в гостиной, – заявил как-то он. – Меньше, чем за пятьсот долларов не продавайте.

Доктор даже принял на свежем воздухе пару пациентов, отгородив их от посторонних глаз старой складной ширмой Агнес. Бланки рецептов он держал в ящике прикроватной тумбочки Вики, которую мы очень удобно устроили рядом с диваном.

Под крышу нас мог загнать только дождь.

А тем временем в Амхерсте мать проводила свой собственный эксперимент с жизнью на улице. Однако ее опыт закончился приездом полицейских.

Все лето я курсировал на рейсовом автобусе между маминым домом в Амхерсте и комнатой в Нортхэмптоне. Мне нравилась возможность свободно мотаться между двумя пунктами. Когда мама и ее новая подружка Дороти начинали уж очень раздражать, я возвращался в Нортхэмптон. А когда нам с Нейлом хотелось по-настоящему побыть вдвоем, мы отправлялись в Амхерст. Мама воспринимала наши отношения куда спокойнее, чем Финчи. Особенно не одобряла наш роман Агнес.

Вот так я целыми неделями болтался у матери. Иногда даже присутствовал на поэтических семинарах, которые она устраивала для лесбиянок в собственной гостиной. Мне нравилось сидеть на потертом ковре, лениво потягивая пепси, и слушать, как растолстевшие дамочки с ко-роткими мужскими стрижками читают стихи о ранах, которые никогда не перестанут кровоточить, о собственном богатом воображении и о полнолунии.

В это время мама лихорадочно трудилась над новой поэмой. Она называлась «Мне приснилась золотая цифра пять». Поначалу работа над поэмой происходила в дневные часы, а вечера поэтесса проводила со своей любовницей, поедая сандвичи с огурцами и спаржей и сплетничая о докторе Финче, его домашних и пациентах.

Потом я начал замечать, что глаза матери меняются. Зрачки расширились, и от этого взгляд казался-темнее.

Я разволновался настолько, что даже предупредил доктора:

– По-моему, у мамы назревает новый психический срыв.

Он ответил лишь, что я чересчур чувствителен, и он лично уверен, что срывы ей больше не грозят.

Словно коза или собака, умеющие предугадывать землетрясение, я всегда чувствовал приближение маминого безумия. Речь ее убыстрялась, она переставала спать по ночам и начинала есть всякую дрянь, например, свечной воск.

В то лето я почувствовал близящуюся катастрофу, когда мать начала без конца крутить одну и ту же песню – Фрэнки Лэйн, «Ты разбиваешь мое сердце, потому что уходишь». Одновременно ей заприкалывало обклеить кухон-ный стол журнальными вырезками.

– Хочу создать в доме творческую атмосферу, – заявила она. – Эти образы должны окружать меня во время работы.

– Но ведь это всего лишь реклама сигарет, – пытался я ее урезонить.

– Сигареты значат для меня очень много. Они – символ.

– Символ чего?

– Ш-шш, – прервала мать. – Мне нужно слышать биение собственного сердца. – Она провела пальцами по столу, явно что-то разыскивая. – Ты случайно не сидишь на моем клейком карандаше?

Вместе с Дороти в мамин дом пришли отличные диски. Мне нравилось приезжать в Амхерст еще и потому, что там можно было слушать Карлу Бонофф и курить сигарету за сигаретой.

В тот вечер, едва свернув на Дикинсон-стрит, я сразу заметил неладное. Жалюзи в доме оказались подняты, и во всех окнах горел свет. На улице перед домом было светло, как в полдень.

Медленно, ощущая неизбежность страшных событий, я приблизился к двери, открытой настежь.

Во всю мощь стереоколонок распевал Леонард Коэн. Я прошел по коридору и в кухне увидел Дороти. Смеясь, она мазала на хлебцы горчицу.

– Привет! – возбужденно воскликнула Дороти, не в состоянии скрыть истерическое настроение. – Я вот делаю... – От смеха она не могла договорить фразу.

Дверь во двор тоже стояла настежь.

– А где мама?

– Я здесь, – раздался из ванной ее певучий голос.

Я осторожно обошел неуемно хохочущую Дороти и направился на голос. Заглянул в ванную.

Мать расслаблялась в наполненной розовыми пузырьками воде.

Дороти подошла ко мне.

– У твоей мамы случилась небольшая неприятность.

Она разбила в ванне стакан.

Смех матери звучал глубоко и зловеще. Он привел меня в ужас.

– Я истекаю кровью, – сказала она. – Только стакан разбила не я, а Дороти.

Коэн продолжал петь.

Я вышел из ванной, остановился в кухне и вдруг увидел, что на лужайке перед домом что-то блестит. Направился в столовую и там обнаружил, что дверцы буфета распахнуты настежь, а сам буфет совершенно пуст. Я снова пошел к распахнутой двери во двор.

Падавший из окон свет открыл мне поле битвы. Тарелки и блюдца, телевизор, стулья, книги, чашки, вилки, ложки и ножи – все валялось на траве, тускло поблескивая.

– Какого черта вы тут творили? – вне себя закричал я. Меня сразила паника. Все начинается заново, опять случилось самое страшное.

Рядом со мной оказалась Дороти. Она по-прежнему хохотала.

– Мы немножко повеселились.

Ее глаза тоже казались ненормальными. Я понял, что мать не только сошла с ума, но на сей раз прихватила с собой подружку.

– Вы обе совершенно не в себе, – заметил я. Сердце мое бешено стучало; больше всего на свете хотелось повернуться и убежать прочь. А еще лучше не убежать, а убить мать. Лицо горело, словно конфорка плиты, а сам я трясся от ненависти и злобы. Потом, так же внезапно, пришло отупение. Словно на миг приоткрылась дверь, показав ужасные чувства, которые теснились в моей душе, и я немедленно ее захлопнул, не желая знать, что творится внутри. Я жил, словно врач в отделении неотложной помощи. Научился блокировать все эмоции просто для того, чтобы справляться с любой ситуацией, будь то очередное мамино помешательство или смерть кота в бельевой корзине.

Мать вышла из ванной в халате. С нее стекали розовые струйки.

– Это сделала Дороти, – заявила она, прикуривая и показывая сигаретой во двор.

Дороти подскочила и шлепнула мать по руке.

– Неправда, обманщица!

Мать рассмеялась и сказала торжественным тоном мудрой женщины:

– Да, ты.

– Врешь! – жизнерадостно завизжала Дороти. Я сказал:

– Пойду наверх. Нужно кое-что взять.

– Что взять? – Дороти очень хотелось все выяснить.

– Просто кое-что, – сердито огрызнулся я, выскакивая из комнаты и бегом взлетая по лестнице. Тут же набрал номер Хоуп. – Мама снова спятила, и Дороти, кажется, тоже.

В случае кризиса Хоуп была безупречна, впрочем, как и все Финчи. Времени даром она не теряла.

– Сейчас позвоню папе. Следи за ней.

Я повесил трубку и спустился вниз. Мать и Дороти сидели в гостиной. Дороти жгла над пламенем свечи купюру в пятьдесят долларов.

– Что ты делаешь? – в ужасе спросил я.

Ответила мать:

– Она распоряжается собственными деньгами, как хочет. И не суй нос не в свое дело.

Я опустился на диван как можно дальше от Дороти. Мать развалилась в кресле напротив нас. На стене, как раз над ее головой, скалила желтые зубы африканская маска.

Мать не только выглядела совершенно и абсолютно безумной, но, казалось, ей нравится это состояние. Словно она с удовольствием отправила собственный ум на каникулы. Не отрываясь, она смотрела на меня через всю комнату, глубоко затягиваясь и намеренно шумно выдыхая дым.

– Ты выглядишь не совсем нормальной, – заметил я.

Она упрямо склонила голову.

– А я вообще когда-нибудь казалась тебе нормальной?

Когда-нибудь я была той матерью, какую тебе хотелось иметь?

Главное, ее не разозлить.

– Ты хорошая мать, – солгал я. – Просто я за тебя беспокоюсь. Ты сейчас выглядишь немного странно.

Тут на меня набросилась Дороти:

– Ты очень любишь осуждать. Именно из-за таких, как ты, твоей маме настолько тяжело жить. То есть я не хочу сказать, что ты это нарочно, но твое поведение угнетает. – Она повернула над огнем пятьдесят долларов, поджигая другой конец.

Мать не отрывала от меня изучающего взгляда.

Дороти, словно ребенок, увлеченный игрой, глядела на пламя, банкноту и собственные длинные красные ногти. Ногти эти резко контрастировали с ногтями матери, вечно обгрызенными до мяса.

Через двадцать минут приехала Хоуп и стремительно влетела в комнату.

– Привет, – настороженно произнесла она, опуская на пол пакет. Сумку поставила на стул. – Что у вас здесь происходит?

– О, какой совершенно неожиданный сюрприз! Добро пожаловать, Хоуп! – Мать с подозрением взглянула на меня.

Хоуп подошла к дивану и села рядом со мной. Она так давно помогала отцу, что манера ее была ненавязчивой, осторожной, спокойной и профессиональной. Словно она работала в Скорой психиатрической помощи.

– Просто заглянула узнать, как твои дела, Дейрдре. – Голос Хоуп звучал дружелюбно и участливо.

– Все прекрасно, спасибо, – снисходительно ответила мать. Она взяла со стола небольшую корзинку. – Знаешь, что здесь, в корзинке?

Хоуп, улыбаясь, наклонилась вперед.

– Нет, Дейрдре. Что же?

– Дороти, – попросила мать, – не возьмешь ли ты корзинку и не передашь ли ее Хоуп?

Дороти усмехнулась.

– Конечно.

Она поднялась со своего места, взяла корзинку и отнесла ее Хоуп.

Та открыла крышку и, в ужасе вскрикнув, отшатнулась. Швырнула ее на кофейный стол.

– О Господи, что там такое?

Мать покатилась со смеху, а Дороти уселась на пол возле нее и начала гладить по ноге.

– Сушеные панцири саранчи. Их прислала мне подруга Соня из Техаса. Неужели не нравятся?

Хоуп скривилась.

– Мерзость просто. Мороз по коже.

Мать обожала подобные вещи. В ее спальне на стене висел череп коровы, а в столовой над книжной полкой была прибита кожа гремучей змеи. Повсюду стояли кувшины с ракушками и топляком, с перьями и кусочками меха. Многие из этих странных вещей она использовала в своих поэтических семинарах.

– Какие воспоминания наводит кость? – могла спросить она. Или: – Зажмите волос в пальцах и опишите свои ощущения.

Хоуп наклонилась и снова заглянула в корзинку.

– Не хотелось бы держать такое дома – слишком похоже на тараканов.

– Да уж, точно, – сдержанно ответила мать.

Хоуп снова уселась на диване и изобразила на лице приятное выражение. Дороти продолжала сидеть у ног матери, словно верный шут у ног повелителя. А мать смотрела прямо на меня.